№6.2021. Фарзана Акбулатова. И твой полёт не прервётся. Рассказ. Перевод с башкирского Наили Акбулатовой

Чу-чух, чу-чу-чух, чу-чух... Уже четыре дня Фарида едет с детьми на поезде. Услышав, что на следующей станции они будут стоять полчаса, она быстро собрала детей и вышла на перрон. На вокзале народ галдит – кто-то плетётся, взгромоздив на себя мешок, кто-то везет свои вещи на тележке. Попрошаек тоже хватает, мимо с ветром проносятся дети-беспризорники. Ржавые товарные поезда, железные столбы, режущий слух шум, взвизгивающие стоны и ужасная вонь – всё это произвело тяжелое впечатление на беременную женщину. Фарида Нуриева, никогда до этого не ездившая в такую даль, держала путь в богом забытый край – Владивосток. Раз уж вышла замуж за военного, то вопрос, где и как жить, отпадает сам собой. Её Хамит – политрук, советский пропагандист, чьё место – на первых позициях. А семья должна следовать за главой, куда бы его ни отправили. Хорошо, хоть старшая дочь помогает, иначе Фариде туго пришлось бы. Она, как ступила на перрон с тремя маленькими дочерями, тут же затерялась в толпе, словно в суетливом муравейнике. Рауза, стараясь как-то ободрить мать, сказала, указывая в сторону очереди у автомата с водой:

– Мам, я схожу за водой. Там не очень большая очередь.

Женщина ей кивнула, а сама двинулась поискать место потише и поукромнее, где можно было бы отдышаться. Средняя дочь последовала за старшей сестрой. Фарида потащила младшую, глухонемую, Лилию и присела на скамейку, помахала набиравшим воду дочерям. Откуда ни возьмись, перед ней возникла укутанная в черную шаль старуха. «Уж не цыганка ли это?» – насторожилась женщина и притянула к себе поближе дочь. Но тут же пришедшая в голову мысль о том, что у них своровать-то нечего, её успокоила.

Долго сверлившая её взглядом старуха наконец заговорила:

– Он словно разбушевавшийся ветер, вихрь. Постоянно в движении. В движении...

Хоть сама и тощая, а голос у неё какой-то грубый, низкий, у цыганки этой. Про кого это она? Про мужа, что ль? Если так, то она, впрочем, права, ведь из-за главы семейства им вечно приходится быть в движении... Если возразить что-нибудь этой старушке? Не стоит, а то потом не отделаться, лучше перемолчать. Хочется, чтобы эта противная бабка поскорей отвязалась.

– Клянусь! Вижу восхождение звезды! Она направится с Востока на Запад. Одна сторона светлая, другая – тёмная, словно черная бездна...

– Только солнце может двигаться на Запад, – перебила ее Фарида.

А цыганка словно и не услышала:

– Всё в вашей жизни переменится. Эта звезда не угаснет! Чего нахмурилась? Я не вру, а всё это ясно вижу!

Фарида представила себе мужа с его звездами на погонах и вздрогнула. Как бы дело до войны не дошло. В последнее время всё чаще об этом слухи.

– А она вернется домой? Звезда эта?.. – тихо спросила Фарида.

– Ждать будешь. Всю жизнь будешь ждать... И он будет ждать.

– Чего?

– Встречи с тобой.

– Уйди, ведьма!

– Дай мне чего-нибудь, я за даром не гадаю, – и она вырвала с рук Фариды платочек и зло добавила: «Всю жизнь тебе ждать эту звезду!»

В это время подошла Рауза. Услышав последние слова, она спросила:

– Звезда, говоришь? Мой отец военный! Он отличный офицер – его мундир увешан медалями. Да же, мама?

Выросшая в сиротстве, не умевшая спорить и грубить, Фарида и на сей раз не стала перечить. Схватила детей и зашагала прочь в другую сторону.

«Да ну эту цыганку! Пусть морочит голову другим! У меня и так забот хватает. Скорее бы добраться до Хамита, детей довезти без происшествий и о себе позаботиться, как никак, четвертый уже на подходе...»

– Мам, вот водичка, выпей! – Разида потянулась за кружкой, которая была в руках у старшей сестры.

«Звезда твоя... Одна сторона – светлая, другая – темная. Будет от него и радость, и печаль. И тем и другим насытишься сполна. Всегда твое сердце будет кровью обливаться». Неправда! Фарида – гражданка новой советской страны, где нет места предрассудкам и суевериям. Она и сама в молодости участвовала в агитационной работе, выполняя комсомольские поручения по преодолению влияния религии на массы.

‒ Наш папа самый сильный. У него оружие есть. Он смелый и никого не боится! — гордо говорит Рауза.

«Мы не верим во всякую чушь...» – убеждает себя Фарида. Она посмотрела на младшую Лилию – у той в глазах отражалось какое-то беспокойство. Но ведь она глуха и не могла слышать слов старухи. Значит, уловила тревожное состояние матери... Прочь все сомнения и возьми себя в руки!

Фарида представила встречу с мужем. Долгий путь подходит к концу. У неё есть поддержка, опора и защита – её муж Хамит, скорее бы его увидеть. Это придало ей сил, и она на время забыла о боли в пояснице. Скоро семья воссоединится и никогда уже не расстанется. Они всегда будут вместе, а все беды будут обходить их стороной. Ребенок в утробе матери, стал сильнее пинаться, будто желая поскорее увидеть свою семью.

Казалось, на этот раз стук колес был веселее. Через грязные окна вагона ничего не разглядеть. Чу-чух... Вдруг поясницу схватило. Невольно вырвался стон. Надо найти силы выдержать эту боль! Вот-вот уже скоро доедем до нужного места, потерпи, малыш! Твоё время ещё не пришло. Успокойся же, дорогой! Ах! Какой упрямый и нетерпеливый ты у меня.

‒ Доченька, сходи за проводницей, – сказала она Раузе, превозмогая боль.

Через некоторое время по поезду пронеслась весть: в одном из вагонов мусульманская женщина родила ребенка.

‒ Ну? Кто? – спросила Фарида, облизывая пересохшие губы.

‒ У вас сын!

‒ Сыночек!

Сын! Долгожданный сын Хамита! Мир словно озарился и заиграл другими красками. Все боли вмиг куда-то исчезли.

‒ Рауза, на ближайшей станции отправь отцу телеграмму. Скажи, что у него родился сын!

* * *

− Рудил, сынок, ты готов?

− Да я уже давно готов, мам! А сестры еще нет!

− Разида, смотри, твой брат уже оделся и ждет. Будь пошустрее.

− Да у тебя всё время Рудил да Рудил!

− Я всех тороплю. Лучше прийти раньше, чем опоздать.

Сегодня в доме всё так оживленно. Или это только Рудольфу так кажется? Они сегодня впервые едут на спектакль в Башкирский государственный театр оперы и балета! Конечно, для каждого в доме это большое событие. Мама ходит какая-то окрыленная, её глаза искрятся радостью. Редко она бывает такой счастливой. Кажется, что детям тоже передается её вдохновение и они, не чувствуя меры, начинают баловаться. Фарида-апай кое-как их успокаивает, и они, толкаясь, всё ещё дурачась, выбираются из тесной квартиры.

Рудольф, бывало, проходил мимо здания театра оперы и балета, и оно как-то будоражило и даже немного пугало его. А сейчас ему показалось, что театр будто весь светится и с нетерпением ожидает своего нового гостя. У мальчика от волнения забилось сердце: тук-тук, тук-тук. А ведь он даже мечтать не смел о том, что может оказаться в этом величественном месте. У него перехватило дыхание, губы пересохли.

У Фариды-апай только один билет на руках, все пять человек пройти по нему не смогут. Поэтому она надеялась, придя пораньше в театр, найти какой-нибудь способ пропустить своих детей в зал.

Однако перед входом в театр уже их ждала огромная толпа, таких же просителей лишнего билета было немало.

− Дети, − Фарида-апай взглянула на старшую из детей, Раузу, − не вздумайте оставить Разиду... Зайду с Лилией, а потом, может, и вас как-нибудь удастся провести.

Она взглянула на Рудольфа. Сын ясно почувствовал волнение матери. Это дало ему внутренней силы, он уже всей душой был в этом театре. Ко входу в театр не пробиться − вокруг слишком много людей. Но тут произошло непредвиденное чудо: толпа яростно вытолкнула вторую дверь. Людская волна подхватила лёгкого, словно бумажный кораблик, Рудика, всплеском занесла его в здание. Билетеры, пытавшиеся закрыть злополучную дверь, не заметили мальчишку. Оказавшись в середине фойе, восьмилетний мальчик стал оглядываться по сторонам и в один момент замер на месте. Он понял, что находится внутри волшебной шкатулки. Нет, он находится в замке падишаха! Как же он тут оказался? Роскошная блестящая люстра, сверкающие светильники, повсюду на стенах развешанные зеркала, на которых так и переливаются яркие лучи света, величественные узорчатые колонны, расписные потолки и полы, бесчисленное количество дверей с таинственными входами − такой неописуемый, головокружительный вид открылся перед ним.

Волшебная сказка! Он оказался в прекрасном мире!

Но голос консьержа у входа возвращает его в действительность:

− Безбилетников накажем! Безбилетники на выход!

Безбилетник? Нет, никто не сможет вырвать Рудика из этого магического мира.

В этот момент его схватила Рауза, которую занес сюда тот же поток людей.

− Нам нужно как-нибудь пройти в зал!

В тот же миг глаза мальчика загорелись решительностью, он посмотрел в сторону входа. Он уже не нуждался в ничьей помощи. Он был у цели.

Ребёнка не заметили и в зале. Проворный мальчишка тут же приметил укромное для себя местечко и двинулся туда.

Вскоре огни погасли. Зрительный зал погрузился в блаженные звуки. Живая музыка оставила неизгладимое впечатление у Рудика, ведь до этого он слышал лишь треск вперемешку с музыкой из старого радио. Такой проникновенный, чистый звук вошел в душу мальчика и играл уже в нем самом. В какой-то момент Рудик сам стал одной из тех нот, которая звучала в мелодии.

Открылся занавес. «Журавлиная песнь» завлекла Рудольфа Нуреева в зачарованный мир. И не только его одного, но и всех зрителей зала. В эти минуты граница между реальностью и фантастикой стерлась. В этом балете нет места злу, голоду и нищете. Здесь живут только положительные герои с благородными поступками, и каждый зритель является участником представления. «Журавлиная песнь» навеки осталась в душе будущего великого танцовщика.

Рудольф будто сам был на сцене и кружил Зайтуну Насретдинову, которая играла роль Зайтунгуль. Был он и тем журавлем, который помогал двум сердцам. Башкирская фольклорная музыка прошлых веков перенеслась в современность, проникла в Рудольфа и стала неотъемлемой частью его души!

Наверное, нигде больше нет такой красоты, такого благозвучия, такой лучезарности и радости! Отточенность движений, совершенная грация, прыжки актеров, напоминающие полет птиц... Всему этому Рудольф непременно научится!

По пути домой Рудольф бегал с разведенными в стороны руками, высоко подпрыгивал, падал, поднимаясь, снова делал те же самые движения. Он не ощущал на себе залатанной куртки.

Даже мама, по обыкновению на такие его выходки говорившая «моторчик!», на сей раз молчала.

– Да что с ним такое? Уймись! – удивилась Разида.

– У него выросли крылья, как у журавлей, – ответила Фарида-апай.

– Ладно, полетает да забудет.

Но Рудольф не забыл впервые увиденный балет. И никогда уже не забудет.

Несколько дней подряд он танцевал, подражая артистам, вся семья устала от этих его бесконечных прыжков и кружений. Одна лишь мама, на удивление, выказывала одобрение. Рудольф подошел к ней.

– Мам, а Зайтуна вот так ногу выворачивала?

– Не совсем. Скорее, вот так...

Увидев то, насколько красиво мать сделала движение, мальчик воскликнул:

– Мам, ты так это похоже сделала! Откуда ты знаешь, как надо?

– В свое время мы, комсомольцы, участвовали в культурно-просветительской деятельности. Вот тогда я и танцевала немного.

– Мам, и ты родилась журавлем-балериной?

– Не знаю, сынок.

– А я знаю! У тебя была мечта? – спросил вдруг мальчик.

– В твои года мечтала обернуться птицей и улететь в далекие края. Туда, где живет счастье. Оставшись в детстве без родителей, перенесла немало жизненных тягот. Так что мечта о счастье осталась лишь в детстве. А вот твоя пусть обязательно исполнится.

– Мам, а где живут журавли, которые приносят людям счастье? Может быть, у них есть свой остров?

Фарида-апай покачала головой.

– Мы с твоим отцом где только не побывали. А такого края так и не встретили. Во всяком случае, Остров Счастья – это лишь мечта.

– А Зайтуну журавли сделали счастливой.

– Не Зайтуну, а Зайтунгуль, – исправила мать.

– Нет, Зайтуну Насретдинову! А сказочные журавли всё-таки существуют. Мам, посмотри мой журавлиный танец, – Рудольф встал на цыпочки и поднял руки. – Вот как выглядит журавль, прилетевший домой на Урал.

– И я была такая же гибкая в детстве. Ты на меня похож... – хвалит сына Фарида-апай.

– А я? А я на кого похожа? – вмешалась Разида, жаждущая внимания.

– А ты в отца пошла. Если честно, то вы все и на меня чем-то похожи, и на папу.

Рудольфу понравился такой ответ, потому что он всегда хотел быть похожим на отца. Однако он даже не знает, как выглядит его отец. Мальчику уже восемь лет, а они и не виделись ни разу. У военного человека есть свои обязанности и права, он присягнул верно служить Родине. Значит, долг превыше всего. Когда вернется отец, никто не знает. Но всё равно сын с нетерпением ждет. Отец защитит Рудика, будет ему поддержкой. Мальчик отстает от сверстников в росте, поэтому его постоянно дразнят. А ещё отец оценит то, как Рудольф умеет танцевать. Как же он выглядит, его отец? Эх, этого мальчик совсем не помнит!

* * *

– Хватит! Ты же теперь пионер! Больше не будешь ходить в танцевальный кружок! В нашем роду никто этим не занимался. Ходишь тут кривляешься, развлекаешь людей, словно клоун какой-то.

– А что в этом плохого, папа? Мы, например, от нашей школы выступали в госпитале перед ранеными солдатами. Они нам радовались, просили чаще к ним приходить. Ты бы видел, как они аплодировали мне и обнимали после моего башкирского танца.

– Всё это только временное увлечение. Слышишь? Временное!

– Я хорошо танцую, папа. Это всем известно. Моя преподавательница Елена Вайтович сама ведь тебе говорила: «Рудольфа нужно отправить в балетную школу при Кировском театре!»

– Сначала ты получишь нормальное образование! У тебя должна быть мужская профессия.

– Одному тебе мешают мои танцы...

– Не переговаривайся со мной!

– А я и не переговариваюсь. Просто говорю, что думаю. Танцы для меня – всё.

Танцы, учеба, успехи, дисциплина – всё перемешалось. Рудольфу не удавалось во всем преуспеть. С каждым днем стычки между сыном и отцом происходили всё чаще. Но Рудольф с каждым разом всё больше стремился к своей цели, и вера в себя только росла.

– Я тебе ясно сказал: будешь военнослужащим, – сказал ему отец как-то раз.

– Нет, военные дела – это не для меня.

– Значит, будешь инженером! Они и в мирное время очень востребованы. По всей стране новые заводы и фабрики строятся. Советский Союз – великая держава. И таковой останется, а значит, ей нужны профессионалы-техники.

– Да сколько можно говорить одно и то же, отец! Тебе самому не надоело? Я хочу развиваться в высоком искусстве.

– Балерина!

Тяжелая рука отца оставляет красный след на щеке у сына. Оскорбленный юноша выбегает из дома. Он бежит, о чем-то бормочет. Потом останавливается. Прислушивается, поднимает глаза в небо. А там, в вышине, летит стая птиц. После балета «Журавлиная песнь» он долгое время верил в то, что журавли могут прилететь на помощь людям, которые находятся в беде. Сейчас не верит. Теперь он понимает, чтобы добиться своей цели, нужно пробиваться самому.

Рудольф Нуреев продолжает заниматься танцами, скрывая это от отца. Рауза-апай, когда-то водившая Рудика в танцевальный кружок, поддерживает его и сейчас. Отцу, например, она говорит, что Рудик ушел на дополнительные занятия по математике. Тот знает, что у сына с математикой проблемы, поэтому верит.

Когда отец с сыном спорят, Фарида-апай оказывается словно меж двух огней. Как и большинство тюркских женщин, воспитанных почитать мужа, Фарида-апай старается не возражать главе семьи и уважать его слово, для семьи его слово — закон. Но ведь и сына она любит и понимает его стремление.

Поэтому у неё в глазах всегда печаль, она уже давно уже позабыла об улыбке, но все свои переживания прятала глубоко в душе. Рудольф же чувствовал внутреннюю поддержку матери и давно смирился с пререканиями и унижениями отца. Но свое желание стать танцором не оставил.

– Наш танцевальный ансамбль стал лучшим среди школ! Я танцевал башкирский народный танец. Отец не интересовался?

– Я участвую в массовках Театра оперы и балета! Может, стоит поделиться этим с отцом?

– Меня взяли танцевать в кордебалет. Почему папе это не нравится?

– Я обучаю народным танцам людей на заводе. Там мне даже платят по двести рублей. Я теперь сам зарабатываю. Папа ведь не против?

– Я съездил в Москву на собственно заработанные деньги. Папа ничего об этом не спрашивал?

– Я участвую в декаде. Я – солист! Папа увидит, каким я стал артистом балета, и сразу поменяет свое отношение.

Новость о том, что в Москве пройдут дни башкирской культуры, стала для Рудольфа приятной радостью. Оставившая глубокий след в его душе «Журавлиная песнь» в какой-то миг вновь стала частью его жизни. Солист балета внезапно заболел. Услышав о том, что ему ищут замену, Рудольф, ни секунды не сомневаясь, предложил свою кандидатуру. И его, Нуреева, ни разу до этого не исполнявшего в балете главных ролей, утвердили!

– Мама, мой дебют прошел успешно!

– Мы очень этому рады, сынок! Нет, нет... Отец тоже рад, он не против...

Овации московских зрителей, доброжелательное отношение критиков – всё это расправило крылья Рудольфа и вознесло его к небу. У него не было ни капли сомнения в том, что скоро он окажется в очарованном мире балета и удостоится высоких званий. Та волшебная шкатулка из детства была заперта тремя замками, теперь же, после успешного выступления в Москве, один из них был открыт. В этом он не сомневался. Во что бы то ни стало Нуреев должен открыть ещё оставшиеся два!

— Мам, директор театра оперы и балета предложил мне поработать у них артистом. А ещё меня пригласили на учебу в Ленинградскую школу балета. И я выбрал второе.

– Ленинград?!

– Что тебя так удивило? Я непременно стану профессиональным танцором.

– Дорогой мой, если об этом узнает отец...

– Тогда что? Что он сделает? Ему давно наплевать на мои мечты.

– Если бы было всё равно, давно бы махнул на тебя рукой. А он ведь уж сколько лет пытается вразумить тебя.

– Я с ним впервые увиделся, когда мне уже было восемь лет. Кажется, припоздал он со своим воспитанием.

– Может, тебе следует ещё подумать, Рудил? Как бы родным от этого хуже не было...

«Я им ещё докажу, что я великий танцор, чего бы мне это то ни стоило».

Рудольф ничего ей на это не ответил и вышел, громко хлопнув дверью.

Юноша взглянул на голубое небо. В этой безграничной синеве он находил для себя утешение и покой для души. А небо было такое ясное, такое просторное, такое беспредельное и такое необъятное! Нет силы, способной сломить великую цель Рудольфа Нуреева! «Я должен подняться на Олимп искусства на своих крыльях. Мои журавли вдохновили меня».

* * *

– Молодой человек, вы либо станете очень успешным танцором, либо с этого пути сойдете раз и навсегда. Но последнее – это не про вас, – сказала Рудольфу при поступлении в балетную школу старший преподаватель Вера Костровицкая. Эти слова стали для него словно стрелой, запущенной высоко в небо.

Юноша упорно следовал за своей целью. Многие не понимали его. Смеялись. Избегали. Его остроумие, непокорность, дерзость и непослушание приносило ему немало проблем и врагов, но на всё это Рудольф не обращал внимания. Он танцевал и танцевал. Расчистил свою дорогу от всего, что могло бы, на его взгляд, помешать его росту в балетном искусстве. Не взрывной характер и вспыльчивость, а его трудолюбие и усердие возвели его на пьедестал славы. Он делал невероятные успехи, придя в класс к выдающемуся балетному педагогу Александру Ивановичу Пушкину, и был одним из лучших.

Не все были рады успехам молодого танцора в Кировском театре – кого-то очень насторожило его появление на сцене. Кто только не мечтал танцевать в паре с главной балериной Кировского театра Дудинской! Прима сама пригласила Рудольфа Нуреева танцевать с ней в «Лауренсии». Конечно же, театральные деятели по-разному восприняли эту выходку. Среди мечтавших также блистать на сцене артистов вырастали различные споры: кто-то восхищался, кто-то ухмылялся, кто-то удивлялся, кто-то просто молча наблюдал. Но зорче всех присматривался Егор Соловьев, который считался, по мнению коллектива, красивым перспективным молодым артистом театра. Он сразу же увидел в Нурееве сильного конкурента. Он также предлагал свою кандидатуру в партии с Дудинской, но театральная дива даже не взглянула в его сторону. Мрачно смотрел Егор репетицию балета, стоя в стороне. Он еще ни разу не встречал такое восхождение звезды... Не имевший в целом ни друзей, ни врагов, нейтрально относившийся к людям К. подошел к Егору.

– Родом из Башкирии, говорят.

– Да в курсе я! Пусть хоть из любой глубинки, по нему же видно – азиатщина. Дожили: провинциалы в высоком искусстве! Со своими дикими нравами...

– Хоть и эгоцентричен, а талантливый малый, – прохрипел К., – все остальные учившиеся в Ленинграде вернулись в Башкортостан, а Нуреев вон какой пробивной.

– Я думаю, он первый и последний башкиренок в Кировском театре, – процедил сквозь зубы Егор.

– Да только ты следи за выражениями – мой тебе добрый совет. Все мы горячие в молодости, но горячность может привести к нежелательным последствиям...

– Добрый совет, – засмеялся Егор и посмотрел в сторону занимавшегося Рудольфа. – А ему, я как погляжу, всё дозволено.

– Всё?.. Это как?

– Ну, как говорится, никто свечки не держал... – Егор почувствовал, что сказал лишнего и переменил тему. – Характер у него тяжелый, а насчет происхождения легенды всякие ходят. Но ему всё прощается.

– Но вы же сами говорите, что никто свечки не держал.

– Слухи о том, что он дружит с подозрительными иностранными личностями, возникли неспроста, я полагаю... Эти сплетни не я распустил. Но в одном точно уверен: из-за таких неблагонадежных лиц, как Нуреев, порочится честь советского артиста. Возможно, все это ложь, клевета...

– Но ведь любая ложь может стать правдой. Просто поспособствуйте этому, – К. окинул Соловьева хитрым взглядом, – познакомьте его с подозрительными личностями, о коих вы упомянули. Нет-нет, я пошутил. Вам он кажется непобедимым. Сильный конкурент! Из-за него-то вы и потеряли покой, всё время в нервах. Творческие люди слишком эмоциональны, так и с ума сойти недолго. А вам, дорогой друг, нужно себя беречь для будущего!

Начав работать в Кировском театре, сохранившем в себе старые добрые традиции Мариинского, Рудольф Нуреев через какое-то время понял, что внутренняя жизнь театра разительно отличается от той, какую он привык видеть со сцены. С детства будучи острым на язык и пробивным мальчиком, получая за это немало тумаков, он не переставал и здесь, в театре, гнуть свою линию и отстаивать свои права. Как и во всех организациях, здесь были свои партийные и беспартийные группы. Быть членом коммунистического союза – значит войти в доверие старших товарищей. Но Рудольф, мечтавший посвятить себя только искусству, не присоединился ни к одной из этих групп. Эту оторванность от общества объяснили «диким» нравом «азиата».

– Пора бы тебе уже вырасти и вступить в комсомол, – сказал ему комсорг театра Александр Осипов.

– Уважаемый комсорг, я же ещё в тот раз ясно выразил свою позицию. Товарищ Нуреев всё свое время посвящает только искусству. И это ни для кого не секрет.

– Значит, по-вашему, это всё просто так делается?

– Не фантазируйте, Александр. Этого я не говорил.

– Но...

– Я не запрещаю вам заниматься творчеством. Не в балете, но в литературе! А сейчас попрошу вас дать мне продолжить репетицию.

Разозлившийся Александр вышел прочь. Не обратив на него никакого внимания, Рудольф продолжил танцевать вариацию. Через несколько дней Рудольфа Нуреева вызвал к себе директор театра.

– Нуреев, вы почему не присутствовали на общем собрании?

– Я занимался.

– Один?

– Одиночество – мой друг.

– Не одиночество, а безответственность!

– Я лишь говорю о том, что мне необходимо заниматься индивидуально.

– Один в поле не воин. Коллектив – прежде всего!

– Я во всем полагаюсь только на себя, – спокойно ответил Рудольф.

– Хорошо. Только не забывайте, товарищ Нуреев, выходя на сцену под зрительские аплодисменты, что все наши премьеры происходят благодаря поддержке партийного руководства.

Подобные разговоры чаще стали навещать Рудольфа. Но Кировский театр уважал его прежде всего как прекрасного артиста: балерины предпочитали танцевать с Нуреевым, зрители аплодировали ему больше всех, критики и деятели искусства писали в основном о нем, он выступал в Болгарии, Восточной Германии... Поэтому ему прощали его своенравный характер.

Культурно-просветительные мероприятия по всей стране должны нести идеи строителей коммунизма. Все культурные заведения Советского Союза принадлежат государству, а их деятели – идеологи, которые напрямую работают с массой. Какие спектакли ставятся, кто в них участвует – все это обсуждалось в самых высших кабинетах, сексоты четко бдили за порядком. Рудольф же, страстно желающий посвятить всё свое время исключительно искусству, был далек от политики. Как бы его ни называли «эгоистом», «самозванцем», «башкиренком», он был уверен в одном – он талантливый танцор. И должен во чтобы то ни стало проявить себя, прокладывать свой путь к успеху. В свободное время Рудольф посещал другие театры, общался со студентами из зарубежных стран, а если приезжала какая-нибудь балетная труппа из-за границы в Ленинград, то Рудольф был на седьмом небе от счастья. Нуреев общался с иностранцами, ему нужно было больше узнать о европейском балетном искусстве.

После выступления в «Дон Кихоте» на Рудольфа Нуреева посыпались цветы. Вся сцена была покрыта красными розами. Этот успех был, с одной стороны, ожидаемый и неожиданный – с другой. Журналисты восторженно писали о восходящей звезде Кировского театра. Соловьев повернулся к Рудольфу спиной, когда тот, счастливый, зашел за кулисы. Этот грубый жест не остался без внимания темпераментного артиста. Он, по обыкновению, сострил:

– Егор, когда тебя также зрители закидают цветами, я молча выйду и помогу тебе их собрать.

Егор по-своему понял сарказм своего коллеги: пока Нуреев танцует на сцене, ему никакие успехи не светят в Кировском театре. Тем не менее кое-что его утешало: ненадежного, не вступившего в комсомол Рудольфа редко выпускают в тур за границу, а на правительственных концертах и вовсе не дают выступать. Его будущее туманно. И в конфликты с руководством он часто вступает. Такое поведение кому понравится? Иногда Нуреев нелестно отзывался о работе какого-либо артиста. И его слова обязательно доходили до этого артиста не в первоначальном виде. И вот очередной конфликт. Если кто-то открыто высказался и показал свое отношение к Рудольфу, то кто-то таил злобу в душе. Как бы ни было, на него писали доносы в разные органы.

Перед тем как отправиться в турне по Парижу, каждый артист проходил соответствующую проверку. Вне общих собраний проводились профилактические беседы в отдельном кабинете, где артистов инструктировали. В один из таких дней в кабинет вызвали Соловьева. Его встретил худощавый мужчина:

– Мы хотим услышать ваше мнение о Рудольфе Нурееве.

– Почему именно мое? – насторожился Егор.

– Это необходимая процедура, я полагаю, вы это хорошо понимаете. Наша работа заключается в профилактической беседе с каждым артистом, которого отправляют за границу. Вы представляете не только балетное искусство Советского Союза, но и высокий моральный облик страны! Буржуазные страны должны убедиться в единстве советского народа, непоколебимости великой державы. О Нурееве много сомнительной информации. И доносы на него пишут. Следовательно, есть и вопросы.

– Это так, о нем действительно много всякого говорят, – начал Соловьев. – В общем-то это никакая уж не тайна...

– Давайте уточним, – перебил его К. – Мы получали анонимки о его неестественных связях.

– Извините, но ведь свечку никто не держал... – Егор съежился.

– Поиск доказательств – не ваше дело. Просто нужна вся информация о том, с кем он общается и где бывает. А вот наша с вами общая задача – оберегать великую державу от классовых врагов и достойно представлять коммунистический моральный облик. В конце концов, это необходимо для безопасности страны. Если же есть возможность разоблачить этого, как говорится, балерона...

Худощавый мужчина прикурил сигарету и прищуренно взглянул на собеседника:

– Можете не волноваться, ваше великое будущее в театральной деятельности не за горами.

Соловьев ничего на это не ответил.

– Талант заключен в самом слове «идеология». Именно она вершит судьбы, надеюсь, вы понимаете, о чем я. Каждый артист театра мечтает стать ведущим танцором.

– Вы предлагает нам всем шпионить друг за другом, верно?

– Хм... – тощий усмехнулся. – Кем вы себя возомнили? А Нуреев кто такой? Не считаете ли вы себя великими деятелями, хранителями государственных тайн? То, что мы сначала вышли на вас, говорит лишь о нашем высоком доверии к вам! Мы ничего у вас не выпытываем, а лишь напоминаем вам о необходимости оставаться бдительными по отношению к подозрительным гражданам. Повторяю: это всё от большого доверия к вам!

Для Соловьева стало открытием то, что тихий и незаметный К. является одним из «источников оперативной информации» для КГБ. Именно этот товарищ делал сейчас Соловьева соучастником очередной такой операции. Он также убедил Соловьева в том, что непременно ему поможет в случае необходимости. Тема разговора зашла далеко...

Рудольф до конца не верил в то, что летит во Францию, пока не сел в кресло самолета. Он много раз слышал истории о том, как некоторых неблагонадежных артистов высаживали из самолета буквально перед полетом. Но поездка Нуреева во Францию была сейчас явью. В голове крутились картинки из французской художественной литературы; имена различных авторов, театральных актеров, известных и неизвестных Рудольфу ролей, театры страны, музеи – всё это сейчас перемешалось. «Приеду ли я снова в эту страну, неизвестно. Но сейчас нужно ловить мгновение. Каждую свою секунду нужно проводить с пользой для себя, знакомиться с искусством этой великолепной страны!» Прибыв в Париж, он опьянел от восторга. На турне был отведен месяц, и за это время Рудольф посетил Лувр, Версаль, парк Сен-Клу, а также побывал в студенческих кварталах городов Сен-Мишель и Сен-Жермен. Ещё в школьные годы увлекшись французской культурой, Рудик не упустил сейчас возможности увидеть искусство Франции изнутри, понять, чем оно дышит и как живет. Завистливые коллеги не выносили того, как быстро Рудольф находил общий язык с иностранными артистами. «И здесь показывает свою дикость, с которой пришел из своей глубинки. Словно с цепи сорвавшаяся собака, а свой коллектив вообще ни во что не ставит!» Но эти злые языки Рудольфа никак не задевали.

«Конфликтный, заносчивый артист Рудольф Нуреев, который никак не подчиняется общей дисциплине коллектива, прибыв в Париж, и не подумал оставить свои безнравственные замашки. Напротив, нарушив режим советского гражданина, он приобщился к подозрительным людям Франции и стремился создать связи с буржуазными типами» – такое донесение на артиста дошло в нужное место.

Егор Соловьев в фойе отеля примкнул к новой компании Рудольфа Нуреева, своего соседа по комнате. Но чтобы никто его не заподозрил в странных отношениях, он быстро удалился. С другой стороны, ему не хотелось слышать французской и английской речи Нуреева. Хоть и называл своего коллегу «провинциалом», сам Соловьев не знал французского языка в отличие от Рудольфа. Случайно или нет, в фойе он вновь встретил Рудольфа в окружении французов.

– Егор! Иди к нам! Ты не обижайся, что я с собой тебя не беру, – позвал его Нуреев. – Заметил, с кем я стою? В мире балета этих людей хорошо знают. Они ведь мои друзья, и очень этим гордятся, кстати. А знаешь почему? Вот, взгляни на эту газету, они мне сами её принесли. «Рудольф – космонавт балетного искусства!»

– Поздравляю... Ладно, мне пора, у меня дела...

– Когда-нибудь и тебя начнут узнавать! В Кировском театре, если я позволю, – по-своему пошутил Рудольф и весело захохотал.

«Да он в стельку пьян...»

– Я тебе помогу, не волнуйся! В другом театре ты станешь известным, – продолжал поддразнивать его Нуреев.

– В другом театре? Почему это? – не выдержал и возмутился Егор.

– Потому что я так хочу! – язвил Нуреев. – Ну, давай, иди своей дорогой. Ты же знаешь, куда идти?

«Знаю, – кусал губы от злобы Егор, – теперь уж точно знаю. Мир – в руках сильных. А ты и не представляешь, какая у меня сила, азиат несчастный».

Будучи изрядно выпившим, Рудольф всё же заметил злость на лице Егора. Рудику почему-то стало холодно на душе. Почему Соловьев не смотрит коллеге прямо в глаза? Почему его лицо стало землистым? Все это очень странно... «Да что мне такое мерещится? А может, я в правду перебрал?»

В ресторане продолжали поздравлять Рудольфа Нуреева с триумфом. Он лишь под утро вернулся в комнату отеля в сопровождении новых друзей. Егор всю ночь не сомкнул глаз, ожидая возвращения соседа. Но когда Нуреев вернулся, он прикинулся спящим.

– Егор, как ты можешь спать в такую прекрасную парижскую ночь? Ну ты даешь, – посмеялся над ним Рудольф. – С кем я сегодня познакомился, ты не поверишь! О, Егор! – и он направился к нему с распростертыми объятиями. – Тебе и во сне такое не снилось, Егор! Дай-ка я тебя обниму!

Но Егор в эту минуту вдруг соскочил с места и рванул в коридор.

– Спасите! Уберите от меня этого человека!

И тут же из-за угла возникла фигура К.: «Я всё видел, я свидетель!»

Рудольф давно понимал, что под него копают и серьезно хотят его подставить. Но ему с малых лет приходилось бороться за выживание, защищать себя и доказывать свою правду, и он всегда умел постоять за себя. У недоброжелателей ничего не выйдет! Нуреев отогнал плохие мысли прочь. Да кто такой этот Егор? И в мыслях не было приставать к нему! Думаешь, оклеветав меня, сможешь свою карьеру устроить? О, нет, брат. Это так не работает. Выходи на сцену и вот там докажи свое превосходство. Вот это будет честный мужественный подход! Твои темные намерения сделали из тебя Клода Фролло. Ты хуже всякой ядовитой змеи, набрасываешься исподтишка. Но укус такой змеи не навредит Рудольфу. Поэтому Нуреев старался не обращать внимания на дальнейшие пересуды. В поступке Соловьева он видел лишь зависть актера и партнера по сцене. Но он и подумать не мог, что этот инцидент был действенным шагом Системы для укрощения строптивого. Как объяснить поведение К.? Он, такой тихоня, всего лишь реквизитор театра. Рудольф еще ни разу не видел, чтобы он вмешивался в какие-то разборки, и вдруг такое! Его выходка никак не умещается в голове...

* * *

Через два дня в его жизни все круто поменяется, Рудольф продолжит свой путь с Востока на Запад. Но на этот раз без обратного билета домой. Человек, всячески избегавший разговоров о классовой борьбе, о политическом противостоянии, о двуполярности мира, сам стал жертвой идеологической кампании. Хотя какая тут может быть жертва? Его путь в балетном искусстве только начался! Он всецело отдался творчеству, потому что получил желанную свободу. Так началось триумфальное восхождение танцора на Олимп славы. На этом пути он преодолел немалые трудности. Советский артист, ставший первым невозвращенцем среди артистов балета, за короткое время делал невероятные успехи на сценах Парижа и Дании. А через полгода Нуреев стал известен как «Лондонский король балета». Ему доставались самые лучшие мужские роли, которые только существуют в балете. Он умел передавать истинные эмоции на сцене, в каждом его движении чувствовалась сама жизнь. Своим совершенным исполнением Нуреев возвысил роль балета в мировом искусстве и разрушил стереотип о том, что танцовщик – это лишь человек, который носит балерину.

За год он сыграл в 300 спектаклях – такого рекорда в балете ещё никто не ставил. Когда Нуреев танцевал в «Лебедином озере» в Вене, их с Фонтейн приглашали на сцену под аплодисменты 89 раз. Эта цифра вошла в Книгу рекордов Гиннесса. Рудольф завоевал сердца зрителей не только Европы, но и Америки. Люди, для того чтобы купить билет на балет, где танцевал он, ставили палатки от метрополитена до театра Оперы и жили там по три дня: настолько огромной была очередь...

Его приглашала в гости сама жена американского президента Кеннеди. В Лондоне ни одному танцору не разрешено танцевать при королевской семье босиком. Но Нуреев, исполняя свой танец перед английской королевой, скинул туфли, и на эту выходку артиста решили не обращать внимания.

Королева Иордания Фарида вместе со своей дочерью и матерью нанесла в Уфе визит матери великого танцора и передала от сына привет. «Мама, когда-то ты с одним билетом на руках повела четверых своих детей на балет "Журавлиная песнь". Пройдя без билета в театр, я вышел оттуда со своим судьбоносным билетом. Свои крылья я расправил в Уфе и взлетел в небо на одну высоту с птицами! Но ты не слышишь ничего о моих достижениях. Ничего уже обо мне ты не знаешь...»

Еще в 1976 году был создан комитет, состоявший из известных деятелей мировой культуры, который собрал более десяти тысяч подписей под просьбой дать матери Рудольфа Нуреева разрешение на выезд из СССР. Сорок два сенатора США обращались лично к руководителям Союза, за Нуреева ходатайствовала ООН, но все оказалось бесполезным. Пусть читатель сам догадается, кому – матери или сыну – больнее от такого решения. Мы же хотим повествовать о другом...

* * *

Тесная двухкомнатная квартира. Сегодня в гостиной народу собралось больше, чем когда-либо. В жестах и разговорах гостей чувствуется какое-то волнение. Сомнений никаких: они готовятся к большому событию. То ли кого-то встречают, то ли провожают.

А в другой комнате, точнее в спальне – гробовая тишина. Две фигуры лежат на двух кроватях и не смеют вмешиваться в общее движение в соседней комнате. Здесь лежат мать с дочерью. Обе больные. Мать Фарида всё еще не пришла в себя после тяжелого инсульта. С детства слабая здоровьем дочь Лилия тоже захворала и никак не может оправиться. В зале толпятся родственники, они чем-то заняты. Впрочем, время от времени, они заходят туда, где лежат больные, но ничем, кроме как измерить температуру или сделать укол, они помочь не в силах.

– Рудику дали разрешение! Вот счастье-то какое! – сказала Разида. – Хоть бы мама оправилась к его приезду. Как же ей будет тяжело, если она так и не увидит его.

– Ну, пора, поедем уже в аэропорт, – торопит всех Альфия, дочь Лилии.

– Ещё рано.

– Да нет же, лучше пораньше приехать!

Через минуту в доме становится совсем тихо. Но что мы знаем о тишине? Бывает ли абсолютная тишина? Ведь души людей тоже умеют разговаривать. Они слышат друг друга.

– Лилия, а ты чего улыбаешься? – безмолвно вопрошает Фарида.

– Мне приятно, мама, видеть тебя такой счастливой после стольких переживаний и долгого ожидания, – в полной тишине отвечает глухонемая дочь.

– Ожидания?

– Ты всегда жила в ожидании сына, мама. И всегда его защищала, когда близкие, друзья или товарищи по партии его осуждали.

– Это не совсем так, моя дорогая. И я была сердита на него...

– Нет, мама. Твои осуждающие слова были лишь: «Почему же он не приезжает?» И не более того...

Когда души близких людей общаются, человеческий язык им не нужен.

– Наговаривали на моего мальчика, распускали о нем разные слухи, какие-то домыслы, говорили о нем как о растлившемся, порочном человеке. Наверное, от этого-то я и заболела. Все это проделки завистников. Мой Рудил не такой. Я мать, я знаю своего сына!

– Насчет убеждений Рудика я ничего не могу сказать. Мы никогда не узнаем, насколько он изменился. В одном я уверена: нам никогда не увидеть тех стран, где он получил признание и славу.

– В тех странах, где он получил признание и славу, много всякого: и хорошего, и плохого. И врагов у него немало. А я своего сына знаю. Знаю, какой он у меня, кровинушка моя. Поэтому ни за что не поверю сплетням.

– А я вот в чем уверена: какую бы пакость ни писали про нашего Рудика, он останется великими танцором. Вся эта порочность Запада, о которой пишут, останется достоянием этих же стран. Не ему принадлежат подобные «открытия». Наш Рудик – гений танца, вот кто он! И его вклад в искусство неоценим. В историю он войдет как один из лучших балеронов мира.

– Доченька, мы с тобой раньше так откровенно не разговаривали. И когда же ты начала говорить?

– Для разговора человеческих душ язык и не нужен, мама. Для всех остальных – я немая. А сейчас разговаривают наши души. Моя душа всегда рассказывала о моих мечтах и радостях. Но слушателей не было. И ты сейчас понимаешь язык моей души, мама. Может быть, от того наши души очень близко подошли к вечности и готовы слиться с ней...

– А почему же до этого не понимала?

– У тебя было слишком много забот. Слишком... Когда ты гнула спину, работала не покладая рук все эти годы, твой сын своим искусством дал возможность радоваться другим матерям, а свою родную так и не смог осчастливить танцем.

– Не говори так, Лилия. Я видела вживую, как он танцевал! Мы однажды с твоим отцом сходили на спектакль в Кировский театр. Оно – мое самое дорогое воспоминание. Наш Рудольф – величайший в мире танцор!

– А я помню наш первый поход в театр оперы и балета.

– Тот единственный балет открыл широкую дорогу для моего сына. А Рудил всё равно когда-нибудь вернется, я его жду.

– А помнишь, на одной станции цыганка что тебе нагадала: всю жизнь ждать будешь его!

– Ты услышала, что она мне сказала? Но как, каким образом, доченька?

– Душой слышала. Вот как и сейчас... А ещё мы думали, что звезда, о которой старуха говорила, – это наш папа, так ведь?

– Но, когда сели обратно на поезд во Владивосток и когда начались роды, до меня дошло, о ком она говорила. Но я особого значения не придала ее словам. Увы, судьбой предписано было... Всю жизнь его ждала!

– Мир принял Рудольфа Нуреева. Принял, потому что полюбил.

– А Рудольф любит меня по-прежнему?

– Всё в его жизни поменялось: друзья, враги, ценности, страны, но только любовь к тебе не изменилась. Потому что самую лучшую сказку в мире подарила ему мама. «Журавлиная песнь» позвала его ввысь.

– Это Зайтуна Насретдинова со своим гениальным танцем позвала так высоко. А он её услышал.

– Это тебе спасибо, мама, за тот единственный билет на спектакль.

– Когда он сказал мне, что едет учиться в Ленинград, я всеми силами пыталась оградить его от Западной стороны, о которой предупреждала меня цыганка. Но его Запад оказался куда больше и величественнее, чем я предполагала.

– Не стоило так волноваться за него, мама. Он умеет за себя постоять.

– Я его ждала. Всё время ждала. Ах, Рудил, приедет ли он попрощаться со мной?

Дверь в спальню тихо отворилась. Заглянула Разида, потом она шепотом обратилась к человеку, стоявшему позади нее.

– Она в очень тяжелом состоянии...

Вошел стройный мужчина с длинным шарфом вокруг шеи.

– Мама, ты меня слышишь?

Но ответа не последовало. Горькую тишину прервала Разида.

– Никак не приходит в себя. Вот уже какой день...

Но Рудольф будто её не слышал, снова и снова звал мать:

– Это же я, мама. Твой сын! Слышишь ты меня?

Конечно же, мать его услышала. И ответила душой. Душой обняла сына. Душой рассказала, как сильно его ждала.

– В себя не приходит...

Только Лилия, лежавшая в постели напротив, чему-то улыбалась. Пыталась даже что-то сказать. Только она видела, как радуется душа матери...

Получив телеграмму о тяжелом состоянии мамы, Рудольф сделал всё возможное, чтобы попасть домой: он должен увидеться с ней! В душе у него теплилась маленькая надежда, что с его помощью мать обязательно встанет на ноги. Если разрешат вывезти из СССР, он покажет её лучшим врачам. Её жизнь, которая прошла в надежде, что сын вернется домой, не должна обрываться так внезапно.

С первого взгляда ему стало ясно... Нелегко было узнать мать в этой бедной, иссохшей, худой женщине. Глаза её закрыты. Рудольфу же вспоминается радостный взгляд матери. Вот она встречает своего сына из танцевального кружка, любуется сыном, танцующим на сцене театра... Мать поддерживает стремление сына стать профессиональным танцором, молча терпит вместе с ним оскорбления отца. Рудольф всегда мечтал осчастливить мать. А в итоге сделал её несчастной. Он мечтал видеться с ней чаще, но был в разлуке с ней двадцать лет. Он хотел увезти мать в богатую, свободную страну. Но эта свобода для дорогого человека ограничивалась лишь Уфой и территорией Башкортостана.

– Мама, помнишь, я однажды в детстве спросил у тебя, есть ли такое место, где человек всегда счастлив? Я никогда не забывал об этом. Всё время его искал. Я до сих пор ищу такое место, а если не найду, так построю! Там мы всегда будем вместе. Унижения, горечи и обиды, которые тебе приходилось терпеть, забудутся. Ты меня там дождешься. Ты же дождешься?

«Я дождусь, сынок!.. А мечту о счастливом крае подарила тебе Зайтуна Насретдинова. Ты смог вернуться на малую Родину, так узнай же о её здоровье. Поблагодари её, она всегда в тебя верила... Расскажи ей, сынок, что в восемь лет ты был впечатлен её исполнением. Она – твоя первая любовь в балете. А ты ей даже в этом не признался. Скорее скажи об этом. Как же она будет рада!»

Рудольф долго не отпускал рук матери. А времени мало: на родине ему разрешено находиться только два дня.

«Я должен позвонить Зайтуне Насретдиновой! Я должен её поблагодарить!» Рудольф Нуреев вышел на улицу и набрал номер заслуженной артистки СССР и Башкортостана. Но никто не поднимал трубку. Он позвонил ещё двум её коллегам. Но и их не было на месте.

Сейчас он должен пойти в театр оперы и балета. Возможно, ему удастся поговорить с артистами. Но в здание его не пропустили – ведутся ремонтные работы. Тогда Нуреев направился в недавно открывшееся хореографическое училище. Сердце забилось сильнее: растет новое поколение танцоров, как это здорово! Но и здесь ему не дали войти. Директора училища, давнего друга Рудольфа, вызвали на какое-то совещание.

Рудольф не держит зла на отца. Он хорошо понимает, что, покинув Советский Союз, он разрушил его жизнь. Не по своей воле доставил он проблем отцу... Кладбище было всё в сугробах, и Рудольф не смог близко подступится. Ему не отыскать могилу отца. Даже природа против его приезда. Он склонил голову, постоял несколько минут. Его охватило странное чувство: куда бы он ни держал путь на своей малой родине, всё было закрыто. Тех, с кем хотел увидеться Рудольф, почему-то не оказывалось месте. Что это? Совпадение? Или же кем-то специально подстроено?

Слезинка покатилась по щеке матери. Но Рудольф этого уже никогда не увидит, он в пути. Он не стоит на месте. Он всё время в движении. «Что значит – стоять на месте? Я всегда упорно шел к своей цели. И на этом пути я даже перешагнул через какие-то границы, рамки, установленные обществом. Всё время был в движении. Даже поезд, в котором я родился, был в движении. Я должен двигаться дальше, я не знаю и не хочу знать, где будет моя остановка».

Рудольф неспроста вспомнил о своей детской мечте об острове Счастья. Он много гастролировал. Куда только его не приглашали! Ему снились какие-то обрывки из детства. И вдруг в Турции он услышал знакомые звуки, слова. Они стали словно бальзам для души. Красоту родного языка вспоминал Рудольф, вспоминал Башкортостан. Восточные узоры, яркие паласы, платки словно перенесли его в родную отцовскую деревню Асан. Вот тогда он подумал, что турецкая земля не будет для матери чужой, если Рудольф увезет свою маму, то эта местность ей будет по душе. Из-за близости языков, схожести обычаев Фарида не будет чувствовать себя оторванной от родной земли. Она всю жизнь свою провела в Уфе, и ей нелегко будет покидать Родину. Этой мыслью он поделился и со своими друзьями, коллегами из театра оперы и балета Стамбула, когда поставил там балет Чайковского «Спящая кукла». Они тоже помогали ему в поисках Острова Счастья. И все-таки такое место нашлось в Италии. Дизайнер Эдио Фриджерио спросил у него, в каком стиле он хочет оформить свой дворец. Рудольф подробно все описал, тогда тот громко рассмеялся:

– Ого!.. Господин Рудольф, не хотите ли вы стать турецким султаном?

Рудольф ничего на это не ответил, а лишь сделал жест: «Приступайте». Дизайнер с большим рвением принялся за исполнение заказа.

* * *

Подул свежий морской ветер. Сильный грохот. Шумное бурливое море. Волны, одна за другой, хлещут о берег. Вот одна ударила о камни, обдав каплями лицо Рудольфа, укатила назад. Словно соленые слезы омыли его. Рудольф вытер капли ладонью. Ему в тот миг показалось, что он глотнул горькие слезы матери…

Увидев, что Рудольф пишет на камне арабские буквы, дизайнер спросил:

– Это молитва из Корана?

– Нет, имя моей матери, – Рудольф призадумался. – Вообще-то, вы подали хорошую идею! Над входом надо будет написать молитвы из Корана.

* * *

Это был необыкновенно красивый весенний рассвет, будивший надежды и самые светлые чувства. Кругом такая тишина, словно вот-вот произойдет что-то грандиозное. Но что может случиться на этом острове, с четырех сторон окруженном морем? Глядя в бесконечную даль, Рудольф с удовлетворением подумал: в этот созданный им мирок никто не сможет проникнуть. Сюда никто не явится без его разрешения. Этот сказочный дворец на острове создал только он сам. Рудольф сумел воплотить свою давнишнюю мечту. Гений балетного искусства глубоко вдохнул, поднял руки и вдруг замер на месте. Он изменился в лице: глаза выражали то ли удивление, то ли недоумение, то ли попытку что-то понять.

– Торр… торрр.

Рудольф не поверил своим ушам. Да, он был поражен... По безграничной синеве плавно плыла чарующая серебряная цепочка.

– Торр… торрр. – До боли знакомые звуки!

Нет, это ему не мерещится! Это правда! Рудольф высоко поднял голову.

Может, эти сказочные птицы – журавушки, которые умеют очаровать, пленить своими танцами людей, остановятся передохнуть на острове Нуреева? Хоть на минуту… Хоть на секундочку. На его острове Счастья найдется место для журавлей!

Куда они летят? В какие страны держат путь? Не в родные ли края Рудольфа – на Урал? Все птицы весной возвращаются в родные места. В этом нет ничего удивительного. И все-таки, сколько жалости, тоски и надежды в их песне!

– Не прервется твой полет!..

О чем говорит наш танцор? Вспомнил свое детство? Или душу матери увидел в одной из птиц?

Помощник Пьедро спросил:

– Вы что-то сказали?

Но гений его не слышал, его взгляд был прикован к небу. Пьедро переспросил:

– Вы о ком-то говорите?

– Не отвлекай! Я тренируюсь, – прикрикнул на него Рудольф.

«Хоть и виртуоз, а характер-то у него прескверный...»

Мастер грациозно выполнил несколько оборотов и элевацию, после этого обратилась к Пьедро повелительным тоном:

– Сколько раз надо повторять, не обращайся ко мне по каждому глупому вопросу! У человеческого тела очень короткая память. Мне надо заниматься!

«Мда… хоть и вспыльчивый, скандальный, а всё же талант! И у всех талантов сложный характер, сложная судьба...» – подумал Пьедро.

– Да-да, это вас ждут.

– Меня ждут! Ждут танцора Рудольфа Нуреева!

«Откуда в пятидесятилетнем мужчине энергия семнадцатилетнего юноши? Вот темперамент! Он сейчас чем-то вдохновлен. Вижу решимость в его глазах. Пусть тренируется, мне лучше быстрее ретироваться отсюда», – подумал Пьедро и ушел подальше, остерегаясь гнева Рудольфа.

Взор танцора вновь обратился к горизонту. В его взгляде отражались одновременно и надменность, и задумчивость, и радость, и мужество, и счастье, и тоска, и обида, и восторг. Как бриллиант, излучающий разные цвета. Он в своем танце вдруг превратился в пантеру, через мгновение застыл, как мраморная статуя, затем, словно тетива лука, натянулся и легким перышком поднялся в воздух. Он был великолепен.

Журавли моего детства…

Когда-то, живя в Уфе, он и представить себе не мог, что покинет родину навсегда – уедет далеко-далеко и, благодаря таланту, завоюет весь мир. Ах, да!... До этого момента ему не доводилось услышать настоящей журавлиной песни… А сейчас Рудольф почувствовал: у его души есть крылья. Он даже услышал шелест этих крыльев. Да-да, как же иначе! Именно в это мгновение журавли, летящие на Урал, замедлили свой полет ради него… Они забыли о своей усталости и кружились над головой Рудольфа Нуреева. Во всяком случае, так ему показалось...