№11.2022. Юрий Татаренко. Лайнер таланта. Интервью с писателем Денисом Драгунским

Денис Драгунский родился в 1950 году в семье писателя Виктора Драгунского. В 1973-м окончил филфак МГУ. Преподавал в Дипломатической академии МИД СССР, затем был сценаристом и драматургом театра, журналистом и политическим аналитиком, обозревателем журналов «Новое Время» и «Итоги». Титульный редактор пяти сборников статей по вопросам политики. Кандидат философских наук. Колумнист интернет-издания «Газета.ru», до этого был главным редактором научного журнала МГИМО «Космополис» (2002–2009) и газеты партии СПС «Правое дело» (2005–2007). В конце 2007 года завершил карьеру политического аналитика и начал писать короткие рассказы. Первая книга «Нет такого слова» вышла в 2009 году. В настоящее время – автор 20 книг.

Юрий Татаренко

Лайнер таланта

Интервью с писателем Денисом Драгунским

Уфа – город контрастов

– Вы впервые в Башкирии? Какие впечатления?

– Да, впервые. Я был в Уфе и Благовещенске общим счетом двое суток, так что Башкирию не увидел толком. Уфа мне понравилась. Хороши музеи – этнографический с сарматскими оленями и превосходный художественный имени М. В. Нестерова. Сам по себе город интересный. «Уфа – город контрастов». Роскошнейшие новые дома – лучше, чем в Москве! – соседствуют с обгоревшими срубами (на ул. Гоголя, например), но я уверен, что это ненадолго, что там очень скоро возведут что-то красивое и удобное. Прекрасное место «Арт-квадрат», я провел там пару часов, просто гулял и смотрел. Немножко удручает топонимика. Проспект Салавата Юлаева, улицы Гоголя, Аксакова, Пушкина, Мустая Карима – прекрасно. Но перекресток Маркса и Коммунистической выглядит неприятным пережитком худших советских времен. Уверен, что в Башкортостане было немало выдающихся личностей, имена которых должны носить центральные улицы. 

– Чем запомнился литфорум в Благовещенске?

– Прежде всего это прекрасная идея – сделать литературный фестиваль в маленьком промышленном городе. Спасибо «Сибуру», который все это организовал. Интересные встречи, занятия, семинары, вопросы и ответы. Интересные люди, взрослые и подростки, родители с детьми, книжная ярмарка. Вот это желание людей узнать что-то новое, пообщаться, пообсуждать книги – это запоминается сильнее всего.

советские парадоксы

– Вырасти писателем в семье писателя было просто?

– Как вам сказать… Возьмем, условно говоря, какого-нибудь великого физика. От его сына тоже ждут научных открытий и прорывов. Или сын забивного форварда обязан забивать не меньше знаменитого отца. А как сравнивать старшего и младшего Драгунских? Я же не пишу детских рассказов. Есть недоброжелатели, которые пыхтят: «Тексты Дениса Драгунского – барахло в сравнении с тем, что писал его отец, и зачем он только марает бумагу?» Кто-то, наоборот, восторгается тем, что Драгунский-сын превзошел отца… Глупости все это. Мы с отцом – два совершенно разных автора.

– Главные уроки жизни, преподнесенные вашим отцом, – это…?

– Он мне дал один очень хороший урок – кстати, возможно, поэтому я и занялся греческой палеографией. Он сказал: «Будешь выбирать профессию – найди очень узкую специальность, но в ней будь лучше всех!» Стараюсь следовать этому правилу всю жизнь.

– При выборе профессии брали в расчет её возможную материальную выгоду?

– Когда я учился на филолога-византиноведа и изучал средневековые греческие манускрипты, я совершенно не думал о деньгах. Точнее говоря, я понимал, что денег тут много не будет, но я был очень увлечен и всерьез планировал жизнь этакого классического «книжного червя» в заношенном костюмчике, в очках, подвязанных ниточкой, – понимаю, что это смешная картинка, но в мои 20–22 года она меня, верите ли, вдохновляла и вела вперед! При том, что я был сыном известного писателя, жил с родителями в отличной квартире и возил девушек на дачу. А одна девушка, войдя морозной зимой в наш жарко натопленный дом и увидев, что там батареи, газ, вода и туалет, просто-таки с классовой ненавистью сказала: «Мне в таком богатом доме делать нечего!» – и ушла. Всё те же советские парадоксы…

Когда моя ученая карьера по не зависящим от меня обстоятельствам лопнула и я пошел преподавать греческий язык в Дипломатической академии, я был доволен своей скромной зарплатой.

А когда меня мама уговаривала написать мой первый сценарий (мне было всего двадцать пять лет, и вдруг появилась такая возможность), соблазном стали именно большие деньги. Я не хотел заниматься этими глупостями – но какие гонорары! Надо честно сказать, что настоящего успеха как драматург я не снискал. Но деньги научился зарабатывать довольно ловко.

Было года четыре, когда я зарабатывал по шестьсот рублей в месяц чистыми – по советским меркам огромная зарплата, как у директора большого НИИ. Казалось бы, ура-ура. Но! Но вот тут-то я и понял на своей шкуре, что такое «управлять финансами». Дело в том, что эти хваленые шестьсот рублей были моей средней зарплатой за год. Средней, подчеркиваю! А реально я получал деньги два или три раза в год, большими, так сказать, пачками. И вот тут проблема. Если бы я получал, как упомянутый директор НИИ, пятого числа каждого месяца триста пятьдесят рублей, а двадцатого – двести пятьдесят, то я был бы и вправду очень обеспеченным человеком. Но гонорар приходит два-три раза в год, и не всегда известно, когда будет следующий транш. Бывает, что приходится одалживать. Но вот долгожданная сумма у тебя в руках. Надо отдавать долги и затыкать дыры. А затыкая дыры, часто совершаешь глупые траты. Нужна была какая-то железная финансовая дисциплина, которой мне не хватало. Поэтому я сделал – лично для себя, разумеется, – такой вывод: среднемесячный «гонорарный доход» надо поделить на два, если хочешь понять, какой нормальной ежемесячной зарплате он соответствует. А триста рублей в месяц по советским нормам рубежа 1970–1980-х – это, конечно, неплохо, но не более того.

– Была ли у вас по советским меркам обеспеченная семья? Родители, другие члены семьи учили вас бережному отношению к деньгам? Как именно?

–  Да, семья была обеспеченная. Но в советское время структура обеспеченности была не совсем такая, как диктует здравый смысл, какова она в России отчасти уже сейчас. Обеспеченный человек – это прежде всего хорошее жилье. Потом, наверное, хорошая еда. Машина, одежда. Хороший отдых. И только потом всякие излишества типа драгоценностей и банкетов в ресторанах. В СССР было немного по-другому. Женщины, жившие очень небогато в смысле жилья и повседневной одежды, покупали дорогие шубы и украшения с бриллиантами. Я не раз видел коллекционеров антиквариата и картин старых мастеров (по существу, очень богатых людей), которые жили в образцово бедных квартирах-хрущевках, а то и коммуналках. Тут все дело, конечно, не в извращенных представлениях о бедности и богатстве, а просто в жилищной и вообще социальной политике советского государства. А эта политика (пресловутый «квартирный вопрос») сильно извращала всю структуру потребления.

У нас в семье о бриллиантах речь не шла – у моих папы и мамы не было даже обручальных колец. Зато у нас издавна была собственная машина, хотя мы жили в подвале, в коммунальной квартире. А на верхних этажах нашего знаменитейшего дома в многокомнатных квартирах жили маршалы и министры. Но внуки маршалов и министров слегка завидовали мне: «Класс! У вас есть своя машина!» Я говорил: «Да вы на огромном ”ЗИСе” катаетесь, а у нас всего лишь ”Волга” несчастная». Но мне отвечали (я тогда не совсем понимал суть дела, мне было всего лет семь): «У вас она собственная! А у дедушки – казенная. Фьють – и нету» (наверное, имелось в виду: «фьють – и нет ни дедушки, ни машины, ни шикарной квартиры!»). Потом, когда мне было лет десять, мы переехали в кооперативную квартиру и стали обеспеченной семьей по всем параметрам. Особенно когда папа купил еще и дачу, я тогда был в девятом, кажется, классе. Вот тут уже все круги замкнулись. Хотя денег все равно не хватало.

Много позже мне рассказал приятель, что денег, оказывается, всегда на пятнадцать-двадцать процентов меньше, чем тебе надо. Зарабатываешь двести рублей (это я по старым советским меркам) – эх, думаешь, была бы у меня зарплата двести сорок, я бы зажил. Но и миллиардеру не хватает миллиончиков двести…

– Получали ли вы деньги на карманные расходы? Как долго? Вам хватало?

– Да, мне родители давали деньги, начиная с восьмого, наверное, класса – и до четвертого курса. Регулярной суммы не было (вот одному моему товарищу давали десять рублей в месяц, другому чуть ли не пятьдесят). А мне всякий раз приходилось просить, объяснять – на что. Но давали не только на книги, фотоматериалы или на рыбок (я увлекался фотографией и аквариумом), но и просто на развлечения: на кино, на театр, на подарок другу на день рождения, даже на вино и сигареты, представьте себе! Я курил, и мне это позволялось. Почему до четвертого курса? Потому что весной 1972 года умер отец, и я получал что-то от мамы из наследственных, так сказать, сумм. То есть реально, конечно, она мне эти деньги выдавала лично, когда побольше, когда поменьше, но если раньше я это воспринимал как подарок, даяние, благодеяние родительское, то после отцовской смерти я как бы имел право на эти деньги, как бы брал свое законное (хотя официально я в права наследства не вступал, так сложилось). Но когда я стал работать, все это прекратилось, и я не раз сам помогал матери (хотя тоже нерегулярно).

– Была ли у вас в детстве копилка?

– Копилки в полном смысле слова не было, то есть в детстве и молодости я не копил деньги, не ставил цель скопить сколько-то или под Новый год вскрыть копилку и посмотреть, сколько там накопилось. Но у меня была такая, что ли, «хранилка», то есть коробочка в глубине ящика письменного стола, где я просто держал свои деньги. Иногда пересчитывал, сколько у меня на сегодняшний день. Рассчитывал будущие траты.

– В каком возрасте вы впервые заработали свои первые деньги? Помните ли, на что их потратили?

– Самые первые деньги я заработал чуть ли не в девятом классе – за перевод с английского, напечатанный в газете «Неделя» (мне в руки случайно попал старый номер малайской газеты, где я нашел интересный и уникальный материал). Потом несколько раз – переводы, но уже в студенческие годы. На что истратил? Не помню. Ни на что особенное – так, разошлось по мелочи. Пару раз делал сценарии для диафильмов. Однажды на такой заработок купил себе новые брюки и к ним хороший ремень, а сдачу, простите, прогулял с ребятами и девушками. Стипендию я, к своему стыду, не получал – у меня были тройки и хвосты. При том, что меня преподаватели очень любили, считали «блестящим студентом» и я даже целых два года, то есть два срока, был председателем Научного студенческого общества Филологического факультета МГУ. Вот такие парадоксы советской жизни!

о разных духовных умениях

– Вы редкий писатель, знающий многие тайны жизни. Хотелось бы поговорить с Драгунским-мудрецом.

– Ой… Мудрец – это слишком сильно сказано… Я, как говорят в народе, просто давно живу. Если бы я знал секреты жизни, был бы богатым человеком! Давал бы всевозможные консультации – это сейчас очень модно…

– Монетизация таланта – актуальный вопрос на все времена?

– Конечно. Но вы знаете, я предпочитаю монетизировать талант так, как умею – через литературу и журналистику. А не заниматься семинарами «Как стать счастливым». Мне кажется, это даже вредно. Но неважно. Так что бы вы хотели узнать?

– Какое умение дается труднее всего?

– Как ни странно – трудоспособность. Моя мама говорила, что трудоспособность – это тоже талант. Труднее всего – не лениться. Конечно, люди могут говорить о разных духовных умениях. К примеру, об умении прощать предательство. Отпускать на волю того, кто тебя разлюбил. Об умении любить, быть внимательным к людям. Конечно, все это очень важно. Но для меня главное – все время что-то делать, понимаете? Не лежать пузом кверху. Не отказываться от дела, даже если у тебя есть всего полчаса свободного времени. Можно многое успеть даже за четверть часа! Очень важно воспитывать в себе трудового человека. Это первое.

А второе очень важное умение – это, конечно же, умение дружить. Дружба – не просто внутреннее желание добра другому человеку, не просто стремление общаться. Дружба – очень сложное, скажем так, занятие. Нужно помнить, когда у человека день рождения, интересоваться, что у него в жизни происходит, приглашать и ходить в гости, не жалеть времени на приготовление вкусного ужина. Нужно не жалеть денег, времени и сил на покупку нужного подарка. И когда у тебя несколько друзей – пять, семь, десять, дружба превращается в отдельное занятие. И это нужно иметь в виду. Знаю огромное количество людей вроде бы добрых и отзывчивых, но периодически забывающих сделать что-то важное. Пару раз не пришел на день рождения или полгода не объявлялся – и расставание неизбежно. Но, разумеется, желание позвонить другу должно быть искренним, а не просто по расписанию.

– Как давно и быстро вы научились дружить?

– Как вам сказать… У меня есть друзья, с кем общаюсь вот уже несколько десятилетий. Все это закладывается, наверное, еще в школе. Нашей компанией выпускников встречаемся время от времени. Недавно отпраздновали 50-летие окончание школы. Затем в чуть более узком кругу отметили 60-летие нашего знакомства. Фотографии моих старых друзей висят у меня в компьютере, я их помню по именам, в курсе, кто чем живет… Больше того: до сих пор дружу с одной девочкой из детского сада!

– И с однокурсниками по университету такая же прочная связь?

– Конечно. Общаемся регулярно – об этом даже смешно говорить…

– Вернусь к своему вопросу. Возможно, в силу своей наивности, для меня главная трудность в том, чтобы научиться прощать… А вы и прощать научились так же легко и быстро?

– А вот и нет! Я не очень-то умею прощать, должен вам сказать. Есть разные виды прощения. Говорили об этом недавно с одним знакомым. Можно просто махнуть рукой, сказать: «Ну, ладно!» А по-настоящему простить – значит восстановить отношения. Допустим, была любовь. Или, допустим, мужчина и женщина хорошо дружили, но без секса. И вдруг друг сделал какую-то жуткую гадость. Есть две реакции. Можно просто расстаться, вычеркнуть его из жизни. Можно отомстить. Почему нет? Есть люди, получающие от этого большое наслаждение. Мстить тоже надо – чтобы восстановить общий баланс справедливости в мире, чтобы злые люди совсем уж не распоясались. Человек должен знать, что за плохой поступок он может получить в лоб. В прямом и переносном смысле. Это важно.

Но можно простить человека, забыть, что он сделал. Можно продолжать общаться, но уже не так. Без прежней теплоты. А самое хорошее прощение, которое мне, пожалуй, еще недоступно, – продолжать любить его точно так же, как будто ничего не было. Говорят, что надо прощать именно так. Увы, я так не умею – видимо, недостаточно просветленный человек.

– И вы подставляете другую щеку?

– Нет, конечно. Есть масса вариантов, как отреагировать на обидчика.

– А мстительность в вас просыпалась?

– В молодости да, бывало. Причем всякая. Начиная с самой обыкновенной. Если меня парни из соседнего двора побьют – естественно, я собираю свою кодлу, и мы их ловим и бьем в отместку. Это святое, без этого нельзя. Ну, а мстил ли в широком смысле слова? Ну, может быть, может быть… Если человек отказывался мне помочь, могу ему отказать в ответ.

Родители предательства

– Если предположить, что мать предательства – трусость, то кто отец?

– Ну, господи, понятно, кто – собственный комфорт. Большинство людей предает не из трусости, а от боли. Такие люди заслуживают прощения. Если меня прибьют гвоздями к стенке и начнут ковырять под ребрами горячими шомполами, то я не смогу изображать из себя Мальчиша-Кибальчиша. Лихие красные командиры были отчаянными рубаками на поле боя, но, как только в ОГПУ им начинали ломать пальчики, они тут же всех выдавали. У человека есть болевой порог, определенная граница физической выносливости. Один британский контрразведчик говорил: «Если ты пытал человека, а он никого не выдал – значит, ты плохо пытал!»

– Или он ничего не знал…

– Ну, или так, да. Это как у Роберта Уоррена: «Если ты копал на человека и ничего не накопал – значит, неглубоко копал». А главная, основная часть предательств совершается из желания жить хорошо. Или не хуже, чем сейчас. Когда человека прижали, заставили, стали шантажировать увольнением или обещать прибавку зарплаты. И человек предает – просто потому, что хочет, чтобы ему было хорошо. За деньги, за карьеру, за какие-то успехи, за социальный капитал, за возможность вращаться в высоких сферах… Большинство предательств – не из-за страха сесть в тюрьму или голодать, а из-за того, что не хочется пересаживаться с «Мерседеса» на «Рено», ездить не во Францию, а в Турцию.

– А в любви почему предают?

– Ну, в любви это сложная история… Я человек уже немолодой, поэтому мне легче. Верность – это, конечно, хорошо. Но в любви случается всякое. Любовь лишь отчасти находится в гражданско-правовом поле. Можно назвать жуликами и подлецами фирмачей, не поставивших мне гвозди после перевода им денег на счет, понимаете? Но если директор этой фирмы – женщина, с которой я предварительно пересплю, то это уже другая ситуация.

А любовь – это бывает очень сложно. Там действует огромное количество психологических рычагов, которые нам самим подчас неподвластны. Женщина, заботливая, любящая, верная, живущая со своим хорошим мужем, – вдруг ошалевает, внезапно встретив «мужчину своей мечты»… Что тут сделаешь?

трагедия современной молодежи

– В книге «Соседская девочка» одна новелла произвела на меня ошеломительное впечатление. Вы пишете о том, что после безумной ночи прекрасная женщина может вычеркнуть из жизни прекрасного мужчину. Как такое возможно?

– Она так поступила потому, что поняла: ей не под силу сломать свою прежнюю жизнь. Она слишком привыкла жить одинокой и свободной. У нее есть квартира, зарплата, определенный ритм жизни – а тут вдруг иностранец! К которому предстоит приспосабливаться. Это трагедия современной молодежи. Раньше все мы жили в больших семьях. Рано женились и выходили замуж. И проблема приспосабливаемости к другому человеку вообще не стояла. А сейчас все живут слишком уж атомарно. Героиня моего рассказа к тридцати пяти годам построила свой мир. Но прекрасный во всех отношениях мужчина его разрушит до основания…

– А почему она не могла честно объяснить это мужчине?

– А когда? Целуя его на вокзале, она все еще находилась в необыкновенном возбуждении, в ней бушевала страсть! А потом она забралась в купе и поразмыслила на трезвую голову. Бывает, что человек сам не понимает до конца, что с ним происходит. Когда я был молодым мальчиком, со мной такое случалось много раз. Я влюблялся безумно и далеко не сразу задавался вопросом: а в какую, собственно, историю меня закручивает?

Вот вам поверхностно похожая ситуация. Говорят, что Владимир Иванович Немирович-Данченко так задушевно разговаривал с авторами пьес, что те, выйдя из театра в Камергерском переулке, только на Триумфальной площади – то есть пройдя две версты по улице – соображали, что им отказано в постановке!

– Выходит, от счастья легко отказаться, если оно недосчастье? Но ведь очевидно, что той женщине с тем мужчиной было бы лучше!

– Это вовсе не очевидно! Мужчине с ней было бы лучше, чем без нее, не спорю. А вот насчет нее – совсем не уверен.

– Кто же ей нужен?

– Да ей никто не нужен! Вот ведь в чем дело. Вы знаете, у меня есть одна московская знакомая, художница. Ей чуть-чуть за тридцать. Знаю ее лет семь. Она говорит, что хочет замуж, и все время делает попытки познакомиться «для серьезных отношений». Красивая, стройная, умная, талантливая, хорошо зарабатывает! Но все время что-то не получается. И наконец я понял: да она же на самом деле не хочет быть ничьей женой… Но на нее давит пресс общественного мнения: женщине надо быть замужней. А ее личность против этого протестует. Был такой социолог Игорь Бестужев-Лада. Одна из его лекций меня необычайно впечатлила. Но я был тогда совсем молоденький, лет двадцати. Он утверждал, что безмужних женщин – десять процентов от их общего числа и что таких просто вредно принуждать к замужеству.

– Десять процентов – это немало…

– Думаю, сейчас их все пятнадцать, а то и двадцать! Сейчас женятся очень поздно, очень… Правда, у нас в России поздно женятся просто потому, что так складывается. А вот, к примеру, в Германии – иначе. Один знакомый немец мне говорил, что его сын никак не женится в свои тридцать пять. Меняет подружек одну за другой, ни с кем больше двух-трех лет прожить не может. Почему, спрашиваю? Тот отвечает: «Ну, как ты не понимаешь? В Германии заключить брак – дело двадцати минут. А процедура развода может длиться три года, четыре, пять лет! Развод – многолетний кошмар с очень серьезными материальными издержками. Поэтому люди боятся жениться». Мы нечто подобное проходили в эпоху СССР, когда приезжала в столицу девушка с периферии, доводила до загса местного парня, получала московскую прописку – и тут же разводилась и отсуживала жилплощадь…

– Такие хищницы сохранились?

– Не знаю. В силу возраста на меня хищницы как-то уже особо не целятся… Но, в общем, конечно, сохранились! Это вечный тип женщины.

– Отложенный брак – это дань уважения формулировке Омара Хайяма: «И лучше будь один, чем вместе с кем попало!»?

– Может быть, может быть…

– В системе взаимоотношений популярны два принципа: «я крут – ты нет» и «ты крут – я нет». И очень редко встречается «ты крут – и я крут». Почему?

– К сожалению, человеческие отношения выстроены скорее на принципе доминирования, чем равноправного партнерства. Но есть и другой тип взаимодействия: мы оба не круты. И таких забитых партнеров – ой, что вы, очень много, куча! Союз крутых – это очень тяжело, это два медведя в одной берлоге. А вот два забитых кролика в одной норке – этого полно! Люди на полном серьезе считают себя несчастными, невезучими, бедными, некрасивыми и так далее… И по этой причине держатся вместе.

– Красивый, некрасивый – это субъективное мнение…

– Нет, не совсем так. Иногда нам кажется, что важнее всего наше субъективное мнение, а на остальных нам наплевать. Мы думаем: «Мало ли кто кем меня считает – важно, кем я себя считаю». Но это заблуждение. На самом деле мы постоянно смотримся в зеркало чужих оценок. Об этом написано в знаменитой книжке японского профессора Шибутани «Социальная психология», вышедшей на русском языке полсотни лет назад! Одна из первых глав – «Сознание и социальный контроль», там как раз все это изложено.

Ядро самоуважения

– А почему с таким трудом просыпается в людях уважение и самоуважение?

– А мне не кажется, что с трудом! Каждый уважает себя, но часто делает вид самоуничижающегося. Это помогает найти свое место в обществе. Но это длинный серьезный разговор, я не психолог…

Был такой русский писатель начала XIX века, мало кому известный, Аким Нахимов, баснописец. Случайно прочитал его книжку в молодости. Она у нас дома была – старинная, 1815 года. И там было маленькое эссе на одну страничку. Касательно того, что каждый человек, пусть и с внутренней мукой, но способен признать, что не так красив, как другие, не так богат, не так знатен. Но никто никогда не признает себя глупее остальных. И это очень точно подмечено. Ядро нашего самоуважения – в сочетании интеллектуальных и душевных способностей. Вот я – слабый, бедный, некрасивый, старый. Зато очень умный, и сердце у меня большое! Так может сказать о себе каждый. Каждый!

– Срабатывает компенсаторный механизм…

– Да. Никто не назовет себя бессердечным дураком. Понимаете?

негуманное место

– Много ли вокруг того, что вас радует, восхищает?

– Конечно, много. В основном это природа. Теперь так, да. Природа, литература, искусство. И несколько друзей, с которыми всю жизнь близко общаюсь.

– А что, в Москве есть природа?

– Есть. Вот, пожалуйста, сразу за окном.

– Двор у вас и правда удивительный: много старых деревьев, птицы поют. Дом огромный, в двадцать два подъезда…

– Обратили внимание на номер последней квартиры?

– 665.

– Да, 666-ю решили не делать. По выходным во дворе полно детей. И слава богу, что их отпускают на улицу! Люди наконец-то пришли в разум. Лет пять-десять назад Москва была вообще без детей – их не выпускали из дома. Сейчас все чаще встречаю детей в метро, в троллейбусе – едут с ранцами в школу. А нам родители говорили: уроки сделал – иди, гуляй! И я мог на трамвае уехать на другой конец города, бродить там часа четыре…

В этом доме на «Университете» живу последние десять лет. Это квартира моей жены. Новой. Последней, полагаю. А до этого всю жизнь жил в самом центре Москвы – между Кремлем и Маяковкой. И совсем недолго – на Ленинградском проспекте.

А еще – на даче. Сейчас ей практически не пользуюсь. Съехал в 2009 году. Ее купил отец в дачном поселке. Рядом был детский санаторий, пансионат с огромными парками, где можно было гулять. Кругом были леса. Провел там все детство – лет с десяти. То есть жил на даче сорок с лишним лет. А теперь там появились другие поселки, все застроено. Леса практически нет. Сплошные заборы высокие. И в парки теперь не попасть. Сейчас это странный райончик новой Москвы. Приехал, прогулялся по четырём улицам – и назад. Нет такого, как было – лес, речка, лодка, костер, поляна, стога сена… Теперь этому всему полная хана!

– Москва в ХХI веке стремительно преображается…

– Очень странно она преображается! В моих мечтах была совершенно другая концепция развития города. И России в целом. Мне почему-то казалось, что при вертикальном режиме, который сложился сейчас, все регулируется – так пусть же власть примет важнейшее решение. Взять дорогу Петербург – Ростов или Смоленск – Казань и настроить вдоль них городов – по 100–150 тысяч жителей. И развить те, что уже есть: Курск, Тулу, Воронеж, Орел, Брянск. Сселить туда народ – методом административного принуждения. Нет, не депортировать в вагонах, что вы! Гораздо проще. В России есть порядка двадцати ведомств, которым совершенно необязательно находиться в столице. В наш цифровой век я совершенно не понимаю, почему Госкомстат или Центризбирком должны базироваться в Москве! Строго говоря, в столице должен находиться президент, его администрация, премьер-министр, Минобороны, МИД, ФСБ, СВР. А вот Минэкономразвития вполне может быть в Воронеже. Минфин – в Нижнем Новгороде. Центробанку самое место в Старой Руссе! Мне говорят: чиновники не поедут. Ах, не поедут? Ай-ай-ай! Уволим, других наберем! В России нас 150 миллионов – неужели не наберем 100 тысяч чиновников, желающих работать в Минздраве в Брянске, в Миннауки в Новосибирске? Нет, у нас по-прежнему жива жуткая византийская традиция, чтобы все было в столице, а вокруг дикое поле… Но все же помнят, что от Византии очень быстро остался один Константинополь.

Мегаполис – это в принципе ужасно. Это какое-то негуманное место. Вот сейчас в Москве происходит еще такая вещь. Нам говорят, что нужны новые станции метро. Но там, где их строят, вокруг тут же появляются небоскребы-муравейники. То есть выстраивается система, входящая в резонанс. И я совершенно не вижу никакой фантазии в том смысле, что скоро половина населения России будет жить в Москве и Московской области. Это миллионов шестьдесят-семьдесят. А на свободные территории придут китайцы. Сталинский план искусственного роста населения Москвы с двух до четырех миллионов был большой ошибкой. У людей появились странные амбиции – жить в столице, считаться элитой. Зачем это все?

Кроме того, мегаполис – очень хрупкая конструкция. Что случись, он станет огромной братской могилой. Представим, я живу в небольшом городе, к примеру, в 100-тысячном Глазове в Удмуртии. И если вдруг туда перестанут подавать воду, электричество и тепло, то я соберу вещи и пешком за пару часов дойду до ближайшей деревни, где есть колодец и печка. Где под Москвой они есть?!? Москвичам до ближайшего колодца – сутки пешкодралом… Это просто страшно себе представить. А еще, не дай бог, какая-либо техногенная катастрофа случится зимой… Я боюсь мегаполисов. Это тупиковая ветвь развития урбанистики.

мобильник пушкина

– Какой самый редкий дар в человеке? Творить?

– Пожалуй, да – способность что-то создавать. Но это редкий дар – и одновременно частый, понимаете? Среди поэтов очень редок истинный дар поэта. Среди слесарей шестого разряда совсем немного настоящих виртуозов…

Самый важный дар – и, к сожалению, очень редкий – историческое мышление. Хотя, казалось бы, это очень простая штука. Это всего лишь способность понимать, что раньше было не так, как сейчас, а завтра будет совсем иначе. 70-летнему важно понимать, что полвека назад он принадлежал к такой же молодежи, с которой нет никакого сладу! Увы, большинство людей не могут отделить настоящее от прошлого. Но это просто необходимо – хотя бы для того, чтобы нормально общаться со своими детьми…

Вот я рассказываю студентам такую историю. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» вышел в 1965 году в журнале «Москва». А потом в издательстве «Художественная литература» появилась отдельная книжка. Но продавалась она только в валютных магазинах «Березка», были такие магазины для иностранцев и советских «загранработников»; торговля там шла на доллары или специальные «чеки». Видите – всё приходится объяснять! И вот – не так уж давно это было, в 1980 году, всего каких-то сорок лет назад – один парень купил у какого-то приятеля двадцать чеков, пришел за книжкой в «Березку», а его арестовали и осудили по 88-й статье УК. Получил семь лет за валютные спекуляции. Отсидел за желание купить в советском магазине книгу советского писателя, изданную на родине! А нынешние студенты говорят, что этого не может быть, потому что быть такого не может. Но это реальный факт. Очень жаль, что наша история порой воспринимается как фейк. Но речь не идет о том, что СССР был империей зла, хотя зла и глупости было достаточно. Речь о том, что раньше жили совсем не так, как сейчас, и это нужно понимать. А то уже доходит до вопросов, почему Наталья Гончарова, не застав Пушкина дома, не позвонила ему на мобильный…

Прояснилось ли небо?

– Несколько лет назад вы написали статью о русской национальной идее «Утро туманное». Прояснилось ли небо?

– Нет. С нашей национальной идеей по-прежнему все как-то непонятно. Может быть, она вообще не нужна? Она неразрывно связана, скажем так, со структурой занятости больших масс населения. А где у нас народ фабрично-офисного образца? Где большие трудовые коллективы? Сейчас процветает фанки-бизнес. Где нет ни начальников, ни подчиненных. Где пять человек делают какой-то проект, в итоге набивают карманы или разоряются, потом берутся за следующий. Вокруг стартапы, инновации, предприятия создаются и распадаются. Иногда это выглядит так: раздобыл бутылку водки, продал, а деньги пропил, понимаете?

– Жить без мечты и какой-то внятной стратегии – тоже не дело…

– Опять же – кто является носителем мечты о светлом будущем? Общество. Но ведь у нас у каждого свои мечты, свое понимание жизни. Как это бывает? Возникает завод-гигант –  хоть «Сименс», хоть «Серп и молот»: трубы, корпуса, ощущение, что мы строим великую страну… Сегодня в России каждый сам за себя, то есть кто в лес, кто по дрова. Одному хочется вид на жительство в Латвии, другому подавай виллу в Испании, третий строит себе домик в Черногории, четвертый разводит коз под Лугой в Ленинградской области…

-Все ли ваши мечты сбылись?

– М-м-м… Пожалуй, да. Но все мои мечты были небольшими. Так сказать, частными, касающимися меня лично. Мечтал изучить древнегреческий язык и читать Платона в подлиннике. Мечтал, чтобы мою пьесу поставили в большом московском театре. Мечтал стать журналистом и публицистом, которого читают и слушают. Все получилось.

А 7 декабря 2007 года я решил стать писателем. И вот, пожалуйста, – уже двадцатая книжка вышла.

литература безразмерна

– Такое ощущение, что ваша короткая проза не выдумана, а услышана, подсмотрена, пережита. Насколько ваши тексты автобиографичны?

– Практически все. Проза – фантастическая мозаика, составленная из реальных фактов. Описываю какие-то впечатления, случаи из жизни. Но это почти у всех писателей так, и у классиков тоже. Исследователи Толстого обязательно укажут в комментариях к роману – этот персонаж списан с тетушки автора, а другой – с дяди.

В моих первых книгах было действительно много историй из моей жизни. Понимаете, какая штука? Я тоже развиваюсь как писатель. Когда-то я наслаждался искусством написания рассказа на 2,5 тысячи знаков. Потом захотелось писать более просторно.

– Не кажется ли вам, что за короткой прозой будущее?

– Мне так казалось. В 1950-е годы Юрий Олеша написал, что будущее за романами на одну страницу. Которые можно прочесть в трамвае между двумя остановками. Но появление все более и более толстых бестселлеров как-то меня обескураживает. Имею в виду Янагихару, Франзена. Неплохие писатели, кстати! Получается, что этот прогноз не сбылся. Думаю, литература безразмерна, в ней всем хватит места – и короткой прозе, и романам на восемьсот страниц. Но больше всего в литературе средней прозы – во всех смыслах!

– Обойдемся без фамилий?

– Просто у нас времени не хватит, чтобы всех перечислить… И обидятся те, кого забыли.

почти всегда договорняк

– О «Большой книге» не мечтаете?

– На премии не выставляюсь. Из принципа. Была пара попыток. Но потом я перестал это делать. По очень простой причине. Тот, кто любит колбасу и ориентируется на литпремии, не должен знать, как делается то и другое. Я был в жюри пяти или шести литературных премий. В двух из них – председателем. Понимаю, что это звучит несколько цинично, но я не хочу, чтобы с моими текстами поступали так, как я поступал с текстами своих коллег. Премии – это почти всегда договорняк! И на это есть миллион причин. Кто-то давно не получал, кто-то старенький – ему надо дать, кто-то представил плохой роман – но сколько у него до этого было хороших, никак не отмеченных, и так далее. Или, наоборот, надо поддержать молодой талант. Или есть надежда, что эта книга «выстрелит» как бестселлер, и премия этому поможет. Или пусть наша премия станет оплеухой общественному мнению. Или так – в шорт-лист вошли два мэтра, и, чтобы избежать скандала, награду присудят малоизвестному третьему, найдут, так сказать, компромиссную фигуру!

Бывают трагические случаи. Прекрасная писательница Маргарита Хемлин так и не получила никакой премии, хотя часто попадала в шорт-листы. Про нее всякий раз говорили: «она еще молодая, еще успеет получить». А человек возьми да и умри в 2015 году…

– В чем больше несправедливости – не заслуживать, но получить премию или заслуживать, но не получить?

– Ни то ни другое не является несправедливостью. Это жизнь во всей ее неприглядной красе. Не люблю невроз, связанный с шорт-листами. Мне нравится принцип нобелевского комитета. Объявляется один лауреат, и все кричат: «Браво, браво!» А когда начинается общее выдвижение, потом длинный список – сорок имен, потом шорт-лист – девять имен… Это все относится не к области литературы, а скорее к книготорговле, которая стала частью литпроцесса. Впрочем, и производство презервативов является частью любви – но очень маленькой частью!

вообще не про то

– Что вас раздражает, к чему нетерпимы?

– Я ко всему терпим на самом деле. Не лезу в драку сразу. А раздражает многое – глупость, например, тот же антиисторизм в рассуждениях, повальное недоверие людей к чему бы то ни было.

Не люблю детоугодничество. Когда ребенку на последние деньги покупают дорогой гаджет, возят на занятия на машине. Одна знакомая рассказывает: «Впервые отправили восьмилетнего сына на две недели к бабушке – ходили с мужем по квартире, не знали, чем заняться!» Когда жизнь взрослых посвящена обслуживанию маленького человека – это, на мой взгляд, неправильно. Потому что эти дети вырастут абсолютно беспомощными в социальном плане.

– Избалованность порождает и хамство. Так что я-то за строгое воспитание…

– И мы с сестрой выросли в строгости. Родители меня никогда не били. Но у меня были обязанности по дому: сходить в магазин, забрать сестренку из детского сада, пропылесосить, вымыть посуду, постирать свои рубашки, затем погладить их, иногда что-то приготовить. Я научился вставлять замки, стекла, починить велосипед. Кстати, от всего этого мозги лучше работают!

– Близко ли вам ощущение гуманитарной катастрофы, возникшее у многих ваших пишущих коллег? 

– Нет, разумеется. Что вы! Гуманитарная катастрофа – это вообще не про то. Это когда нет воды и отопления, крыши над головой, еды, медпомощи. Когда оборванные люди с жалкими тележками голодным потоком движутся по дорогам...

научить на писателя

– На театре говорят: на актера нельзя научить – можно научиться! А на писателя научить можно? Мастер-классов и семинаров для этого достаточно?

– Научить можно. Если хороший мастер. И если ученик не корчит из себя гения с первого занятия, а терпеливо выполняет задания. То есть придется именно учиться, учить себя. Как актеру, художнику, музыканту.

– Прогресс в спорте – это переход количества в качество. А в литературе тот же принцип?

– До известного предела – да. «Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста» – банальный афоризм Жюля Ромэна. Начинающий писатель должен показать в редакции или старшему коллеге не два-три рассказа – а двадцать-тридцать. Но когда написано слишком много, лайнер таланта может пойти на снижение, простите за такую красивость. Третий роман обычно бывает лучше второго, а тридцать третий, как правило, хуже тридцать второго.

– Считаете ли нашу страну литературоцентричной?

– Нет, не считаю. Может быть, когда-то давно (при царе или при Советах) так и было, но не сейчас. Средний тираж хорошей умной книги (о массовой литературе я не говорю) – 3 000 – 5 000 экземпляров. Тираж главных журналов «Знамя» и «Новый мир» – не выше 2 000 экземпляров. Ну, ведь смешно в смысле влияния на широкие массы в 142-миллионной стране! Для сравнения: в США цифры, как это ни обидно, в 50–100 (!) раз выше. Их главные литературные журналы «Атлантик» и «Харперс» издаются тиражом от 200 000 экземпляров. Но и Америка не литературоцентричная страна, ни капельки. Литературоцентризм возникает, если художественная литература становится единственной площадкой для обсуждения насущных вопросов современности. Слава Богу, в России этого нет. Есть другие места и способы поговорить о политике, экономике, социальных процессах.