Расих Ханнанов. Простое величие

Возвращаюсь из далекого путешествия. В нагрудном кармане — щепотка земли. Как живая искорка эта горсточка дорогой родной земли. Ее вручила мне перед дорогой мама.

— Бери, сынок, не раздумывай. Родная земля священна, она убережет тебя от беды и несчастья, развеет грусть — такие минуты бывают у каждого человека. Дает силы преодолеть препятствия на пути, поддержит в часы одиночества. Она позволила твоему отцу уцелеть в трех войнах…

Я не стал противиться, взял — мама, чьи волосы жизнь покрыла серебряной паутиной седины, оказалась права. И вот почему: где бы я ни находился, у меня всегда было ощущение, что я ни на минуту не расставался с родной землей. Эта щепотка грела мою грудь как маленькое солнце, облагораживала душу, поддерживала во мне ощущение собственного достоинства. Это был не только материнский завет — в крупинках, данных мне, жил как бы наказ всей земли, частичками которой они были. С каждым шагом крепло во мне сознание значимости этого завета. Казалось порой, потеряй я эту щепотку — и жизнь потеряет смысл. Много пыльных дорог исхожено, но душа моя осталась в родных полях. Закрою глаза — и представляю над своей головой синее башкирское небо, в котором словно наперегонки с лучами солнца стремительно носятся жаворонки, а под ними — морской прибой хлебных колосьев.

Если спросят меня:

— Что для тебя самое дорогое на свете?

Отвечу:

— Земля, по которой тоскую!

Нет, это не красивая фраза. Наверное, до последнего времени я не сознавал до конца, какое это счастье — знать, что есть где-то места, по которым ты скучаешь и которые ждут тебя. Теперь-то я понимаю, что высокий смысл жизни в том, чтобы беззаветно любить свою землю, чувствовать себя ее сыном, а если придется — пожертвовать собой ради нее. Никогда не забыть мне человека, чья нескладная, нелепая судьба привела к тому, что на старости лет негде было ему приклонить голову из-за скитаний по чужбине. Помню его сдавленный плач.

Возвращаюсь из далекого путешествия. В груди — материнский завет, в мыслях — наказы отца. Он нередко повторял: “Помни, сынок: предать землю — предать собственную мать”. Справедливые и мудрые слова! Ведь когда враг обрушился на нашу страну, сам отец погиб за священную для нас землю, крепко зажав в окровавленной руке горсть подмосковной земли и прижав ее к груди. Он хорошо понимал, что значит жить скитальцем, отлученным от родной земли. Своей гибелью он словно завешал нам хранить ее как зеницу ока, ценить как самое дорогое на свете.

Родная земля! Что может быть дороже? Словно бесконечно радуясь моему возвращению, улыбаясь, встречает меня Дема в кудрявых зарослях тальника, березовые рощи на склонах Урала, зеркальные глади озер в звездах лилий, буйство цветов на полянах. Мне хочется спрыгнуть со стремительно несущегося поезда на зеленую мураву вдоль железнодорожного полотна и растянуться на ней, как бывало в детстве.

Возвращаюсь из далекого путешествия. Со мной возвращается и горсточка моей земли… Земли, которая когда-нибудь примет меня в свои нежные объятия, как родная мать.

ЖИВЫЕ ЗВЕЗДЫ

Я узнаю о приходе весны по лицу соседской девушки Нафисы. Если ее нежные пухленькие щеки покрываются веснушками, значит, жди — не сегодня-завтра зазвенят ручейки из-под тающего снега, радостно защебечут очнувшиеся от зимних морозов птицы…

Каждый год жду с каким-то душевным трепетом приближения этого чуда. И в этом году природа не изменила своей привычке: как искусный художник разрисовала лицо Нафисы, рассеяв по нему искры весеннего солнца, и от этого девушка, вобравшая в себя красоту семнадцати весен, стал еще милее. Каждая веснушка словно так и светится, улыбается насмешливо, хохочет. Во всяком случае, мне так кажется. А вот самой Нафисе… она, видно, стесняется их, при встрече проходит, глядя в сторону.

По вечерам к ней приходит один парнишка. Честно говоря, он мне сначала не понравился: обычный ветродуй, черные усики, длинноватое лицо, сверхмодная прическа. Но первое впечатление обманчиво, парень оказался серьезным и очень скромным.

Вот и сейчас сидят они с Нафисой на деревянной скамейке перед домом. Нафиса по привычке прикрывает лицо краем цветастой косынки. А тот бы и рад не смотреть, да не может глаз отвести — сам знаю, каково это, и я бывал влюблен. Эх, молодость, молодость! Глядя на эту пару, уже не просто радуюсь от всей души, даже завидую немного… И не только я — зажегшиеся в вечернем небе звезды тоже любуются на них с высоты.

Любовь, звезды и… веснушки. Что может быть в них общего? Интересно, что думает парнишка, не смеющий даже прикоснуться к руке любимой девушки? Не слышно, о чем они говорят в такой поздний час, но я представляю себе их разговор:

—Ты видела когда-нибудь, как падают звезды? — спрашивает он у Нафисы.

—Да, — затаив дыхание, отвечает она.

—И я тоже. Много-много раз. Но раньше я не знал, куда они улетают, — скажет он и хитровато улыбнется.

—А теперь знаешь?

—Да, теперь знаю. Они летели, оказывается, к тебе. Упали и рассеялись по твоему лицу… Звездная ты моя!

И Нафиса невольно стянет платок, распахнет счастливой улыбкой лицо. И в этот миг померкнут все звезды на небе, и останутся только две — ее глаза.

СЛАДКИЕ ГРЕЗЫ ДЕТСТВА

Я люблю вечерами предаваться мечтам, глядя в высокое небо. Мир объят тишиной. Вдали, в синей бездне, призывно мигают звезды, среди них луна — словно мать в окружении детей.

Человек начинает постигать свое родство со вселенной с ее планетами и кометами с самого детства. Он рождается на земле, но постоянной устремляет взгляд в небо, любуясь звездными россыпями и думая о тайнах бытия. Помню, в детстве со слезами я упрашивал отца:

—Дай мне эту луну!

Отец отвечал — то ли шутя, то ли всерьез:

—Луну просто так с неба не достанешь. Вот вырастешь, глядишь — и сам побываешь на ней. И увидишь звезду, которая носит имя девушки — Зухры. А может даже, в невесты ее возьмешь?

—А кто она такая?

—Сирота. Погляди-ка повнимательней — во-он она, прямо на луне. Видишь — и коромысло есть, и ведра. Когда умерла мать Зухры, отец привел злую мачеху. И однажды та велела заполнить водой большую бочку. Девушка до изнеможения носила воду, а бочка все не наполнялась, потому что у нее не было дна. Девушка в отчаянии упала на колени и крикнула луне: “Добрая луна, возьми меня к себе, пожалей!”

—И луна взяла?

—Как видишь. И с тех пор живет Зухра на луне припеваючи, не зная забот. Только, говорят, очень скучает по земле, людям.

Эта милая легенда неожиданно окрасила мое существование каким-то волшебным светом. И с тех пор ночное светило превратилось для меня в загадочный маяк. Когда, оставшись сиротой сам, морозными зимними ночами я возил на санках дрова из лесу, луна, мелькая средь ветвей деревьев, дружески ободряла меня: “Я здесь, не бойся”. И улыбалась. А снежинки по обочинам дороги превращала в светлячки. Когда, усталый, я ложился спать, она заботливо заглядывала в окно, лаская мое лицо, волосы невесомыми голубыми лучами. Эти лучи повсюду сопровождали меня, даже когда я оказывался в краях, куда не залетала птица, вселяя в сердце уверенность, в чувства — свежесть.

И вот я сейчас — в родном ауле, сижу на знакомой скамеечке. Над головой улыбается луна, одевая в серебро листья старого тополя. Кажется, шаловливо подмигивает мне Зухра с коромыслом на плечах. В эти минуты я возвращаюсь в детство. Сколько воды утекло с тех пор, какие изменения произошли в мире! Человек свободно выходит в космическое пространство, прогуливается по луне. А она по-прежнему далека и таинственна, как в детстве, прекрасна…

—Эй, луна, открой мне свою тайну! — шепчу я про себя. И словно отвечает мне кто-то:

—Невозможно постичь тайну вечности. Каждая разгаданная тайна влечет за собой новую, еще более загадочную. Иначе исчезла бы в мире красота…

Я, конечно, не согласен с этим. Но что поделать — я всего-навсего человек. Кто может постичь границы бесконечного?!

Ночь. Веет ветерок, неся аромат сирени. Щебечут птицы, стараясь перепеть друг друга. В небе дружески улыбается луна. Я наблюдаю за Зухрой с мальчишеской надеждой — вот-вот она спустится ко мне, покачивая ведрами.

Наверное, это очень важно — пронести светлые детские мечтания сквозь жизненные испытания, не огрубеть сердцем, не предать свои идеалы.

Каждому ли из нас дано осознать это?

РАЗГОВОР С БАБУШКОЙ

Моя бабушка стара. Прожив долгую и трудную жизнь, испытав на себе все тяготы двух мировых войн, потеряв во второй мужа и почти всех родных, живет теперь одна в родной деревне, вдали от беспокойных городов. Лет до сорока она почти не верила в бога, но с годами, старея, как это бывает, превратилась в настоящего фанатика. Каждый раз, приезжая из города навестить ее, не перестаю удивляться тому, с каким упорством, готовясь отправиться на “тот свет”, она копит свой заветный упокойный узелок на погребение и подарки близким — улемтек, чтобы, розданные после ее смерти оставшимся в живых, эти вещи оставили о человеке добрую память.

 У старого человека душа легко ранима, поэтому я стараюсь не прекословить бабушке. Но иногда между нами бывают и горячие споры.

—Ты напрасно заставляешь себя верить, “того света” никогда не было и нет, — говорю я ей. Она снисходительно улыбается краешками губ.

—Не говори так, сынок, не бери греха на душу.

—Какая же ты упрямая! Ведь космонавты вон все небо пропахали, но почему-то не видали ни Аллаха, ни черта.

—Тогда откуда же идет жизнь и смерть?

—Это совсем другой вопрос, — возражаю я, пытаясь втолковать ей биологические закономерности человеческой жизни. Но бабушка, не давая ничего толком рассказать, прерывает:

—Твой покойный дед любил говорить, что на небе один список…

По словам старухи, там, на самом краю небесной бесконечности, есть особый список всех людей, живущих на земном шаре, и каждый день какой-то “верховный разум” с холодным безразличием к судьбе обреченного ставит безжалостной рукой отметину напротив имени любого, кого вздумается, — и в ту же минуту на земле этот человек навеки закрывает глаза. О том же, кого выбрать следующим, своенравный слуга божий не задумывается — там нет ни твердого порядка, ни очереди.

—Не знаешь ты законов природы, бабуля, — снова пробую я возразить.

Она не обижается. Она — само терпение. Когда в голодные годы войны студентыми вечерами бабушка делила между нами, босыми, оборванными ребятишками, последние промерзлые картофелины, она даже не вздыхала безысходно на наши вопросы: а что будем делать завтра? Переживая внутри, сердцем, но не показывая нам виду, она не выдавала никому своих тревог и страданий.

—Законы вы, молодые, учите, нам они уже не нужны, — говорит бабушка. — Ничего на свете не бывает без воли Аллаха. Все под его властью и вниманием.

—Теперь, наоборот, все под властью человека.

—Ну, допустим, это так. Но почему же тогда мы не бессмертны?

Мне становится смешно.

—Сама ведь говорила, что на небе сидит свой “всевышний” и накладывает на людей отметины.

—Сидит, конечно, все знают. Это только вы на високосной год ссылаетесь и на солнечные лучи.

—А что, если “единственному” под плохое настроение вдруг захочется остановить и вообще течение времени?!

—Ох, ты, грешный, лучше и не говори — тогда уж будет конец света…

И старушка рассказывает мне о том ужасном дне, когда наступит светопреставление, о том, как будет сотрясаться земля от падения сокрушаемых стихией скал, как океаны выйдут из берегов и затопят весь образовавшийся хаос с погребенными в руинах людьми и как в конце концов сама Земля, не выдержав такого напора, разорвется, и ее осколки будут вечно блуждать в просторах Вселенной…

У меня портится настроение. И не от рассказов бабушки, конечно, в которых едва ли найдется хоть крупица истины. Одни для нас — только сказки. Скорее, от сознания собственного бессилия перед старухиным суеверием. Я мрачно задумываюсь о том, что ведь у жизни есть и не мистические, а действительные враги. Еще гнездится повсюду на земле страшное оружие, еще достаточно людей, рвущихся испепелить все живое, господствовать на всем мировом просторе, разнося смерть повсюду и грозя реальным “светопреставлением”. И точно так же, как прислужники неведомой людям “высшей силы”, заносят карандаш, приготовившись вычеркнуть еще одно имя в бабушкином “божьем списке”, так и рука хладнокровных вояк держит постоянно наготове палец на красной, цвета крови, какой-нибудь “нейтронной” кнопке. Она только ждет удобного момента, чтобы совершить свое черное дело. Настанет это время или же человечество иссушит ненавистные корни войны? Одно из двух. Третьего пути нет.

Я говорю обо всем этом бабушке. Ее лицо мрачнеет, худые цепкие пальцы нервно теребят помутневшие бусы-талисман. Старуха, полностью отдавшись своим мыслям, надолго замолкает и закрывает глаза. Ее морщинистые веки изредка тихонько вздрагивают. Мне кажется, что она сейчас откроет глаза и безучастным чужим голосом скажет: “Все в воле аллаха”. Но вот, наконец, она словно просыпается, и я поражаюсь, увидев в ее оживших, горящих глазах гнев.

—Пока не поздно, сынок, надо эту руку сломать, сжечь, уничтожить, — говорит она и тихо добавляет:

—Иначе на что вы годитесь мужчины…

Я бережно прижимаю ее — худенькую, сухонькую, к своей груди. Что ни говори, человеку всегда земные тревоги будут ближе, чем далекое небо.

Перевод с башкирского Гульчачак Ханнановой.

Из архива: апрель 1999 г.