Анна Москалец. «Эта трещина проходит через моё сердце…»

1

Мирная жизнь осталась в России, дальше – война, это понимается сразу. С первых ста метров после границы наша машина начинает ползти – дороги разрушены миномётами. И – блокпосты, один за другим. В это время года темнеет уже после пяти, возле каждого блокпоста – пламя над железными бочками. Навстречу выходят люди в разномастном камуфляже: у кого-то – для леса, у кого-то – для поля, у кого – для пустыни… Кто с автоматами, кто с чем. Ополчение.

Луганск меньше Донецка и пострадал сильнее, чем его больший собрат. Мне говорили, что Луганск – город-призрак, я не верила. И увидела: действительно, призрак. Как в фильме ужасов: пустые разбитые улицы, безлюдно, редко в каком окне многоэтажки теплится свет. Помаргивают одинокие светофоры. Полумиллионный город недавно прожил в осаде под обстрелами сто дней без воды и без света.

Утром видны масштабы бедствия. Вот школа: к началу учебного года её отремонтировали, покрасили, вылизали всю, но к 1 сентября она так и не открылась – её, нарядную, разрушили бомбы. Вот разбитый торговый центр. Видимо, на первом этаже в нём был продуктовый магазин, после обстрела не смогли разобрать завалы, и стоит смрад от протухших продуктов. Вот жилой дом, вместо одного из подъездов – открытая рана. Вывалены вещи, висят на виду остатки люстр, свисают обои… А вместо соседнего дома – одна стена, как на фото военного Сталинграда. Вот сюда приходили за водой – и некоторые погибали, от них ещё остались следы. Надпись на асфальте: «Порошенко – убийца»…

Когда начала разговаривать с людьми, я сразу заметила, как отличаются пережившие осаду и активные боевые действия от тех, кто уехал и только недавно вернулся. Оставшиеся в какой-то момент уже приготовились умирать, перешли некий внутренний рубеж. Мэр города Манолис Пилавов рассказывал: «…Я пожалел, что сына не вывез из города. Все были готовы к жестокой смерти. Теперь они приходят ко мне, спрашивают, когда будет свет. Я им: мол, потерпите пару недель. “Всего лишь? – отвечают. – Конечно!” А приехавшие сразу начинают права качать: “Чем вы тут занимаетесь?! Какого пика в доме ни электричества, ни воды?!” И мы видим, – человек просто не понимает кошмар происходящего».

А как могут понять наши россияне, которые видели только несколько кадров по телевизору? Мозг не способен воспринять эту информацию. Война настолько неестественна для мирного человека, что она находится будто бы вне реальности. Помню, я полезла фотографировать на холм. Смотрю – трава какая-то не такая. Умом понимаю: возможно, мины. Но продолжаю лезть дальше – мозг не посылает сигнал опасности. Так и лезла, пока меня за шкирку оттуда не сняли, не сказали жёстко в лицо: «Там ми-ны! Поняла?» Не поняла, но поверила.

Меня всё время одёргивали: «Сюда нельзя, туда нельзя, мы вас по кусочкам собирать будем...» Инструктировали: «В туалет одной не ходить. При первом выстреле падать сюда, не боясь испачкаться. Волосы светлые – закрыть капюшоном, это хорошая мишень для снайпера…»

В боевых условиях люди привыкают мало есть, мало спать, много двигаться. Как-то при мне разведчик-командир, не раздеваясь, прилёг подремать, в руках – автомат. Его товарищи поручили: «Анна, следи, чтобы никто не заходил, чтобы ему дали отдохнуть». Он спит, автомат то и дело сжимает. Я решила у него тихонько оружие взять. Он тут же глаза открыл. Я ему: «Положу на стол? Ведь мешает». «Нет, – отвечает, – буду спасть с ним».

И этот же командир поделился как-то: «Раны тут не болят. Дома порой от них разогнуться нельзя, а здесь их даже не замечаешь». Сознание и организм перестраивается быстро. Я приехала обратно в Россию всего через три недели. Боже – ни одного вооружённого человека! Витрины светятся, фонари горят, люди ходят – странно. А на войне даже пёс носит кличку Патрон.

Езжу по окрестностям Луганска, навожу фотоаппарат: передовая, всё, что осталось от нашего бойца, – кусок рубашки, автоматная пружина, коленка. А здесь погибло семь украинцев… Ополченцы мрачнеют: «Вы ещё не были у реки Айдар. В ней есть место, где стоит подводная украинская армия. То ли потери прятали… К ногам погибших украинских солдат свои же привязывали камни и опускали так в воду. И летом, в хорошую погоду, когда вода прозрачная, было видно: мальчики там встали рядами…» Увидеть это самой мне не удалось. Пропуск выписать отказались: мол, реку сейчас контролируют «территориальные батальоны противника», ездить туда опасно, да и осень уже, вода мутная, если что и осталось, то все равно ничего не увидишь.

 2

 В Подмосковье не так давно открыли мемориальную доску с именами российских добровольцев, погибших на Донбассе в мае 2014 года. Кто едет за сотни километров, чтоб умереть в рассвете лет? Герои – безо всякого преувеличения. Как бойцы интербригад в 1930-х в Испании, которых описывал Хемингуэй.

Приезжают ребята из разных стран, но, конечно, в основном – россияне. Много успешных людей, им есть что терять. Они добились определённого положения, благ, но не могут спокойно наслаждаться жизнью, когда где-то «гибнут наши люди». Для них и политические интересы Родины – не пустой звук. Многодетные отцы, бизнесмены, с опытом административной работы… И молодые ребята, и более взрослые. Самому старшему из тех, с кем я общалась, – сорок шесть. Именно такие «идейные» шли на самые опасные задания. Уходили, к примеру, в рейд, шансов вернуться из которого практически не было. А у одного дома – пять дочерей. У другого – пожилые родители… Всё-таки, что бы ни говорили, есть мужчины у нас в стране, слава Богу!

Безусловно, попадаются и «паршивые овцы»: на Донбасс попало немало тех, кто, допустим, находится в розыске. Вот таких отслеживают наши спецслужбы, ведь уголовнички вернутся с военным опытом. Кто-то, наверное, искал острых ощущений… Но, главным образом, туда стремились герои.

И многие это хорошо понимают. Я видела, как из Луганска родители привозили детей за город к подбитому танку со словами: «Вот, тут погибли те, кто защищал нашу Родину». На обломках лежат свежие цветы.

Если говорить о героях, то настоящие герои проявились ещё и среди абсолютно мирных жителей – те, из кого «Грады» не выбили чувство собственного достоинства. Показательно, что тротуары и площади города мели даже под обстрелами. Выйдут дворники в оранжевых жилетах, обстрел начнётся – спрячутся, потом встанут, отряхнутся – и снова приступают к работе. Такое вот спасение от одичания. Или ещё: уже стала местной легендой женщина-предприниматель, хлебопёк. В самое тяжёлое время она продолжала печь хлеб, но не продавала его, а раздавала бесплатно. И ещё бегала по кабинетам администрации, выясняя, куда же теперь платить налоги. Какие налоги?! Война, прибыли у неё никакой. Но такие вот внутренние правила у человека.

 3

В конференц-зале небольшой гостиницы в Луганске, ставшей в условиях боевых действий базой для разведподразделения ополчения, две трибуны – с одной, очевидно, выступали официальные лица, а другая украшена яркими сердечками – с неё обращались к пастве проповедники американских сект, проводили обряды.

Засилье сект на территории постсоветской Украины запредельное. Людей начали обрабатывать очень давно. В городе Первомайске увидела – от церкви один купол уцелел. Говорю: «Жалко». Сопровождающие ополченцы удивились: «Почему? Это же сектантская».

Сегодня общаешься с жителями незалежной – независимо от их политических взглядов, независимо от того, на стороне ополчения они или на украинской, – и понимаешь, как сильно за двадцать пять лет мы разошлись. Складывается ощущение, что жители там застряли в тех 90-х, когда наши страны отделились друг от друга. Могут быть замечательными, умными, но впечатление, что они не привыкли жить в правовом поле – им по-прежнему приходится жить по понятиям. Возможно, поэтому так относительно легко и рухнула эта страна в такую чудовищную катастрофу: когда стало возможным сжигать мирных людей в Одессе, бомбить мирных людей на Донбассе, стрелять в Киеве…

Самое страшное – необъяснимо большое количество садистов, выползших не понятно из какого ада. Не разовые случаи – ясно, что при политических катаклизмах обостряются состояния всякого рода маньяков, а именно массовая жестокость. В голове не умещается: как люди могли расти, ходить в детские сады, школы, работать, а потом вдруг броситься измываться над себе подобными. Я была в разорённой школе в деревне Новосветловке, её директора повесили, рядом – презервативы, использованные: то есть те, кто здесь резвились, ловили кайф. Судя по состоянию детских игрушек, – даже от них! В этой деревне бойцы украинских территориальных батальонов собирали мирных жителей и закрывали в церкви. Здесь же расстреляли ополченцев – на месте расправы сейчас установлен крест. За Новосветловку шли жестокие бои, так как она находится близко к границе с Россией и, захватив ее, украинцы отрезали бы дорогу для гуманитарной помощи.

Не хочу перечислять всё, что слышала от очевидцев, чему была свидетелем, – слишком мерзко и жутко.  Да, чтобы воевать, надо ненавидеть врага, в бою приходится убивать. Но к попавшим, допустим, в плен, уже жестокости нет…

Из архива: ноябрь 2016 г., фото автора