№12.2021. Олеся Янгол. Литературный перекрёсток. ЗАРАЗАТАКАЯ. Рассказ

Олеся Янгол родилась в Туле. Училась в художественной школе им. В. Д. Поленова. Член редколлегии литературного журнала «Приокские зори», г. Тула. Оформитель произведений российского писателя-прозаика, академика А. А. Яшина. Публиковалась в журналах «Приокские зори» (Тула, Россия), «Дальний Восток»», «Волга XXI век» (Саратов), литературная газета «Изюм» (Тула), «Чешская звезда» (Чехия), «Север» (Карелия), «Кольцо А» (Москва), «Зарубежные задворки» (Дюссельдорф).

Олеся Янгол

ЗАРАЗАТАКАЯ

Рассказ

Петухи поют. Навозом пахнет. Бревенчатые стены сарая, прогретые за день солнцем, засыревшие за ночь, дышат едва уловимой плесенью. Куры черкают по утоптанной тропке, теплые со сна. Из кухонной пристройки для живности раздается блаженное «хрю». За буйством и кучерявостью сада поле уклоном идет к реке. Вдалеке слышится  «му-у». Рыжую дед уже отвел пастись.

Дед кашляет хрипло и густо. Гнутая папироска в пальцах. Тяжеловат немного, но крепок еще. Идет во двор, кашлем сам с собой разговаривает. Кашель у него говорливый, но все по делу. Хркхы-кхы-хрм. Сейчас это означает: «Поправлю-ка забор у вишни. Совсем покосился».

Из летней кухни шкворчание. Бабка яишню жарит.

– Дед, ты бы майку сменил. Уж неделю таскаешь.

– Хркх-гм-гм.

Что означает: «Дотаскаю уж до вечера. Видишь, работы сколько».

Аленка просыпается в половине девятого. Сама еще одеться не умеет.

В трусиках, маечке, как есть, бежит через двор к бабушке на кухню. Молча распахивает дверь и стоит на пороге – «я пришла, я проснулась».

– Проснулся, бобочек мой!

Бабушка начинает суетиться. Огонь пригасила, Аленку на руки взяла.

– Идем-ка глазки умоем, платьице наденем.

Целует Аленку в заспанные глазки. Аленка щурится, сонно еще улыбается, трет кулачком глазки, доверчиво обняв бабушку за шею. У колодца свежо, даже прохладно. Это потому, что тут вода живет, – Аленка уже знает, дед рассказывал.

На край колодца прыгает маленький рыже-белый котенок. Аленка тянет ручки к нему.

– Погоди, погоди, дай-ка умою, – бабушка крепко держит Аленку, плескает горстью ей в личико.

Аленка отпузыривается, пытается увернуться.

– Ну, ну. Вот, чистенькая, свеженькая теперь. Где там колготочки наши?

Бабушка несет Аленку в дом…

Стеклянная веранда вся солнцем пронизана. Много интересных вещей на веранде. Аленка еще не все исследовала. Вон за голубой шторкой дедова кровать. Иногда он тут после обеда храпит. Когда дед храпит, Аленка его боится и на веранду не ходит. А сейчас деда нету.

Давно Аленка на шкафу веревку приметила. Надо сначала табуретку на кровать поставить, забраться и со шкафа веревку палкой смахнуть.

Палка короткая, до веревки не дотянуться. Аленка пошатнулась на стуле, но удержалась, слезла на кровать, на пол спрыгнула. В коморе палка была большая, вспоминает она. Но в комору страшно одной идти. Там дверь огромная, тяжелая, и темно, и пахнет.

А веревка призывно свисает с верхотуры, и достать непременно нужно.

– Где там бобочек мой? Иди-ка завтрикать! – бабушка со двора Аленку зовет.

Аленка еще раз пристально глянула на веревку. «Ничего, я до тебя доберусь», – обещает она и бежит во двор.

Дед за столом уже ложкой гремит, хрымкает.

– Хрым-кх-хрым. Ну, зёлик-козёлик, пожремси?

– Что ты слова-то такие ребенку говоришь!

– А что ж тут такого. Слово-то, оно, что. Главное, как произнести.

– Филозоф прямо.

– Эх, бабка... Хрым-кррр. На-ка, зёлик, моей ложкой кушай. Моя из алюминию. Легенькая. А эти, мельхиор чистый. В руке не удержишь.

Дед ложку свою облизывает, Аленке протягивает. Аленка на него смотрит насупившись. Молчит.

– Удумал чего! Помой сначала, – говорит бабка.

– А что жа мыть-то, авось не чужие.

Аленка позавтракала. Сначала к кроликам сбегала. Они прямо за летней кухней, у кукурузы. Клеток много. Одна на другой. Аленке нравится дверцы раскрывать, протягивать руку и кролика гладить. Кролик поначалу глазами пугается, а потом не пугается. Задними лапками переберет и смотрит на Аленку – выпусти меня на травку. Больших кролей Аленка еще не поднимет. Тяжелые. А деток смело вытаскивает за уши и на травку пускает. Пусть гуляют. А бабушка уже из кухни бежит.

– Ой, убегут, Аленка!

Бабушка кроликов собирает и обратно в клетки.

Аленка про веревку вспомнила. На веранду поспешила. А веревки-то нету!

Кхр-хм. Раздается из мастерской.

Аленка враз смекнула: дед взял! Бежит. Дед уже веревку накручивает. Схватила Аленка за конец и тянет упрямо, и на деда, не мигая, глядит исподлобья – моя!

– Ить! Чего? Зачема тебе?

Дед не отпускает, Аленка не отпускает. Упрямо тянут каждый в свою сторону.

– Ить, заразатакая глазастая! Бабк, ты смотри, какая упертая.

Дед строит «злые глаза». Когда дед строит «злые глаза», Аленка разреветься может. Боится она. Страшно. А дед знает это, вот и пользуется, пока бабка не видит. У Аленки вся упёртость пропала, зрачки увлажнились. Если дед сейчас еще и кхрымкнет, она враз убежит. А веревка нужна. Собрала Аленка всю смелость, деду с силой на большой палец ноги как наступит.

– ЗАРАЗАТАКАЯ!!!!

– Да что опять?!!!

Бабка с полотенцем из кухни выбегает. Дед, согнувшись, за палец держится.

– Молоток уронил.

Аленка из-за дерева глядит на деда с бабкой. Веревка у нее в руках. С порожек слышится – «мяу».

А если рыжего веревкой обвязать и в колодец спустить, как оттуда будет мяу слышно? Алена направляется к порожкам. Рыжий поиграть рад. Бежит за веревкой, что тянет Аленка по земле. У колодца он смекнул неладное. Присел и, как только Аленкина рука коснулась его рыжей спинки, сиганул в кусты.

Аленка подтащила к колодцу детский стульчик. Но и со стульчика, чтобы в колодец заглянуть, подтянуться надо. В колодце вода темная, гулкая. Если громко шепнуть, шепот еще долго слышно будет. Но только он страшный становится. Аленка делает «у-у-гу» и, соскочив со стульчика, бежит во двор, на солнышко, подальше от прохладной и таинственной тени.

К вечеру, после обеденного сна дед обычно гитару берет. У старой груши, за столом струны перебирает. Бабка иной раз просит спеть что-то из любимого. Дед откашляется, дым от сигаретки втянет, глаза в дыму прищурит и поет.

Иногда Аленке нравится послушать, а иногда убегает на задки к кукурузе и сбивает початки, потому что у деда «дурацкая песня».

Дед поет, поет и закашляется. Хррр-кхрым-хра-хра!

– Ох, бросал бы курить, што ли!

Бабка из дому пшикалку приносит. Дед пшикнет в рот, посопит еще чуток и затихает.

– Последнюю радость бросать? Не дождесси! – смеется дед.

А у Аленки уже план есть. Вечером, как дед уснет, проберется к нему на веранду – если, конечно, он храпеть не будет – и утащит сигареты. На заднем дворе, на кучу распотрошит.

– Заразатакая! Всю пачку распотрошила! Бабк! Что ты с нею будешь делать!

Раздается по утру.

– Докуришься, докуришься! Дохтур ужо вона ругается.

– Кхрррыыым! Хрк-хрк!

Бывают дни тихие, спокойные. Тепло, жары нет. И небо в прозрачной серой дымке. И дождик время от времени сонный. И Аленка, словно погода, тихая. В глазах тень лесная прячется. Бродит по двору. То курам посыпет, то кролей навестит. А бывает, к деду потянет в мастерскую. В мастерской все интересно. И запах Аленке нравится, и стол длинный, усыпанный инструментом всяким, стружками. На стенах полки с жестянками. А в жестянках шурупчики, гайки. Дед иногда снимет с полки, даст перебрать.

– Вона смотри. Эти вот с полукруглой головкой. Ты их в коробочку ссыпай. А вот эти, с потайной, в баночку.

Аленка перебирает. Старается. Потом пальчики железом пахнут и серой пылью присыпаны. Для Аленки шурупы как человечки, потому что дед сказал, что у них головки.

А еще любит Аленка смотреть, как дед из дерева режет. У Аленки ладошка маленькая – прохладная и теплая одновременно. Лежит доверчиво на дедовом колене. Стружки из-под резца завиваются, как локоны у куклы. Аленка завороженно смотрит на вырезанные фрукты, овощи. Яблоки пузатые, груши длинные и кривые. А еще тыква есть. Тыкву бабушка уже раскрасила. А дед потом лаком покрыл. Она уже давно на полке в комнате стоит и блестит, когда солнце выглядывает.

– Ну, зёлик-козёлик, скучаешь? Кхрым-кх-кх.

У Аленки взгляд неподвижен. Ждет, когда из дедовых рук выйдет новая груша. Ей сейчас не скучно. Она сейчас вся в волшебстве дедовом. Спокойно сегодня. Слышно, как капли дождя шлепаются в бочку с водой.

Вечерами в дождливые дни можно и дома побыть. Игрушек здесь нет. Аленка свои из города не взяла. Но тут всякого интересного полно. Дедовы деревянные фрукты-овощи, а у бабушки в серванте за стеклом много всякого блестит. Тоже можно достать – «только не расколи, пальчики порежешь». Аленка осторожно вытаскивает фарфоровые фигурки. Вот Емеля со щукой в руке. А еще тетенька в полосатой красно-черной юбке. Она шатается из стороны в сторону, как колокольчик. А на самом верху серванта большая фигурка красавицы Алёнушки. Сидит, пригорюнившись, склонившись над озером, и по братику своему горюет. Это бабушка рассказывала. Аленушку брать нельзя – высоко.

В избе пол кривой. Дерево когда-то на крышу повалило, пол и повело. Чтобы телевизор включить, в гору идти надо. Бабка вздыхает.

– Ничего, бабка, зато физкультура.

– Мне физкультуры за день хватает. А тут и вечером еще на гору лезть.

– А чего ты его выключаешь-то! Он же ж совремённый. Вон у всех соседей включен в ризетку, только пульт нажать.

– Да что мне соседи! Вещь-то ненавеить. Сохранней, когда выключено. И железке отдых нужон.

– Ненавеить... Ну, бегай, бегай в горочку. Говорю ж – физкультурка. Хрым-кх-кх-хр.

Дед бывает смешной. И в такие минуты Аленка даже не боится, когда он хрымкает. Но чаще всего Аленке хочется что-нибудь устроить эдакое. И не потому, что она деда не любит. Да она и сама объяснить не может… хочется, и все.

– Бабк, что она у нас все молчит-то? Уж пятый год пошел.

– Заговорит, когда надо. Да и сейчас, если нужно, все скажет. А ты-то сам рассказывал, в детстве до пяти лет немтырем бегал.

– Ну, я-то... Чего мы, голопузия немытая. С нами и поговорить некому было. Мамка с папкой в поле. А тут тебе и телевизер, и я вон под боком кхекаю. Сказку на ночь скажу. А все молчит... Себе на уме, заразатакая.

– Вот что ты ее так прозвал-то!

– Дык я ж любя, зёлика моего, козёлика.

– Это я знаю да Аленка. А соседи что могут подумать?

– Ить соседи твои. Бабки языкатые.

– Вот любишь ты всем прозвища-то давать, дурень старый.

– Хркхе, кхе,кхе... Бабк, где там моя пшикалка-то?

– Ой, щас, щас, дед. На трюме лежит.

Все чаще деду пшикалка нужна.

Аленка глаза напрягает, и сама вся напрягается от какой-то неясной мысли. Дед страшный, только когда кхекает или храпит. А так с ним интересно. Она больше за ним бегает, чем за бабушкой.

Днем, после сна, одеялко откинула, испарина на лобике волосы кучеряшками скрутила. За окном листья сирени с солнечными лучами перемигиваются. Даже в глазах рябит.

Аленка слышит голос бабушки. Не такой. Так бабушка никогда еще не говорила. Чуть выше живота сжалось что-то и через комок в горле к глазам подступает. Страшно сделалось. Чего деда-то не слышно?

Выбежала Аленка из комнаты, через темный предбанник, тяжелую дверь с размаху, со страху, с силой открыла – и на веранду. Дед у лавочки лежит, и лицо синее. А у Аленки страх пропал, знает, что делать надо.

Бабушкин голос за кроличьими клетками, там только телефонная связь берет: «Алло, але, скорая!»

И бабушка уже плачет и на коленях рядом с дедом. А он рукой держит слабо ее за руку.

Где же эта пшикалка? Аленка вспоминает, как дед ходит. Он рано просыпается, раньше, чем Аленка. Она не знает, как он там, в раннем ходит, а потом, днем, все дорожки его знает. У забора, колодец, сарай, куры, поросенок, за калитку. Нет нигде. Все кусты облазила.

– Долго-то как, – слышит она бабушкин отяжелевший голос. И еще быстрее соображать начинает. Утром-то куда он ходит?

Может, к реке? Через огород, туалет, вниз, по картофельному полю, кукурузному. Там всегда пар идет по утрам. Там река. Но Аленка там еще ни разу не была. Далеко, и кукуруза высоченная, а в ней звенит и стрекочет.

А сейчас побежала, глаза зажмурила, кулачки сжала. К реке бежит. И вот она, река. Теплая, блестит и не страшная. Плеск тихий. Спокойно. Ива плакучая в воде ветки полощет. Лодка лежит перевернутая. Удочки дедовы, сетка. Вон, вон пшикалка, у самой сетки валяется! Видать, из кармана выпала, а дед не заметил. Аленка схватила, бежит обратно. А там уже гудит что-то громкое и пронзительное.

И деда у лавочки нету.

Через двор, через вишни, к забору. Там старая калитка в тени, проводком подвязана. Аленка знает, что досочку можно откинуть и на улице. И гудит мотор. Машина большая с красным крестом тарахтит. Бабушкин голос и голоса чужие.

– Деда! – Аленка изо всех сил крикнула, продираясь сквозь калитку.

Дверь в машине железная закатывается уже.

Увидели Аленку. Бабушка на руки схватила. А дедовы ноги уже из машины торчат.

Аленка к деду руки тянет, пшикалка в кулачке зажата.

– Зёлик ты мой, козёлик. Заразатакая любимая. Хрм-хр-хр.