Ольга Реймова. Мунир

Мунир

Мунир крыл крышу шифером, а Ася с ужасом и страхом наблюдала, как он, погрузив лист шифера на спину, крабом полз наверх по покатой крыше, чтобы лист не свалился. Его напарник стоял внизу и подстраховывал верёвкой. Мунир, как обезьяна, передвигался по очень крутой крыше. Он красивый татарин: коренастый, поджарый, черноволосый, кудрявый, смуглый с большущими чёрными глазами, которыми стрелял и играл, как угольками. Его широкая загорелая спина внушала веру, что всё обойдётся. Ася на миг представила, как, наверно, хорошо оказаться в его объятьях. Но тут же прогнала непрошеное наваждение.

***

Он помогал всем в дачном посёлке: кому крышу покрыть, кому электричество провести, дрова наколоть, землю вспахать.

У Мунира вначале была избушка – сруб. Потом он её снёс и построил небольшой домик-дворец: первый этаж кирпичный, а верх деревянный. Украсил небольшими колоннами и лестницей с перилами – из металла, с витыми узорами. Внутри всё со вкусом отделал деревом.

Позади участка стояла банька. Вот объявилась на участке за баней новая соседка Нина – молодая женщина с тремя детьми. Игривая блондиночка. На родник за водой ездила на велосипеде. Едет и поёт. Ася спрашивает:

– А кто это поёт?

– Да Нинка, новенькая!

Вот зайдёт:

– Мунир, помоги пол перестелить, – а сама улыбается и из-под бровей игриво поглядывает.

Как откажешь? И денег с неё не берёт, и так трое детей.

Мунир жалостливый, вот и женился по молодости из жалости. Жена после полиомиелита прихрамывает, но работящая. Садовый дворик у них в полном порядке. Урожай всегда хороший. На похождения Мунира не обращает внимания.

Повадилась Нина к Муниру за помощью – то одно, то другое. Он предложил ей пользоваться их баней, всё-таки трое детей. Да и женщина ему понравилась. Закрутили они любовь. Жена всё реже и реже появляется. А он с Ниной и с Ниной.

Как-то пришёл Муниру новый заказ, и он отлучился надолго.

А тут появился молодой сторож Юра. Белокурый, кудрявый, голубоглазый. Садовые дела не стоят на месте – Нина к нему. Опять с обворожительной улыбкой и с лукавым взглядом из-под бровей:

– Юра, помоги землю вскопать под зиму, а то весной лопату не всадишь.

Юра помог да тоже занемог любовью к Нине.

Тут возвращается на своих жигулях Мунир. Смотрит – в бане свет, кто-то моется. Ну кто? «Конечно, Нинка», – думает он. Заглянул, а там Нинка с этим сторожем Юркой!

Мунир взревел как зверь. Выскочил из бани, схватил канистру с бензином. Брызнул на домик-дворец и поджёг. Заполыхал красавец дом! Произошло всё в одну минуту! Мунир с криком бросился вовнутрь. Огонь полыхал во всю свою необузданную силу. Наверно, так горят страсти.

Соседи тушили пожар вместе с пожарными, Мунира не спасли. А Нинка ревела на всю округу, стоя возле бани.

***

Идёт Ася по садовому участку, смотрит, а от домика-дворца одни обгорелые кирпичи, красавица лестница да перила. Рассказали ей эту историю, и вспомнила она горящие, как угольки, глаза Мунира и не удивилась совсем: он по-другому не мог.

«Жалко мужика – сгорел!» – с досадой прошептала Ася.

Никто меня не любил

Это неправда. Наверное, любил кто-то: тот, в любви которого я не нуждалась. Но, увы…

В детстве меня любил мальчик с нашего двора, он все лето проводил в деревне у бабушки. Перед отъездом всегда приходил прощаться ранним утром, когда я еще спала. Родители меня будили и улыбались – чуть не хохотали.

И мне так противно было, я злилась и плакала, его ненавидела, считала большим дураком и не знала, как от него отделаться. У нас во дворе стоял старый комбайн (не знаю откуда). Мальчишка садился за руль и пел во весь голос частушку:

Я уеду, не приеду,

А Уфа останется.

Только буду вспоминать,

Кому Оля достанется.

Я убегала со двора от стыда и злости на него и всех взрослых, которые смеялись. Тогда нам было по шесть лет.

Чувство раздражения к нему у меня сохранилось до сих пор. Как-то, когда мне было уже за тридцать, я гуляла на улице со своим ребенком, около меня остановился автомобиль, и из окна высунулся он, этот противный мальчишка, который тоже был теперь в возрасте:

– Оля, здравствуй! Как твои дела?

Я опять испытала это чувство крайнего раздражения – опять он со своим чувством преданной любви, – отвернулась, ничего не сказала и быстро ушла.

Пусть думает, что не узнала. И сейчас, если бы я его встретила, я бы испытала то же самое. Почему? Не могу понять.

Он все время на весь двор демонстрировал любовь, которая не только не была нужна мне, а просто бесила. Потом мы переехали на другую квартиру, и мы редко виделись. Но каждый раз, когда его встречала мама, он передавал мне приветы. Мама радостно улыбалась, а я злилась.

Вот такая открытая детская любовь, которая у него сохранилась на всю жизнь, а я этим не гордилась, стеснялась сильно. А сама хочу, чтобы меня любили. Как же любить меня? Закрыто? Тогда я не узнаю. А хочу знать. Правда, больше никто так по-дурацки не любил, но и не по-дурацки не любил тоже.

Я его ненавижу всю жизнь, потому что он украл мою любовь, которая должна была случиться не с ним. Муж, я думаю, не любил меня. Просто был какой-то интерес на некоторое время. А потом и он, интерес, пропал. Вообще, мужчины для меня загадка. Я прожила большую жизнь, мужчин так и не поняла.

А может быть, их надо не понимать, а чувствовать, чисто физиологически – и все, а я пыталась их понять, полюбить за ум, за интеллект, пыталась увидеть в них что-то такое, что очень редко встретишь, а им не надо этого. А что им надо?

Я до сих пор хочу, чтобы меня любили, добивались моей любви. Говорили о своих чувствах, читали стихи, посвящали их мне. Возраст сказывается только на физическом состоянии человека, а душа, она не стареет.

Я не могу сказать, что была обделена вниманием мужчин. Внимание и интерес ко мне всегда были, но потом быстро проходили. Отчего? Вообще-то, я человек добрый, невредный, достаточно отзывчивый. Всегда могу понять человека и не осудить его, могу помочь. И ко мне у всех знакомых мужчин товарищеские чувства. Мир, дружба. А где любовь?

Без любви очень плохо, грустно и тоскливо. Безответной любви было предостаточно, но это ничего не дает, только оставляет боль и рану на всю жизнь. Любить или быть любимой – это как талант: либо дано, либо нет. И этого не выпросишь, не выскулишь. С этим надо смириться. Ведь не всем дано писать стихи, рисовать, лепить, так и это. Найди себя в другом. Мало ли чего тебе хочется.

Каждому даётся своя порция любви на целую жизнь. А эту – мою порцию любви – забрал тот дурацкий мальчишка. Может быть, достаточно любви я получила от родителей, которые меня так любили, что не могли без меня жить? Может быть, хватает любови дочери и внучки?

Вот и прекрасно! Чего еще нужно? Все в порядке. Живи и радуйся. Какая там еще любовь!..

Возраст

Сидим за ужином. Наталья Михайловна говорит:

– Вот пройдёт некоторое время, и будет нам лет по восемьдесят. Встретимся, быть может, в каком-нибудь санатории, а может, и здесь – узнаем ли мы друг друга?

На эту тему натолкнул её взгляд на стареньких отдыхающих: когда старость встречается в большом количестве (а нас было многовато), это печально. Никакие песни, танцы, смех не могут заглушить или затемнить возраст – он особенно явно проступает, когда пожилые веселятся, танцуют. А они, кажется, забыли, сколько им лет. Их душа встрепенулась, взлетела, запела, закружилась и засмеялась. А внешность как бы пытается вернуть всё на свои места. Со стороны это выглядит печально и грустно, – и больно до слёз.

Жизнь, жизнь, жизнь... Как ты коротка и длинна в то же время. А возраст?

Она высокая, совсем-совсем седая, очень прямая. Идёт с палочкой. Ей восемьдесят шесть лет. Доктор технических наук, профессор. Умный взгляд. Видно, что в молодости была красива. Но возраст взял и всё смял. Заставил пожухнуть, увять. А где-то из глубины годов выглядывает былая красота. Одета строго, элегантно: в брюках, на уставших ногах мокасины. Ноги особенно подчёркивают возраст, на них будто нанизаны года. И эта тяжесть визуально ощущается. Руки ухожены, маникюр, но такое впечатление, что на руки надеты мятые перчатки, а поверх них – красивые перстни, кольца. Седые волосы собраны на затылке в пучок. Она о чём-то рассказывает спутнице. Голос низкий, хорошо поставлен, чувствуется преподаватель. А глаза карие, большие. В них насмешливость, грусть и недоумение: «Что так быстро-то?!» Да. Вот так быстро пролетели восемьдесят шесть лет. И всё прошло на её глазах: и разруха, и восстановление, опять разруха и опять восстановление. И уже в который раз всё это пережито.

Врач её предупредила: ни сауну, ни бассейн не посещать! А тут такие шикарные дни: тепло, всё закрасовалось вокруг. А вечером на улице возле главного входа артисты из Москонцерта организовали танцы. Пенсионеры забыли обо всём на свете: сколько кому лет, кто как выглядит. Танцевали, как молодые, прыгали, не жалея сил, и подпевали. Я сидела вдали на скамеечке, наблюдала всю эту картину с щемящим чувством. Мне почему-то всех было жалко. Очень жалко. И вдруг слышу:

– Смотри, смотри, как она отплясывает. А говорит, что сердце больное, и врачи запретили бассейн и сауну. А она везде побывала и ещё отплясывает...

Заиграли «Цыганочку». Она отплясывает и говорит:

– Умру, а «Цыганочку» спляшу!

И вдруг вижу: падает навзничь. Замертво.

Она ушла, вернее, улетела в пляске под музыку «Цыганочки». Её не стало в одно мгновение, будто и не было никогда.

Я попыталась разглядеть её лицо и не смогла. Лицо почему-то в моём воображении не зафиксировалось, хотя долго на неё смотрела. Помню только беленькие ботиночки на горочке и белые кудри на асфальте с воздушной лёгкостью легли. Вот так вот. Всё.

Одна уехала с печальным взором,

Другая улетела в мир иной.

Как сложно в этом мире строгом

Порою быть самим собой.

И вдруг въезжает свадебный кортеж на территорию санатория. В машине музыка, невеста в белом платье и нарядный жених выходят из машины и, не замечая труп в чёрном полиэтиленовом мешке, влетают в просторный вестибюль санатория. Трагедия и счастье в одном сплетении.

А жизнь продолжается...

В отпуске

Люблю эту бескрайность моря. Я сижу на скамейке-качалке на берегу серого Балтийского моря, укутавшись в плед, и смотрю на штурмующие волны. Сижу не у самого края берега, чуть подальше, и до меня долетают брызги бушующей водной стихии. Вокруг никого. Только я, море и моя маленькая Алёнка. Она бегает по берегу, прыгает и что-то кричит мне. А я не слышу, потому что морской шторм заглушает звуки.

Алёнка маленькая, а я совсем молодая, и нам в эти минуты так хорошо, как никогда. Она радовалась новым впечатлениям, а я качалась на скамейке-качалке и мечтала о чём-то или о ком-то, несуществующем вовсе.

– Мама, я янтарь нашла, – кричит счастливая Алёнка.

– Покажи, – громко кричу я, чтобы она меня услышала.

А морской шум заглушает наши голоса. В такой день мы долго сидим на берегу, дышим морским воздухом, оздоровляемся. Нам не холодно, она в куртке, а я закуталась в плед. Алёнка собирает янтарные камушки, и мы с ней их долго разглядываем.

Потом становится совсем прохладно, и я говорю, что пора домой. Она не возражает, потому что знает: сейчас мы зайдём в ресторан и вкусно поужинаем. Я закажу всё, что она пожелает, а себе возьму рыбу и горячий кофе. Официант будет очень вежлив и приветлив, там так принято. И будет музыка. После морского шума здесь божественно уютно.

Алёнка рассматривает всех широко раскрытыми глазами и часто взглядом показывает на кого-нибудь, кто привлёк внимание.

– Мама, – спрашивает меня Алёнка, – а почему ты не выйдешь замуж ещё раз?

– А ты этого хочешь?

– Да, хочу. Может, я сама найду тебе мужа?

– Что ты говоришь! – смеюсь я.

– Вот сейчас выберу, подойду и скажу ему: «Хотите жениться на моей маме?»

– Это что, морской ветер тебе нашептал? Нет, Алёнка, не хочу. Мне с тобой так хорошо, что лучше не бывает.

– Ты так часто грустишь, я думала, тебе скучно.

– Ну что ты! Грущу просто так. Грусть – она помогает во многом разобраться. А если всегда весело, то многое остаётся незамеченным.

– Я вот думаю, вы с папой так похожи друг на друга, а вместе не живёте. Значит, вы не нравитесь друг другу? Мне кажется, что вы как журавль и цапля. То он к тебе, а ты от него, то – наоборот. Вот точно – журавль и цапля!

– Ну всё, философ ты мой! Пора расплачиваться за ужин и домой, спать. Завтра обещают солнечный день и штиль на море. Будем купаться.

Домой идём не торопясь. Алёнка убегает вперёд, подпрыгивая.

И так проходят двадцать дней отпуска…

Из архива: ноябрь 2013г.