№12.2022. Алла Новикова-Строганова. «Чтоб был евангельский закон». К 230-летию П. А. Вяземского. Окончание

 
Часть 2

Художественный мир Вяземского не только обогащает наше представление о Пушкине, является не просто отражением пушкинского творчества, но имеет вполне самостоятельный, оригинальный характер, отличается неповторимой индивидуальностью. К сожалению, его поэзия сейчас почти забыта. Остался на слуху романс на стихи Вяземского «Ещё тройка» (<1834>), но не каждый вспомнит имя автора текста:

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьётся пыль из-под копыт…

Примечательно, что романс этот стал народной песней. Также на музыку положено стихотворение «Молитва Ангелу-хранителю», ставшее в наши дни популярным песнопением. Но опять-таки имя автора прекрасных стихов намеренно предаётся забвению.

Целое созвездие молитвенных стихотворений, произведений высокого духовного строя составляет особый пласт в лирике Вяземского.

В стихотворении «Святая Русь» (1848) поэт, осознавая себя нераздельной частью родной земли, горячо молится о любимой родине:

Как в эти дни годины гневной

Ты мне мила, Святая Русь!

Молитвой тёплой, задушевной,

Как за тебя в те дни молюсь!

Патриотические чувства достигают особой силы в финале – в лирическом обращении-призыве к отчизне соответствовать именованию «Святая Русь»:

О, дорожи своим залогом!

Блюди тобой избранный путь,

И пред людьми и перед Богом,

Святая Русь, – святою будь!

О, будь всегда, как и доныне,

Ковчегом нашим под грозой,

И сердцу русскому святыней,

И нашей силой пред враждой!

В то же время в стихотворении «Молитвенные думы» (1821) Вяземский выразил отчётливое понимание того, что своей принадлежностью к православному народу кичиться нельзя:

Не дай нам Бог во тьме и суете житейской

Зазнаться гордостью и спесью фарисейской,

Чтоб святостью своей, как бы другим в упрёк,

Хвалиться, позабыв, что гордость есть порок.

Русь именуется святой не потому, что в ней всё свято. Но потому, что духовные «немощи и язвы» кающихся врачуются Христом:

Им немощи свои и язвы прикрывая,

И грешный наш народ, хоть в искушеньях слаб,

Но помнит, что он сын Креста и Божий раб.

Православный народ, преодолевая искушения, призван неустанно стремиться к святости:

Что Промысла к нему благоволеньем явным

В народах он слывёт народом православным.

Но этим именем, прекраснейшим из всех,

Нас Небо облекло, как в боевой доспех.

Чтоб нам не забывать, что средь житейской битвы

Оружье лучшее – смиренье и молитвы.

Святая Русь – это не только данность, но и задание «в назиданье нам, в ответственность, в завет»: 

Не в славу, не в почёт народные скрижали

Родную нашу Русь святой именовали,

А в назиданье нам, в ответственность, в завет;

Чтоб сберегали мы первоначальных лет

Страх Божий, и любовь, и чистый пламень веры.

Чтоб добрые дела, и добрые примеры,

В их древней простоте завещанные нам,

Мы цельно передать смогли своим сынам.

Сокровенный разговор души с Богом, исповедание православной веры, проповедь христианских ценностей выразились в стихотворных молитвах Вяземского с проникновенной глубиной, со всей полнотой религиозных переживаний.

В стихотворении «Молись» (1840) поэт призывает к «молитве непрестанной» – в соответствии с апостольским наставлением: «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5:17); размышляет о таинственной силе её благодати:

Молись! Даёт молитва крылья

Душе, прикованной к земле,

И высекает ключ обилья

В заросшей тернием скале.

Она – покров нам от бессилья.

Она – звезда в юдольной мгле.

В то же время нужен особый склад духовный, чтобы «всякою молитвою и молением молиться на всякое время духом» (Еф 6:18). Вяземский осознаёт, что это дано не каждому, особенно людям светского круга, к которому он сам принадлежал и который далеко отстоял от народа, от его безыскусственной, осердеченной веры в Христа.

Именно об этом «Молитвенные думы» поэта. В эпиграфе – обращение к Пушкину и перекличка с его известной строкой из «Евгения Онегина»: «Пушкин сказал: “Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь”. Мы также могли бы сказать: “Все молимся мы понемногу Кое-когда и кое-как”. (Из частного разговора)». Здесь обобщённая характеристика высшего сословия («мы»), зачастую только формально причисленного к Церкви, говорит о его теплохладности, то есть духовной и душевной вялости, безответственности, когда стоит вопрос о нравственном выборе между добром и злом. Согласно определению святителя Феофана Затворника, это «стояние между добром и злом, между жизнью безбожного мира и жизнью в истинной вере, между святостью и грехом, между Христом и сатаною». Такое духовное устроение отвергается Господом: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:15–16).

Вяземский ощущал ущербность так называемого просвещённого сословия, отравленного равнодушием и разъедающим душу скепсисом:

Наш разум, омрачась слепым высокомерьем,

Готов признать мечтой и детским суеверьем

Всё, что не может он подвесть под свой расчёт.

Но высокомерная человеческая самость, разумность без Бога не что иное, как безумие («Рассудительный наш век На рассудке помешался…»), слепое суеверие. Только разумом без веры невозможно постичь загадки и тайны бытия, «всё недоступное в душе и в мире»:

Но разве во сто крат не суеверней тот,

Кто верует в себя, а сам себе загадкой,

Кто гордо оперся на свой рассудок шаткий

И в нём боготворит свой собственный кумир.

Кто, в личности своей сосредоточив мир,

Берётся доказать, как дважды два – четыре,

Всё недоступное ему в душе и в мире?

Поэт призывает не смотреть на простой народ свысока. Наоборот, знатным господам, которые порой стыдятся прилюдно осенить себя крестом, чтобы не стать вровень с простолюдинами, следует учиться у низших сословий высоте горячей искренней веры. Князь Вяземский, по его собственному признанию, не в состоянии этого достичь:

Хотел бы до того дойти я, чтоб свободно,

И тайно, про себя, и явно, всенародно,

Пред каждой церковью, прохожих не стыдясь,

Сняв шляпу и крестом трикратно осенясь,

Оказывал и я приверженность святыне.

Как делали отцы. Как делают и ныне

В сердечной простоте смиренные сыны,

Все боле с каждым днём нам чуждой старины.

<…>

А мы, рабы сует. Под их тяжёлой ношей,

Чтоб свет насмешливый не назвал нас святошей,

Чтоб не поставил нас он с чернью на ряду,

Приносим в жертву Крест подложному стыду.

Но Христос говорит: «кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами» (Мк. 8:38).

В русском народе крестное знамение творится постоянно:

Обычай, искони сочувственный народу.

Он с крестным знаменем прошёл огонь и воду,

Возрос и возмужал средь славы и тревог.

Не угасает и молитва как насущная потребность общения души с Богом. Тем же, кто пока не способен молиться всем сердцем своим и всею душою своею и всем разумением своим (ср. Мф. 22:37), среди которых числит самого себя Вяземский, следует просить Господа о даровании искренней и чистой молитвы. Таково задушевное, трепетное стихотворение «Молитва Ангелу-хранителю»:

Научи меня молиться, добрый Ангел, научи:

Уст твоих благоуханьем чувства чёрствые смягчи!

Да во глубь души проникнут солнца вечного лучи,

Да в груди моей забьются благодатных слёз ключи!

Дай моей молитве крылья, дай полёт мне в высоту,

Дай мне веры безусловной высоту и теплоту!

Неповинных, безответных дай младенцев чистоту

И высокую, святую нищих духом простоту!

Дай, стряхнув земные узы, с прахом страннических ног,

Дай во мне угаснуть шуму битв житейских и тревог.

Да откроется Тобою мне молитвенный чертог,

Да в одну сольются думу смерть, бессмертие и Бог!

«В наших немощах, в унынии бессилья» надлежит молиться об укреплении веры. Даже святые апостолы – сподвижники Христа в Его земной жизни – просили об этом: «И сказали апостолы Господу: умножь в нас веру» (Лк. 17:5). Только вера и молитва даруют душе окрылённость, христианское упование на «жизнь вечную» (Ин. 17:2):

Иль в наших немощах, в унынии бессилья

Подчас не нужны нам молитвенные крылья?

Чтоб сеять мрак и сон с отягощенных вежд.

Чтоб духом возлетать в мир лучший, в мир надежд,

Мир нам неведомый, но за чертой земною

Мир, предугаданный пророческой тоскою?

Православное миросозерцание, мудрость философа, личный духовный опыт Вяземского, его внутренняя работа над собой, смиренное, покаянное воззвание к Богу проявились во многих стихах: «Жизнь» («Жизнь для жизни нам дана. <…>

Познавать Творца в творенье,

Видеть духом, сердцем чтить –

Вот в чём жизни назначенье,

Вот что значит в Боге жить!»);

«Жизнь – таинство», «Сознание» («Как много праздных дум, а подвигов как мало!»), «Утешение» («Пред Господом Богом я грешен»), «Церковная молитва», «Любить. Молиться. Петь», «Вхожу с надеждою и трепетом в Твой храм…» и других. Стихотворение «Чертог Твой…» явилось поэтическим переложением великопостной молитвы «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя»:

Чертог Твой вижу, Спасе мой,

Он блещет славою Твоею, –

Но я войти в него не смею,

Но я одежды не имею,

Дабы предстать мне пред Тобой.

О, Светодавче, просвети

Ты рубище души убогой,

Я нищим шёл земной дорогой:

Любовью и щедротой многой

Меня к слугам Твоим причти.

Поэт говорит здесь о собственной нищете духовной, о «рубище души убогой», не имеющей светлого покрова праведности, чтобы достойно предстать перед Творцом.

«Мои мысли лежат перемешанные, как старое наследство, которое нужно было бы привести в порядок. Но я до них уже не дотронусь; возвращу свою жизнь Небесному Отцу; скажу ему: “Прости мне, о Боже, если я не умел воспользоваться ею; дай мне мир, который не мог я найти на земле. Отец! Ты единая благость! Ты прольёшь на меня одну каплю сей чистой и Божественной радости”», – так в шестой записной книжке (1828–1829) представлял себе Вяземский свою последнюю молитву на пороге инобытия. Но впоследствии его «перемешанные мысли» облеклись в совершенную поэтическую форму: в душе, «настроенной к созвучию с прекрасным», в полный голос зазвучали «три вечные струны: молитва, песнь, любовь!»:

Бывают дни, когда молиться так легко,

Что будто на душу молитвы сходят сами.

Иль Ангел, словно мать младенцу на ушко,

Нашёптывает их с любовью и слезами.

Но в то же время поэт признаётся:

Бывают дни, когда мрак на душе лежит:

Отяжелевшая и хладная, как камень,

Она не верует, не любит, не скорбит,

И не зажжётся в ней молитвы тихий пламень.

Вяземский описывает состояние «окамененного нечувствия», об избавлении от которого молился святитель Иоанн Златоуст: «Господи! Избави мя всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененнаго нечувствия. Господи! Даждь ми слезы, и память смертную, и умиление». Эта молитва, вдохновившая поэта на создание собственного молитвословия, стала эпиграфом к стихотворению «Молитва». Здесь лирическая исповедь кающейся души явилась свидетельством горячего, но не реализованного желания духовного христианского совершенствования. Поэт страшится греха теплохладности, «окамененного нечувствия», сомнений, которые полностью его не оставляют. Для их преодоления испрашивает Вяземский высшей помощи:

Хранитель Ангел мой! Не дай мне в эти дни

Пред смертью испытать последнее сомненье…

Но тёплых чувств во мне источник обнови,

Когда остынет он в дремоте лени томной;

Дай умиленье мне молитвы и любви,

Дай память смертную, лампаду в вечер тёмный.