+7 °С
Облачно
Все новости
Проза
27 Ноября 2020, 13:24
№11.2020. Камиль Зиганшин. Хождение к Студёному морю. Третья книга летописи «Золото Алдана». Продолжение. Начало в №№ 7-10
ДОНОС. СТАРАТЕЛИ. КАМЕННЫЕ ЮКАГИРЫ
Первый человек, которого Корней встретил в посёлке, как ни странно, оказался соседом Никиты. Он и объяснил, как пройти к его дому. Человек этот не понравился Корнею. Что-то неприятное было во всем его облике. Постное лицо, невыразительные рыбьи глаза, подобострастная улыбка отталкивали.
Никита, невысокий, щуплый, с рыжей всклокоченной бородой мужичок, узнав, от кого гость, на скорую руку собрал на стол и усадил Корнея отведать жареной рыбки, на ходу поясняя:
– Жена в Певек уехала к внукам. В сентябре ей уже не отлучиться – в школе учительствует. Вы уж не обессудьте, сам хозяйничаю.
Услышав, что Корней идёт на Чукотку, поинтересовался:
– А документы имеются?
– Есть справка с печатями с тех мест, где проходил.
– Слава богу. Милиция во всю шмоняет: недавно трое зеков сбежало. А у вас вид больно истрёпанный. Вы как меня нашли?
– Твой сосед растолковал.
– Понятно. Будем ждать гостей, – усмехнулся Никита.
– Каких гостей?
– Да он наверняка особистов приведёт. Осип только с виду добрый, на самом деле поганец редкий. У него вместо совести дырка от баранки.
И точно: вскоре в дверь постучали. Это был Осип. Пришёл вроде как за солью, а сам всё Корнея расспрашивает: какими судьбами, куда путь держит. Следом подоспел и особист. Глянув на Корнея коротким цепким взглядом, задал несколько вопросов. А внимательно изучив справку, попросил задрать обе штанины. Убедившись, что Корней действительно одноногий, чтобы сгладить неловкость, предложил:
– Корней Елисеевич, через три дня мы с начальником на катере в Певек идём. Можем взять. А там отправим ближайшим судном до Уэлена.
– Благодарю, товарищ лейтенант. Я подумаю.
Корней, утомлённый дорогой, загорелся было возможностью так быстро попасть на Чукотку, но уже на следующий день засомневался: «Что же получается? В самом конце пути на поблажку соблазнился. Нет уж! Буду добираться своим ходом», – решил он и сразу почувствовал облегчение.
– Корней Елисеевич, вы всё же известите особистов, что не поедете, а то некрасиво получится. Они в гостевом доме живут, – посоветовал Никита.
– Ты прав. Схожу… Как думаешь, за сколько дней можно на собаках добраться до Чукотского Носа?
– Троп по побережью почти нет. Мы же летом – по воде, а зимой – где по снегу, где по льду. Так что месяца два, а то и три уйдёт: реки могут задержать. Ведь сейчас в горах самый разгар таяния, а если ещё и дожди зарядят, их вброд не одолеть.
– Выходит, до прихода «Арктики» не успею.
– А когда «Арктика» там будет?
– Капитан говорил, что в середине июля.
– Нет, за такой срок никак. Ежели только с особистами до Певека.
– Хочу всё же своим ходом… Раз не успеваю, торопиться смысла нет. В горы уйду. Там порыбачу, поохочусь, собак откормлю. А зимой по снегу двинусь.
– Зачем куда-то идти? У меня живите. Здесь и рыбалка хорошая.
– Спаси Христос, Никита! В посёлке мне худо: людей много. Я горы, волю люблю.
– Тогда вам к каменным юкагирам[1]. У меня там есть надёжный приятель. Иваном зовут. Очень хороший мужик. Я нарты для него делаю. Он говорит, что мои самые прочные и лёгкие. Иван будет рад. Ему всегда помощники нужны. Стадо большое, а дети разъехались.
– А что? Отличная идея! Я ведь оленей с детства обучен смотреть.
Лейтенант встретил Корнея радушно:
– Пойдёмте, я вас начальнику представлю. Он хотел познакомиться.
– Товарищ капитан, разрешите?
– Заходи, заходи, – произнёс грузный офицер с до блеска выбритой головой.
– Вот он, наш одноногий герой. Вчера о нём докладывал.
Капитан, с любопытством глянув на обтрёпанного, обросшего человека, вдруг переменился в лице:
– Не может быть! Дядя Корней, неужто вы?
А когда тот в ответ растерянно улыбнулся, сомнений не осталось. Офицер выскочил из-за стола и бросился обнимать странника:
– Какими судьбами? Почему вдруг одноногий? Меня-то узнаёте?
– Почто ж не узнать вас, Игорь. А ноги из-за гангрены лишился.
– Дядя Корней, как вы здесь оказались? Товарищ лейтенант, организуйте чайку и что-нибудь перекусить на двоих.
Когда лейтенант вышел, Игорь негромко пояснил:
– Дядя Корней, я теперь по документам Шорников Игорь Петрович, сын умершего дорожного рабочего. Про скит и монастырь – ни слова. Сами понимаете, народ всякий попадается.
– Понял. Мы ж помалкивать с малых лет приучены.
За чаем просидели часа два. Игорь внимательно слушал, расспрашивал, удивлялся.
– Товарищ капитан, я ведь по делу. Лейтенант предложил мне с вами до Певека, а там на пароход. Благодарствую, но хочу сам пройти, по-честному. Как Травин – своим ходом.
– Слышал про такого. Геройский парень. Ну что ж, отговаривать не буду, воля ваша. Давайте хотя бы письмо дам, чтобы оградить от лишних проверок.
– А на Чукотке оно будет действовать?
– Не беспокойтесь, Шорникова и там знают. Корней Елисеевич, обратно-то как думаете?
– Уговор у меня с капитаном «Арктики». Он каждый год на северном завозе. Буду ждать его в июле в Уэлене либо в Лаврентии.
– А успеете ко времени добраться туда?
– Так я и не мыслю этим летом. На следующее рассчитываю. До морозов с юкагирами покочую, а как снег ляжет, так двинусь.
– А жить-то целый год на что будете?
– Да много ли мне надо! Охота, рыбалка кормят.
– Это понятно, но на всякий случай давайте я вам немного денег дам. И не вздумайте отказываться. Могут пригодиться.
***
– Ну что, поговорили? – поднялся навстречу Корнею Никита.
– Поговорили. Очень даже хорошо поговорили. Бумагу дали, – он протянул листок Никите.
На бланке с круглой печатью было написано:
«Товарищ Кузовкин Корней Елисеевич совершает рекордный одиночный переход с реки Алдан до Чукотского Носа. Просьба органам власти оказывать ему максимальное содействие в реализации данного перехода. Старший уполномоченный Певекского района капитан И. П. Шорников».
Никита ахнул:
– Ничего себе! Сам Шорников подписал!
Вернув Корнею бумагу, он показал фигу в сторону соседского:
– Накося выкуси! Ружьеца ему захотелось! За это не грех выпить, – и довольный выбежал в сени…
На следующий день, когда Корней собирался к юкагирам, Никита критически оглядел его.
– Одёжа ещё ничего, а вот торбаса совсем худые. У меня кирзухи есть. Геологи новые получили, списанные завхоз мне отдал. Хоть и ношеные, но ишо крепкие. Пойдем померим.
Сапоги оказались впору, правда, для протеза верх голенища пришлось разрезать – не налезал.
– На зиму советую стельки из бересты сделать. Их мороз не прошибает.
***
Чем ближе горы, тем меньше топей и озёр. Особенно радовались этому собаки: теперь не было нужды протаскивать нарты между кочек, а лапы не вязли в мшистых болотинах. Лиственницы и берёзки в этих местах уже довольно высокие и прямоствольные.
Легче всего ехалось по заросшим травой галечным берегам речушки, стекавшей с гор. На сползшем в воду торфяном отвале выделялся цветом странный участок. Уже подъезжая, Корней разглядел шерсть какого-то животного.
«Медведь, что ли? Да нет, шерсть больно длинная. Может, мамонт? Говорят, их тут много было».
Достав топорик, он надсёк шкуру. Промороженное мясо выглядело свежим, только пахло землёй.
Вырубив несколько кусков мякоти с непривычно толстыми волокнами мышц, бросил их собакам. Те, понюхав, съели и, повизгивая, уставились на аппетитно краснеющий бок. Сам Корней есть не отважился.
На второй день собаки неожиданно прибавили прыти. «Неспроста», – подумал скитник и принюхался. Ветерок донёс запах дыма. У весело звеневшего переката скитник разглядел двух бородатых мужиков. Более рослый, стоя по колено в воде, сноровисто покачивал лоток – промывал песок с галькой. Второй, поменьше ростом, крепыш лет пятидесяти, возился у костра. Оба в линялых брезентовых куртках, засаленных штанах.
– Доброго здравия! Бог в помощь! – поприветствовал Корней, слезая с нарты.
Крепыш, оглядывая нежданного гостя, молча кивнул, указывая рукой место напротив себя. Скитника это не удивило. Он уже заметил, что на Севере люди немногословны. Чтобы расшевелить молчуна, Корней посочувствовал:
– Тяжело, похоже, рыжуха даётся… Есть ли резон так надрываться?
– Можа и нет, да азарт не отпускает, – прогундосил старатель, – каждый раз думаю: брошу ко всем чертям, и тут же: а вдруг завтра самородок с кулак али ещё хлеще – золоторудное гнездо? Так и золотаришь с надеждой.
Старательский сезон на Севере скоротечен – три месяца. За это время лоточник в среднем намывает килограмма два. Работа каторжная: впроголодь, в ледяной воде, в тучах беспощадного гнуса, с ночёвками в тесной холодной палатке. И не столь уж велик заработок, но старатели – особая порода людей. Их ничто не останавливает, поскольку каждый надеется на чудо.
Вода в чёрном от копоти чайнике забурлила, зафыркала на пламя струёй кипятка. Старатель не спеша сдвинул его в сторону от огня и, открыв крышку, сыпанул жменю сбора из листочков брусники и клюквы.
– Петро, антракт! Чай поспел.
Подойдя к костру, рослый бородач стянул распухшими руками бродни и пристроил застывшие в ледяной воде ноги поближе к огню.
– Откель, дед, тропу тянешь? – поинтересовался он.
– Про реку Алдан слыхал?
– Угу!
– Оттуда и тяну.
– Эва! Издалека, однако! А в тутошних местах чё потерял? Алдан-то поприветистей будет и старательский сезон подлиньше.
– Не старатель я. На Студёное море захотелось посмотреть.
– Хм! Чудак, чё на него смотреть? Вода как вода. Ничего особенного. Разве что солёная да холодная.
Так потихоньку разговорились.
– Мужики, где-то тут юкагиры стоят. Не подскажете?
– Так их в округе много. Кто тебе нужён?
– Иван.
– Повезло тебе. Он совсем рядом, на этом же ключе, километра два вверх отселя.
Въехав на взгорок, Корней обнаружил лишь закопчённые валуны да тяжёлые камни по кругу – прежде они висели на ремнях поверх шкур и удерживали их при ветре. На одном из валунов лежал свежий, дочиста очищенный от мяса и жёлтый от жира череп оленя. Он был направлен носом к восходу – знак того, что душе оленя люди желают добра и света.
Примятая нартами трава указывала, в каком направлении откочевала семья. Поскольку полуночное солнце давно катилось вдоль горизонта, скитник тут и встал на ночёвку. Поспав при незаходящем светиле около пяти часов, Корней двинулся дальше по следам кочевников.
Конусообразный, с рогатой макушкой чум стоял на мыске у слияния двух ручьёв. Тут же грузовые нарты с нюками (оленьими шкурами) и жердями для чума.
Навстречу выбежали, захлёбываясь лаем, небольшие остромордые собачки. Все чёрно-белой масти.
Загорелый сухощавый юкагир, узнав, что гость от Никиты, не знал, куда и усадить его.
– Так вы тот одноногий, что идёт на Чукотку?
Корней засмеялся:
– Похоже, мне можно не представляться. У вас новости бегут впереди упряжки… Думал нынче выехать, но не успеваю к пароходу. Поэтому хочу до зимы в ваших горах пожить.
– Ты настоящий юкагир, – обрадовался Иван, – оставайтесь у меня. Оленей будем вместе пасти, вкусно кушать.
– Я и сам хотел попроситься к вам до снега. Никита посоветовал.
– Ой! Хорошо! Очень хорошо! Жена, слышишь? К нам помощник сам пришёл, искать не надо. Стадо большое – помощь очень надо. Сыновья есть, а стадо пасти некому. Один уехал на край земли учиться железные нарты делать. Зачем юкагиру железные? Деревянные легче. Другого в какой-то лагерь для умных на всё лето взяли. Вот скажи: чему юкагира там научат? Оленей пасти? Чум ставить? Маут бросать? Это что, хорошо? Нет, брат, юкагиру у тундры учиться надо. – Иван, всё более горячась, продолжал, – тундра нас кормит, одевает. Бумага не кормит… Младший говорит, что земля – шар, как яйцо куропатки. Вот чему их учат! Я ему: «Ты что слепой?» Тундра, сколько едешь, ровная. Как вода на шаре будет? Выльется!
Жена Ивана, Валентина, тем временем поставила перед ними доску с горой варёной и подвяленной на солнце оленины и две кружки дымящегося бульона с мелко нарубленным диким луком.
Юкагир, забыв, что минуту назад возмущался, принялся с удовольствием, аппетитно причмокивая, есть. Корней присоединился. Ел и всё поглядывал на три винчестера, висевших на сучках стойки.
– Иван, зачем тебе столько ружей?
– Эээ! От отца остались. Раньше сюда всё с Аляски везли. Продадут винчестер, а патронов – одна коробка. Говорили, следующим летом ещё везём. Привозили другой калибр. Ошибка, говорили. Отец новый винчестер брал. Старый не бросал. Красивый, жалко. Другой год так же. Отец плюнул, на лук перешёл. Сам из креня[2] делал.
– Мой дядя тоже с луком охотился. С ним сподручней, и шума нет. Коли бой у лука резкий, то и сохатого можно взять.
– Долго сидим. Оленей смотреть пора, – встрепенулся Иван.
– Так пошли.
Походка у оленевода была стремительная, как у всех кочевников. Корней с трудом поспевал за ним. К счастью, стадо паслось недалеко. Измученные паутами олени, чтобы избавиться от них, то и дело катались по траве. Когда Иван оживил дымокуры, животные сразу потянулись под их защиту.
Солнце скатилось к горизонту. Иван, периодически обходя стадо, время от времени негромко посвистывал и покрикивал.
– Пусть волки знают, что не спим.
С десяток животных, следуя за рогачом, отделились от стада. На крики Ивана не реагировали. Тогда он спустил с привязи своих оленогонных собак. Как только те стали приближаться к беглецам, олени послушно повернули обратно.
Около трёх часов ночи юкагир вдруг забеспокоился. Выбравшись из марлевого полога. Привычные глаза юкагира заметили на косогоре лохматого зверя, похожего на медвежонка. Росомаха! Двигаясь челноком, подобно легавой в поиске, она приближалась какими-то неловкими боковыми прыжками к ничего не подозревающей оленухе. Лайки частыми махами понеслись наперерез, оглашая окрестность напористым лаем. Однако незваная гостья и не думала отступать.
Бросившийся на неё передний пёс тут же с визгом отскочил и начал ожесточённо тереться мордой о траву, а росомаха, пролаяв, как лис, только погрубее, неторопливыми прыжками ушла вверх по косогору в чахлый ельник.
Иван стрельнул вдогонку и, сердито выкрикивая что-то на гортанном наречии, совмещающем юкагирские слова с русскими, погрозил кулаком:
– Я тебя не трогал! Зачем моих оленей трогать ходишь? Ещё придёшь – шапкой станешь.
Тундра в этих местах была богата не только ягелем и грибами (олени их очень любят), но и ягодами. Особенно много тесно прижавшихся друг к дружке кустиков шикши. Её листья напоминают хвоинки, а чёрные ягоды хорошо утоляют жажду. И, кроме того, местные используют их для окрашивания домотканого полотна и кожи в красивый вишнёво-красный цвет. Это скромное растение помогает ещё и при многих болезнях.
Голубика пока не поспела, а у брусники боковинки ягод лишь едва подпалило – большинство вообще зелёные. Созрела лишь янтарная морошка, и Корней, собирая лекарственные травы, то и дело присаживался полакомиться ею.
В один из дней, когда была его очередь присматривать за стадом, он, обнаружив рядом с ручьём желтовато-оранжевую от обилия морошки прогалину, принялся обирать кустик за кустиком. Чтобы в полной мере насладиться этой мясистой кисло-сладкой ягодой, бросал её в рот пригоршнями. Особенно много её было на бугре. Направившись туда, Корней чуть не свалился в скрытую травой траншею. В её конце что-то темнело. Подойдя ближе, обнаружил обомшелый дверной проём в полуземлянку. Дверь уже иструхлявилась и лежала на земле. Перешагнув через неё, Корней заглянул внутрь. Когда глаза привыкли к полумраку, разглядел нары, столик между ними, очаг у входа.
На одной из полок лежал шомпол, мерки для пороха, точильный брусок. На другой – мешочек с огневым припасом, стопка одежды, правда уже изрядно погрызенная мышами, табак в свинцовой упаковке, красочные консервы с нерусскими надписями. На столике железная банка. Она оказалась наполовину заполненной рыжухой. Рядом закрытая крышкой кастрюля. Приподняв её, увидел поблёскивающую на дне ртуть[3].
«Всё ясно – старательская землянка! – сообразил Корней. – Что же тут произошло? Даже рыжуха не тронута».
Выйдя, осмотрелся. От зимушки к ключу уходила едва различимая тропка.
На берегу чернели зевы штолен. Возле одной валялось ржавое ведро, кирка с замшелой ручкой. Чуть в стороне – ручной бур с иностранным клеймом и останки человека. Похоже, именно здесь старатели работали в последний раз. На сильно изгрызенном мышами черепе темнел узкий пролом.
Подойдя к штольне, Корней встал на четвереньки и полез вглубь. Свод и стены в толстой бахроме инея. Через метра два упёрся в завал, из которого торчали сапоги. Картина прорисовывалась понятная: один из старателей убил напарника, а его самого завалило землёй.
Скитник вырубил киркой яму глубиной по колено (глубже не давала мерзлота) и перенёс в неё останки золотоискателя. На могиле сложил пирамидку из камней. После чего ещё раз заглянул в землянку. Любопытно было узнать, что же в чужеземных консервных банках. Они были двух видов. Одни высокие, другие плоские. В высоких оказалось любимое им сгущённое молоко, в плоских – тушёнка. Корней сложил часть банок в полупустую котомку и, пересыпав рыжуху в кожаный мешочек, поспешил к стаду.
Его рассказ взволновал Ивана:
– Знаю тот бугор, но туда никогда ходил. Верно старики говорят: «Землю копать худо. Земля сердится, беду шлёт».
СТРАННОЕ МЕСТО. ШАЙТАН
Утренние заморозки становились всё более затяжными. Даже к полудню ледок таял не на всех лужах. Начали гоняться за важенками молодые бычки – самый верный признак осени. Всё чаще раздавалось яростное хорканье и стук рогов матёрых быков, отстаивающих право покрыть оленух (у северных оленей рога имеют так много отростков, что серьёзно поранить друг друга они не могут).
– Иван, Никита говорил, что где-то в этих горах есть горячие ключи.
– Да, есть, но там живёт шайтан. Кто был – больной становится.
– И всё же, где они?
– Вон за тем хребтом, – махнул юкагир в сторону юга.
– Хочу до перекочёвки съездить. Ты не против?
– Езжай, раз не боишься. Недолго только.
***
Пересекая увалы и ручьи с ржавой солоноватой водой, Корней гнал упряжку на юг. Ехал с тайной надеждой: а вдруг именно там таится искомое Беловодье – Царство Божие, где с незапамятных времен царит истина и живут в затворничестве святые? А страшилки рассказывают, чтобы праздный люд не тревожил.
На второй день перевалил вытянутый с востока на запад столообразный хребет, надёжно защищающий те места от ледяных ветров Арктики. Если северные склоны покрыты травой и низкими кустами, а по водоразделу до сих пор местами снег, то южные, напротив, покрыты лесом, состоящим из берёз и лиственниц с полями кедрового стланика. На одном из них выделялось несколько бурых пятен. Корней никак не мог понять: что это? И только когда одно «пятно» вдруг вытянулось вверх, сообразил: медведи. Пасутся на достигших молочной спелости орешках стланика. Медленно перемещаясь, они то и дело исчезали в зелёных складках местности.
Сверху было хорошо видно, что котловина усеяна озёрами, по большей части овальной или круглой формы, с чётко выраженными закраинами, отчего те напоминали парящие котлы. При спуске по мелкощебнистой осыпи нарта зацепила валун. Тот сдвинулся и, потеряв опору, покатился вниз. Медведи, привлечённые шумом, подняли головы. Постояли с минуту, подслеповато оглядываясь, и, не обнаружив причин для беспокойства, вернулись к прерванной трапезе.
Съехав на дно котловины, Корней, перемещаясь от одного озера к другому, понял, что они совершенно разные. В одних белёсая вода лишь едва пузырится, в других почти кипит из-за бьющих снизу горячих ключей. В-третьих, вообще не вода, а сероватая жижа с медленно надувающимися и смачно лопающимися пузырями. Но все они одинаково неприятно пахли тухлыми яйцами. У берегов трава не росла, зато метрах в двух начинались идеальные пастбища. В траве тянулись к солнцу полярные маки, белели островки ромашек, нежно синели куртинки скромных незабудок. Над всем этим благолепием порхали бабочки. Видеть такой цветущий оазис в зоне вечной мерзлоты было удивительно.
Мелькнула мысль:
– Неужто и впрямь Беловодье?
На чистом угоре торчали глыбы в рост человека. На них проступали буквы старославянского алфавита. Правда, разобрать, что написано, Корней не сумел: их затянул мох.
«Выходит, в этой котловине жили православные! А может и сейчас живут?»
Ветер нанёс запах дыма. «Точно! И совсем близко!» Вскоре на краю леса увидел шалаш, покрытый корой. Под навесом у костерка сидел громила в выцветшем, истрёпанном рубище. Главной достопримечательностью незнакомца была голова – чёрный волосяной шар, из одной точки которого временами валил дым, окутывая острый, как у птицы, нос. Из-под нависших век поблёскивали пуговки глаз. Не обращая внимания на приближающуюся упряжку, человек разговаривал сам с собой, мешая русские и якутские слова. Затем, устремив диковатый взор на скитника, стал что-то горячо говорить ему.
Корней старательно вслушивался, но, кроме того, что этот крайне возбуждённый человек считает себя Создателем и зовут его Ахмедом, ничего не разобрал. По мере «разговора» якутские слова у него исчезали, и язык все более приближался к русскому.
«Совсем одичал мужик», – подумал скитник.
Сосланный на Колыму лет тридцать назад за разбойные дела Ахмед бежал и давно жил отшельником, кормясь охотой и рыбалкой. Знал, что была война с немцами, но не знал, чем кончилась.
– Мы победили, – успокоил его Корней.
– России опять будет худо. Но через страдания я приведу её к славе, – многозначительно произнёс отшельник и сыпанул в медный кофейник с арабской вязью, неизвестно как попавший к нему, щедрую пригоршню чего-то сушёного. Залив всё это кипятком, поставил сосуд на угли и замер, дожидаясь кипения. Готовый отвар перелил в почерневшую литровую кружку.
– Хлебни! – просипел он, протягивая её гостю.
– А что это?
– Ты пей!
Пахло от варева не очень приятно, но отказываться было неудобно. Скитник поморщился и сделал вид, что несколько раз глотнул.
– Тут такое благодатное место. Кроме вас, ещё кто живёт?
– Зачем? Мне никто не нужен.
– Так вы местный?
– Ты что! Я родом с самых высоких и красивых гор! Здешние – мелочь против наших, – возмутился Ахмед.
– И давно вы оттуда?
– Тебе какое дело? – Ахмед сверкнул глазами, – живу, где хочу, ибо я есть Создатель этого Мира. Уразумел? – при этом кадык на его шее нервно задвигался вверх-вниз.
Корнея передёрнуло от такого богохульства.
– Не веришь? Смотри!
Ахмед взял из костра красный уголёк размером с яйцо куропатки. Подержал его с минуту в кулаке и, бросив обратно, показал раскрытую ладонь. На ней не было ни ожога, ни красноты.
Потрясённый скитник подумал: «Колдун, что ли? Иван-то, похоже, не зря предостерегал».
Ахмед тем временем добавил в костёр сучьев потолще и, похлебав отвара, опять сунул ему в руки кружку:
– Пей!
Корней отрицательно покачал головой.
В угрюмом немигающем взгляде отшельника разгоралась злоба. Голова его затряслась, а глаза побелели. Он придвинулся к скитнику вплотную и, больно сжав локоть, прошипел:
– Пей! Пей!
– Не могу. Тошнит.
Ахмед все сильнее стискивал локоть:
– Пей! Пей, червь! Раздавлю!
Вдруг его лицо перекосилось, щека задёргалась в нервном тике. От него шла такая ненависть, что скитник оторопел.
– Хорошо, хорошо, выпью, – выдавил Корней, освобождая руку. – Только собак разниму – слышишь, дерутся.
Быстро подойдя к упряжке, он запрыгнул на нарты и погнал лаек прочь. Судя по злобным выкрикам, Ахмед бросился за ним, но разве угонишься за натренированными псами…
Ночевал на берегу парящего озера. Среди ночи его разбудил душераздирающий крик. Он становился всё громче и пронзительней, пока не превратился в вопль невыносимой боли. Неизбывная тоска звучала в нём. Скитник подумал, что так стенать может только проклятая навек душа. Вопль несся с той стороны, где было логово Ахмеда.
Утром Корней даже сам себе не мог объяснить, слышал ли он эти крики на самом деле или это была слуховая галлюцинация под воздействием паров ахмедовского отвара. Внутри всё мелко дрожало. Отпустило только после купания в тёплом озере. Когда одевался, на локте обнаружил багровый синяк – метку Ахмеда.
«По всей видимости, именно из-за этого сумасшедшего юкагиры считают это место нечистым», – решил Корней и погнал упряжку к горам. Через пару километров выехал на голое место. Земля чёрная, словно выжженная: ни травинки, ни кустика. Корнеем вновь овладело непонятное беспокойство: казалось, кто-то гонит его отсюда. Неожиданно раздалось лёгкое потрескивание, и он увидел несколько светящихся шаров, плывущих к нему. Приблизившись, они закружили над головой. Собаки заскулили, прижались к земле. Покружив с минуту, шары уплыли прочь. Всё это время Корней стоял как вкопанный:
– Место-то и впрямь бесовское! – подумал он не в силах даже поднять руку и осенить себя крестом…
Когда вернулся к стоянке, Иван первым делом спросил:
– Видел шайтана?
– Видел. Ты был прав, место действительно дурное. Ходить туда не следует, – ответил Корней, высыпая в таз собранные по дороге крепенькие белые грибы.
***
С утра начали готовиться к перекочёвке. Собрали, уложили в мешки пожитки, сняли с чума брезент, разобрали остов и, погрузив всё это на нарты, крепко стянули ремнями. Осталось запрячь оленей, свистом подозвать собак.
На новом месте стадо первым делом набросилось на нетронутый тучный травостой.
Дня через три во время вечернего чая Валентина со вздохом произнесла:
– Мука и соль кончаются. Надо бы в посёлок.
– Почему мало брала?
– Нас теперь трое.
– Давайте я съезжу? А то собаки совсем разленились, – предложил Корней. – Да и Шустрого тренировать пора. Большой уже.
– Хорошо придумал, – обрадовался Иван.
Выехал скитник налегке, взял лишь с пуд оленины и пару банок заморской тушёнки для Никиты. Шустрого запряг в паре с Бороем. Кто-кто, а он спуска сыну не даст.
Осип, увидев у дома Никиты нарты Корнея, не преминул зайти.
– Рад видеть героя в наших краях. На Чукотку передумали ехать? – произнёс он, не сводя глаз с ярких банок с иностранными надписями, – что это у вас такое красивое?
– Тушёнка, – буркнул Корней, запоздало сообразив, что глупо поступил, оставив банки на виду.
– Вижу, у вас всё хорошо, я пошёл. Дела.
Когда Осип закрыл за собой дверь, Корней убрал тушёнку в тумбочку. Уже через полчаса появился лейтенант.
– Товарищ Кузовкин, поступило заявление о вашей связи с иностранцами. Прошу объяснить, откуда у вас несоветские консервы?
– Могу и объяснить, и показать, – Корней, едва сдерживая вскипевшее в нём возмущение, выставил банки на стол. – Как я уже говорил вашему начальнику, на Чукотку я пойду зимой. А сейчас в горах помогаю юкагиру Ивану пасти оленей. Там наткнулся на брошенную землянку старателей. Эти консервы оттуда. Кроме этих банок, в землянке было с полкилограмма золотого песка. Его тоже взял. Старатели погибли. Погибли давно.
– Понятно. Теперь всё это изложите на бумаге.
Внимательно прочитав объяснительную, лейтенант произнёс:
– Завтра едем на место.
– Товарищ лейтенант, это довольно далеко. Два дня в одну сторону.
– Далеко не далеко, а я должен всё проверить. Сейчас пройдёмте со мной, сдадите золото по акту.
На обратном пути Корней зашёл в сельпо и закупил всё, что наказала Валентина.
Выехали на двух упряжках. Лейтенант сфотографировал землянку, банки на полке, осмотрел заброшенный прииск, обвалившийся шурф. Переночевав у Ивана, уехал в посёлок с чувством облегчения – был рад, что не обманулся в Корнее.
Иван прокомментировал случившееся одной фразой:
– Худой человек. Не повезло Никите с соседом.
Как известно, за грязные деяния рано или поздно приходится платить. Господь не забыл предъявить счет и Осипу. Осенью после инсульта у него отнялись ноги.
ЧУКОТСКИЙ ХРЕБЕТ
Зима как началась с метелей, так и мела с редкими перерывами почти до Рождества Христова. О том, чтобы отправиться в путь, не могло быть и речи.
Что интересно, мело только днём. К ночи ветер стихал, чтобы с утра задуть вновь, поднимая метровую позёмку. Тяжелей всего приходилось оленям: в метель копытить ягель сложно – расчищенную лунку сразу заметает.
Полярная ночь подходила к концу. Небо всё реже озарялось холодными сполохами северного сияния. Горизонт с каждым днём обозначался всё чётче, а полуденные сумерки длились всё дольше и дольше.
7 января восточный край небосвода заалел ярче обычного. Солнце медленно выползло из-за горизонта, и по тундре заскользили его первые в этом году лучики. Воздух, наполненный мельчайшими кристалликами изморози, порозовел. Корнея в очередной раз изумило то, насколько приветистей делается мир даже при таком скупом солнечном свете.
Так совпало, что как только закончилась полярная ночь, метели прекратились. Хотя Корней давно был готов ехать, отправился в путь лишь в середине февраля, когда день заметно прибавился. Торопиться не было смысла: ему надо было быть на Чукотке не раньше июня.
Снег на равнине прибило до того плотно, что ходить по нему можно было не проваливаясь. Одолевая на упряжке по сорок, сорок пять километров, он через неделю уперся в северную оконечность Чукотского хребта. Угрюмые чёрные скалы резко контрастировали с ослепительной белизной заснеженных террас.
Теперь предстояло самое трудное – перевалить хребет. Дальше до самого Чукотского Носа горы к побережью не подступают.
Хребты, как известно, проще всего переваливать по долинам речушек. Судя по карте, для подъёма на водораздел лучше всего подходила речка Ичувеем, а для спуска – безымянная речушка, впадающая в залив Нольде.
Вопреки ожиданиям, больше всего сил отнял не сам подъём на перевал, а глубокий рыхлый снег в теснине Ичувеем. Собаки вязли в нём по самое брюхо. По мере подъёма мороз крепчал. Кристаллики льда, образующиеся при выдохе, шуршали так, словно ветер нёс сухую позёмку. Изредка доносились «выстрелы» лопающихся от стужи камней.
Чтобы согреться, Корней то и дело останавливал упряжку и принимался скакать на здоровой ноге, одновременно энергично колотя руками по бёдрам. С покрытых куржаком собак в это время валил пар.
Упряжка несколько раз пересекала хорошо набитые тропы горных баранов. Однажды Корней успел даже заметить их вдалеке.
Ночью его разбудил утробный гул и подрагивание земли. Утром, выйдя из палатки, увидел, что склон соседнего отрога оголился, а на дне ущелья бугристая гора снега – сошла лавина.
Выход на саму перевальную седловину оказался очень крутым. Собаки, высунув языки, дышали так, что мохнатые бока ходили ходуном, буквально пластались на оледеневшем фирне. Иногда они поворачивали головы и взглядом молили об отдыхе, но Корней, подталкивая сани плечом, требовал одолеть последние метры: если остановишься, все покатятся назад. Цепляясь за оледеневший снег когтями, псы всё же выползли на водораздел. Зато спуск не потребовал усилий. Наоборот, даже пришлось притормаживать остолом, чтобы не наехать на лаек.
На побережье, исчирканном аккуратными стёжками песцов, съехали при свете полыхающего заката. За недолгое время между сумерками и ночью, когда жизнь на время как бы замирает, сноровистый Корней успел поставить палатку и выдать собакам двойную порцию мяса. Каждую порцию бросал отдельно. Некоторые ловили твёрдые, как камень куски, прямо на лету.
Ветер стих, и воздух стал необыкновенно отзывчив на любой, даже слабый, звук. Когда совсем стемнело, выкатилась и забалансировала на скалистом гребне, словно белый валун, луна. Небесный свод мерцал бесстрастным блеском звёзд и размахивал разноцветными, в основном зелёными, лентами северного сияния, оживлявшими застывшую тундру.
Пять суток не тревожили взморье ни ветер, ни снегопады. Все эти дни продолжал стоять такой зверский мороз, что собаки при остановках поджимали то одну, то другую лапу к брюху. Время от времени по их телам пробегала дрожь. Матовое, словно в дымке, солнце, спасаясь от леденящей стужи, торопилось спрятаться за горы, приглашая на смену не боящееся морозов ночное светило.
Из-за небывалого мороза куропатки сутками отсиживались под снегом. Как-то собаки почти наехали на них[4]. Снег вспучился взрывами снега прямо перед их носом. Лайки от неожиданности шарахнулись в разные стороны, чуть не перевернув нарты. Лишь Борой попытался ухватить пастью ближнюю куропатку за хвост, но та оказалась проворней.
Скитник гнал упряжку строго на восток. Слева простиралась заснеженная гладь Чукотского моря, покрытая местами неровными грядами торосов. Справа, на некотором удалении, тянулись безлесые хребты.
Дни, похожие один на другой, пролетали незаметно. Позади сотни километров. Солнце уже светит почти двенадцать часов, но весны не чувствуется. Закрывавшая небо сплошная облачность делала одинаково серым и небо, и снег, и льды. Не видно ни линии горизонта, ни границы между морем и сушей. Из-за отсутствия теней всё сливалось в одноцветное полотно.
Но вот упряжку начали догонять, загибая пушистые хвосты лаек, порывы ветра. Вершины гор красиво закурились вихлястыми шлейфами. Сила ветра с каждым часом нарастала, и вскоре снег нёсся широкой лавиной, захватывая всё видимое пространство. Чтобы переждать непогоду, скитник съехал в ложбинку. Здесь из пухлой перины торчали кончики тальника – какая-никакая пища для костра. Пока, проваливаясь по пояс в намёты, наломал охапку, совсем стемнело. Костёр из промороженных веток в вырытой для него яме разгорелся с трудом.
Собаки, съев свои пайки, сразу зарылись в снег.
Скаты палатки Корней постарался натянуть как можно туже. А чтобы снизу не поддувало, ногами нагрёб к бортам снег и притоптал его. Тем временем вода в котелке закипела. Бросив в него пару щепоток чая, он забрался в палатку. Теперь можно и перекусить.
Ветер, исполняя дикие, нагоняющие тоску песни, неистовал всю ночь. Парусина, несмотря на то что скаты были хорошо натянуты, громыхала так, что казалось, вот-вот порвётся. Когда рассвело, Корней высунул голову из убежища. Над морем, метрах в трёхстах от него, бесшумно крутился высокий конусообразный смерч. В своём бешеном круговороте он, вздымая снег, то приближался к стану, то отползал в море. Вот смерч опять двинулся к берегу. Он уже совсем близко. Корней ощутил дрожь земли. Ещё немного, и плотный снежный вихрь сомнёт, разорвёт в клочья палатку. Но метрах в двадцати смерч, словно споткнувшись, повернул обратно. Ура! Пронесло!
После полудня наступил полный штиль. Даже ко всему привычный Корней подивился столь резкой смене погоды. Тихо. Слышалась лишь редкая перестрелка ледовых полей. Из образовавшихся трещин поднимался похожий на клочья ваты туман. В полукилометре от берега открылась широкая полынья. Облачный покров истончился. Время от времени проглядывало солнце, правда совсем тусклое и расплывчатое. Собаки зашевелились. Выбравшись из-под снега, с нетерпением ожидали, когда хозяин распакует мешок с мясом, – проголодались!
Накормив псов, Корней быстренько свернул стан и продолжил путь. В тишине то и дело доносился протяжный гул от сходящих лавин – похоже, буря намела в горах много снега.
Когда выехали на выметенное ветром озеро, лапы собак на гладком льду стали скользить и разъезжаться. Продвижение замедлилось. Хорошо, хоть ветра не было, иначе нарты покатились бы вместе с собаками. Но вот и этот участок позади.
Морозы не спадали. Более того, сегодня минус сорок один. Тусклый диск солнца не грел. Всё живое, спасаясь от стужи, попряталось в норы, зарылось в сугробы. Каждую ночь на небе развёртывалось веером северное сияние, освещавшее местность волшебным светом.
Заготовленное в дорогу мясо заканчивалось. Порции пришлось урезать. Лайки не наедались и не так резво тащили даже полегчавшие нарты.
Неписаный закон тундры гласит: когда кончаются продукты, дичь не попадает под выстрел, а рыба на крючок. Недельный переход от мыса Якана до мыса Шмидта остался в памяти скитника как самый голодный: на всём его протяжении не встретились даже следы песцов. Всё было словно «выкошено» то ли эпидемией, то ли неблагоприятными природными условиями. Угнетало и серое, забитое низкими тяжёлыми тучами небо.
Порции мяса для собак пришлось значительно сократить. Лайки по вечерам жалобным поскуливанием и умоляющим взглядом просили добавки, справедливо полагая: коли работаем, хозяин должен кормить. Чтобы собакам было легче тащить нарты, скитник съехал на ровный лёд пролива Лонга. На это была ещё одна причина: он надеялся подкараулить у лунок-отдушин нерпу или тюленя. Однако чуткие животные на выстрел не подпускали.
В омбщем, ситуация была невесёлая: продукты на исходе, ослабевшие лайки еле плелись и не реагировали на подбадривающие крики хозяина. Одна из них после отдыха отказалась вставать. Пришлось уложить её на нарты. А вот сын Бороя радовал – работал неутомимо. Раздавая остатки мяса, Корней невесело пошутил:
– Догулялись, кулики, нет ни хлеба, ни муки…
Неожиданно, когда ехали вдоль вала береговых торосов, лайки напряглись и встали. Устремивший взгляд на невысокую гривку Борой чуть слышно заскулил. Корней понял: что-то учуял.
И в самом деле, вскоре показался белый медведь. Он брёл к морю неспешным шагом, низко опустив голову и слегка покачивая ею из стороны в сторону. Вот это удача! Корней движением руки приказал собакам: «Сидеть!» Но те и без команды давно застыли. Скитник прикинул, если затаиться за валом пакового льда, зверь пройдёт на расстоянии не более сорока метров. Тут уж сложно промахнуться.
Медведь всё ближе. Замелькали чёрные «ладони» и «пятки» на лапах. Уже хорошо были видны даже движения его лопаток и слышен хруст сминаемого снега. Когда одна из лап проваливалась слишком глубоко, медведь недовольно урчал.
Зверь уже почти на одной линии. Вдруг он приподнял аккуратный чёрный нос и шумно втянул воздух. Уловив посторонние запахи, вздыбил на загривке шерсть. В этот момент в промороженном воздухе сухо щёлкнул выстрел…
От бьющего через край ликования скитник огласил тундру победным рёвом. И всё же, прежде чем подойти, сделал ещё один выстрел. Теперь можно спокойно разделывать добычу. Его поразило то, что под густой, полой шерстью абсолютно чёрная кожа, а подошвы лап покрыты мехом!
При свежевании нож неожиданно звякнул о металл. У лопатки под слоем подкожного жира Корней обнаружил свинцовую пулю: кто-то в мишу уже стрелял.
Перед тем как раздать мясо нетерпеливо крутящимся вокруг собакам, Корней тщательно осмотрел мышечные ткани. Убедившись, что тоненьких белых червячков[5] между волокон нет, выдал всем двойные порции.
Насытившись, счастливые псы подбегали к хозяину и, прыгая вокруг него, норовили лизнуть. Оставшуюся гору мяса скитник разрезал на стандартные порции размером с кулак и, дождавшись, когда они промёрзнут, сложил в мешки.
Печень белого медведя, от греха подальше, Корней закопал в снег. Шкуру растянул мехом вниз на плоском валуне. И только после этого отправился собирать плавник для костра. Ему повезло: между двух глыб обнаружил несколько стволов, когда-то выброшенных морем. Теперь не придётся трястись над каждой веточкой.
Трое суток человек и лайки восстанавливали силы на мясном изобилии. Поначалу истощённые собаки не грызлись: озабочены были лишь желанием набить брюхо. Но когда отъелись, миру пришёл конец. Стали задираться, отнимать друг у друга мясо, да так яростно, что клочки шерсти летели. Чего-чего, а подраться собаки любят – был бы повод. А если его нет, сами создадут.
Подросший Шустрый не пропускал ни одной потасовки. Борой реагировал снисходительно. Корней толковал это на свой лад: готовит себе смену.
Погода все эти дни стояла пасмурная и безветренная. Из низких серых туч временами летели крупные хлопья снега. Медленно кружась, они освежали истоптанный собаками покров.
Единственное, что в эти блаженные дни досаждало Корнею, – оседавший на внутренних стенках палатки иней. Отваливаясь неровными кусками на спальный мешок или за шиворот, он потихоньку таял. От этого всё отсырело и плохо грело.
Чтобы ускорить медленный из-за безделья ход времени, он то чистил ружьё, то ремонтировал прохудившуюся одежду, то подправлял собачью упряжь, то соскребал ножом, выкованным в Усть-Янске, жир с медвежьей шкуры. Когда все дела были переделаны, так наточил обломком камня топор и нож, что к их лезвию стало опасно прикасаться.
Отъевшиеся на медвежатине лайки уже ни минуты не могли стоять спокойно. Когда хозяин выходил из палатки, они, глядя на него с беспредельной преданностью, наперегонки, захлёбываясь радостным лаем, бросались на грудь, чуть не валя с ног. Корней понял: пора в путь.
Утренний ветер разогнал тучи, но поднял низовую метель. Над головой голубое небо, светит солнце, а внизу настоящий ад из секущей снежной крупки. Ветер всё крепчал. С моря нёсся громоподобный гул. Это лопались зашевелившиеся ледяные поля. Но отсиживаться уже не было сил.
Палатка за долгую стоянку оледенела. Чтобы сложить её, пришлось долго отбивать с парусины корку льда снаружи и вытряхивать иней изнутри. Но даже после этого она легла на нарты неряшливым угловатым комом. Скитник расставался с обжитым станом с некоторой грустью: больно хорошо они пожили тут.
Восстановившие силы собаки, закрутив колечками хвосты, бодро тянули заметно потяжелевшие нарты. Равнинные участки между долинами речек преодолевались легко и быстро. А вот сами русла, особенно перед устьем, – с трудом из-за нагромождений льда, образовавшегося при осеннем торошении.
Ледяные мешки, заполненные рыхлым снегом и угловатыми обломками льда, существенно затрудняли продвижение. Нарты то и дело заваливались набок. И Корнею приходилось прилагать немало сил, чтобы поставить их на полозья. Порой он вынужден был буквально прорубать в торосе проход топором. К счастью, ширина таких участков не превышала двадцати-тридцати метров. Если она была больше, Корней выезжал на относительно гладкий паковый лёд. Правда, тут его подстерегала иная опасность – присыпанные снегом трещины.
Первое предупреждение о том, как коварен лёд, Корней получил, когда неожиданно исчез Борой. Остальные собаки тут же остановились. Провалившийся в трещину бедолага повис на постромках, и вытащить его из полуметровой трещины не составило труда.
В один из дней, задолго до рассвета, Корнея разбудил нарастающий рёв ветра и оглушительные хлопки парусины. Когда рассвело, он выглянул. Из-за метели мало что было видно. Ветер, срывая с сугробов снежную пыль, беспрестанно засыпал палатку. Собаки и нарты уже были укрыты намётами. Да и сама палатка наполовину под снегом.
Прорыв траншею, Корней ползком (ветер не позволял встать) добрался до нарт. Разгрёб снег в том месте, где лежали мешки с мясом. Собаки, разбуженные его вознёй, высунули из сугробов головы и, не покидая пригретых мест, нетерпеливо повизгивали. Пришлось самому подползать к каждой с порцией мяса.
На севере так: время на дорогу из-за изменчивой погоды трудно рассчитать. Но, как известно, ранний гость – до обеда: к полудню метель выдохлась, и упряжка поползла дальше. От того, что всё вокруг выбелено и выровнено, Корней не всегда понимал, едет он по берегу или по морю. Только по нагромождениям плавника и торчащим кое-где из снега камням, можно было догадаться, что ты на берегу.
Звери и птицы тоже практически невидимы. Огромная полярная сова, песец, куропатка и зайцы, пока они сидят неподвижно, похожи на комья снега. Только, если присмотреться, заметишь глаза и нос, а у зайцев ещё и чёрные кончики ушей.
Ночи всё короче. Солнце всё дольше катится по небосклону. Стоит такая тишина, что у Корнея мелькнула мысль: «Как бы буря по новой не разыгралась». Однако, напротив, небо вызвездило.
На следующий день, после полудня, непонятно почему, на десятки метров вдруг с шелестом осел снежный покров. Просел столь заметно, что скитнику на миг показалось, будто у него ушла земля из-под ног. Не очень приятное ощущение.
[1] Каменные юкагиры – юкагиры, живущие в горах. Они невысокого роста, смуглые. Волосы прямые, чёрные, глаза карие. Занимаются оленеводством и охотой.
[2] Крень – обращённая к югу смолистая часть ствола лиственницы. Благодаря её крепости и гибкости такие луки отличались резким боем.
[3] Ртуть используется для извлечения из промытой породы мелких частиц золота.
[4] В сильные морозы куропатки покидают снежные убежища всего на час, а то и меньше.
[5] Беловатые червячки – личинки глистов, вызывающие поражение мышечной ткани и кишечника. Поскольку они со временем покрываются известковыми капсулами, для их уничтожения мясо необходимо варить не менее пяти часов.
Читайте нас:
© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».
Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.
____________________________________________________________________________
Свидетельство о регистрации средства массовой
информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное
Управлением Федеральной службы по надзору
в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций по Республике
Башкортостан от 31 октября 2016 года.
Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович
_________________________________________________________
Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).
Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.
Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.
Телефон
(347)292-77-62
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923
Рекламная служба
(347)292-77-62
Редакция
(347)292-77-62
Приемная
(347)292-77-62