Юнус Зубаиров. Ночью и утром

Непредставимо сильно хотелось кататься по полу и выть. И я мог бы осуществить свое желание, но воздерживался, так как понимал, что катанье по полу мало поможет. Поэтому смачивал кусочек ваты одеколоном и прикладывал к дуплу в зубе, который ныл так, что редкий человек в состоянии это вообразить. Но одеколон не помогал.

Только минут через пять нашел средство, которое в той или иной мере оказалось действенным. Включил свой магнитофон с усилителями на полную мощность. От бешеных звуков мою квартиру сотрясало. Мои ушные перепонки с трудом выдерживали давление воздушной массы, и, думая о них, я меньше обращал внимания на зубную боль.

Я облегченно вздохнул, радуясь своей находчивости, но тут случилось событие. Мой сосед, здоровенный бугай, который и внешностью, и походкой напоминал медведя-шатуна, одним мощным ударом плеча выбив дверь моей квартиры, ворвался ко мне и стал кричать, что он в три часа ночи имеет право отдыхать.

— А почему я не имею? — тоже закричал я.

— Так отдыхай! — заорал сосед.

— Без музыки — какой отдых?

— Вырубай музыку! — ревел сосед.

— В Вавилоне любили музыку...

— Вырубай музыку!! — ревел сосед свое.

— В Греции гетеры играли на кифарах, — не отступал от своего и я.

— Не доводи меня до греха!! — уже сипел сосед.

— И боги любили музыку. Аполлон играл на музыкальных инструментах...

Здесь ко мне влетел грузин, живший этажом ниже. Он ворвался так быстро, как будто за ним гнались сто шестнадцать чертей и сорок два тигра. Грузин потребовал, чтобы я немедленно выключил музыку.

— Неконституционное требование, — возразил я. — К тому же царица Тамара тоже обожала музыку.

И все это время я не думал о своем больном зубе. Средство против зубной боли отыскалось! Но мне помешали еще шестнадцать человек. Один, специалист по промышленным холодильникам, вообще жил на первом этаже нашего крупнопанельного дома. Ну и чуток же его сон, ведь я живу на девятом!

Мои ссылки на Пакт о правах 1949-го года, на Женевские, Хельсинские и прочие соглашения эти негодяи бессердечно проигнорировали, и я был вынужден выключить музыку. Если родители и школа не привили им любви к музыке, то мне уже не удастся это сделать. Я думал об этом с горечью.

Как только они ушли, зуб заныл с новой силой. Меня охватила глубокая обида на людей. Насколько же эти негодяи черствы! Где братская любовь друг к другу? Где забота о ближнем? Я ведь им объяснил, что у меня болит зуб. И, думаете, они посочувствовали? Прониклись состраданием? Как бы не так! Они кричали на меня. Нет, даже не кричали, они орали, вопили, надрывались. И это — на тяжелобольного!? О времена, о нравы!

Меня обуяло желание услышать теплое человеческое слово, и я решил позвонить другу. Через пять минут, только через долгих пять минут он поднял трубку. «Беда! Беда!» — закричал я не своим голосом в телефонную трубку. «Что случилось?» — встревоженно спросил друг. «Тяжелый недуг сразил меня», — сказал я унылым и обреченным голосом. «Что все-таки случилось?» — повторил друг. «Зуб заболел», — объяснил я, полагая, что он сразу поймет весь ужас моего положения.

Но как я был наивен! Как я по-детски верил людям! Этот человек, от которого я жаждал понимания, сердечного теплого слова, вдруг взорвался и стал яростно кричать на меня за то, что я его, видите ли, бужу в четыре часа ночи. Не даю спать по такому пустяковому поводу!

— Так ты не приедешь навестить меня? Не приедешь сказать мне ласкового слова? — разочарованно спросил я.

— Издеваешься?! — завопил тот и бросил трубку.

Нет, этот человек идиот, решил я. Посудите сами: у меня страшно болит зуб, а он называет это пустяком. Какой же это пустяк? Да за последний год в целом городе ничего более трагического не случалось. И какой это теперь друг?

«Нет, не дождусь я человеческого слова. Глас мой — глас вопиющего в пустыне», — думал с глубокой обидой. И неожиданно вспомнил, что в прошлом году купил пенталгин, и у меня, наверное, осталось несколько таблеток.

Повезло! В верхнем ящике шифоньера обнаружил искомое. Положив в рот сразу две таблетки, лег в постель. Стихающие боли заставляли думать о смерти не так плохо, как прежде. «В смерти есть свои хорошие стороны, — думал я. — Разрази меня гром, если у покойников болят зубы! А вот у меня болят».

Внезапно я осознал вторую сторону дела. Кто скажет обо мне хорошее слово после моей кончины? — стукнуло в голову. Вот сегодня и половина нашей девятиэтажки скорее всего не обрадовалась моей музыке. А ведь исполнителями были музыканты знаменитого в шестидесятые годы джаз-ансамбля, где партию саксофона вел подлинный виртуоз, гений. Да разве людям угодишь?

И я расчувствовался. Одолевало настойчивое желание, чтобы после моей кончины меня помянули добрым словом. И я решил с завтрашнего же дня начать новую жизнь. «Буду делать только добрые дела, начну жизнь святого», — думал я. Именно я буду первым заступником несчастных и обездоленных. Именно во мне они увидят свою опору, спасителя, благодетеля. И весть обо мне как о святом человеке разлетится по городам и весям страны. А когда я окончу свое земное существование, все будут плакать навзрыд: «Какой святой ушел от нас!»

Размышляя так, сам не заметил, как прекратилась зубная боль. Благие мысли утешили меня. Я чувствовал, что стал новым человеком, переродился. Сейчас я глубоко раскаивался в своих прежних неблаговидных делах. «Здесь нет святого отца, — размышлял я, — но мое покаяние — покаяние перед своей совестью, тем оно и ценно».

Проснулся около двенадцати дня. Чувствовал себя превосходно. Зуб не болел. Вспомнил про свои ночные мысли — и стало смешно. «Слюнтяй, — подумал я о себе, — стыдно так распускаться». И мне стало стыдно. На какое-то время.

Потом, как всегда, включил свой любимый магнитофон, усилил громкость и стал думать. Первым делом перестану здороваться с бывшим другом. Какой он друг, правда? Потом пойду в милицию и подам жалобу на соседа: пусть вставит мне новую дверь. Кроме того он должен заплатить за мой вынужденный прогул. Зря этот мерзавец думает, что ему все дозволено. Мы живем в правовом государстве, и наши гуманные законы защищают интересы его граждан. «До Генерального Прокурора дойду, но добьюсь для соседа десяти суток за мелкое хулиганство», — решил я. И от этой мысли мне стало совсем хорошо.

Из архива: апрель 2000 г.