№3.2022. Юрий Татаренко. О всёравношках и писательском счастье. Интервью с драматургом Наталией Мошиной из цикла «Уфимские встречи»

Наталия Александровна Мошина родилась 14 февраля 1975 года в Уфе. В 2002 году окончила факультет психологии Новосибирского государственного педагогического университета. Как драматург дебютировала в 2004 году на Фестивале молодой драматургии «Любимовка» с пьесой «Треугольник». Автор двенадцати пьес, поставленных в тридцати театрах. Постоянный автор журнала «Современная драматургия». Призёр конкурсов современной драматургии «Свободный театр», «Текстура», «Исходное событие – XXI век», лауреат Всероссийского конкурса им. А. М. Володина. Участник драматургического семинара лондонского театра «Ройал-Корт» (Москва, 2004), проектов «Живому театру – живого автора» (фестиваль «Любимовка» совместно с БДТ имени Г. А. Товстоногова, 2008), «Американская пьеса по-русски» (фестиваль «Любимовка» совместно с нью-йоркским Lark Play Development Center, 2011), «Книжные крылья» / Book Wings (МХТ имени А. П. Чехова совместно с Айовским университетом, 2013). В качестве эксперта сотрудничает с Центром драматургии и режиссуры Республики Башкортостан.

Юрий Татаренко

О всёравношках и писательском счастье

Интервью с драматургом Наталией Мошиной из цикла «Уфимские встречи»

В репертуаре легендарного МХАТ имени Горького – спектакли по пьесам Островского, Булгакова, Бернарда Шоу… И в этом ряду – имя уфимского драматурга Наталии Мошиной. Впрочем, на её счету порядка тридцати постановок на самых разных сценах – и в России, и в Белорусском свободном театре, и в латвийском Даугавпилсском театре, и в лондонском Sputnik Theatre…

В преддверии Международного дня театра Наталия рассказала об успехе, о неуспехе и о том, с чего, вопреки известной шутке, начинается театр, – с чистого файла в компьютере драматурга.

ЧАСТИЧКА НАТАШИ В НАТАЛИИ

– Расскажите, как ваша пьеса «Розовое платье с зеленым пояском» оказалась принята к постановке во МХАТе имени Горького в 2021 году.

– С Эдуардом Бояковым^[1] мы познакомились лет десять назад, когда в «Практике»^[2] поставили «Жару». Потом в 2019-м режиссёр Грета Шушчевичуте во МХАТе сделала спектакль «Звездная пыль» по моей старой пьесе «К звездам». А в 2021-м Бояков решил присоединить к восстановленному спектаклю «Три сестры» в режиссуре Немировича-Данченко камерный спектакль по моей пьесе – монолог постаревшей Наташи, Натальи Ивановны Прозоровой.

– Которую на премьере блестяще сыграла Ирина Линдт. А как вообще возник замысел «Розового платья с зеленым пояском»?

– Внезапно. Я пылесосила в квартире, и вдруг пришла идея написать монолог взрослой Наташи. Сразу подумала: это настолько лежит на поверхности, что стопудово такой монолог давно сочинён. Прогуглила – ничего подобного! И принялась за работу. Писала долго… В кино есть такое понятие «заклепочник» – тот, кто при виде танка на съемочной площадке кричит: «Заклепки на люке – неправильные!» Для меня тоже крайне важно соответствие деталей исторической эпохе. Поэтому я погрузилась в историю создания «Трех сестер». Оказалось, прототипами Прозоровых могли быть учительницы-подвижницы из Перми. И я принялась читать всё о Перми начала ХХ века – как звали городского голову, как губернатора, кто приезжал туда на гастроли, как называлась главная гимназия и так далее…

– Все три золовки Наташи представлены у вас весьма неприглядно…

– Да – с точки зрения Наташи, практичной женщины, прочно стоящей на земле, мечтающей о простом женском счастье: о семье, о детях, о доме. Грёзы родни о светлом будущем России ей непонятны.

– Ваша Наташа декларирует, по сути, двойные стандарты: ей изменять мужу можно, а Маше нельзя.

– А вот и нет! Её позиция такова: Маша, если ты с Вершининым, у которого, видимо, в каждом городе по возлюбленной, – так что же ты мое увлечение Протопоповым осуждаешь?

– А то, что Наташа в итоге осталась у разбитого корыта и в пятьдесят лет работает уборщицей – это стеб?

– Нет. Для меня тут все логично. А что она еще умеет делать? Наташа, с моей точки зрения, не охотница за богатством. Поэтому она никого не окрутила и ни в какой Париж не сбежала.

– Как вам кажется, много ли в Наташе Прозоровой от Наталии Мошиной?

– …Что-то точно есть. Может быть, практицизм? Хотя я не считаю себя чересчур практичной… Но, конечно, в каждом, даже совершенно отрицательном персонаже обязательно есть частичка автора. Ты подсознательно сливаешь в героя свою темную сторону…

обчитавшись Чехова

– Наталия, поделитесь, как люди становятся драматургами?

– Писать я начала лет с восьми. В школе что-то такое в рифму немного пописывала, но всегда понимала: я не поэт. И мыслей где-то выступить со своими стихами, послать их на конкурс или в журнал – сроду не было. Лет с десяти-одиннадцати хотела быть именно режиссером и сценаристом. Примерно в девять прочитала первую в жизни пьесу – это было «Предложение» Чехова. Мне настолько понравилось, что я во дворе читала «Предложение» вслух в нашей теплой компашке пацанов и девчонок в посёлке Радужном, где главным детским развлечением было бегать по трубам с теплоизоляцией… Мы переехали в Радужный всей семьей в 1979 году, он тогда был маленьким нефтяным поселком.

После школы поступала в уфимскую Академию культуры на актерско-режиссерский курс к Михаилу Исааковичу Рабиновичу. Срезалась на втором туре – так как ни на какие подготовительные курсы не ходила, не очень понимала специфику именно театралки. Например, нужно было показать этюд на заданную тему с партнером, а я все сыграла в режиме моно. Не удивительно, что меня завернули. А я такой человек: если постучалась в дверь, а она сразу не открылась, то я откладываю свое намерение войти… После первого фиаско вернулась в Радужный и год прожила там. Летом успешно сдала экзамены в Санкт-Петербуржский психологический колледж при госуниверситете – их выездная комиссия делала тур по Сибири. Поехала в Питер, там сразу задружилась с молодым музыкантом, который тогда играл в о-о-очень популярной группе. Из общежития съехала, стала пропускать утренние пары... В общем, не сложилось у меня и с этим учебным заведением… Снова вернулась в Радужный. Тусила со старыми друзьями, пока однажды мама, учительница немецкого, не сказала: «Наташа, все-таки надо получить высшее образование». И я опять поехала в Уфу – поступать в универ на романо-германскую филологию. Срезалась на сочинении, не набрала проходной балл, поехала домой. И в 1997 году поступила на очно-заочный курс Новосибирского педа.

– Мама была в курсе, что вы пробуете себя в литературе?

– Конечно, была. Но мои первые опусы встретила без восторга. Как-то я показала ей страничку прозы, ожидая похвалу. А мама просто спросила, что будет дальше, – и с тех пор я ничего своего ей не давала прочесть.

Вообще что-то кому-то показать – до этого я созрела лишь в двадцать девять. Написала пьесу «Треугольник», решила, что вроде получилось неплохо… Откуда-то я знала, что в театр предлагать её бесполезно, там самотек не рассматривается. Прогуглила тему современной драматургии и попала на сайт «Новой драмы». Прочла на нем пьесу Славы Дурненкова «В чёрном-чёрном городе» – совершенно волшебную… И отважилась отправить свою. Спустя какое-то время мне на почту пришло письмо от Александра Родионова: «Вы не против, если ваш «Треугольник» мы отправим на конкурс «Любимовки»?» Это было настоящее чудо! Так в 2004 году я впервые оказалась в Москве на фестивале молодой драматургии «Любимовка».

У меня тогда было очень смутное представление о современной драматургии. Знакомство с ней заканчивалось на Беккете и Стоппарде, Арбузове и Володине... А тут на площадке всякого рода физиологические подробности, матерные слова… Отторжения у меня не было. Я старалась принять и понять новое. Познакомилась с Михаилом Юрьевичем Угаровым, Еленой Анатольевной Греминой, братьями Дурненковыми, Юрочкой Клавдиевым, Володей Зуевым, Сашей Архиповым, Митей Егоровым…

– И вы с головой ушли в драматургию… Кому-то подражали на первых порах – вольно или невольно?

– Нет. Видимо, потому, что попала на «Любимовку» в довольно солидном возрасте. Писать про жизнь дворян и помещиков, обчитавшись Чехова и Островского – все это осталось в золотом детстве. Так что эпигонства после Москвы я избежала. Читала пьесы и думала: как классно написано – но я напишу про другое и по-своему.

– Вы стали ездить на «Любимовку» и активно публиковаться в журнале «Современная драматургия». Не всем так повезло…

– Да, дружба с журналом – это было еще одно большое везение. Все началось с того, что главреду «Современной драматургии» Андрею Волчанскому приглянулась моя первая пьеса, и он ее опубликовал.

снова сказала «да»

– В новой книге Романа Сенчина «Русская зима» весьма подробно рассказана биография его нынешней супруги, драматурга Ярославы Пулинович. К примеру, сообщается, что первую пьесу Слава написала в стрессе за пару часов. А вы как долго работаете над текстом? Кому-то и месяца мало…

– Сначала возникает идея пьесы. Потом её долго-долго обдумываешь. Не все идеи превращаются в пьесы. Сочиняю историю месяц, два, три – записывая какие-то реплики персонажей. Когда сюжет полностью готов, садишься и работаешь – очень быстро: дня три-четыре, неделю максимум. Потом пьесу нужно отложить на месяц, а лучше – на два. Ну, и смотришь после свежим взглядом, начинаешь править…

– Насколько масштабны ваши правки? Бывало, что переписывали полпьесы?

– Нет. Хотя сегодня мне понятно, что некоторые тексты имеет смысл существенно переработать. Года три назад сделала очень серьезную редактуру пьесы 2011 года «К звездам» – с подачи режиссера, которая очень хотела её поставить. Она предложила внести некоторые изменения – и я с ней согласилась.

– То есть вы покладистый автор?

– Ну, это зависит от обстоятельств. Вот Митя Егоров, питерский режиссер, в свое время ставил мой «Остров Рикоту» на Сахалине, в Чехов-центре. Он позвонил и попросил изменить финал, расширить диалог, чтобы стала понятней вся история. И я снова сказала «да», хотя пьеса уже была опубликована.

– Из ваших двенадцати пьес чаще всего ставится именно «Остров Рикоту». Есть объяснение этому?

– Жанр необычный – мистический триллер. Драма, комедия – к этому все давно привыкли. Такое больше подходит не для театра, а для кино – где больше возможностей использовать спецэффекты для нагнетания атмосферы.

– С другой стороны, брать в репертуар не комедию положений, а мистику – большой риск для театра. И он оправдывается – возможно, потому, что в пьесе показаны реалии провинции. «Остров «Рикоту» еще и экранизирован. Вы писали для фильма «Потерянный остров» сценарий, который в итоге очень сильно отличается от пьесы. Как так вышло?

– Мы очень активно работали в тандеме с режиссером Денисом Силяковым. Я даже настаивала, чтобы он был указан соавтором – он внес огромное количество творческих предложений. Вообще, Денис – героический человек. Снял фильм за свои деньги, организовав экспедицию на Сахалин!

– Чья была идея пригласить на одну из ролей Татьяну Догилеву?

– Это все Денис. Я только высказала пожелания по типажам главных героев. И первый эпизод картины, разговор в московском офисе, тоже придумал режиссер. В целом работа над сценарием шла без малого год.

– А где вы вообще с Силяковым познакомились?

– И снова впору говорить об удаче и «великой силе искусства»! В 2015 году режиссер Виктория Доценко поставила «Остров Рикоту» в Центральном Доме актера. К слову, спектакль идет до сих пор, ездит по фестивалям. И однажды его увидел Денис. Его поразила история, рассказанная в пьесе. А он заканчивал Высшие курсы режиссеров и сценаристов у Валерия Ахадова, и нужно было что-то снять в качестве дипломной работы. Силяков связался со мной через соцсети, потом приезжал в Уфу на встречу. А сценарий уже писали удаленно.

– Отснятый материал не смотрели?

– Нет, прилетела в Москву сразу на премьеру. Конечно, масштаб проделанной работы не может не вызывать уважения. Единственная моя сердечная боль – от мистики в фильме не осталось и следа. Но такова режиссерская трактовка: главной стала лирическая тема, отношения между приезжим журналистом и молодой островитянкой.

– А какая тема главная в этой пьесе?

– «Попали ноги в пилораму». Человек оказывается в такой ситуации, когда не может сделать ничего для того, чтобы из неё выбраться.

– Мне кажется, ваш москвич уже не уедет с острова…

– Естественно! У него же стёрты воспоминания о том, кем он был раньше.

– У вас двенадцать пьес. Не планируете собрать их под одну обложку? Какие в связи с этим мысли, планы, настроения, мечты?

– Этот проект был очень близок к реализации – в Уфе в 2016 году. Но, в силу разных обстоятельств, тот сборник не вышел. И теперь я понимаю, что к лучшему. Потому что в него попали бы только ранние мои пьесы. А мне кажется, что лучшие пьесы я написала как раз после 2016 года. У меня тогда случился долгий перерыв, не писала пять лет, с 2011-го по 2016-й, даже идей никаких в голове не рождалось. Просто литератору не надо работать копирайтером, а я как раз им и работала. И обилие текстов по работе не оставляло в голове места для новых пьес.

– Не было страха, что всё, драматургия от вас ушла?

– Нет. Отнеслась к своему творческому простою философски. Верила, что пьесы ушли не навсегда. Понимала, этот перерыв связан с избытком работы с нехудожественными текстами в агентстве. Спустя некоторое время после увольнения в 2016 году стали рождаться новые идеи – появилась пьеса «Сдвиг», которую в прошлом году впервые поставили на сцене, в Нижегородском драмтеатре им. Горького, затем пьеса «Доча» – она ещё ждёт своего постановщика.

– А в ходе работы над пьесой название приходит сразу или в самом конце?

– По-разному. Когда выстраиваешь сюжет будущей пьесы, параллельно обдумываешь и ее название. Набрасываешь варианты, пока какой-нибудь не понравится.

– А финал новой пьесы вам известен заранее – или бывает, что он рождается в муках?

– Обычно мне понятна кульминационная сцена. У меня такого не было: «Ой, персонаж меня повел за собой и куда-то увёл! И внезапно обнаружилось, что пьеса закончилась совсем не так, как было задумано!»

– Недавно Дмитрий Данилов написал пьесу о пандемии «Выбрать троих» – её тут же напечатал «Новый мир» и поставили в нескольких театрах. В моём родном Новосибирске вышел спектакль «Перемирие» – на тему войны в Донбассе. А вас как драматурга интересует ультра-современность?

– Прекрасный вопрос. Николай Халезин рассказывал, как устроен театр в Англии. Там торжествует принцип «Утром в газете – вечером в куплете». Все значимые события переносятся на сцену – через два месяца буквально! Вот такой подход. Новая пьеса может идти всего три месяца. Но творческое осмысление происходящего в мире – случилось. И об этом сказано со сцены. Большинство российских театров к этому не готово. Меня очень волнует война в Донбассе. И не только она. Но… Видимо, я нахожусь под гнётом «великой русской литературы». Есть страх, что моя позиция по какому-то актуальному вопросу возобладает над художественным, и получится агитбригадный текст. Нужна дистанция – и временная в том числе.

– Сейчас выходит немало прозы про 30-е годы ХХ века – Яхина, Быков, Терехов, Прилепин. А вот про Великую Отечественную – ничего нет.

– Мне скорее не хватает книг про наши «лихие 90-е». Можно назвать навскидку разве что «Ненастье» Иванова. И прекрасную пьесу Виктории Костюкевич «Рашен Лалабай» – помню дивную читку на финале «Ремарки» в 2018 году, проходившем тогда в Уфе. 90-е для прозаиков и драматургов – словно русский макабр: «Ой, лучше не смотри туда – там слишком темно! Не заглядывай в эту бездну, иначе она заглянет в тебя!»

Врезать по матушке

– Про многие пьесы «новой драмы» можно сказать: «Я полагаю, мат здесь неуместен». А вы как думаете?

– В пьесах – как в жизни. Бывает, человек матерится через слово – но это так вкусно, так забавно, так обаятельно! Ты просто смеёшься и мата не замечаешь. А кто-то ругается – и это не вызывает ничего, кроме отторжения. Так и пьесах – бывает, мат так искусно вплетён в текст, что взгляд спокойно скользит по нему. А иногда видно, как автор говорит сам себе: а давай-ка я тут врежу по матушке… То есть пьеса – сделана, приёмы видны.

Сама я мат почти не использую. Но, к примеру, в моей пьесе «Жара» про молодых радикалов много экспрессии. Я начала писать её без нецензурщины. Когда прочла в сцене захвата заложников выражение «чёрт побери», то поняла, что это не по правде. В итоге в «Жаре» много мата. Но он появляется в крайних случаях. Эту пьесу поставили в московском театре «Практика» и пермском «Сцена-Молот» – без купюр.

– Ездили на премьеры?

– Да. Была довольна увиденным.

– Бывает, автор не узнает свою пьесу на спектакле…

– Бывает. Ой, бывает! В основном – на читках. Не так давно был принят закон о запрете мата на сцене. А «Жара» сохранилась в репертуаре «Практики». И мне написал Иван Вырыпаев, возглавивший театр после Боякова: как быть, можно ли мат убрать? Я что-то убрала, что-то заменила – и вы знаете, нормальный получился текст! Он ничего не потерял – на мой взгляд. И я подумала: а можно было сразу писать без грубых слов, как и хотела…

«Какая Москва? Нет её»

– Несколько вопросов про Уфу. Не обидно ли, что вас не печатают и не ставят в родном городе?

– Знаю большое количество современных драматургов разного возраста, очень талантливых – и среди них мало тех, у кого есть постановки в их родных городах. При том что пьесы могут идти по всей стране. Я к отсутствию интереса уфимских театров отношусь спокойно. Уж лучше так, чем вот эдак: «Пьеса, конечно, дерьмовая, но написала уфимка, так что надо ставить». Я против каких-либо разнарядок и принуждений. Мечтаю о том, что какой-нибудь режиссер загорится и возьмет в работу мою пьесу. Режиссёрская инициатива – вот что главное.

В Уфе у меня была единственная постановка, в 2012 году – тогда Михаил Исакович Рабинович поставил в Русдраме «К звёздам». Её же ещё поставили в Туймазах.

- В вашей пьесе «Остров Рикоту» есть хлёсткая фраза: «Какая Москва? Нет её». Точнейшая формулировка неприятия провинцией столицы! Как и когда она возникла?

– Я имела в виду не столько неприятие провинцией столицы, сколько некое чувство отчуждения, которое, возможно, есть у некоторых дальних регионов России по отношению к так называемому центру. То есть для жителей Дальнего Востока, например, какие-нибудь Китай и Япония могут казаться реальнее, чем Москва, потому что те страны чисто географически несравнимо ближе к ним, чем столица России. Вообще «Остров Рикоту» был написан уже очень давно, в 2007 году, тогда эта тема казалась мне актуальной.

– В «Острове Рикоту» москвич переехал на пмж на Сахалин. А вы бы куда хотели уехать? Были идеи на тему дауншифтинга? Или Уфа для вас лучшее место на Земле?

– Пожалуй, будь моя воля, я бы переехала на южный берег Крыма. Конкретно – в Гурзуф. Прошлым летом после очень долгого перерыва ездили с младшей сестрой Татьяной туда отдыхать на неделю – абсолютно райское место. Иногда представляю себе домик на море, выходишь на крыльцо – и перед глазами розы, розы, розы, абрикосы, виноград… Ну, а пока выписала себе множество семян разных цветов – засажу весной весь дачный участок…

– В Интернете пишут, что вы эксперт Уфимского центра драматургии и режиссуры…

– Центр существует с 2014 года, чему я очень рада. Там, скажу без ложной скромности, собрались настоящие подвижники, великие люди. Жаль, Алия Яхина, первый директор центра, переехала в Москву. Сейчас Центром руководит Полина Шабаева, прекрасная актриса. Центр регулярно проводит читки, фестивали, семинары драматургов. Так что в Башкирии очень активно растят новых интересных драматургов. К примеру, Ангиза Ишбулдина возглавляет детский семинар «Драмквадратик». Я вела молодежный семинар «Большая пьеса», мы довели до ума две прекрасные пьесы – Антона Бескоровайного и Леры Ворониной.

– Что посоветуете начинающим драматургам?

– На наших семинарах в ЦДР я постоянно говорю: «Ребята, читайте как можно больше! И прозы, и пьес. Классических и современных. Например, на сайте «Любимовки» выкладываются все тексты, вышедшие в финал фестиваля. Знакомиться с ними необходимо – будьте в контексте современной драматургии. Напишете пьесу – посылайте ее на все конкурсы. И где-то вам непременно улыбнется удача».

– Погодите, можно прочесть сто прекрасных чужих пьес и не суметь написать ни одной своей! Разве не так?

– Люфт между чтением и созданием текста действительно существует. Но по-настоящему талантливый человек, хороший писатель, его легко преодолевает.

– Лет двадцать назад на театре был очень распространен вербатим. Сейчас этот тренд иссяк – как вы думаете почему?

– Мне кажется, «был очень распространён» – это преувеличение. В начале нулевых некоторые столичные драматурги действительно активно работали в этой технике – тогда толчком, на мой взгляд, послужили драматургические семинары лондонского театра Royal Court, проходившие в Москве, и создание Театра.doc. Сейчас вербатим-пьесы иногда тоже появляются – например, уфимский ЦДР несколько лет назад организовал для местных драматургов экспедицию в районы башкирского Зауралья, по итогам которой был создан вербатим-спектакль «Хорошо живём». То есть как техника вербатим вполне жив. А то, что не очень распространён… Ну, тут можно строить разные предположения. Возможно, потому что создавать вербатим-пьесу крайне непросто, это гигантская работа.

О ВСЁРАВНОШКАХ

– Что вам не всё равно? Вот ваша Наташа в «Розовом платье» называет золовок всеравношками…

После паузы:

– Очень многое. Мне не всё равно, что люди почему-то постоянно лгут. Не понимаю, почему страдают беспомощные создания – дети, животные. Мне не всё равно, что вокруг какое-то адское озлобление, что люди перессорились – в том числе и по политическим мотивам. Понять и принять что-то или кого-то – это непросто. Но это необходимость. А у нас до сих пор воюют – но уже не красные с белыми, а, например, потомки нквдшников с потомками жертв репрессий, которые часто сами были нквдшниками. Один миф борется с другим мифом…

– Принято считать, что психологи знают людей, а литераторы – жизнь. Выходит, вы, как дипломированный психолог и успешный драматург, знаете про нашу планету очень много?

– Ну, как психолог, я никогда не сравнюсь с Достоевским! И со Львом Толстым. Даже так скажу: психологическое образование мне как драматургу периодически мешает.

– Что для вас значит писательское счастье – ежедневное вдохновение или любовь миллионов?

– На мой взгляд, оно не измеряется ни тем, ни другим. Ежедневного вдохновения не бывает ни у кого. Писательское счастье – в способности оказаться в нужное время в нужном месте с нужными людьми.

– Чтобы – что?

– Чтобы твою попытку самореализации заметили.

– Кому-то просто хочется бабла…

– Так оно идет в связке со всем этим! Бабло – это не плохо. Бабло – это прекрасно. Пусть у хорошего писателя будет много денег, а почему нет? Сейчас далеко не все серьезные прозаики имеют возможность хорошо зарабатывать, жить своим трудом. И это неправильно. Энтони Берджесс вот написал шестьдесят лет назад роман «Заводной апельсин» – и эта книга его кормила всю оставшуюся жизнь. Мечтаю о том, чтобы у нас наступили такие времена.

– Как давно вам приходилось делать важный для себя выбор?

– Очень серьезный выбор мне пришлось сделать как раз шесть лет назад – когда уволилась с работы и ушла в свободное плавание. Если бы тогда не решилась, так и бы работала копирайтером с утра до вечера… Но ведь мы живем один-единственный раз!

– Есть другая формулировка на этот счет: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть…

– А еще лучше – сделать что-то и потом никогда не жалеть об этом!

– Драматург – тот, кто пишет пьесы или кого ставят?

– Драматург просто пишет. Профессиональный драматург – тот, чьи пьесы ставят. Получать за свой труд деньги – это нормально.

– Знакомый литератор заново перевел мольеровского «Тартюфа» – вроде как переводы этой легендарной пьесы за сто лет устарели. А вы что думаете о том, что пришла пора сделать героев классических пьес ближе к современному зрителю?

– Вопрос, конечно, интересный… Помните фильм «Ромео и Джульетта» с Ди Каприо, снятый в середине 90-х? Там звучит язык Шекспира, а все реалии вокруг героев были современными. И шекспировский текст, очень музыкальный, этому никак не мешал. Возможно, сегодня можно было бы сделать точечные замены – внести новые фразеологизмы, каламбуры, сравнения – но не переписывать классику от и до.

– Вы везучая: на «Любимовку» попали с первого раза, в журнале «Современная драматургия» опубликовали одиннадцать из двенадцати пьес, куча постановок в Москве, снят полный метр по вашей пьесе… А все началось, видимо, с того, что вы родились в День святого Валентина. Поди, подарков 14 февраля получаете в два раза больше?

– Насчёт двойного объёма подарков – этим похвастаться не могу. А свою везучесть отрицать не буду, тут мне грех жаловаться.

– Скоро ли ждать вашу тринадцатую пьесу? О чем она будет? 

– Надеюсь, скоро. Это будет лирическая комедия про встречу людей из разных эпох.

[1] Эдуард Владиславович Бояков – продюсер, режиссёр, педагог, общественный деятель. Художественный руководитель МХАТ имени М. Горького с декабря 2018 по ноябрь 2021 года.

[2] «Практика» – московский театр, созданный как экспериментальный центр новой драмы в 2005 году режиссёром Эдуардом Бояковым. Учредитель – Правительство Москвы.