№6.2023. Ринат Камал. Две жизни

Х

 

Подумать об этой бочке с пивом на складе было некогда: в магазине было достаточно водки и вина. Вспомнили о ней только спустя неделю. Сменщица уже приносила со склада несколько литров на продажу. А на этот раз за пивом пошла сама Баныу и была поражена – ей показалось, что огромная бочка наполовину пуста! Тут же взвесили, и выяснилось, что осталась только четверть пива от трех с половиной центнера по накладной. Что за дела! Пиво ночью принимала сменщица. Молодая девушка побледнела, как бумага. Она пояснила:

– Был сильный ветер, и я не стала взвешивать бочку. Да и водитель торопил, мол, нечего посреди ночи разводить формальность.

«Пол на складе земляной, может быть, бочка протекла?» – думала Баныу. Вошли в склад, чтобы проверить её предположение. Но было невозможно понять что-либо – на складе и без того стоял влажный воздух, да и земля повсюду была сырой.

Пригласили Аухатова из правления сельпо и председателя ревизионной комиссии. Тут же прибыли и депутат с милиционером. Похоже, Аухатов постарался, чтобы всё было по правилам. Его злорадная натура не могла упустить такого случая. «Торжествует, старый волк», – подумала Баныу про себя.

 

 

*  *  *

 

Аухатов давно точил зуб на Баныу. Отчего-то он сразу невзлюбил эту продавщицу. То ли оттого, что женщина раньше занимала должность председателя правления сельпо, то ли по другой какой причине – и не поймёшь. Но при каждом удобном случае пытался задеть, поступить наперекор ей. Ставил разные ловушки, строил козни, придумывал какие-то уловки против неё. Тем самым как бы старался поставить себя выше прежнего председателя, показать своё превосходство. Мол, сравните и поймите, кто есть кто.

Ему было не по душе, что эта женщина вела себя слишком независимо и в любой ситуации выступала за справедливость. Да и на язык она была остра, говорила, что думала, и не отступала от своего мнения. Видно, именно поэтому новый начальник недолюбливал её.

...А вот Аухатов с Рахилей когда-то были близкими людьми. Они ходили по одной тропке еще с той поры, когда никакой Баныу в сельпо и не было. Рахиля – заведующая складом, Аухатов – заготовитель. Тогда они пожили в своё удовольствие. Оба имели доступ к материальным благам: при каждом удобном случае совершали взаимовыгодные сделки. Рахиля выделяла заготовителю пользующийся большим спросом товар. Якобы товарищ Аухатов пачкой индийского чая или другим каким-то дефицитом поощряет население за сдачу шкур домашнего скота. А большинство чая при этом оседало в кармане самого заготовителя!

Но жизнь – колесо, не угадаешь, как оно повернётся. Кто бы заранее мог предположить, что Аухатов из простого заготовителя дорастёт до председателя сельпо, а его верную подругу Рахилю выгонят с работы. Так уж случилось, что Рахиля погорела, а Аухатов лично поставил последнюю подпись в трудовой книжке Рахили.

Из заготовителей его назначили бригадиром в родной деревне. И так начался его путь наверх: сначала бригадир, потом заведующий гаражом. Тогда заметили и стали дальше повышать бывшего фронтовика, солидного на вид мужчину, который к тому же умел складно говорить. Таким образом, Аухатов перешёл на руководящие должности в колхозе.

Хотя трудовые пути Рахили и Аухатова разошлись, их сердца не расстались. Они продолжали встречаться в складе на берегу, на лоне природы и в каких-нибудь пустующих домах. Рахиля умела поддержать, поднять настроение ставшего большим начальником друга. В минуты откровения она говорила ему: «Я открыла в тебе талант руководителя, я тебя подняла». Аухатов не отрицал, лишь улыбался в усы. Разве же станет опьянённый вкусной едой и сладкими чувствами умный мужчина перечить визгливой женщине!? В такие мгновения приходится гладить зазнобу по шёрстке… Вот и гладил, захваливал и ублажал товарищ Аухатов Рахилю-ханум, насколько хватало сил.

Судьба благосклонна, рано или поздно она сближает тех, кто тянется друг к другу, и сводит вместе. Ты думаешь: разбежались, забыли, а судьба вновь сталкивает вас лбами на перекрёстке дорог. Подняв колхоз на ноги, товарищ Аухатов однажды вернулся в сельпо. Но не простым заготовителем, а в качестве начальника. Помог вывести колхоз в передовики, на очереди – сельпо.

Их делишки с подругой Рахилей тоже шли как по маслу, пока Баныубика не спутала карты с той накладной с числом «1920». Взялась устанавливать справедливость во всем мире. Захотела доказать торжество правды в сельпо, показать, что она не боится никого, даже Рахили.

В том случае Аухатов не смог спасти Рахилю, как бы ни старался. Все продавцы дружно выступили против неё. Особенно осмелела молодёжь. А главарём у них была Баныубика. Баныу – зачинщица, именно она подговаривает других против Аухатова. Вот тогда председатель сельпо дал себе слово: впредь он не позволит своим подчинённым идти против себя!

 

 

*  *  *

 

И вот настал день исполнить свою клятву. Настал самый подходящий, самый удобный момент, который невозможно ни выдумать, ни вымолить у Всевышнего. Кружа вокруг пивной бочки, Аухатов перебрал в памяти все дни работы руководителем сельпо. Он с самого начала невзлюбил Баныубику. Простая продавщица вела себя весьма самоуверенно. Никогда не советуется, не откровенничает с ним, ходит сама по себе. План выполняет из месяца в месяц, не придерёшься, всегда в числе передовых. «Может быть, причина в этом?» – ломал голову председатель. И стал придумывать препятствия для безмолвной серьёзной продавщицы. Получив хороший товар в сельпо, спешил отправить его в другие магазины. А Баныубике поручал самые сложные дела. Дефицитный товар обходил её магазин. Если бы мог, товарищ Аухатов не позволил бы даже солнцу светить над головой Баныу.

Аухатов мечтал, чтобы «те провалили план», а они, как назло, делали обратное… Пытался при каждом удобном случае помешать успешной работе данной торговой точки. Но до сих пор ему ничего не удавалось. И этот случай с пивом стал для него нечаянным подарком небес.

«Попробуй после этого сказать, что бога нет!» – потирал руки председатель от радости. Он кружил вокруг бочки и мотал на ус хитроумный план. Крутили-вертели бочку, долго проверяли ее целостность и составили длинный акт. Председатель сельпо высказался за передачу дела в суд. Пусть виновные ответят за содеянное! Нет пощады расхитителям государственного добра! Куда мы придём, если каждый начнёт так транжирить богатства страны?!

 

 

XI

 

На следующий день, как проводили Баныубику вместе с сыном в Уфу, в Магдан приехала Раушания с мужем. Они очень привязаны друг к другу и никогда не ездили врозь: или вместе, или никто не едет. Муж Раушании боготворил жену, вечно суетился вокруг неё. Словно влюблённые молодожёны, они ворковали, как голубки. Дружные, внимательные, слушали и поддерживали друг друга. Не налюбоваться на них! Раушания росла самой красивой и избалованной в семье, была единственной из сестёр, кто получил высшее образование и достиг высоких званий. Ей все рады, наверное, потому, что она жила далёко и приезжала редко. Её с детства больше всех любили и баловали в семье. И даже сейчас они с мужем общаются с самыми уважаемыми людьми, ходят в гости и приглашают к себе только высоких начальников. Бывая у них, родственники чувствовали себя, как будто попали в высшее общество. Друзья сплошь образованные, авторитетные. Высоким тонким вкусом обладала и сама Раушания.

– Сама знаешь, Файзада-апай, скотина, огород, хозяйство – никак не бросишь, не смогли сразу собраться и приехать. – Раушания очень сожалела, что не застала дома сестру Баныубику. – Письмо-то мы получили, а телеграммы не было.

После этих слов лицо старухи Файзады изменилось. От Идриса она знала, что дети отбили телеграмму семье Раушании. Поэтому она не нашлась, что сказать.

– Если бы мы знали, что дела так плохи… Хотели сначала управиться с срочными делами. Подвезли сено, купили дрова и только собирались выехать – тут приехал сын.

Файзада, оставшаяся в доме родственницы для присмотра, снова промолчала, не зная, как реагировать на слова Раушании, которая продолжала оправдываться:

– Интересно, почему нам не передали телеграмму? Как только вернусь, пойду разбираться. Наверное, потеряли. Ротозеи!

Старушка Файзада сидела неподвижно, уставившись в одну точку, с видом оскорблённого, обиженного человека. Душа её болела и плакала. Язык словно прилип к нёбу и не слушался её, а тело свело судорогой. А Раушания всё говорила и говорила.

Погружённые в грустные думы, молча сели за стол и смогли выпить только по паре чашек чая. Ближе к вечеру Раушания опять заговорила и вновь перечислила причины, помешавшие навестить сестру:

– Не знала, не представляла всю серьёзность положения. Написали, что у неё склероз, я и подумала, что сестра приболела. Иначе, честное слово, давно бы приехала! – Лицо её пылало, дыхание спирало от возмущения и досады. Почему-то она горячилась, раздражалась. В этот момент Раушания напоминала девочку на берегу, которую обрызгали речной водой, – она сердилась, подпрыгивала от прикосновения холодных капель и громко кричала. – Не знала я, ох, не знала…

Затем Раушания вдруг замолкла, стала кроткой и смирной. Она хорошо знает: стоит ей сильно понервничать, кожа покрывается красными пятнами. А самое страшное – сморщится лицо, складки на лбу станут глубже. Это – первый признак раннего старения. Все внутренние переживания женщины отражаются на лице: от радости оно светится, а от огорчения лицо темнеет, глаза проваливаются. Даже смеяться надо в меру, постоянный смех способствует появлению морщин.

Раушания много читала об этом. Даже переписала несколько необходимых рецептов. Где бы ни была, в какой бы ситуации ни оказывалась, она старалась не отступать от этих правил. Вот и сейчас пыталась сдерживаться, не переживать слишком сильно. Как бы там ни было, мир не рушится, земля под ногами не сотрясается. «Может быть, еще обойдётся, сестра скоро встанет на ноги», – успокаивала себя красавица. Отгоняла от себя тревожные, зловещие мысли, хотела спрятаться от них. Но и те назойливы: как стая комаров, они налетали на неё, не оставляли в покое. Неженка отмахивалась, разгоняя «комаров», злилась и раздражалась. А те, наглые твари, пуще прежнего нападали на неё.

Тонкие алые губы Раушании были поджаты, взгляд грустный, но лицо оставалось спокойным. Спокойным, как ровная гладь воды в озере, – никаких волн-морщинок. Тонкие изящные пальцы неподвижно лежали на коленях. Дорогая кофточка красного цвета подчеркивала её стройную фигуру. Несмотря на предпенсионный возраст, она выглядела весьма моложаво.

Вот-вот муж должен зайти домой. Наверное, по привычке он обнимет и осторожно поцелует её в губы. От его ласк она тут же помолодеет на несколько лет, лицо засветится и засияет, как солнце.

 

 

XII

 

Они прибыли в Уфу рано утром и, к счастью, быстро устроились в гостинице. Затем поспешили в больницу. Там было много народу, как на вокзале. У каждого своя боль, свои проблемы. Смотришь на их печальные лица и сам начинаешь сокрушаться.

Баныубику приняла смугленькая молодая врач с равнодушным лицом. Она осмотрела её как в сидячем и лежачем положении, так и поставив на ноги. И женщина подумала, что врач обнаружит у неё кучу заболеваний. А та лишь рукой указала ей на стул и стала быстро писать. Она строчила и строчила, даже не поднимая глаз на больную. Кажется, просто забыла о ней. Баныубика, конечно, не глупая – понимает, что в коридоре целая очередь, а девушке надо успеть всех принять. Тем не менее она ждала, что милосердная девушка ещё хоть раз посмотрит ей в глаза. Посмотрит и всё поймет...

– Вы говорите, что голова болит и вас тошнит?

Баныубика даже не сразу сообразила, как ответить на этот внезапно заданный вопрос. Врачиха повторила вопрос. На этот раз больная кивнула головой.

– Вот вам талон, идите на приём к окулисту. Завтра снова зайдёте ко мне.

Кабинет окулиста оказался по соседству: снова сели в очередь. Тут из кабинета напротив торопливо вышел врач:

– Хамидуллин!

– Я.

– Вам необходимо сделать операцию!

– Да...

– Что «да»? – рассердился врач. – Согласны на операцию или нет?

Пациент по фамилии Хамидуллин растерялся и замолчал. Все, кто находился в коридоре, повернули головы в его сторону. И тоже молчали, словно набрали в рот воды.

– Ну, ну, решайте быстрее. Если не хотите оперироваться, сейчас же вернём ваши документы и анализы. А если хотите… Ну? – Врач не давал больному опомниться.

Наконец Хамидуллин ожил: махнул рукой и попросил вернуть ему документы.

Баныубика попала к окулисту только после обеда. На следующий день приём у смуглянки-невропатолога прошёл очень быстро. Она лишь кивком головы поздоровалась с пациенткой и вновь уткнулась в бумаги. Баныубика как села, так и просидела до конца приёма. А врачиха, как и вчера, долго писала, не поднимая головы. Только в самом конце бросила на больную равнодушный взгляд и с безучастным видом протянула ей исписанные листы:

– Вот, выписала лекарства, все документы сдайте участковому врачу.

Не зная, что и сказать, больная переспросила:

– Врачу?

– Да, врачу, который направил вас сюда… Возьмите… – Она протянула бумаги женщине, которая продолжала сидеть в недоумении, как будто ждала ещё чего-то. – Тут всё написано. До свидания.

Баныубика хотела задать только один вопрос врачу, слова уже были готовы слететь с языка, но тут за её спиной распахнулась дверь… Бедняга была вынуждена закрыть рот. Задерживаться в кабинете дольше было нельзя: в коридоре длинная очередь. Она нехотя направилась к выходу. 

В коридоре Идрис стал допытываться:

– Она хорошо осмотрела тебя, мама?

– Да...

– Что-то слишком быстро...

– Не знаю...

– Тебя не стали класть в эту больницу?

– Нет.

– У тебя же сильные боли...

– Не знаю, она ничего не сказала... Наверное, не стоит, – глубоко вздохнула мать. – Пошли домой, сынок.

Они не спеша пошли по городской улице. Идрис вёл маму под руку. Знакомый тротуар. Идрис хорошо помнил, как в седьмом классе уже шагал по этой улице. Тогда он впервые приехал в город. Сошли с трамвая и пошли по тротуару. Обеспокоенная мама за руку вела больного сына. Идрис тоже тогда очень хотел полечиться в городской больнице, но врач не положил его. Теперь они с мамой опять шагают в сторону гостиницы по знакомому тротуару.  

 

*  *  *

 

Республиканская больница для Баныубики была последней надеждой. Еще в деревне она загадала про себя: если ей суждено выздороветь, её оставят в больнице, если же никакой надежды… Сказала об этом и Файзаде-апай. Она сама чувствовала, что болезнь у неё серьёзная. Это же голова. Другие места ещё можно как-то лечить, а как быть с головой? Череп, что ли, вскрывать? Всё понимает Баныубика, не совсем глупая.

Дома порой ей хотелось лезть на стену от боли или же биться головой об пол. Старалась выйти из дома, чтобы Аниса не заметила её страдания. Уходила за огород и направлялась в сторону горы. Шла и боялась, что кто-нибудь заметит: в деревне не любят пожилых людей, без причины разгуливающих по горе. Это считалось занятием бездельников или помешанных. Если увидят, начнут тыкать пальцем и говорить: «Баныубика тронулась умом. Говорили же, что у неё болит голова, вот теперь бродит на горе, как заболевшая вертячкой овечка».

Поэтому она старалась никому не попадаться на глаза. Не зная, куда себя деть от боли, возвращалась назад, обходила огород, делая вид, что проверяет картошку. Голова раскалывалась, и женщина садилась отдохнуть под густые грядки, боясь встать или наклониться вперёд: казалось, тогда она упадёт и мир перевернётся с ног на голову. 

Когда боль немного утихала, Баныубика с трудом открывала глаза. Вокруг, оказывается, ещё светло, а ей казалось, что весь мир погрузился в темноту. На белом свете такое раздолье, такой простор, хотя только что ей казалось, что горизонты сужались, а небосвод давил на землю. Нет, до неба тоже было высоко-высоко. Стремись, человек, ввысь, насколько хватит сил и желания, живи на этих просторах, сколько пожелается! С радостью вкушай земные радости! Э-эх… жизнь прекрасна, воздух чист – не надышаться! Прикрыв глаза, женщина забывалась ещё на некоторое время…

Голова постепенно светлеет. Надо подняться – она боится, что кто-нибудь увидит её. Баныубика пытается встать, но силёнок не хватает. Напрягая остатки сил, она с трудом выпрямляет стан. «Надо пойти домой и перекусить – в брюхе волки воют. Права Аниса – еда придаст сил, укрепит ослабевшие ноги», – думает она.

Как-то она заходила к Файзаде-апай. Заботливая соседка кивнула на нары, застелённые войлоком:

– Отдохни, Баныубика, ты же совсем ослабла....

Баныу прилегла на нары, будто только этого и ждала. Даже хозяйка удивилась: ведь в прежние времена Баныубику невозможно было застать отдыхающей. Всегда куда-то бежала, вечно спешила! Разве же такая беспокойная душа будет просто так разлёживаться?

...Так Баныубика взяла за привычку почти каждый день гулять за огородом, у подножия горы. Дома не могла найти покоя ни для тела, ни для души. Дочь всё время возилась с детьми, и она уходила, чтобы хоть немного развеяться. В одиночестве почему-то ей становилось чуть легче. Правда, порой в душу закрадывалась тревога, словно она оказывалась в окружении пугающей пелены. Что-то внутри не давало покоя. Как будто рядом с желудком образовывался некий комок. И она приходила к выводу: «Правильно говорит Файзада-апай – причина моей болезни в желудке. Оттуда и отдает в голову».

 

 

*  *  *

 

…Она сидела на гостиничной кровати, обняв руками живот. Вечерело. Весь горизонт отсвечивал желтовато-оранжевым светом. Лишь след от солнца, которое только что село, был окрашен в ярко-алый цвет. Словно небосводу – огромному живому существу – нанесли рану, и оттуда сочилась кровь... Алая кровь стекала на линию горизонта, ослепляя направленные в ту сторону глаза людей. Баныубика забылась и не могла оторвать взгляд от окна гостиницы. Желтизна заката направила её думы на невеселые воспоминания. Отчего-то было невыносимо тоскливо. Наступали сумерки. Алый цвет постепенно сменялся оранжево-жёлтым. Горизонт стал гаснуть, краски теряли яркость. Скоро потухнут последние искорки. Ещё один день канет в вечность. Скорбная душа больной женщины воспринимает желтоватую дымку заката как последний привет, прощальный знак бытия. 

Глаза женщины наполнились слезами. Жгучие капли двумя бороздками побежали по обеим щекам, обжигая лицо. Бедняга даже не стала вытирать их. Она держалась, пока добирались до гостиницы. Теперь, оставшись в комнате одна, дала волю чувствам.

Когда дошли до гостиницы, Идрис как будто вдруг очнулся и сказал: «Нет, я не повезу тебя домой в таком состоянии! Как можно отказывать в госпитализации больному человеку?!» От этих слов Баныубике стало тепло и приятно – сын тревожится за неё, страдает. Одновременно пожалела, что побеспокоила сына – сидела бы и дальше дома. От неё не зависит, куда судьба повернёт: что бы ни случилось, лучше быть у себя дома. А как теперь ехать обратно – голова готова разорваться от боли, перед глазами темно, еле стоит на ногах. По улице шла, крепко держась за сына. 

Баныубика не хотела ехать сюда, но решилась и ухватилась за эту идею, как за последнюю возможность. Ведь в любой ситуации человек ждёт чуда, верит, что впереди маячит искорка надежды. Думает, вот доберусь туда и избавлюсь от всех бед… А путь до этого маяка не близок. Ты идёшь к нему, а он отдаляется от тебя. Совсем как солнце: зовёт, манит к себе, но не подпускает близко, убегает ещё дальше.

Комната в гостинице была трёхместной. Вернулись и соседки. Баныубика старалась сдержать стенания. Пробовала закрыть глаза, но сон не шёл. Лежала в раздумьях и вспомнила отца и мать, свой родной дом.

 

 

*  *  *

 

Через некоторое время после окончания войны их отец ушёл из жизни. Баныу тогда была девушкой на выданье. Следом подрастали ещё две сестрички. Было нелегко привыкнуть к сиротству, тем не менее пришлось научиться жить без отца. После лишений военного времени это было не так уж и страшно.

Жизнь постепенно налаживалась. Основную заботу о семье Баныу взяла на себя. Купили сруб в русской деревне по соседству. Правда, всегда чувствовалась нехватка мужских рук – возникала то одна, то другая проблема. Но всё же жили ничуть не хуже тех, у кого дома были мужья.

Когда Баныубика собралась замуж, она работала учителем в начальной школе. Её оставили на работу сразу после окончания десятого класса. Посчитали, что настойчивая девушка, требовательная учётчица, трудившаяся наравне со взрослыми, справится и в школе.

Баныу всегда мечтала стать учительницей. Но сразу после школы не смогла уехать учиться. Позже, когда в Месягутово, всего в двадцати вёрстах от их деревни, открыли учительский институт, она решила поступить туда и написала заявление. Молодая мама уговаривала свою мать: «Присмотри, пожалуйста, за моим малышом. Через день сама буду приезжать домой». Но тут неожиданно пришло письмо от младшей сестры Раушании. Она тоже просила маму срочно приехать к ней в Уфу, чтобы ухаживать за её маленьким ребенком, пока она будет сдавать экзамены. Кого выберет мать? Конечно же, Раушанию, которая жила далеко от дома. Ведь она нуждается в помощи!

Вскоре Баныу перешла продавцом в магазин. Кто будет держать в школе учителем человека без документа об образовании?! Так и прошла её жизнь…

 

 

*  *  *

 

Она уснула только под утро. А рано утром Идрис разбудил её. Он настаивал на своём: давай снова пойдём в больницу, пусть обследуют ещё раз. Баныубика сдалась. Ведь и в самом деле, она серьёзно больна, а врачи стараются выпроводить её с кучей бумаг. Неужели за столько лет работы она не заслужила права пройти лечение в такой больнице? Только один раз ездила в дом отдыха, а все болезни переносила на ногах. А некоторые каждый год ездят по санаториям… 

Идрис носился по больнице. В регистратуре не нашли карточку матери. А вчерашней врачихи вообще не оказалось на месте. Зашли в соседний кабинет. Доктор с круглым белым лицом и большими голубыми глазами, представившаяся заведующей неврологическим отделением, повертела в руках заключение, выданное накануне смугленькой коллегой, и сказала:

– Она сегодня не работает, надо бы, чтобы она сама посмотрела… Она хороший специалист, никакой ошибки не может быть. Вот и окулист проверил – всё у вас в порядке, никаких изменений. Ага, вот вам выписали хорошие лекарства, уколы… Полечитесь ими и выздоровеете. Ну-ка, повернитесь ко мне. – Доктор взяла резиновый молоточек и сделала Баныу знак, приглашая сесть поближе. – Смотрите сюда, на кончик моего пальца! Теперь сюда! Хорошо. А сейчас посмотрите вверх! Хорошо. Встаньте! Поднимите руки вверх. Отлично. А теперь сделайте несколько шагов в сторону двери.

Баныубика прошла ровным шагом от стола до двери. Идрис даже залюбовался мамой. Какая же она скромная, сдержанная и милая. И одета она аккуратно, на голове – платок с крупными цветами. Ему показалось, что сегодня даже лицо у неё более спокойно, а глаза излучают тихий свет.

Вроде и доктор осталась довольна видом его матери. Идрис не знал, то ли радоваться этому, то ли расстроиться: он же хотел положить маму в больницу, а врач говорит совершенно о другом.

– Всё у неё нормально. И лекарства хорошие… Серьёзно полечитесь дома, и всё будет в порядке.

– Понимаете, – торопливо заговорил Идрис, – вы бы положили её в больницу… Хотя бы дней на десять. Посмотрели бы, как подействуют новые уколы на её организм. Потом бы выписали. Всего на десять дней, чтобы посмотреть… 

– Нет, у меня всего девяносто коек, и все заняты. Больные лежат даже в коридоре. Врачи в отпусках – работаю без отдыха: из поликлиники бегу в стационар, из стационара – в поликлинику.

– Но хоть ненадолго – на десять дней…

– Вы понимаете – мест нет. К тому же этот недуг наблюдается у всех пожилых людей. Это старческая болезнь – атеросклероз… – белолицая глазастая докторша с вдохновением начала рассказывать о болезни.

– Спасибо, что так подробно рассказали о болезни, но простите нас. Войдите в наше положение… – Идрис перевел дух. – Мы приехали издалека, из глубинки в четырёхстах верстах. Мы не можем часто приезжать сюда. Поэтому оставьте, пожалуйста, её дней на десять для наблюдения. Примет ли организм новые лекарства? Только на десять дней… Пожалуйста, поймите наше положение, не откажите!

Голова Баныубики склонялась всё ниже и ниже от чувства неловкости за упрашивания сына. Наконец она сказала:

– Ладно, Идрис, в деревне тоже есть больница… Там и полежу, ближе к дому…

– Поймите и вы меня: сегодня не могу положить вас. Нет места. Повторяю: её болезнь не так страшна, пройдёт. Поезжайте домой, врач выписала вам сильные лекарства. Купите их здесь, в деревне, возможно, вы их не найдёте. Лечитесь, вне всякого сомнения, болезнь пройдёт. Не беспокойтесь, врач правильно поставила диагноз.

– Хорошо, простите меня. Спасибо, что приняли, выслушали нас.

В Уфе есть платная поликлиника, в которой Идрис и сам проходил обследование. «Там врачи очень внимательные, давай, мама, сходим заодно и туда!» – настаивал он. Однако Баныубика не согласилась, стояла на своём: «Врачи везде одинаковые». Сын не смог уговорить её. И они даже не стали заходить в гостиницу, отправились прямо на вокзал. Идрис никак не мог успокоиться. Надо было довести дело до конца, раз уж приехали из такой дали… За ещё один день в столице ничего бы не произошло. Но есть у матери одна неприятная черта – упрямство: если она решила, поступит по-своему, независимо от того, права она или нет.

На вокзале Баныубика сказала сыну: «Как приеду, сразу пойду в баню – тяжесть во всем теле. После бани обычно становится легче». Разместившись в поезде, она прилегла и отчего-то вновь вспомнила ту историю с пивом. Привязалась же, когда душа и без того не на месте!

 

 

XIII

 

Эта история совсем измучила её. Причинила столько переживаний, забот. И суд не сразу вынес конкретное решение. Требовали то одну, то другую справку – тянули дело. В последнее время даже сама Баныу начала думать: «Лучше бы сразу присудили мне выплатить недостачу, давно бы избавилась от этой нервотрёпки». Но в дальнейшем ей стало обидно, что прокуратура затягивала проверку, а Аухатов со своими подпевалами ходил с видом победителя, словно сумел раскрыть опасное преступление. Что ей оставалось делать, если они распространяли сплетни, посмеиваясь в усы: «Вот наконец выгоним честную Баныу из магазина, чтобы неповадно было искать правду…»? Эти слухи задели её за живое, и она воспряла духом. Как будто увядавший до того цветок вдруг ожил. У неё раскрылись глаза, а разум вдруг прояснился.

И в один прекрасный день бедная женщина решила поехать в «район», в Шигай. Что ей ещё оставалось делать? Первым делом пошла в прокуратуру. Но там… её встретили недружелюбно. Даже не предложили присесть. А как же – напротив них стояла преступница, враг народа, злостная воровка! Тем не менее Баныу не растерялась перед таким высокомерием. Говорила уверенно, не стала оправдываться или выкладывать всё, что думала. А придя в райпо, расклеилась перед знакомыми женщинами-бухгалтерами. Она всегда боялась расплакаться среди людей, потому что мужчины привыкли считать, что женщины берут слезами. А тут, как бы ни старалась, не смогла удержать слез – они сами по себе потекли ручьём, не подчиняясь её воле. Председатель райпо, как всегда, внимательно выслушал продавщицу и дал успокаивающий ответ:

– Я откровенно поговорю с товарищем Аухатовым. Пришлём к вам и комиссию из райпо, чтобы всё заново проверили и выяснили. – Затем добавил, чтобы подбодрить расстроенную женщину: – Я верю в вашу честность. Не беспокойтесь.

Душа Баныубики несколько успокоилась, она поехала домой в надежде на лучшее. Доброжелательное отношение руководителя райпо придало ей уверенности: он попытается защитить её. Но и Аухатов ни перед чем не остановится. Добавили сомнений и следующие слова председателя райпо: «Аухатов – хороший работник, требовательный руководитель, имеет большой опыт. Сначала был простым заготовителем. Потом его повысили. Теперь возглавляет сельпо. Старается… Фронтовик… Не спорю, есть в нём вспыльчивость. Он много повидал, многое пережил. В целом от продавщиц на него жалоб не получали. Умеет работать с народом». Весь обратный путь Баныу думала об этом и не могла согласиться с такой оценкой председателя райпо. Даже заподозрила, что эти двое могут быть заодно.

Как бы Баныу ни старалась, куда бы ни обращалась, Аухатов всё-таки довёл дело до суда. А суд в свою очередь вынес решение обязать продавцов выплатить стоимость недостающего пива. Конечно, для суда всё было ясно: дважды два – четыре, а трижды три – девять. Однако Баныу никак не могла уяснить, как это всё произошло. Сменщица приняла пиво без взвешивания. Зачем? Не удосужилась проверить и на следующее утро. Почему? С другой стороны, вроде грешно валить такую большую беду на молодую девушку. Кто же виноват? Может быть, пиво по дороге похитил сам водитель?.. Баныу больше склонялась к версии о повреждении бочки и утечке пива. Правдоподобным было только это предположение...

Расстроенная женщина никак не могла смириться с решением суда. Её растревоженная душа не хотела принять ложное обвинение. Ещё долго после суда она ходила, словно её оглушили ударом по голове. Не могла найти себе места и покоя в душе.

 

 

XIV

 

Баныубике сделали все уколы, назначенные в Уфе, – но состояние её почти не изменилось. Домашние пытались как-нибудь облегчить самочувствие больной. Аниса возилась на кухне, Файзада-апай тоже всегда была у них, готовила разные отвары трав. Несколько раз клали на голову Баныубики потроха только что забитой курицы. Это как будто немного помогало. Но боль возвращалась, как только проходило действие теплых внутренностей.

Идрис помогал отцу копать картошку. А Баныубике теперь было не до картошки или других домашних дел. Ей ничего не надо. Все, кто навещал её, предлагали свои способы лечения. Старушка Файзада попыталась советоваться со старожилами, но каждый из них также вносил самые разные предложения. Давать советы никому не возбраняется, но, в конечном счёте, решение-то принимать самой больной.

Файзада-апай уговаривала Идриса вызвать тетю Раушанию. Она всё-таки живет в райцентре, работает в школе, общается с большими начальниками. Возможно, есть среди них и врачи.  Может быть, что-нибудь посоветует. Ведь две головы лучше, чем одна… Раушания, конечно, очень занята своим хозяйством – скотины полон двор и огромный сад. Но земные заботы никогда не заканчиваются! Пусть бы ещё раз приехала, когда родная сестра так страдает. Вдруг сумеет помочь ей советом или делом!

Один из дальних родственников рассказал о старике-знахаре, проживающем на станции Сулея. Файзада и раньше слышала о нём. Поговаривали, что этот старик большой целитель – ставит на ноги тех, кого не могут вылечить даже врачи. Умеет ворожить, колдовать, а руки обладают волшебной силой. И Баныубика тут же согласилась с предложением Файзады-апай.   

 

 

*  *  *

 

Сулея – это небольшая станция, но разбросана по гористой местности так, что с одного конца невозможно разглядеть другой. Наши путники долго искали дом знахаря. Кого бы из местных ни спрашивали, все указывали самые разные направления. После долгих расспросов всё-таки нашли дом, расположенный в тёмном уголке где-то на берегу. Они боялись, что у дома целителя уже выстроилась огромная очередь, а на большом пустом дворе никого не оказалось. Их это только порадовало: значит, старик сможет спокойно и обстоятельно обследовать больную…

Они долго стучали в дверь. Жители станции, как и в городе, запирали дома изнутри. Ведь разные бывают люди, могут и подглядывать за домом такого известного человека. Еще по дороге они договорились меж собой вести себя скромно, разговаривать вежливо. Баныубика с надеждой загадала: «Если меня вылечит, подарю ему годовалого теленка». Файзада поддержала её: «Да, тогда не жалко и бычка». 

Постучали ещё раз, но никто не ответил. Не слышно и шагов, может быть, никого дома и нет? Неужели они приехали понапрасну? Идрис вновь постучал в дверь. Прошло довольно много времени, или так показалось только Баныубике. Но вдруг она вздрогнула: внутри резко откинули щеколду. Дверь скрипнула, как несмазанная телега, но не раскрылась полностью. Изнутри на путников уставились две зелёные горящие точки. Лица старика невозможно было разглядеть. Но по его молчанию было понятно, что он очень зол. Шагов его тоже никто не слышал: возможно, он давно подошёл к двери и подслушивал их.

– Кого там принесло? – Сердитый голос отнял последние силы Баныубики.

– Агай, откройте, пожалуйста. Мы приехали к вам издалека… – подала умоляющий голос Файзада, самая храбрая из присутствующих.

Тогда тяжёлая дверь распахнулась с ещё более устрашающим скрипом, чем в первый раз. И перед приезжими предстал толстый коротыш, словно пень столетнего дуба, с круглым недовольным лицом и опухшими узкими глазками.   Его маленькие кошачьи глаза постоянно бегали и вращались, злобно сверкая. Казалось, что они готовы в любую минуту соскочить из орбит и наброситься на самую слабую из присутствующих – на Баныубику – и тут же разорвать её на куски.  

– Здравствуйте, агай.

– Вы кто?

– Мы приехали к вам с огромной просьбой…

– Чего надо?

– Агай, сестра сильно мучается, не посмотрите ли её?

– Кто вас прислал ко мне?

– Ну, кто… сами нашли, агай. Нужда заставила.

– Кто вас направил сюда? На станции подсказали?..

– Да нет…

Коротыш взялся за ручку двери:

– Ну-ка, уходите! Я закрою дверь. Покоя от вас нет… – В мгновение ока знахарь захлопнул дверь. Файзада повернулась к Баныубике. Та стояла с белым, как снег, лицом.

Снова постучали в дверь. На этот раз она отворилась сразу.

– Чего вам надо? – Путники невольно отпрянули назад, как будто из-за двери выскочила бешеная собака.

– Агай, пожалуйста, примите нас, мы приехали издалека… Сестра очень мучается… – умоляла Файзада. А Баныубика застыла за ней, как каменное изваяние.

– Я не врач, идите в больницу! – Он только собрался захлопнуть дверь, когда Баныубика, потеряв терпение, выглянула из-за спины Файзады.

– Агай, мы привезли с собой пятнадцать килограммов мёда, тушку мяса. Пожалуйста, выслушайте нас! – выпалила она и, оттолкнув сестру, всем телом навалилась на дверной косяк. И старик не успел закрыть дверь.

– Мне ни-че-го не на-до, я не врач! Понятно?! – произнес знахарь раздельно, как видно, чтобы было понятнее бестолковым гостям, продолжая тянуть дверь на себя. Он отцепил руки Баныубики от косяка и со стуком захлопнул дверь. А бедная женщина продолжала стоять на месте, как оглушённая от удара рыба.

– Э-эх, даже говорить не хочет... – Файзада спустилась с крыльца. – Что тут поделаешь...

– Мама, оставь, не надо. Давай поедем домой, – произнес Идрис.

Баныубика даже не шелохнулась, продолжала стоять в ожидании какого-то чуда. Она снова постучала. Стук был осторожным, слабым: её ладошки не такие сильные, как у сестры. Она касалась двери, будто гладила спину своей коровы. Изнутри никто не отозвался. Прошло довольно много времени.

– Оставь, мама, поехали. Он всё равно не откроет…  – сказал Идрис.

Но Баныубика молчала, стоя спиной к своим сопровождающим. Она постучала вновь. Наконец изнутри послышались шаги. Дверь отворилась.

– Что вам надо? – спросил знахарь уставшим голосом.

– Агай, пожалуйста-а… Я отдам вам бычка… – Бедняга не успела закончить и расплакалась.

– А-а...

– Пожалейте меня, пожалуйста, примите! – Крупные слезы катились по её щекам. – Вы единственная моя надежда. Я умираю…

– А-а... За что?! Уходите, никакой я не целитель! – Коротыш поднял руки над головой. – Хватит с меня! Я оставил это занятие. Уже память не та, руки дрожат, ладони утратили тепло, и зрение упало. Уходите!

– Агай, пожалуйста... – Бедная женщина не могла унять слёз…

– Мама, мама...

– Агай, пожалуйста, не отмахивайтесь от меня! – умоляла женщина. – Только посмотрите хоть раз!

– Нет, ступайте! – Баныубика встала поперёк двери, но старик ладонями легонько оттолкнул её.

– Агай, отдам вам всё, что имею… 

Уже ничего не мешало, чтобы закрыть дверь, а старик продолжал отталкивать её. Бедная женщина держалась из последних сил...

Даже после того, как дверь закрылась, Баныубика неподвижно стояла на крыльце – она не теряла веры, надеялась, ждала, что вот-вот произойдёт чудо. Ей никак не верилось, что ей отказали.

 

 

XV

 

В глазах темно, голова кружится. Баныубика сидит в полусознательном состоянии. Не может даже пошевелиться. Легковая машина, мчащаяся обратно в Магдан, едет по краю обрыва. Внизу – пропасть. Стоит чуть покачнуться в сторону – и полетишь вниз. Женщине кажется, что она держит собственное сердце на ладони. Хочет крикнуть – но не может издать ни звука. Как видно, из-за сильного напряжения она постепенно впадает в забытье. Перед глазами остаётся лишь белый туман, который то густеет, то начинает рассеиваться. 

Внезапно дорога под ними обрушилась. На них с грохотом посыпались камни. Вокруг было темно от пыли. Земля под ними провалилась, и женщина повисла между небом и землёй. А потом стала падать в пустоту. Скорее бы добраться до дна пропасти!.. Вокруг полный мрак – ничего нельзя различить. А падение всё продолжалось… Неужели опять оказалась в той сырой пещере? Навстречу ей летят чёрные тучи и пролетают мимо, касаясь её лица. А себя она ощутила огромной птицей, изредка взмахивающей безвольными слабыми крыльями…  

…Похоже, Баныубика время от времени теряла сознание и впадала в видения. Она то закрывала глаза и засыпала от лёгкой качки машины, то вдруг просыпалась от внезапного толчка колес.

Больную продолжало лихорадить даже тогда, когда она оказалась в постели у себя дома. С ней что-то случилось после встречи со стариком-знахарем: в душе будто поселилась некая тревога в виде белёсого тумана. Ей казалось, что это смерть кружит где-то рядом. Значит, дни её сочтены. От мыслей о неминуемом конце ей стало страшно. Всё тело застыло, как от мороза. И она пришла к выводу, что смерть – это нечто холодное и стылое.

Баныубика размышляла: в больнице её не смогли вылечить, а знахарь и вовсе отказался помочь. Надежда постепенно угасала. Теперь её разум и мысли заняты другим. Надо собираться в дорогу в мир иной! Она ещё не понимала, как дойти туда, что там делать, – просто стала задумываться. Ей было страшно, но она не переставала думать об этом.  Тело сковало будто холодом. Никогда ещё она не оказывалась в таком безвыходном положении, впереди всегда маячила какая-то волшебная ниточка, связующая её с жизнью. 

Баныубика с удивлением осознала, что к земной жизни так привыкаешь, что даже представить не можешь, что тебя ждёт впереди. Человек глуп, думает, что он пришёл на этот свет навечно. А ведь последняя минута когда-нибудь постучится в дверь к каждому из нас. Наступит этот час, никого не обойдёт! Но нет, человек продолжает беззаботно жить, как будто он пришёл в этот мир навсегда… Люди не готовы встретить этот день. Невозможно ни понять, ни объяснить эту бездумность, беспечность. А может быть, люди умом понимают эту истину, только душой не могут принять, что это когда-нибудь произойдёт и с ними…

А Баныубика давно почувствовала, как рушатся стены её дворца надежд. Но оставались ещё последние столбы, подпирающие крышу, – недавно с треском упали и они…

 

 

*  *  *

 

Баныубике приснилось, что проведать её приехала младшая сестра Раушания. О том, что она действительно недавно приезжала, ей рассказывала Файзада-апай…

Баныубику удивил не столько сам визит сестрёнки, сколько её рыдания и слёзы. Наверное, Раушание было стыдно за то, что месяцами не навещала сестру ни дома, ни в больнице… За это и корила себя. Не стоит, сказала про себя Баныубика, а в душе давно простила сестричку. Всё это – ничто по сравнению с тем, что она переживает сейчас. Время рассудит всех, расставит всё по своим местам. Зачем понапрасну бичевать себя? Всё в этой жизни проходит: и молодость, и старость, и обиды, и боль, и сожаления. Жизнь человека коротка, а сколько он успевает пережить потрясений за отпущенный срок. Он страдает и переживает, стремится к чему-то, всегда чего-то ждёт. Если задуматься: зачем всё это? Для чего? Кому нужны твои желания, стремления? Ведь однажды всё исчезнет, растает, как этот первый снег. Грядущие поколения не будут знать ни его имени, ни лица. Всё в этой жизни, даже счастье и идеалы, – всего лишь отблеск зарницы.

Баныубика долго лежала в смятении, размышляя над своим сном.

 

 

XVI

 

Баныубике теперь стало тяжёло выйти из дома даже по нужде. Когда она попросила Ахсана отвести её в туалет под руку, тот только прикрикнул:

– Сходи сама потихоньку!

– Ай, Ал-ла-а... – протянула Баныубика с обидой.

– Вот тебе и «ай, Алла»…

Баныубика прикусила язык. Сдержалась, ничего не ответила мужу. Поднялась с подушки, только когда он вышел из дома. Пришлось долго повозиться, чтобы сесть в постели. Держась за спинку кровати, за стены, сумела выйти в коридор. Не отпуская ручку двери, некоторое время разглядывала коридор, словно впервые его видит. Порадовалась тому, что никого там не было. Держась за стену дома, направилась в сторону уборной.

Эти пять-шесть шагов она преодолевала очень долго, таща за собой отяжелевшие ноги. «Хоть бы Идрис был рядом», – думала с сожалением. Каждый шаг давался с великим трудом, иссякли последние силы. А душа страдала, сердце готово было разорваться. Она проклинала свою судьбу, подвергшую её таким испытаниям. Время от времени Баныубика прислонялась к стене, чтобы передохнуть, и забывала, где она и куда идёт. Приходила в себя лишь тогда, когда ощущала холод брёвен под слабыми пальцами… Тогда, сжав зубы, волочила ноги дальше, стараясь не отрывать ладони от стены. 

Вернувшись тем же способом домой, ещё долго не могла успокоиться. Душа её рыдала: «Не думала, что доживу до такого… Почему я такая несчастная, за что мне такие муки?»

Тут отворилась дверь. Кто-то осторожно вошёл в комнату. Баныубика старалась лежать с безучастным видом, чтобы показать мужу, что она не собирается жаловаться и перекладывать на него свои проблемы.

– Мама...

– А-а...

Бестолковая, что же она лежит такая безучастная? Это же приехали её дети: Аниса и Идрис. Душа её встрепенулась, но, стараясь казаться спокойной, она произнесла низким охрипшим голосом:

– Приехали?..

Аниса прижалась к матери. Она была довольно крупной – Баныубика неловко приобняла дочку, слабыми морщинистыми руками погладила её по спине.

 

 

*  *  *

 

Десять дней назад Баныубика упала у себя дома без чувств. Открыла глаза, только когда пришла Лилиана Салиховна и сделала укол. Несмотря на её протесты, решили вновь везти её в больницу в Уфу. На следующий же день Идрис повёз мать в город. Ахсан должен был остаться с женой, чтобы ухаживать за ней, но было решено пока отправить его в деревню. Рядом с матерью на время осенних каникул, до конца октябрьских праздников, остался Идрис. Аниса тоже посидит с мамой пару ночей. 

...Баныубика толком и понимала, о чём они говорили, тем не менее ничего не переспрашивала, чтобы не прерывать их. Душа, ставшая за последнее время как пустое ведро, постепенно наполнялась радостью оттого, что родные люди рядом. Лицо, сморщенное от переживаний и страданий, немного разгладилось, на щеках появился едва заметный румянец, потухшие глаза засветились скупыми искорками. Больной стало легче рядом с детьми, от счастья она как будто даже забыла о мучительных болях и мытарствах.

Идрис не мог оторвать глаз от матери. Она заметно постарела: лицо осунулось, глаза ввалились. Тело стало маленьким, как у глубокой старухи. Ему казалось, что полные страданий глаза матери смотрели на него с тихой мольбой. Всё её состояние говорило о том, как сильно она мучилась от невыносимых болей.

– Как там маленький, Аниса?

– Не переживай, мама, он здоров. Стал садиться. Обкладываю его подушками, и он сидит, как маленький хан на престоле. Когда подходишь к нему, начинает тянуть ручки, как птенчик, готовый взлететь. 

– Ну, и слава Аллаху. Пусть растет здоровеньким и счастливым. Дай бог ему долгой жизни. Как там Файзада-апай? – Баныубика не забывала поинтересоваться делами и односельчан. 

– Она приходит каждый день, спрашивает о тебе… Говорит: «Нечего ей в больнице делать, пусть возвращается домой, сама буду её лечить. Я заготовила много разных трав на зиму».

– Хе-хе-хе... – рассмеялись мама с дочкой. Правда, Баныубика немного сдержалась – от громкого смеха боль в голове усиливалась. – Душицы достаточно и у меня самой. Летом собирала на Игентау…

Идрис старался не вмешиваться в разговор женщин. Он стоял в сторонке и наблюдал за мамой, за происходящим в палате. На маме – желтовато-белый халат. Платок на голове тоже белый. Под него надета толстая вязаная шапка, чтобы было теплее. В таком одеянии она выглядела особенно несчастной и некрасивой. Да и лицо было того же желтоватого цвета, что и халат, и такое же мятое и морщинистое. Идрис был растерян – иногда это родное лицо казалось ему чужим. Как будто оно отдалялось от Идриса, уменьшалось… Только когда мама улыбалась, он находил в ней знакомые черты дорогого человека. Лицо словно вновь становилось ближе. Идрис тогда узнавал её, самого родного и любимого человека. Перед ним – его мать, мама! Тот же приплюснутый нос с слегка задранным кончиком, то же круглое лицо. Всё узнаваемо и близко, только исхудавшее и оттого утратившее прежнюю красоту. Щёки впали, и скулы сильно выделялись под кожей. Поблёк цвет и карих её глаз. Идрис с удивлением замечал, что некогда смуглое лицо матери стало бледным.

В этот момент Идрис вспомнил один случай, запечатлевшийся в детской его памяти.

 

 

*  *  *

 

Он тогда топором отсек часть ногтя вместе с кончиком пальца на руке... Мальчишки всё время возятся с гвоздями, молотком, железками. Наверное, в этот раз они мастерили лодочку, чтобы пустить по весенним ручейкам. Мама хлопотала на кухне. Услышав резкий вскрик сына, она выбежала и увидела на земле кончик ногтя с куском мяса. Сам Идрис сидел на чурбане и выл, как волк, которому капканом оторвало лапу. Позже мать вспоминала: «Он не кричал, а лишь подвывал, как зверёныш, видать, понимал, что сам виноват. Соседский мальчик был постарше, сообразил и спрятался за сараем. А я не знаю, что делать: растерялась, увидев кровь, которая текла из раны. Надо бы что-то предпринять, бежать за бинтом, а ноги не слушаются. Только плакала вместе с сыном, приговаривая: “Сколько раз говорила тебе, не трогай топор, не приближайся... И-ий...”»

Мать взяла сына на руки и побежала к магазину. К счастью, встретилась машина, ведь участковая больница в конце соседней деревни, в окружении деревьев. Водитель высадил их близ этих деревьев. Под ними снег оказался глубоким и рыхлым, и Баныубика на каждом шагу проваливалась в снег. В больнице Идрису сделали укол и направили в райцентр. Им опять повезло с попутной машиной. До Сальзигутово проехали нормально, а там, как назло, половодьем унесло мост через Ай. Машина остановилась на берегу. Пришлось пересесть на лодку.

«Сама теперь не пойму, как волной не перевернуло лодку, – рассказывала мать. – Сын – у меня на коленях. Лодку качало и крутило, думала, вот-вот окажемся в воде… Кое-как выбрались на берег. А дальше предстояло идти ещё две версты. Ребенок тяжёлый, пять лет всё-таки. Будто камень несла – руки просто отрывались».

Зайдя в больницу, Баныубика сразу рухнула на стул. С трудом привстала, но не могла даже говорить. Руки, словно оглобли от саней, готовы были оторваться от туловища. Она и поныне удивлялась: «Как я прошла это расстояние в два километра?! Сердце болело за сына, переживала, чтобы он не остался без пальца. Плакала и шла вперёд… Прижимала ребенка к груди и плакала. Ещё пришлось покружить между амбулаторией и хирургическим отделением. Два дня ночевала у знакомых, делилась своей бедой с ними. Они тоже переживали».

Баныубика беспокоилась, что ноготь сына не зарастёт, но заросло. Теперь ничего даже не заметно. А в то время мать корила себя: «Какой толк, что подарила жизнь ребёнку, если не сумела позаботиться, чтобы он рос здоровым».

Возвращение в Магдан тоже было нелёгким. В то время не то что машин, конной повозки невозможно было встретить. Видно, сам Всевышний увидел её мытарства и отправил ей следом одного попутчика на лошади. Он и взял её в свою телегу. Кучер оказался добрым человеком, довёз её до самого берега реки Ай. Опять пришлось переплывать реку на лодке…

С детства Идрис запомнил, как усталая мама приходила с работы, собирала их вокруг себя и рассказывала что-нибудь из пережитого в прошлом. Они же, как гусята вокруг гусыни, жались к ней и не хотели отпускать от себя. Как будто матери больше заняться нечем: никаких забот и хлопот. Она должна всегда находиться рядом с ними, не отходить даже на минуту. 

 

 

*  *  *

 

– А Идрис даже не слышит… Я говорю, Аниса – единственная ваша сестра. Не отталкивайте её от себя. Вы, мужчины, переживёте всё, а она – женщина, слабый пол.

Идрис улыбается: мол, опять ты об этом. Мать всегда напоминает ему о необходимости особого отношения к младшей сестре.

– В этом году, к примеру, я разболелась. Стала для вас обузой, никакой помощи не сумела оказать Анисе.

– Ий, мама, о какой помощи ты говоришь... – Аниса склонила голову, чувствуя неловкость перед братом. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Я и сейчас не могу поверить своим глазам. Ты же меня до смерти напугала в четыре годика. Простыла и сильно заболела… – Мать разговорилась. – Грудь тебе раздуло, как подушку. Врачи носились вокруг тебя… Я не находила себе места, обливалась слезами, извелась вся. Медсестры ругают меня, а я не могу успокоиться.  Они три дня не отходили от тебя. А ты лежала без сознания, не открывала глаз, не говорила и ничего не ела. Но где-то нашли хорошее лекарство, и после этого укола ты открыла глаза. Я поверить себе не могла, что врачи смогли вернуть к жизни уже почти остывшее тело моей малышки. А теперь ты сама стала мамой, хлопочешь, заботишься о своих детях. Дай Аллах терпения с маленькими детьми, чтобы вырастить их здоровыми и счастливыми.

 

 

XVII

 

Баныубика старалась выговориться, успеть дать все наставления, пока настроение было хорошее. Сегодня она чувствовала себя получше, а вчера было совсем плохо. Голова так болела, что хоть волком вой. Не могла даже открыть глаза, сколько ни пыталась поднять веки – всё было напрасно!  Ей казалось, что вместо головы у неё большая гора, надвинувшаяся на глаза. Чтобы увидеть белый свет, ей необходимо подвинуть эту гору. Нещадно ныла самая макушка головы. Бедняге приходилось бороться против жестокой болезни, как бойцу на поле брани. Суждено ли одолеть её?.. Женщина маялась, но пока держалась. Так же она терзалась тогда, перед судом в Уфе. Были сомнения в исходе дела. Но тогда ей придавала сил вера в свою правоту. Она была полна решимости и уверенности, крепко стояла на ногах и могла постоять за себя.

 

 

*  *  *

 

Для кого-то история с пивом осталась в прошлом, а Баныу не согласилась с решением районного суда и подала апелляцию в Верховный суд республики. Её дух, разум не могли принять такую несправедливость. Горела желанием добиться торжества правды, истины. Особенно перед Аухатовым. Тот не скрывал своей радости. Её задели за живое – отступать было некуда. Как раненый зверь, Баныу была готова ко всему!

Аухатов и вправду вёл себя, как победитель. Двигался не спеша, прямо держа спину. Носил легкую шубу, на ногах – валенки с калошами. В любые морозы он чувствовал себя как у Христа за пазухой. При ходьбе ноги расставлял, как гусак. Ступал уверенно, прищурив глаза от яркого света, отражаемого от поверхности снега. Ежедневно обходил магазины, чтобы подчеркнуть свою значимость. На собраниях выступал спокойно, уверенно, без какой-либо горячности. А раньше мог распалиться на пустом месте, беспричинно придраться к кому-нибудь, раскричаться на весь зал. 

Наблюдая за его надменным поведением, Баныу приняла твёрдое решение. Знакомые бухгалтеры райпо посоветовали ей: «Твоя воля… Попробуй, если не лень». Самое главное – она чувствует свою правоту. Выяснилось, что пиво из базы привёз её бывший ученик. Он был самым прилежным, почтительным ребёнком в классе. Баныу не могла заподозрить его в непорядочности. Водителю и без того потрепали нервы в милиции. Он несколько раз приходил к ней в магазин и уверял: «Апай, пожалуйста, поверьте мне – я не виноват. Не знаю, но возможно, бочка изначально была заполнена лишь наполовину».

К тому же обнаружился аргумент в пользу Баныу. Судебные эксперты взяли пробу глины из-под бочки. Выяснилось, что в ней содержится пиво.  Баныу не доверяла районному прокурору, вполне возможно, что он был в тайном сговоре с Аухатовым. Начальники обычно общаются меж собой, поддерживают, никогда не продают и не дают в обиду друг друга. Это называется «братством начальствующих». Зная об этом, Баныу собралась в Уфу – она не найдёт правды в районе! Все руководители повязаны меж собой.

Первое заседание Верховного суда было отложено. Баныу хорошо подготовилась к слушанию. Все доводы, объяснительные, другие документы – всё было у неё на руках. Тем не менее, через неделю вновь оказавшись в этом огромном зале, она растерялась. Поэтому она достала из кармана успокоительное и приняла лекарство. Сама при этом забеспокоилась, что это плохая примета, указывающая на нежелательный исход.

Суд начался с опозданием. Сейчас Баныу и не помнит, как он прошёл. Всё было как во сне. Выступления, показания, допросы шли друг за другом. А вот момент объявления судебного решения стоит перед глазами по сей день. Авторитетный судья с серьезным видом, стоя на ногах, объявил об оправдании продавцов. Правда, на Баныу и её сменщицу наложили штраф по пятьдесят рублей за халатное отношение к своим обязанностям. 

Это было большой победой, и Баныу не смогла сдержать слёз радости. Она последней вышла из зала суда совершенно без сил. Так завершилась история с пивом. Вернулась в Магдан и узнала ещё одну новость: ревизоры райпо проверили работу их сельпо. В результате было вскрыто много недостатков. Судьба председателя и главного бухгалтера повисла на волоске. 

…Тогда она была сильна и неукротима. Ходила на своих ногах, сама могла позаботиться о себе. И вернулась из Уфы с большой победой. Тогда…

 

 

XVIII

 

Идрис прошёлся по городу, заодно купил мёд, другие сладости. Мама любит мёд. В этот раз он внимательнее отнесся к его качеству, а то купленный до этого мёд прокис – похоже, продавец сжульничал, добавил сахар. 

Когда он вернулся в больницу, Аниса его встретила прямо на лестничной площадке. Состояние и поведение её были непривычно странными, и лицо выглядело бледнее обычного. Идрис удивился её виду. Мало того, она поманила его в сторонку. Аниса молчала, глядя себе под ноги. Идрис ждал, стараясь не терять терпения. А та словно воды в рот набрала – хоть бы слово сказала.

– Идрис-агай, – начала наконец Аниса дрожащим голосом, но всё же сумела произнести главное: – Плохи дела у мамы...

– Что случилось?

Аниса наконец обернулась к брату. Идрис содрогнулся: измождённое от недосыпа лицо сестрёнки было бледным, а глаза полны слёз.

– Врач говорит, что состояние мамы весьма серьёзно... – Аниса старалась взять себя в руки, снова отвернулась, чтобы скрыть заплаканное лицо. – Она сказала, что обнаружили опухоль у неё в голове.

Идрис так и застыл на месте. Он не почувствовал холода ледяной воды, какой его окатили, она его просто сковала. Ноги словно гвоздями прибили к полу – он не мог даже сдвинуться с места. Как будто к ногам привязали гири весом в тысячи пудов, а на плечи возложили неподъёмный груз. Ему казалось, что он держит на плечах весь мир. Стоит ему чуть расслабиться, и земля полетит вниз, и сам он свалится с ног.

Он ощутил только то, что крепко, до боли в челюсти сжал зубы. Затряслись колени – так всегда происходило в минуты опасности: он не чувствовал ни рук, ни туловища. А перед глазами – лишь пелена белёсого тумана. 

Аниса тоже была растеряна. Всё окружающее для неё не имело смысла, отступили все мелочи жизни, ежедневные хлопоты. Остались только важные, особо значимые чувства. Душу охватили какие-то тревожные мысли. Она посмотрела на брата. Идрис был взволнован, он стал похож на сокола, устремлённого ввысь. В эту минуту он действительно почувствовал себя мужчиной. Тело налилось силой, мышцы стали напряжённее. В его голове даже мелькнула странная мысль: «Похоже, именно сейчас я становлюсь по-настоящему совершеннолетним, взрослым мужчиной». Идрис крепко сжал лестничные перила, перед глазами прояснилось: мир вокруг обрёл объём и свет. С этого момента он осознал, что на его плечи легла небывалая ответственность, впереди ждёт что-то страшное и он должен выполнить важные обязанности. Пугало лишь одно: всё это свалилось так внезапно! На его расслабленные плечи неожиданно легла тяжесть всех проблем.

– Аниса, ты лично разговаривала с врачом?

– Да...

– С кем именно?

– Она представилась заведующей кафедрой нейрохирургии института профессором Баязитовой.

– А сейчас она в кабинете?

– Нет, уехала в институт, будет только после шести вечера.

Брат с сестрой спустились в вестибюль на первом этаже. Там никого не было. Прежде набитый больными зал в тихий час оказался пустым. Предвечерние сумерки наполнили помещение, всё пространство между толстыми белыми колоннами. Стояла поздняя осень: темнеет рано, не успеешь оглянуться, как день начинает клониться к вечеру. И весь мир впадает в мрачную тишину. Стоит мертвенная тишина и в вестибюле. Между колоннами почти никого нет. За тем высоким цветком с толстым стволом и длинными перистыми листьями, как у кипариса, совсем уже темно. Больничный двор за пыльным большим окном кажется пасмурным и печальным. Сметённые ближе к стенам снежные кучки тоже выглядят тёмными. Тусклый свет заката лёг на тропки и на стены дома напротив. Наступил неуютный, хмурый час. Не знаешь, где найти покой, как поторопить течение времени. Сердце ноет, страдает от вида безотрадных картин. Словно в этом мире не осталось ничего привлекательного, что бы могло порадовать глаз… Кажется, что эта невзрачность, блёклость будет длиться бесконечно, до скончания века.

Идрис не мог найти ничего, что бы могло успокоить его душу. Глядя в окно в конце вестибюля, он погрузился в воспоминания. Но виды города за окном только усилили его переживания. Молчала и сестрёнка, стоявшая к нему спиной. Похоже, и она не находила слов, считала их лишними в такой ситуации.

Идрису почему-то не хотелось идти к маме. Казалось, что он не сможет посмотреть ей в глаза после услышанного. Ведь она безмерно близкий для него человек. Он воспринимал мать почти как божество и не мог представить простым смертным существом. Нет, он не мог зайти к ней. Между ними вдруг выросло какое-то препятствие, и Идрис не мог перешагнуть через него. Какая-то сила удерживала его, будто верхом на него сел огромный зверь и придавил его к земле.

В вестибюле совершенно пусто. Сумерки всё больше заполняли пространство. Два родных человека неподвижно застыли между толстыми колоннами и впали в забытье. Казалось, что в сумерках их силуэты постепенно сливались с этими колоннами.

Наконец Идрис заговорил первым:

– Аниса, ты иди к маме. Я пойду пройдусь по улице.

– Что-о?..

– Я скоро вернусь, ровно в шесть буду здесь. Хочу поговорить с Баязитовой. Я не задержусь, иди к маме. Она, наверное, ждёт.

Он шёл по тихим улицам. Интересно, неужели весь город затих, узнав эту страшную новость? Словно остановилось привычное течение жизни. Пришла настоящая зима. Снег окончательно лёг на землю. Земля под ногами замёрзла, поэтому и шагается легко. Идрису было всё равно куда идти. Вокруг тихо и красиво. Даже не скажешь, что это улица большого города – стояла звенящая тишина.

А мужчине было очень тяжело и больно. Нарядная улица, весь мир будто дразнили его своей красотой. Хотя он вроде и не замечал эту красоту, а просто шёл всё дальше вперёд. Он находился в совершенно ином мире в окружении непроглядного тумана. Бесцельно блуждал по дороге без начала и конца в стране безвестности... Даже сам он был ни живой ни мертвый… Не похожий ни на человека, ни на зверя – словно бестелесная тень. Как будто он накрепко прибит гвоздями к саням на гладких металлических полозьях, и его несло по ветру. Излохмаченные рукава и полы пальто развевались, словно паруса. И он нёсся своей дорогой по воле ветра.

Неожиданно он оказался на крутом обрыве. Внизу – глубокий ров, а вокруг деревянные домишки, выглядевшие с высоты как спичечные коробки. А наверху – бездонная белёсая ширь. Отчего-то она становилась всё шире и шире. Идрис понял, что небо медленно снижалось, как будто хотело придавить его к земле.

Солнце садилось за горизонт. Небо на западе залито алым туманом. Оно напоминало раненного в неравном бою огромного зверя, истекающего кровью…  Алая кровь заливала небосвод. Вдруг небо над головой начало вращаться, как будто раненый зверь заворочался от боли. Тут Идрис оступился и покачнулся, но удержался на ногах. Он открыл глаза и увидел, как покачивается линия горизонта… Весь мир вокруг него кружился и вертелся. Даже земля под ногами сотрясалась без конца. 

Идрис прислонился к забору рядом и прикрыл глаза. Долгое время стоял неподвижно. А когда разомкнул веки, всё стихло, успокоилось и оказалось на своих местах. Солнце уже село за горизонт. Его не видно, оно закатилось вниз, в самое нутро Земли. Потух источник жизни, его похоронили в недрах земного шара… А высоко в небе – алая дымка, которая светится через годы и расстояния, через века и звезды…

Скоро погаснут и последние лучи заката, а Идрис всё стоял на месте, как статуя. Ему хотелось одолеть эти расстояния и добраться до алого тумана, провести ладонями по пылающему лику небосвода. А потом полететь дальше, к Солнцу. Должен же он, человек, когда-нибудь добраться до него, вызволить его из плена, вернуть обратно на небосвод! Как же жить Идрису дальше без своего Солнца?!

Идрис испугался своих неосуществимых мыслей. Постарался быстрей избавиться от них, разогнать, как тучи. Он горячился, задыхался от волнения. Но мысли бесцеремонны, они навязчивы... Да, нельзя даже мечтать об этом. От безысходности он кусал себе щёки и вновь устремил взгляд на горизонт. Горькие слёзы застряли в горле. Он не стал их удерживать, и крупные горючие слёзы побежали вниз по щекам.

Тем не менее он пока не хочет верить в горькую правду, надеется, что есть какой-нибудь выход. Лишь сатана не имеет надежды. А он человек, он живёт, а значит, верует.

 

 

*  *  *

 

К шести часам Идрис снова был в фойе больницы. Пройдя в кабинет, он увидел полную, как кругляш сбитого масла, женщину небольшого роста и очень удивился. Его успокоил только острый взгляд серьёзных глаз женщины.

– Проходите, проходите! По какому вопросу? – сказала она, намереваясь быстро решить вопрос с посетителем.

– Я сын Галлямовой Баныубики… Хотел расспросить о состоянии матери.

– А я уже разговаривала с её дочерью, подробно всё ей объяснила.

– Я её старший сын… – Идрис запнулся. – Мне очень нужно поговорить с вами.

– Я всё разъяснила вашей сестре…

– Вы… сказали, чтобы мы забрали маму домой, потому что выписываете её из больницы. Я не совсем понял…

– Да, мы выписываем Галлямову.

– ?..

– Я уже говорила вашей сестре, что бесполезно дальше лечить её у нас, её нужно забирать домой.

Врач продолжала говорить, а Идрис думал о своём. Мама сильно надеялась на эту женщину и доверила ей свою судьбу. А теперь этот человек приказывает ему увезти маму домой! Было бы понятно, если бы маме хоть немного стало легче… Почему врач её выписывает? Неужели считает, что она безнадёжна?.. Может быть, думает, что маме необходимо отдохнуть от больничной обстановки, уколов. Вот отдохнёт немного дома и встанет на ноги! Но ведь она уже полежала и дома, и в участковой, и в Шигаевской районной больницах. Странно: получается, что человека без предупреждения высаживают посреди моря с корабля… А он должен остаться там один на один со своей бедой.

Доктор всё говорила, а Идрис сидел как будто воды в рот набрал.

– В субботу мы провели врачебный консилиум. Все хирурги единогласно признали, что операция бесполезна.

Только тогда Идрис заговорил:

– Вы же делаете операции другим, а почему…

– Больная крайне истощена. К тому же в течение долгого времени её неправильно лечили, не зная точного диагноза. Она не перенесёт операцию!

Наконец профессор умолкла, высказав всё, что было нужно. А молодого человека не удовлетворил её ответ. Эти жестокие слова почему-то не доходят до сознания людей.

Голос врача, напоминающий трезвон огромного количества колоколов, оглушил слушателя. Ему заложило уши, и он сидел сам не свой, словно пьяный. Ему надо бы протрезветь и задать вопросы, что крутились в голове. Но, как назло, его не слушались ни язык, ни руки – как будто земля ушла из-под ног, и он стал проваливаться куда-то.

Профессор произнесла как бы про себя:

– Уже поздно, время ушло. Если бы приехали хоть на пару месяцев раньше…

Идрис наконец ожил:

– Вы говорите, поздно… А ведь в начале сентября мы приезжали сюда, Клара Валиевна. Тогда врачи неврологического отделения отправили нас обратно с диагнозом «атеросклероз». А теперь вы говорите: «поздно»… Почему же не помогли нам тогда? 

– Не знаю. Они сами отвечают за себя. Возможно…

– А что нам делать теперь, Клара Валиевна?.. Может быть, вы всё-таки сделаете операцию, как бы ни было трудно?

– Мне не трудно. Но ваша мама не перенесёт операцию. Вот в чём дело!

В комнате повисла неловкая тишина. У молодого человека не осталось никаких доводов. Он понимал, что разговор окончен и он должен выйти, но продолжал сидеть, ожидая ещё чего-то. Будто надеялся, что произойдёт чудо и ему предложат путь спасения матери…

– Как нам теперь быть, Клара Валиевна?

– Я уже сказала обо всём вашей сестре…

Идрис с недовольным видом почти впервые в упор посмотрел профессорше в глаза. Их взгляды пересеклись. 

– Нет смысла дальше держать больную в клинике. Мы написали заключение, завтра напечатают его и отдадут вам. Вернувшись домой, передадите этот документ участковому врачу. С этого момента больная переходит в распоряжение участкового врача. Он и продолжит лечение. Так что дальше со всеми вопросами обращайтесь к нему!

С этими словами профессорша уже начала подниматься с места. Тут Идрис заметил, что врач в том же возрасте, как и его мать, и в глубине его души блеснули искры надежды:

– Клара Валиевна, Клара Валиевна, всё же, может быть, оставите маму и попробуете сделать операцию?

– ...

– Ведь она не так стара, совсем недавно вышла на пенсию. Она всю жизнь трудилась, но не видела никакой радости в этой жизни. Все: и больницы, и знахарь из Сулеи, и даже вы отказываетесь от неё! Мама все силы отдала государству, старалась всегда справляться с планом – и что взамен?!

Пожилая женщина остановилась, но не стала садиться за стол.

– Знаете... – Профессорша даже задохнулась. – Я тоже врач! И подчиняюсь решению врачебного консилиума!

В сердцах махнув рукой, мужчина покинул кабинет.

 

*  *  *

На следующий день после полудня Идрис, Аниса и Баныубика втроём сели в нанятое такси и направились в Магдан.

 

1988 год.