Все новости
Проза
16 Июня 2021, 12:31

№6.2021. Василий Напольский. Чужая тайна. Рассказ

Напольский Василий Алексеевич, родился в 1940 г. Окончил БГУ. Филолог, член Союза журналистовЧУЖАЯ ТАЙНАРассказ Кто бывал в речном путешествии, знает, как приятно после ограниченного палубного пространства выйти на стоянке и погулять свободно по незнакомому городу, купить сувенир, посмотреть местную достопримечательность.

Напольский Василий Алексеевич, родился в 1940 г. Окончил БГУ. Филолог, член Союза журналистов
ЧУЖАЯ ТАЙНА
Рассказ
1
Кто бывал в речном путешествии, знает, как приятно после ограниченного палубного пространства выйти на стоянке и погулять свободно по незнакомому городу, купить сувенир, посмотреть местную достопримечательность. Однажды теплоход остановился в незнакомом для нас волжском городке С. Экскурсия здесь не планировалась, и теплоходная публика разбрелась кто куда. Пошли и мы с женой гулять сами по себе без всякой цели. Был уже вечер, магазины закрыты и улицы пустынны. Прошли по неблагоустроенной набережной, осмотрели стоящий весь в лесах храм, постояли у старинного особняка, в котором располагался художественный музей (он тоже был закрыт), и на главной улице присели на скамейку отдохнуть. И тут на столбе уличного освещения увидели объявление, в котором содержалась просьба вернуть потерянный на Святом источнике телефон. «Значит, здесь есть Святой источник. Но где он?» В круизном проспекте о Святом источнике не упоминалось, и спросить было не у кого. Времени до отправления было достаточно, и мы отправились искать его самостоятельно. Шли по совершенно пустынной улице, надеясь все же у кого-нибудь спросить дорогу. Наконец, увидели женщину с тазом и березовым веником, которая шла нам навстречу. Она выслушала нас и стала объяснять, как лучше пройти к Святому источнику, а потом вдруг сказала:
– А давайте-ка я вас лучше провожу, а то будете плутать.
Мы было запротестовали: теперь, мол, и сами найдем, что она, по всей видимости, направляется в баню и нам неловко отвлекать ее от столь важного мероприятия. Но женщина сказала, что идет не в общественную баню, а к знакомым, поэтому не торопится, что у них есть и своя баня, но муж затеял ремонт, и решительно двинулась вперед. Нас приятно удивило столь редкое в наше время простодушие и доброжелательность, встречающиеся разве что в деревне да в таких вот малых старинных городках.
– Люди берут воду в источнике, хотя в городе есть водопровод, потому что вода целебная. Поэтому источник-то и называют святым. Люди пьют хорошую воду и поэтому редко болеют. А умирают не от болезней, а от старости, – неожиданно заключила наша провожатая. Повстречались нам два подростка, везущих на тележке флягу с водой.
– Ну вот, дальше я не пойду, а вы спуститесь по склону вниз, пройдете по тропинке к висячему мостику, перейдете по нему на другую сторону речки и увидите часовню, в ней и находится источник.
Мы поблагодарили нашу провожатую и на прощание спросили, как ее зовут. «Тетя Зина», – ответила женщина и быстро пошла обратно. Мы же спустились с горки и по тропинке среди зарослей крапивы и репейника вышли к висячему мостику. Дубовые столбы, к которым крепятся несущие канаты, наклонились в сторону речки, из-за чего мостик сильно провис, настил сгнил, местами зияли дыры, так что идти по нему было опасно. Держась за страховочный трос, мы кое-как перебрались на другую сторону. Часовня находилась в полуразрушенном состоянии, из трубы в ее основании вытекала мощная струя. Вода была чистой, холодной, приятной на вкус. Мы набрали бутылку для чая, посидели на скамейке около часовни. Солнце село, начинало темнеть. Было очень тихо, только журчала вода, и назойливо жужжали комары. Нам стало как-то тревожно: вокруг ни души, кругом ивняковые и черемуховые заросли, никто не знает, где мы, и до отправления теплохода осталось менее часа. Мы поспешили обратно, и когда подошли к причалу, матросы уже собирались убирать трап. Выдавая на вахте ключ, дежурный укоризненно покачал головой: мол, могли ведь и опоздать.
За ужином мы рассказали нашим сотрапезницам о своем приключении. Дамы расстроились, что мы не пригласили их с собой, и сожалели, что упустили возможность пройти по опасному маршруту и, вернувшись домой, рассказывать знакомым и родственникам о таком приключении. В боевом настроении они отправились после ужина к начальнице круиза выяснять, почему о Святом источнике не было никакой информации. Как потом они нам рассказали, начальница объяснила, что отказалась от предложения местного турагентства организовать экскурсию к Святому источнику, потому что это небезопасно.
– Пока вы на борту теплохода, мы с капитаном отвечаем за вашу безопасность, – закончила она. Но дам такое объяснение не удовлетворило, и они грозились куда-то и кому-то писать жалобу. Но круиз продолжался: менялись города, были новые экскурсии и новые впечатления. И мы забыли о своем приключении в городке С., как, вероятно, и дамы забыли о своем намерении кому-то жаловаться.
2
«Нельзя войти в одну и ту же реку дважды». И если следовать этой логике, нельзя приехать дважды в один и тот же город, нельзя встретиться дважды с одним и тем же человеком. Все меняется.
Но когда через несколько лет туристская неволя вновь нас занесла в город С., серьезных изменений мы не заметили. На этот раз на Святой источник была организована пешая экскурсия с местным экскурсоводом, но мы знали дорогу и отправились туда сами по себе. Вдоль дорожки в низине по-прежнему росла крапива, но было видно, что мостик ремонтировали: белые доски на черном настиле выделялись, как новые заплаты на старом кафтане. Часовня пребывала в таком же состоянии, как и прежде, но был несколько благоустроен водозабор, а вокруг поставлено несколько новых скамеек. На обратном пути у дорожки на склоне холма мы увидели женщину с серпом. Она жала траву и складывала в корзину. Когда мы поравнялись, то с удивлением узнали в ней ту самую тетю Зину, которая когда-то довела нас до Святого источника. Мы поздоровались с ней. Она ответила на наше приветствие, но было видно, что не узнала нас. Но когда мы напомнили ей про давний эпизод, улыбнулась и сказала:
– Не узнала я вас сперва. И то сказать, сколько лет прошло, разве упомнишь. Да и туристов теперь много. Как причал отремонтировали да набережную привели в порядок, большие теплоходы останавливаются.
Мы заметили, что во всем облике тети Зины что-то изменилось: не было прежней энергии, живости, интереса, а на лице застыло выражение печали и усталости. Тетя Зина рассказала, что три года назад похоронила мужа, что теперь она одна, а дети живут в Чебоксарах и навещают редко.
– Вот заготавливаю сено для козы, а заодно и пропалываю саженцы. Видите, – указала тетя Зина на крошечные растения, торчащие из травы, – это елочки и сосенки, их покойный муж тут посадил за год до кончины. Он ведь был лесовод, раньше в здешнем лесхозе работал. Говорил: «Когда вырастут, будет красивая аллея к Святому источнику». Я вот и пропалываю их, чтобы трава не заглушила. Там выше, – указала она на склон холма вверх, – посажены березки и клены. Он уж болел, а все сам делал: и ямки копал, и перегной возил на тележке, и поливал. Я ему пыталась помогать, так он меня прогонял и говорил: «Я хочу закончить это дело без посторонней помощи». Говорю ему: «Разве я посторонняя?» А он: «Не посторонняя, но это мой долг, грех свой хочу искупить». Спрашиваю: «Какой такой грех?» А он: «Не надо тебе это знать». А перед смертью все и рассказал. Ну, на сегодня хватит. Извините, мне домой пора, – тетя Зина подхватила корзину и, не обращая больше на нас внимания, пошла вверх по склону горы. Мы пошли за ней.
– Помог бы тете Зине, – говорит мне жена, – в ту же сторону идем. Я предложил тете Зине помощь. Неохотно и несколько застеснявшись, она отдала мне корзину с травой. Дорогой она рассказывала о своем муже, о его ранениях на войне, что был сапером и подорвался на мине, был тяжело ранен, но самое главное, руки и ноги остались целы. Нам было любопытно, что же такое рассказал ей муж перед смертью. Но спросить об этом было неудобно. Мы вышли на улицу, ведущую непосредственно к пристани. Вся она застроена частными домами, каменными и деревянными. У некоторых домов устроены забавные инсталляции на сказочные сюжеты, рассчитанные на потеху праздной теплоходной публике. Около добротного деревянного дома тетя Зина остановилась.
– Вот и пришли, спасибо вам за помощь, прощайте, – она достала ключ, стала отпирать калитку, а потом обернулась:
– Если вы не торопитесь, то зайдите, я вас чаем угощу, понравились вы мне.
Предложение было неожиданным, странным, невозможным даже. С какой стати в гости в незнакомый дом к едва знакомой женщине? Некоторое время мы колебались, сомневались, была какая-то неловкость. Но до отправления теплохода еще оставалось два часа, смотреть было больше нечего, и мы согласились. В глубине двора был сарай, а рядом – небольшая решетчатая загородка, сквозь которую на нас смотрела серая коза, а рядом в загородке из металлической сетки суетились куры.
– Соскучилась, Кукла, – обратилась тетя Зина к козе, – вот поешь свежей травки, – и положила в кормушку пучок свежей травы.
За чаем мы все же спросили тетю Зину: что же рассказал ей перед смертью муж? Тетя Зина замялась:
– Уж не знаю, стоит ли рассказывать. Муж просил никому об этом не говорить: детям, соседям и всем, кто его знал. И я обещала хранить его тайну, с которой он жил более шестидесяти лет. Да ведь мы, женщины, не можем терпеть, нам непременно надо с кем-нибудь поделиться. Но детям нельзя – перестанут уважать отца, соседям тоже нельзя – осуждать станут, а вам, пожалуй, расскажу. Вы – случайные знакомые, уедете и забудете. – И тетя Зина рассказала нам драматическую историю, которую поведал ей перед смертью муж.
– Мы прожили с Федором пятьдесят четыре года, – начала свое повествование тетя Зина. – Как жили? По-всякому, было и хорошее в нашей жизни, было и плохое. Ругались мы страшно, я ведь даже уходила от него, когда еще дети были маленькие. Два-три раза в год Федор ездил в командировку. Ну, ездил и ездил. Я на это не обращала внимания. Значит, это нужно по работе. Но однажды, когда Федор в очередной раз уехал в командировку, я случайно в магазине встретила сослуживца Федора Ивана Федеряева, он к нам иногда заходил по делу. Он меня и спрашивает: закончили ли мы ремонт? А я говорю, какой еще ремонт, мы не собирались ничего ремонтировать, да и Федор сейчас в командировке, в Удмуртии. А он: да нет, Федор взял отпуск на неделю для ремонта кровли дома. Когда Федор вернулся, я устроила ему скандал. Я ведь думала, что он там, в Удмуртии-то, себе подружку завел, и ужасно ревновала. Но обиднее всего мне было из-за того, что он меня обманывал. Я ведь его любила и уважала как человека более опытного и по-житейски более мудрого, чем я, прошедшего войну, много повидавшего и пережившего. Я ведь замуж-то выскочила, когда едва восемнадцать исполнилось, а Федору было уже за тридцать. Я относилась к нему как к любимому мужу и как к отцу. Тем более что мой-то отец с войны не вернулся. И вдруг все рухнуло. Я думала, что умру от обиды, горя и отчаяния. Взяла детей да и уехала к матери. А через неделю Федор приехал за мной. Прощения просил, говорил, что виноват. А в Удмуртию ездил, чтобы помочь семье погибшего сослуживца и боевого товарища, что будет ездить и впредь. А мне не говорил, потому что опасался – не пойму. И я поверила Федору, и мы стали жить как прежде. Только Федор тогда не всю правду сказал. Знать, не доверял он мне.
Под конец жизни Федор стал иногда ходить в церковь. Был ли он верующим? Не знаю, был он крещеный и нательный крестик всегда носил, хотя дома никогда не молился. Сейчас я думаю, что вера его была внутренняя, непоказная. Однажды он мне и говорит, что хочу, мол, аллею к Святому источнику посадить, да не знаю, где взять саженцы, лесхоз-то развалился. Я его пыталась отговорить, но он меня не послушал. Пошел в свою контору, где прежде работал: оказалось, лесхозный питомник чудом сохранился, его кто-то из своих же работников приватизировал, и саженцы есть. Заплатить за саженцы согласился городской муниципалитет: не для себя ведь саженцы Федор покупал, а для города. А сажать помогали ученики старших классов. И когда работа была закончена, Федор был очень доволен.
– Выполнил, – говорит, – я свой долг, теперь можно и умирать, – да и слег. А когда совсем уже плохо ему стало, он позвал меня и рассказал эту историю...
Вот этот рассказ Федора Матвеева в тети Зинином изложении.
– В сентябре сорок первого пехотный стрелковый полк, в котором служил Федор, отступал после тяжелых боев. А от полка-то осталось всего человек сто пятьдесят. Но знамя и документы были в сохранности и находились у начальника штаба. Шли они по лесу подальше от дороги, потому что по дороге двигались немецкие войска, и ушли далеко вперед, так что остатки полка оказались в тылу у немцев. На лесной поляне остановились на отдых, а впереди, километрах в трех, была деревня. Командир посылает Федора с товарищем в разведку – узнать, занята ли немцами деревня. Если нет, то там можно заночевать и подкормиться, потому что продуктов не осталось, а бойцы совсем оголодали. Товарища звали Евстафий Петров, и родом он был из Удмуртии. Федор говорил, что с этим Евстафием они с самого начала держались вместе.
Деревня оказалась занятой немцами, и они отправились обратно. Идут уставшие, голодные, настроение паршивое, а товарищ будто бы и говорит Федору: «Плохи, мол, наши дела, не выйти нам из окружения, сдохнем здесь от голода. Давай подстрелим друг друга, а командиру скажем, что наткнулись в деревне на немцев. Если выберемся из окружения, нас как раненых отправят в медсанбат, ну а если не выйдем…» А Федор будто бы ему: «Ты что, Евстафий, это же преступление, нас расстреляют. В боевых условиях у командира есть такое право расстреливать без суда и следствия за военное преступление». А Евстафий опять свое: «Если сделать все по-умному, никто ничего не поймет. У меня пятеро детей, что с ними будет, если я не вернусь? Жене одной не справиться, и помочь некому: сироты мы с ней, родители наши умерли во время голода в двадцать первом году. А раненых в госпиталь отправят, пока вылечат, пока в новую часть отправят, глядишь, и война кончится, есть шанс остаться живыми». Федор снова его уговаривает: «Нельзя, мол, этого делать и не только потому, что это военное преступление, а еще и потому, что это нехорошо по отношению ко всем бойцам: мы будем отлеживаться в госпитале, а они – гибнуть на фронте. У них ведь тоже есть дети и жены, и родители, и им тоже их жалко». А Евстафий свое: «Ты, – говорит, – не понимаешь, что значит голодные дети, когда они просят есть, а им нечего дать, потому что молодой еще и не женат». Долго Федор с ним так спорил, никак не мог отговорить, по-видимому, он для себя все решил. Наконец, Евстафий-то и говорит: «Ладно, не хочешь – это твое дело, но ты мне руку прострели, перевяжи, а командиру скажем, что наткнулись на немцев и меня ранили». А Федор-то возьми да и согласись. Вытянул Евстафий левую руку, положил на ветку, чтобы рука не дрожала, а Федор отошел шагов на двадцать, тоже положил ствол на сук, чтобы не промазать, и прицелился. А Евстафий будто бы кричит ему: «Ты постарайся поточнее, в мякоть, чтобы кость не задеть». Ну, Федор и постарался, да не в руку, а прямо в сердце попал. Евстафий даже не вскрикнул, а когда Федор к нему подбежал, тот уж мертвый был.
Федор говорил, что очень испугался, потому что совершил преступление: своего же бойца убил, и не просто бойца, а боевого товарища, с которым, бывало, и хлебом делились. Достал он из гимнастерки его документы и латунную трубочку, в которую вложена бумажка с именем и адресом, кое-как вырыл саперной лопаткой яму, благо земля в лесу рыхлая, завернул Евстафия в его же шинель и закопал. А когда вернулся, командиру доложил, что деревня занята немцами, что они с Евстафием наткнулись на боевое охранение около деревни, что их обстреляли и что товарищ был смертельно ранен и скоро умер, что Федор как мог его похоронил в лесу недалеко от деревни. Документы его и винтовку с боеприпасами он передал командиру. Федор говорил, что командир его даже похвалил, что не бросил оружие убитого и патроны. Больше командир Федора ни о чем не спрашивал, только пометил что-то у себя в блокноте. Правда, по словам Федора, после с ним беседовал еще какой-то особист, я не поняла только, кто это такой. И полк двинулся дальше, минуя деревню. После долгих блужданий вконец обессиленные, оборванные, заросшие, голодные, но со знаменем полка и с документами штаба полка, наконец, вышли к своим. Остатки полка отправили в тыл на отдых и пополнение, а Федора направили на курсы саперов, после окончания которых он был зачислен в саперный батальон, где и прослужил до конца войны.
И еще он сказал: «Теперь ты понимаешь, Зинаида, как виноват я перед Евстафием и его семьей, вот и ездил к ним, старался как-то помочь. И перед тобой я виноват, не мог тебе всей правды сказать, опасался, что не утерпишь и кому-нибудь расскажешь. Прости ты меня».
И когда я все это узнала, и когда он прощения попросил, мне стало его так жалко, что я разревелась и долго не могла успокоиться, так что Федор стал меня утешать: «Не плачь, – говорит, – теперь уже все позади. На этом свете я сделал все, что мог, в искупление моего греха, а там уж как Бог даст».
Тетя Зина вытерла кончиком платка глаза и продолжала:
– После того как Федор рассказал мне все это, ему как будто стало лучше. Попросился даже на улицу. Была осень, и было прохладно. Но тот день, я его хорошо запомнила, был хоть и холодный, но солнечный и тихий, прозрачный. Сели мы на скамейку во дворе. Он сидит, подставив лицо солнцу и закрыв глаза, чему-то улыбнулся, и мне стало приятно. Думаю, раз улыбается, значит, ему хорошо. «Федя, – говорю ему, – о чем ты думаешь?» А он молчит. Так больше ничего и не сказал. А через несколько дней тихо скончался. Теперь вот иногда думаю, что хоть и прожила я с ним долгую жизнь, а выходит, по-настоящему не знала его, не понимала, не чувствовала, что творится в душе его, как он мучается и страдает, оттого что не может никому рассказать о своей тайне, – печально закончила свое повествование тетя Зина.
Мы поблагодарили тетю Зину за чай, за доверие к нам и распрощались с ней, как нам тогда казалось, навсегда. Ушли мы под впечатлением услышанного и обремененные чужой тайной. Но из рассказа тети Зины было неясно: смертельный выстрел Федора – это случайная оплошность стрелявшего или же осмысленное решение стрелка.
Размышляя об этом, мы склонялись к тому, что трагический финал в рассказе Федора был, скорее всего, не случайным, потому что Федор был комсомольцем и патриотом, а двухмесячный опыт участия в боевых действиях подсказывал ему, что такое настроение товарища – это проявление трусости и паники, а с паникерами и трусами надо поступать так, как инструктировал полковой комиссар. И именно поэтому он и жил долгие годы с ощущением тяжелой вины, о которой и рассказать нельзя, и в себе держать тяжело. Но так получается, что чем дальше уходит от нас последняя большая война, чем громче звучат кимвалы победы, тем все слабее память о больших и малых ее трагедиях.
Ослепительно сияло солнце, и в свежем после ночного дождя воздухе июльского утра торжественно звучали колокола восстановленного храма. И у теплоходных туристов, выходящих на еще не просохшую набережную, на мгновение мелькнула шальная мысль, что, может быть, так торжественно, под колокольный звон, их встречает городок С. Есть в колокольном звоне что-то такое, что понятно только русскому человеку: он умиротворяет страсти, успокаивает душу, смягчает ожесточение и пробуждает в сердце радость и упование. И неважно, что надежда может не осуществиться, но человек пережил это состояние внутреннего подъема, побуждающее его к благородству и прощению.
И плотно позавтракавшие туристы, выйдя на набережную, от которой начинается главная улица старого города, с удивлением видят окруженную колоннадой мраморную фигуру той, в честь которой более ста шестидесяти лет назад было дано имя этому городку. Должен заметить, что дама эта никакого отношения к городу С. не имела и вряд ли даже слышала о его существовании, но купцам хотелось сделать приятное императору Николаю Павловичу, которого они нижайше просили дать согласие назвать свой город именем его венценосной супруги. И горожане теперь гордятся этим уникальным артобъектом, потому что он – единственный в нашей стране, а может быть, даже и в мире.
И мы вместе с толпой туристов, осмотрев упомянутую скульптурную композицию, выходим на главную улицу: здесь в голубом особнячке открылась небольшая гостиница (прежде ее не было), около нее толпились туристы, шла бойкая торговля сувенирами. В это время из ворот гостиницы вышла женщина в национальном чувашском костюме, в которой мы узнали нашу старую знакомую тетю Зину. Узнала тетя Зина и нас, и мы обнялись как старые друзья. Она сильно изменилась, от прежней озабоченности, усталости и печали не осталось и следа, казалось даже, тетя Зина помолодела. Она рассказала, что помогает хозяйке гостиницы в качестве смотрительницы и зазывалы гостей, а еще освоила новое ремесло – изготовление тряпичных и мочальных поделок: кукол, домовых, оберегов и т. п., познакомила нас с хозяйкой гостиницы. На наш вопрос, как идут гостиничные дела, та уклончиво ответила: «Как Бог дает». И тут же перешла в наступление: «А не хотите остановиться у нас на день-другой? Река рядом, пляж, рыбалка, снасти предоставим, резиновую лодку тоже, чем не отдых?» Мы поблагодарили за предложение и отказались, сославшись на то, что поездка на теплоходе оплачена вперед.
– Жива ли аллея, посаженная покойным вашим супругом? – спросили мы тетю Зину. – И как поживает ваша коза Кукла?
– Жива, слава Богу, да вы и сами увидите, когда пойдете к Святому источнику, а козу я продала. Теперь у меня только кошка.
Действительно, елочки, сосенки и березки поднялись сантиметров на 70–80, трава, лопухи и крапива им теперь не страшны. Лет через пять оформится и вся аллея, посаженная несчастным Федором. Через речку построили новый мост, и на его перилах уже висят заветные замки молодоженов; восстановлена и часовня, внутри которой устроен небольшой киот с лампадой. Говорят, что за часовней присматривает и зажигает лампаду по церковным праздникам тихая старушка, добровольно прислуживающая в храме.
Возвращаясь назад, мы снова остановились у голубого гостиничного особняка. Туристов уже не было. Женщины сидели у ворот на скамейке, ожидая новых путешественников с «Семена Буденного», который должен был скоро подойти. Мы купили тети Зининого домовенка, пожелали ей и хозяйке гостиницы успехов в их предприятии. На что тетя Зина полушутя заметила:
– Кабы был у меня помощник, так можно было бы расширить мое предприятие, одна-то я едва успеваю, да и скучно одной. Может, у вас в большом-то городе есть знакомый мужчина, одинокий, как и я, так вы дайте знать.
Прощаясь, мы обнялись по-родственному, при этом тетя Зина шепнула мне на ухо:
– Только чтобы мужичок-то был не старше семидесяти, – и засмеялась смущенно.
Читайте нас: