Анна Ерошина. Шива на красных простынях

СТАРЫЙ ПЕРЕЦ С ЦВЕТКОМ

Старым Перцем я называла его про себя, потому что тот еще был орешек. Не разгрызешь даже молодыми зубами. Он был популярен в нашем городе, вел передачу по телевизору и даже на рынок за продуктами ходил в пиджаке, начищенных ботинках и уложив волосы лаком. Популярность, впрочем, оставалась больше в прошлом, но я по-юношески восторженно была в него влюблена. Когда он скучал, мы встречались в его большой квартире. Перец тщательно следил за своим здоровьем, делал маски от морщин из голубой глины и пил густой зеленый чай с черным шоколадом. В холодильнике были пучки зелени и красное вино – хорошо для сердца. По утрам он лежал в ванной с желтым экстрактом ромашки, а я делала ему массаж со специальными маслами и готовила лечебные травяные настойки.

Больше всего мне нравилось смотреть его фотографии, черно-белые, двадцати- – и больше – летней давности. Сознаюсь, человека на них я любила больше, чем оригинал. Там Старый Перец был не просто молодым и очень по-мужски привлекательным. В его глазах читалась такая сила и страсть – не удивительно, что десятки женщин мечтали когда-то пойти за ним на край света. Или вот так же, сидя на ковре по-турецки, прикасаться к пожелтевшим страничкам его жизни. Я любила фотографию, где он был похож на киногероя, задумчиво идущего по осеннему парку в плаще и с сигаретой в зубах. И не просто похож – он был им, весело усмехавшимся в глаза смерти. Тому было наплевать на цвет чая в чашке, он мог ночевать в окопах на Кавказе, валяться с осколочным ранением в госпитале и пировать в Голливуде. Перец много раз любил, но больше был любим. Пока не оказался заложником собственного геройского образа. Далекого, как музейный экспонат, которым можно любоваться, но нельзя трогать руками. И безмерно одинокого.

Сегодняшний Старый Перец любил говорить о себе и смотреть теннис. Еще он был привязан к своему цветку. Точнее, это было денежное дерево с мелкими мясистыми листьями, похожими на круглые монетки, и толстым стволом. Никто не видел, чтоб оно цвело, но мой герой говорил, что раз в несколько лет на его верхушке раскрывается большой белый цветок. И тогда нет ничего красивее и нежнее его.

Дерево гордо росло в углу комнаты в горшке, а одинокая телезвезда поливал его и разговаривал с ним. Денежное дерево привыкло к тайнам и задушевным разговорам. Но однажды он позвал меня, и я увидела, что растение исчезло. На его месте торчал лишь крохотный юный отросток. Ошеломленный Старый Перец рассказал, что проснулся утром, а дерева нет. Как будто бы никогда и не существовало. Может, оно слишком много знало и лопнуло от важности. Или устало от болтовни и решило пожить самостоятельно, ночью убежав в раскрытую форточку. Старый Перец теперь холит новый росток, пытаясь вырастить из него новое деревце. Только и сам он как-то сразу сдал, осунулся, словно уменьшился в размерах. Под ухоженными волосами проклюнулась тщательно скрываемая лысина, плечи опустились, а в глазах поселился страх.

А я видела исчезнувший белый цветок во сне. Он отправился на поиски таинственного незнакомца в плаще и с сигаретой в зубах, решительно идущего куда-то сквозь облетающий осенний парк.

ШИВА НА КРАСНЫХ ПРОСТЫНЯХ

Некоторые называли его Шаманом. Он вернулся из Индии, жил один – как Бог – и не ел говядину. Еще к нему можно было прийти, помолчать о своем, как в храме, и даже поговорить. На самом деле, он не поклонялся ни Шиве, ни Кришне и верил только в одно «Любите…» В его доме всегда можно было встретить разных девочек. Они ходили голые по коврам и гладили оранжевого кота. За домом с розовыми обоями и зелеными пальмами обычно заходило солнце. Когда солнце не появлялось утром, к нему приходили с просьбой позвать светило. А он разводил руками и улыбался. Тогда, слегка разочарованные, соседи шли по своим делам, пока лучи не начинали припекать им спины.

В его окне был вывешен флаг Тибета как крыши мира. Вообще он часто жил на крыше, где ел варенье на красных простынях, любил девочек и писал сказки про Карлсона. Еще он фотографировал все, что видел, – от расплавленного патрона в лампочке до собственного настроения. А в остальном – это был просто человек, который курил травку, соблюдал пост и почитывал квантовую психологию под зеленой лампой. Над постелью висела еще и красная лампа – она напоминала большую разноцветную грудь, из которой сочился свет. Иногда этот человек звонит мне, тогда мы вместе смотрим на эту вселенскую грудь, соревнуясь в придумывании оправданий ничегонеделанию. Потом едем в зеленую церковь ставить свечку жизни или проезжаем мимо – ничего не делать дальше.

Однажды он начал писать книгу, но за три месяца родилось только название. Он говорит, что наслаждается процессом, раз от нас все равно ничего не зависит. Даже вдохновение и способность что-то запоминать. Недавно я открыла дверь и ушла. Если встречи нам суждены, то расставания мы можем иногда придумывать сами. Но так хорошо, что на крышах встречаются Карлсоны и простыни красят в красный цвет.

ДВЕНАДЦАТЬ СТРОЧЕК ИЗ ОКНА

Этой весной я сидела на подоконнике и курила. Вместе со мной на город смотрели странный желтый цветок и пустая банка. Когда-то в ней жила рыбка с синей чешуей и золотыми глазами, пока ее не выплеснули в унитаз вместе с водорослями. Внизу по городу ходит человек. Он курит, остановившись под моим окном. Наш дым сливается, и мы думаем, что хорошо бы однажды встретиться. Я позвала бы его к себе, мы стали бы вместе пить чай и дымить на город. Я бы спросила, куда он идет, а он бы молча курил, забывая стряхивать пепел. С ним хорошо встречать весну. На груди у него родинка, он умеет заваривать чай и не задает вопросов. Кажется, я его знаю.

Человек под моим окном выбрасывает погасшую сигарету и еще некоторое время думает о нас. Я закрываю окно. Вечерами холодно.

Из архива: декабрь 2008 г.