Валерия Пустовая, «Толстая критика. Российская проза в актуальных обобщениях»

Как критик Валерия Пустовая обладает рядом ярких, отличающих ее среди коллег черт, и ее книга «Толстая критика. Российская проза в актуальных обобщениях», собрание статей, хорошо эти черты демонстрирует.

Почти сразу, в первых работах, бросается в глаза смелость молодого автора, легко «замахивающегося» в оценках на видные фигуры в современном литературном мире, такие как В. Маканин, С. Гандлевский, Р. Сенчин. С одной стороны, радостно, что авторитет писателей не давит на В. Пустовую, ограничивая в палитре оценок, с другой стороны, критик и сама готова ограничить творческое дарование писателей, выдвигая довольно неоднозначное мнение, как, например, в случае с Сенчиным: «В его произведениях нет ощущения творящей авторской личности – нет символизации, меткости, мысли, обобщения – это почти домашние съемки, почти околоискусство. Его неприкаянные герои, их темный, знакомый большинству наших сверстников мир – не плод свободного творчества, а запись подробной, боящейся чего-то не упомнить исповеди, недоуменный взгляд: мол, вот так бывает на свете – и что вы думаете по этому поводу? Сенчин вполне адекватен описываемой им реальности, он ни в коем случае не выше, не вне ее».

Смягченная формулировка, данная прежде, утверждавшая, что «подробная автобиографичность стала злым роком его [Сенчина] художественного мира», сменяется уверенным заявлением, открыто говорящим об уровне писателя, по мнению Пустовой. Если в произведениях писателя нет ощущения творящей авторской личности, то непонятно тогда, о каком стиле автора можно говорить, а ведь он есть – с почти домашними съемками и подробной автобиографичностью. Критерии критика – наличие символизации, меткости, мысли, обобщения – основываются, видимо, на видении Пустовой, но ее же доводы не в состоянии отнять у текстов писателя ощущение творящей авторской личности. Почему собственно «домашние съемки» входят у Пустовой в ранг «околоискуства» и полноценным искусством быть не могут? Почему подробная запись, боящаяся чего-то не упомнить, оценивается не как плод свободного творчества? Или о каком искусстве и творчестве идет речь в статьях Пустовой?

В подобных резких оценках, которые предлагает с уверенной периодичностью критик, есть риск уйти в голословное осуждение произведений писателя и унижение его потенциала как творческой единицы. Прослеживается довлеющая позиция критика, когда Пустова словно приподнимается над уровнем писателя и начинает судить, а не разбирать. Может, манера критика обращаться к незримой аудитории (множество глаголов множественного числа единственного рода – например, «мы увидим»), как у лектора, также возникает из-за этой самой нависающей позиции, с которой легко давать резкие оценки. К слову, язык автора изобилует реже употребляемыми синонимами слов и цитатами, порой при скоплении которых внимание задерживается на них, а не полностью сосредотачивается на мыслях, предлагаемых критиком.

Как справедливо замечает сама Пустовая, осудить легче, но понять интереснее. Статьи Пустовой позволяют оценить широкий спектр возможностей литературного наблюдателя. К благородным проявлениям деятельности критика можно отнести умение делать выводы на примере образцов современной литературы о дальнейшем развитии, о будущем литературы. «В этом смысле проза Кочергина – только мост, а не новонайденный левый берег. Один из перволюдей новой литературной земли, он удивляется открывшемуся миру и воссоздает его простыми штрихами наскальных рисунков. Впереди – новое эволюционное движение к сложности, красоте, стилистической гармонии», – пишет автор. Также Пустовая на примере произведений разбираемых писателей стремится задать ориентиры молодым художникам слова: «Пора понять, что писателю нужно жить, а не использовать жизнь для механического поддержания писательского статуса».

О роли критика, человека, выносящего оценку работе писателей, приходится периодически задумываться, когда читаешь статьи Пустовой. Эмоциональность критика в лучших моментах не затмевает объективной наблюдательности, помогающей полнее воспринять автора, разобраться в его слабостях и сильных сторонах. В менее удачных отрывках субъективность Пустовой заставляет выйти за рамки вежливости и выливается в открытые наскоки на писателей, как, например, в случае с Сенчиным. «Подумайте, Роман: ради таких ли повестей отказываются от жизни?» – обращается она к автору, отсылая его «на картошку». Поневоле задумаешься о границах критики: должна ли она сдерживаться элементарной вежливостью и объективностью, или критик, сформировавший свой художественный вкус, вправе открыто заявлять, кто, на его взгляд, соответствует уровню, установленному критиком, а кому следует заняться другим делом.

Подчеркивая пошлость, приземленность, ограниченность персонажей разных авторов, Пустовая утверждает их примитивность, а заодно и распространяет эти качества на авторов героев, не задаваясь в первых статьях вопросом о причинах появления подобных субъектов описания. Ведь далеко не каждому писателю дано пригреться в литературном мире и «кормиться» в Липках или в Берлине. Интереснее было бы понять, почему такие персонажи востребованы, почему авторы, пишущие о них, способны писательским трудом заработать на кусок хлеба, найти свое место под литературным солнцем. Только ли здесь дело в том, что они понятны не слишком высокоразвитым индивидуумам? Было бы полезно задаться этими вопросами, в этом случае не пришлось бы заговаривать на любопытную тему.

Некоторые из описываемых произведений вызывают у автора откровенное внутреннее неприятие, речь все о тех же ограниченности, примитивности, приземленности. Например, эпатажные эпизоды в романах Виктора Ерофеева заставляют критика отворачиваться. В таком случае создается впечатление, что нравственные качества критика намного выше нравственных качеств известных писателей. В какой-то момент рождается вопрос: а не стоит ли выбирать авторов, более соответствующих ей по этому критерию, чтобы не нужно было плеваться и мучиться, читая тексты разбираемых художников слова? Если нет необходимости рассматривать их творения, не лучше ли обратиться к более достойным, на ее взгляд, образцам? Или интерес сосредоточен именно на этих именах? Тогда тем более интересно, что автор, пристально следя за произведениями «недостойных», всячески драконит их творения.

Однако книга позволяет проследить, как меняется голос автора от статьи к статье. Желание нападать и замахиваться на узнаваемые имена слабеет, подростково окрашенные интонации утихают, и умение автора докапываться до глубинных уровней смысла обозначается четче и крепче. Пустовая способна на красивые образные сравнения вроде: «Роман Волоса неглубок, как приманивший и обмывший только до щиколоток водоем», но и вывести к литературным и общественным процессам ей удается легко, в том числе на примере романов Виктора Ерофеева и П. Мейлахса. Понимая, что персонажи не рождаются из пустоты, пусть даже достойные осуждения и не слишком качественно проработанные, критик подводит для них личностную базу, формируемую современным обществом.

Что делает честь статьям В. Пустовой, так это не только умение продемонстрировать разбор текстов на нескольких уровнях: я и автор – автор и другие авторы – другие авторы и общество, но и желание помочь, и авторам и читателям. По сути, в работах критика ощущается одна из главных задач – понять сложившуюся ситуацию и узнать, что делать дальше. Современное общество, порождающее стандарты, не способные удовлетворить мыслящего человека, сбивает с толка, не предложив прочных ориентиров взамен. Даже индивид средних духовных потребностей, представленный в романах Сенчина, утомляется от доминирования денег и всего, что уважается из-за высокой стоимости. Стремление к наживе, к статусу заставляет человека отдавать силы для приобретения того, что, возможно, не сделает его счастливым, не обрадует сочной морковкой в кроличьем забеге. Понимающий такую перспективу задастся вопросом о новых целях, но есть большая вероятность, что без должной работы над своим сознанием, приоритетами его поиск вернется к тому, что лежит на поверхности, – стремлению к быстрым деньгам и мгновенной популярности. Современное общество через газеты, журналы, телевидение и Интернет расхолаживает людей, уверяя, что можно без лишних затрат получить известность и заработать деньги ни на чем (взять хотя бы бесконечные шоу, которые оккупировали экран давно и прочно, – в телевизор теперь можно попасть легко и просто). Общее ощущение от сегодняшней (завтрашней и послезавтрашней) действительности – растерянность и желание найти виноватого. Общество пытается найти себя в политической борьбе, и это хорошо, потому что, сплотившись против кого-то, оно бурлит, чувствует себя живым. Определиться с собственными приоритетами и устоями внутри себя, независимо от курса правящей власти, – намного сложнее и требует преобладания не реалити-шоу, а аналитических программ вроде тех, что шли по НТВ в эпоху его расцвета. Важно, что в статьях Пустовой прослеживается это двойное, общественное дно, она предлагает разные подходы к видению действительности и делает обзор вариантов выхода из внутрироссийской апатии, ощущения безвыходности, беззащитности и отсутствия перспектив, как личных, так и общественных. Страна вовсе не доживает свой век, не отдает последнее «доильщикам», Пустовая намечает пути дальнейшего развития, из которых можно выбрать или выдумать свое.

Из архива: октябрь 2012г.