Андрей Королев. Платье из паутины

Кино кончилось. Пыль и грязь, покрывавшие лица киногероев, их понятия добра и справедливости оставили и на Кате свой след. Она даже решила сходить в душ. Ох уж эти чудеса кинематографа...

За окном таял очередной майский выходной. Надвигался вечер, к дому Кати он шел со стороны улицы Пушкина. Дорога по улице имени знаменитых бакенбардов шла курчавыми параболическими волнами и была утыкана кривыми фонарями, напоминавшими рога.

– Вот рога так рога… – сказала Катя в зеркало, изобразив на голове пики из волос и шампуня. Покривлявшись, она срезала их водой. Одетое в воду тело тихонько радовалось своему соблазнительному наряду. Впрочем, как и любая женская одежда, этот костюм стремился стать оружием, забивая мягкие водяные пули в сток с шестью дырами, похожий на патронташ револьвера. Стена расплывалась в водянистых амебных улыбках, рассматривая Катю со всех сторон.

Валентин, молодой человек Кати, сидел за столом цвета свежей крапивы, хладнокровно опустив на него локти, и не спеша искал ошибки в статьях будущего выпуска журнала «Носорог», где он подрабатывал корректором. Из-за неровного освещения ладони и пальцы выглядели уставшими и женскими. Валя успел «прочесать» половину номера и приступал к статье какого-то Валерия Спиридонова «Темная сторона выбора». «Не знаю, что и сказать. То ли люди перестали ценить любовь, то ли только за ней и гонятся, негласно соревнуясь в преодоленных препятствиях. Но факт остается фактом: влюбляясь, многие, очень многие продолжают так или иначе искать любовь – а вдруг на свете есть кто-то еще, кроме… И действительно, есть. И находят они очередную любовь, но вот счастья, вопреки романтическим мелодрамам, оказывается отчего-то все меньше и меньше…»

На больших городских часах пробило полночь – большая стрелка легла на маленькую, – и они занялись делом, никого не стесняясь и громко крича. Валька откинулся на спинку стула. Вот сейчас из ванной выйдет Катя, в одном полотенце, а то и без него. Прерваться, что ли? Впереди целая ночь, а если не спать, то утро придет позднее обычного. Катя вышла, но в старой футболке и выцветших бермудах – могло бы показаться, что это сам Валентин с полотенцем на голове, если бы не некоторые геометрические детали вроде бермудского треугольника.

– Тебе еще много? – спросила Катя, вытирая голову.

– Хватает. Я, наверное, спать сегодня не буду, зато завтра день будет свободнее.

– Ну смотри. Я завтра с Вероникой собралась встретиться, так что до обеда у тебя будет время поработать. Смешного носорога вам на обложку поставили, хомяк какой-то.

– А, Вероника… Что, она по-прежнему туалеты посещает чаще, чем Россию?

– Не совсем, но почти.

– Ну, не кисни. Работа – такое дело…

– Да я не кисну.

Валентин деловито пригляделся к Катиному уху и легонько укусил его. Катя громко возмутилась и повалила Вальку на диван. Завязалась борьба, узлы которой чаще всего распутывает только утро.

2

Вероника в последнее время действительно бывала в родном городе довольно редко. Фактическим местом проживания стала Москва, где якорьком служила старшая сестра, удачно выскочившая из провинции замуж. Несмотря на обилие бьющих по Москве событий, положение Вероники походило на жизнь космической станции, которая дрейфует на орбите и собирает данные о существовании в пустоте. Увлекающаяся натура девушки раз за разом рвала все ее только-только нарисовавшиеся планы. Было в ней что-то, похожее на послезавтра, где так спокойно прячется слеза.

– …и на целый месяц мне сорвало башню. Ни туда, ни сюда. Скучно, делать ничего не хочется. За окном – глупая, суматошная Москва. Чего я тут забыла? И тут мне снится, что я болтаю с кем-то в машине. Вдруг этот кто-то достает пистолет, кладет мне в руку, приставляет к своей груди и нажимает моим пальцем на курок! Чувствую выстрел. Кровь течет, я в полном офигении. Ведь это уже не вернуть, надо что-то делать, и придется скрываться всю жизнь где-нибудь у черта на рогах. А мужик поднимает голову и достает из-под футболки какую-то железяку и мятый окровавленный мешочек. Смотрит на меня и говорит что-то вроде: «Понимаешь теперь, как ты свободна, как тебе легко». Типа это подстава была.

– Да уж…

– Вообще! Но знаешь, я стала легче ко всему относиться.

– И на радостях махнула на море? – подковырнула Катя.

– Ну, мне сестра предложила. А на халяву и уксус сладкий. В общем, я поняла, что могу делать вообще все! Да и вообще любой человек.

– Не знаю, не знаю. Все-таки сколько людей, столько и обстоятельств.

– Фигня, люди сами себе придумывают границы.

– Даже если приходится идти по головам?

Вероника пожала плечами. Катя допила остатки кофе. Кофе был приятный, а вот разговор – невкусный. Может, пожаловаться официанту?

– Пока не забыла, мне тут Генка написал… Этот, как его, Григорьев, фотограф из «Собаки». В общем, ему модель нужна для фотосессии. Сказал, что надо позировать с пауками. Обещал достойно заплатить, лишь бы визга не было. Фигурка у тебя ничего, не хочешь?

– А ты чего?

– Да я с пауками как-то не особо... На вот его номер.

3

Генка Григорьев очень любил читать. Каждая прочитанная история разбивала предыдущую на две части и тут же вступала в беспорядочный хоровод уже изученных текстов. Генка был похож на букву «и» или даже на треть этой буквы – маленькую молнию, которая пересекает параллельные линии и держит их вместе.

Фотосеты Генки были, как правило, навеяны чем-то прочитанным. Пауки «родились» из старых мадагаскарских сказок и новостей современной моды. Дело в том, что не так давно в Лондоне была представлена вершинка ткацкого творчества – платье из настоящей паутины, для создания которого потребовалось три года, сотня человек и тысячи пауков-кругопрядов. Генка предложил заснять нечто подобное и при этом добавить кадров, как пауки плетут платье прямо на модели.

4

– А они точно не укусят? – спросила Катя, разглядывая пауков, которых где-то достал Генка. Пауки были довольно крупные, двигались медленно, но дружелюбия в их глазах Катя не находила.

– А ты их? – пробубнил Генка, копаясь в фотоаппарате.

– Да я серьезно.

– И я серьезно.

Гримеры закончили накладывать на Катю полупрозрачные кусочки тонкой белой ткани.

– Приятный материал. Это паутина?

– Какая паутина, тряпье это. Ребят, откуда взяли?

– С половых тряпок нарвали, – заржали гримеры.

– Фу, блин, – скривилась Катя. – А почему раньше не додумались делать платья из паутины? Она же очень прочная, нет?

– Платье, которое показали в Лондоне, получилось такое же хрупкое, как и обычная одежда. Умели бы – давно бы стряпали. Так что одежда, которая живет долго и счастливо, – это миф. И довольно скучный, как мне кажется.

От пауков было щекотно. Время от времени их переставляли подальше от лица и поближе к делу. Генка методично щелкал клювом фотоаппарата, кривлялся и шутил, чтобы на лице Кати были эмоции. Генка был худощав, как страничка, но глаза, как показалось Кате, были наполнены чем-то таким, что сделало эту страничку очень важной и неожиданно нужной для нее. Катя старалась думать о своих чувствах к Валентину, чтобы как-то приглушить слишком резко нарастающую симпатию, но Вальки как будто и не было никогда.

– Что-то холодно, – Катя, замотанная тканью на манер тоги, поежилась.

– Наверное, кондиционер.

– Выключите, а. Еще кадры будут?

– Сейчас, надо посмотреть.

– Есть чем прикрыться? Я замерзла.

В студии остались только Катя с Генкой, так что последнему пришлось пойти порыться в шкафу с реквизитом. Вариантов оказалось немного, поэтому к Кате прилетели шапка и свитер. Шапка была в виде теплой собачки.

– Смешная шапка.

– Собачья голова, паучье платье, костлявое женское тело – ты прям как Смерть.

– Комплименты у тебя…

– Есть легенда: тот, за кого Смерть выйдет замуж, обретет бессмертие. Давай еще пару кадров. Посмотри вон в ту сторону, и лицо простое, без эмоций.

– А ты, значит, хочешь бессмертия?

– Я бы попробовал, но это же сказка. Вот если бы ты и правда была Смертью, я бы тебя… – Генка внимательно посмотрел на Катю и с завыванием продолжил, мотая руками в воздухе, – тогда приходи ко мне хоть завтра, костлявая!..

Внутри у Кати что-то дернулось, что-то задремавшее. А чего это оно дремлет? Скучно, что ли? Ну да, последние несколько месяцев с Валькой были не самыми лучшими…

– Это намек?

– Это предложение.

Повисла сладкая пауза.

– Может быть, я тогда зайду на днях? – неожиданно для себя спросила Катя.

– Чего? – удивился Генка. – А, нет, я же пошутил.

Генка вылез из фотоаппарата.

– Неплохо получилось, мне нравится. Можешь одеваться.

У Кати заныла спина, она встала, потянулась – и ткань на ней затрещала. Катя ойкнула. Через несколько секунд на ней висели только отдельные лохмотья, прикрывающие случайные участки тела. Как будто сюжет, если бы таковой существовал, уже толкал героев к постельной сцене, но никто к этому готов не был. Катя прикрылась руками, но с места не двинулась.

– О…

– Отвернись!

– Опусти руки.

Катя, как загипнотизированная, смотрела на Генку, а тот на нее.

Катя, не слишком соображая, что делает, медленно опустила руки. Генка так же медленно, не сводя с нее глаз, поднял фотоаппарат и сделал пару щелчков.

Катя рванула к нему и залепила звонкую пощечину.

А потом произошел поцелуй.

6

Валька познакомился с Вероникой несколько лет назад на какой-то студенческой вечеринке. Девушка как девушка. А пару месяцев назад он взглянул на нее по-другому: она тогда вывесила в сети небольшой альбом своих фотографий, в том числе и полуобнаженной. Валька увидел в ней – в лице, фигуре и вообще – что-то нескладное, не слишком приятное, но очень цепкое. Валька не мог остудить интерес, это походило на маниакальное ковыряние запекшихся коленок, разодранных асфальтом. Одним словом, не оторваться. А наличие Кати странным образом только усиливало интерес к Веронике.

Когда Вероника приехала из Москвы, показалось, что это новая близость; от этого приятно покалывало пальцы, которые бегали по клавиатуре в поисках очередного питательного сообщения. Короче, параллельно с обработкой «Носорога» Валька вовсю болтал с Вероникой в Интернете.

– Может, поболтаем? Ты мне вчера приснился, кстати.

– М-м, интересно. Надеюсь, я был нежен?

– Мы вместе в кино ходили вчетвером – подруга еще кого-то привела. Из-за него мы совсем не разговаривали, неприятно было. Вот когда около меня оказываются некоторые люди, я сама себе становлюсь противна, хотя ничего не меняется. В общем, наорала я на него и на подругу, они обиделись и ушли, даже досматривать не стали. А потом я оказалась на остановке, одна. Курила и думала, хорошая ли я. Но это все чушь – нельзя же называть человека извергом за сны, которые снятся.

– Сны – картинки к собственному одиночеству. Как думаешь, люди смогут избавиться от одиночества?

– Скорее всего, нет. Как твои дела?

– Работа, поиски работы, попытки впихнуть невпихиваемое в вечер рабочего дня и вытекающие последствия. И люди, люди, люди. Не забываешь про этих, значит, забываешь про тех. Обижаются…

– А меня в последнее время накрывают целые потоки эмоций. Набор картинок, похожий на сорвавшийся лифт, хотя откуда это – я ни разу не падала.

– Как будто кино, которые ты никогда не видела. Ты чего-нибудь ждешь?

– Незабываемых впечатлений. И путешествий. И чтобы был кто-то, с кем можно идти рядом и держать за руку. Хотя черт его знает, действительно ли мне это нужно, пока не надкусишь и зуб не сломаешь. А у тебя было такое, что ты не чувствовал сознательно причиняемой боли?

– Нет, а что?

– Я тут экспериментировала… Дошла маникюрными ножницами до мышцы на руке. Кровь капала, но боли не было. Круто, да?

– Ни фига себе… Ты там с этим не шали.

– Нет, я хотела наказать себя физически. За то, что допустила, хотя это уже не исправить. Ты думаешь, я сумасшедшая?

– Думаю, в твоей голове страшный бардак. У тебя что-то произошло, и буря в пустыне все никак не прекращается. Но не сказать, что тебе не нравится… За вами ходить надо, Настасья Филипповна.

– Нарываюсь я всегда, не обязательно в физической форме. Например, можно говорить правду людям. Зато кровь циркулирует – не замерзнешь!

– Правду вообще говорить приятно.

– Не верю я вам.

– Слушай, я спать пойду, а то работы много. Будет бессонница – пиши, правды у меня хватает, отхлестаю как смогу.

– Хорошо.

– Сейчас окно открыл – такой дождь хороший. Люблю я эти весенние дожди и грозы.

– Люблю.

– Это хорошо. А то когда не любишь, как-то не по себе.

И все приятнее были Вальке эти разговоры. Так хотелось сказать что-нибудь мягкое и непоправимое, так приятно было топтаться на самой черте.

7

Катя валялась на диване и смотрела в окно. Хлопнула дверь – пришел Валя из магазина.

– Кого сидим?

– Да так… Что-то я не я, а мировая скорбь.

– Что такое?

– Не знаю, как-то все не так. – Катя пожала плечами. Валька сел рядом.

– Ну, что тебя тревожит?

– Да ничего, это пройдет.

– Может, расскажешь, разберемся вместе?

– Да нет, нет, все нормально, – Катя встала и открыла форточку.

– Ничего не нормально. Иди-ка сюда.

Катька сложила себя в гирьку и кинула в Вальку. Того придавило, он крякнул, но выдержал.

– Ну, что такое гложет Катю?

– Нашла книжку, ткнула наугад, прочитала: если Ахилл был человеком и Сократ был человеком, то разве мы люди?

– Конечно! Вот уши, вот нос, вот губы, – Валька чмокнул Катю в губы. Катя тихо улыбнулась и по привычке поцеловала Вальку. Тот начал ее щекотать, Катя взвизгнула и стала бороться. Какое-то время продолжалась замечательная возня.

– Слушай, извини, но я, если честно, так и не доделал свою писанину…

– Жаль... Ну ладно, иди. Я полежу.

– Все нормально?

– Да, да.

– Может, шоколадку? У меня есть вкусная плитка для Кати. Катя хочет?

– Давай.

Валька достал из рюкзака шуршащую упаковку. К сожалению, шоколадка оказалась не самой вкусной. Пожаловаться официанту?..

– Наткнулся в сети на Веронику. Она спрашивала, когда можно будет фотографии нового человека-паука посмотреть. Это она про что?

– Делать нечего, вот и дурачится…

Валька стучал на клавиатуре. Катя лежала и смотрела в окно. Она снова и снова проигрывала ту сцену в фотостудии. И не могла понять, почему Генка не ответил на поцелуй и вообще – не ответил. И при этом радовалась, что ничего больше не произошло. На Вальку смотреть не хотелось. Показывать свежий скелет в шкафу она не собиралась. Зачем? Генка не исчезал из Катиной головы. Хотелось рассмотреть его получше, потрогать его, укутаться в него, как в одеяло, и даже летом – не снимать.

Катька почесала голову – нашла паутинку, пошла в душ.

8

Катя молча ушла из студии. Генка задумчиво собрал вещи и тоже двинул домой. В голове было пусто и немного звенело.

Дома было привычно тихо, но потом компьютер впустил в комнату развязную мелодию, хотя ей было лет десять-двенадцать, не больше. Генка проверил, закрыты ли окна и двери, выключены ли телефон и домофон – не столько из-за боязни, что убежит музыка, а скорее из-за возможности, что кто-то придет, постучит, позвонит и ограбит его на небольшую жизнь. Из-за окружающей тишины музыка казалась практически голой и смотрела совершенно по-взрослому. Она моя, моя, ключ в кулаке, кулак в кармане, она моя. Генка ослабил рубашку на одну пуговицу и с открытой книгой сел на диван. Укоротив свои имена до инициалов, Г.Г. выдохнул. Изменились место и время. Наконец-то на отрицательном расстоянии полулежала она, развалясь в правом углу дивана, школьница в коротких белых носочках, пожирающая свой незапамятный плод, поющая сквозь его сок, теряющая туфлю, потирающая пятку в сползающем со щиколотки носке о кипу старых журналов, нагроможденных на диване, – и каждое ее движение, каждый шарк и колыхание помогали скрывать и совершенствовать тайное осязательное взаимоотношение – между чудом и чудовищем, между рвущимся зверем и красотой этого зыбкого тела в этом девственном ситцевом платьице.

Мы с ней были одни, как в дивном вымысле.

Из архива: сентябрь 2014г.