+24 °С
Ясно
Все новости
Проза
19 Июня 2020, 14:51
№6.2020. Риф Мифтахов. Материнские слёзы. Повесть. Пер. с башкирского Ю. Горюхина
Риф Файзрахманович Мифтахов родился 17 сентября 1939 года в д. Кинзебулатово Ишим-байского района БАССР, умер 22 апреля 2020 в Уфе. Поэт-песенник, поэт-сатирик, переводчик,исследователь творчества Рашита Назарова. Автор гимна муниципального района Ишимбайскийрайон РБ. Заслуженный работник культуры РБ, член Союза писателей РБ, член Союза журналистовРФ, член Союза кинематографистов РБ. Почетный гражданин Ишимбайского районаМатеринские слезыПовестьОт переводчикаУважаемые читатели! Перед вами сразу две дебютные работы:первая повесть известного башкирского поэта Рифа Мифтахова ипервый перевод прозаического произведения вашего покорного слу-ги. Для нас обоих это была увлекательная работа, мы попыталисьсоздать произведение на новом для нас поприще. Что получилось– судить вам. Весной этого года с болью пришло осознание того,что эта повесть не только первое, но и последнее наше совместноепроизведение: 22 апреля Риф Мифтахов ушел от нас. Но писательживет, пока живы его произведения, поэтому долгих лет РифуМифтахову.Перевод с башкирского Ю. Горюхина1В конце июня Маглифа стала собираться в дорогу. Но не было радости в ее суетливых хлопотах, – чем ближе становился час отправки, тем сильнее сжимала сердце тоска.Глянет Маглифа на безмятежно посапывающего внука, вздохнет, послушает отстукивающие неумолимое время ходики и опять вздохнет. Ну, как это так, думала она, взять да расстаться с любимым внуком? Еще в первых числах июня пришло письмо от снохи. Грамотная соседка Насиха два раза прочитала: «Привези Булата не позднее пятнадцатого июня, уж больно я стосковалась по нему». У Маглифы тогда будто оборвалось что-то внутри: чего угодно, но не таких вестей ждала она. Думала, молодые сами приедут летом, а Булата оставят у нее до осени. Вроде бы и договаривались так в начале. Ведь приезжал раньше сын с невесткой и по два раза в месяц, и ничего. «Стосковалась», – пишет. А Сынбулат, небось, в отъезде? Иначе с чего бы ничего о нем не написала...
Риф Файзрахманович Мифтахов родился 17 сентября 1939 года в д. Кинзебулатово Ишим-
байского района БАССР, умер 22 апреля 2020 в Уфе. Поэт-песенник, поэт-сатирик, переводчик,
исследователь творчества Рашита Назарова. Автор гимна муниципального района Ишимбайский
район РБ. Заслуженный работник культуры РБ, член Союза писателей РБ, член Союза журналистов
РФ, член Союза кинематографистов РБ. Почетный гражданин Ишимбайского района
байского района БАССР, умер 22 апреля 2020 в Уфе. Поэт-песенник, поэт-сатирик, переводчик,
исследователь творчества Рашита Назарова. Автор гимна муниципального района Ишимбайский
район РБ. Заслуженный работник культуры РБ, член Союза писателей РБ, член Союза журналистов
РФ, член Союза кинематографистов РБ. Почетный гражданин Ишимбайского района
Материнские слезы
Повесть
От переводчика
Уважаемые читатели! Перед вами сразу две дебютные работы:
первая повесть известного башкирского поэта Рифа Мифтахова и
первый перевод прозаического произведения вашего покорного слу-
ги. Для нас обоих это была увлекательная работа, мы попытались
создать произведение на новом для нас поприще. Что получилось
– судить вам. Весной этого года с болью пришло осознание того,
что эта повесть не только первое, но и последнее наше совместное
произведение: 22 апреля Риф Мифтахов ушел от нас. Но писатель
живет, пока живы его произведения, поэтому долгих лет Рифу
Мифтахову.
Уважаемые читатели! Перед вами сразу две дебютные работы:
первая повесть известного башкирского поэта Рифа Мифтахова и
первый перевод прозаического произведения вашего покорного слу-
ги. Для нас обоих это была увлекательная работа, мы попытались
создать произведение на новом для нас поприще. Что получилось
– судить вам. Весной этого года с болью пришло осознание того,
что эта повесть не только первое, но и последнее наше совместное
произведение: 22 апреля Риф Мифтахов ушел от нас. Но писатель
живет, пока живы его произведения, поэтому долгих лет Рифу
Мифтахову.
Перевод с башкирского Ю. Горюхина
1
В конце июня Маглифа стала собираться в дорогу. Но не было радости в ее суетливых хлопотах, – чем ближе становился час отправки, тем сильнее сжимала сердце тоска.
Глянет Маглифа на безмятежно посапывающего внука, вздохнет, послушает отстукивающие неумолимое время ходики и опять вздохнет. Ну, как это так, думала она, взять да расстаться с любимым внуком? Еще в первых числах июня пришло письмо от снохи. Грамотная соседка Насиха два раза прочитала: «Привези Булата не позднее пятнадцатого июня, уж больно я стосковалась по нему». У Маглифы тогда будто оборвалось что-то внутри: чего угодно, но не таких вестей ждала она. Думала, молодые сами приедут летом, а Булата оставят у нее до осени. Вроде бы и договаривались так в начале. Ведь приезжал раньше сын с невесткой и по два раза в месяц, и ничего. «Стосковалась», – пишет. А Сынбулат, небось, в отъезде? Иначе с чего бы ничего о нем не написала...
Время после письма пролетело мигом, и глазом моргнуть не успела. Да и как не крути – хлопот у Маглифы полон рот. И поздно вылупившийся выводок гусей. И телка, проблудившая неизвестно где три дня. И свалившийся на голову бригадир Камал: «Выручай, бабка Маглифа, надо хлеб выпекать – приезжих работников кормить».
Погруженная в свои думы Маглифа не спеша уложила вещи, потом подошла к настенному календарю, автоматически оторвала лист прошедшего дня и вздрогнула. Двадцать шестое июня. Маглифа смахнула легко навернувшуюся слезу и, упрекая себя в беспамятстве, повернулась к висевшей на стене увеличенной фотографии широко улыбающегося густобрового мужчины. «Эх, Абдулла, Абдулла, – прошептала она тихо, – думаешь, мне легко тут одной? Считай, уже сорок лет прошло. Двадцать шестого июня ушел ты на фронт, а когда вернулся, то уже ни пахать, ни сеять не мог, да и прожил всего – ничего. Ладно, грех на судьбу жаловаться, хоть не долго, но были мы счастливы. А вот сынок наш, Айбулат...» Тут Маглифа перевела взгляд на другую фотографию, и опять у нее покатились слезы: «Сынок, кровинка моя!..»
Маглифа, словно боясь выронить, осторожно сняла со стены фотографии, крепко прижала их обеими руками к груди. Чувствуя, что ее колени подгибаются, бабушка шагнула к дивану, где спал внук, и сиротливо присела с краю, склонив голову над портретом сына: «Айбулатик мой, а я ведь все равно тебя нашла. Столько лет прошло, но все же повидались мы с тобой. Знаю, ты лежал там, в сырой земле, и ждал моего прихода. А как мне хотелось увидеть тебя живым, сынок. Не суждено...» Маглифа ласково погладила спящего внука и опять зашепталась сама с собой: «Надо же, вылитый Айбулат. Что теперь мне делать старой? Отвезу тебя к родителям и останусь совсем одна-одинешенька».
Вдруг зазвучала в голове Маглифы мелодия песни, что пел ее сын Айбулат под гармонь друга Нуруллы, когда провожали его на фронт:
Не ломайте кудри краснотала,
Не накликайте беду,
Не вернусь, тогда ищите
Под водой или в огне...
Горькая жизнь, горькая судьба...
Маглифа, погрузившись в прошлое, вся ушла в себя и не заметила, как вошла в дом соседка Насиха, а когда увидела ее и поняла, что та ей что-то сказала, на всякий случай ответила: «Благослови, Аллах!..» – и тут же вспомнила, что сама приглашала соседку на чай.
– Что Нурулла-то не заглядывает? – спросила Маглифа и, поднявшись, хотела быстро пройти к накрытому столу, но споткнулась о калоши, и Насиха чуть успела подхватить старушку.
– Рахмат, дочка, – кивнула ей Маглифа. – Старость не радость, что бы я делала без вас. Аллах не забудет вашу доброту.
– Что ты, Маглифа-апа, ты еще совсем не старая. А Нурулла что, он вечно с кем-то возится. Завтра, говорит, в Аккульской бригаде собрание намечается. Но мне сказал, чтобы обязательно сходила к тебе проведала. Не сердись на него.
– А за что сердиться-то? Он занятый человек, добро людям делает. Раньше говаривали: счастлив не тот, кто ворон считает, а тот, кто дела ворочает.
Насиха подняла лежавшие на диване портреты, долго всматривалась, шепча: «Сколько замечательных жизней унесла война, сколько слез пролито…»
– Да, доченька, эти раны никогда не зарубцуются. Ну что мы все о горестном, давай садись к столу, чайку попьем. Собираюсь в город съездить. Молодые-то сами не показываются, может, случилось что. Тревожно мне что-то за них.
– Ничего, апа, не переживай! В свое время аж до Сталинграда доехала, а тут, подумаешь – Уфа... Погоди-ка, дай я сама налью тебе чаю. Завтра с Замиром поедешь?
– Да, днем он заходил сюда. Говорит, дорога дальняя, надо выезжать пораньше. По пути хочет еще в Борисовку заехать.
– Да, у него там друг-чуваш похоронен. Наверно, хочет, как и всегда, положить цветы на его могилу.
– Будь она проклята, война. Прошлая – ладно, но кто мог бы подумать, что в наши дни дети будут гибнуть на войне.
– Замира на этой войне наградили орденом Красной Звезды. Его солдатам дают. За подвиг. Но он его не носит: стеснительный парень, не любит выставлять себя.
– Дед его, Зулькарнай, такой же был, светлая память ему. Добро творил и тем был счастлив. И такой же скромняга был. Знаешь, в ауле мы, шутя, называли его Чапаем. Когда надо – смелый и решительный был потому что. Мой Абдулла знал, с кем дружить. Помню, писал с фронта, что лишь благодаря решительности и храбрости Зулькарная остался в живых. Им обоим тоже ордена дали, так и сфотографировались там на память. Мы с женой Зулькарная – Гюльгайшой – разрезали фотокарточку пополам и увеличили, так и получился этот портрет. В начале августа сорок третьего года прислал он фотокарточку. А Гюльгайша похоронку получила. Абдулла с Зулькарнаем находились рядом, а тут взорвался снаряд. Один погиб, а второго отбросило…
– А сколько уже прошло времени, как уехала из деревни Гюльгайша-апа?
– Дай вспомнить. В сорок восьмом... Нет, в сорок девятом году. У нее в тот год дочка умерла от оспы. Я сама за тот год троих детей похоронила. Врагу такого не пожелаю. А Гюльгайша с горя чуть руки на себя не наложила. Я тогда уговорила ее уехать из деревни, чтобы горе быстрее утихло. В сорок восьмом у меня Сынбулат родился. Для женщины в моем возрасте тогда и надежды не могло быть на ребенка. А вот Аллах благословил. Только муж мой Абдулла, когда сынишке было лишь полгода, навсегда покинул нас...
– В Уфе, наверное, зайдешь к Гюльгайше?
– Знамо дело. Давно уже не виделись. Эх, Насиха, чует мое сердце, произошло что-то между молодыми неладное, разве может сложиться нормальная жизнь вдали от отчего дома.
– А ведь как хорошо было, когда они жили в ауле? Стефания все тебе: мама да мама.
– Сноха-то да. Хотя поначалу она мне не совсем понравилась: чужая, языка не знает, обычаев тоже. Но потом, смотрю, прижилась. Уже через месяц мы с ней калякали по-башкирски. Пристала: научи – и все. А я, говорит, научу тебя молдавскому языку. А я отвечаю: с бабкой Маглифой это не выйдет – она уже старая. Хохочет.
– А как она по-молдавски пела! Однажды, на вечеринке, помню, все заслушались.
За разговором соседки не заметили, как пролетело время. Пробили часы, Насиха заторопилась домой:
– Смотри-ка, засиделись до часу ночи. Ладно, я пошла, Маглифа-апа. Привет от нас Сынбулату, Стефании, Гюльгайше-апе. Счастливого пути, за хозяйство не беспокойся, присмотрю. Если не сама, то дочь моя Дилара поможет.
– Рахмат. Не зря говорят: добрые соседи – это радость любого дома. Спасибо, что пришла, хоть на душе полегчало.
...Когда Насиха ушла, Маглифа, потушив свет, прилегла рядом с внуком, закрыла глаза, но сон никак не шел. Мысли все уносили и уносили ее в прошлое, в такую далекую юность.
2
Отец Маглифы не вернулся с первой мировой войны, и ее мать день и ночь разрывалась на работе, чтобы прокормить троих детей. Но хоть и казалась мать двужильной, долго не выдержала, в марте голодного двадцать первого года померла. А вслед за ней умерли и двое братишек Маглифы. Да и ее собственная жизнь висела на волоске, как осенний лист на ветке. Чуть подует ветерок – сорвет его, и лист упадет... Но, видно, Аллах еще не отпустил Маглифе всю меру горя и страданий.
После того как Маглифа стала круглой сиротой, ее двоюродная сестра Загида, прихватив с собой домашний скарб, перебралась к ней. Это была мягкая, работящая и умная красивая девятнадцатилетняя девушка, оставшаяся с детства на всю жизнь горбатой после того, как ее в очередной раз избила мачеха Хана. Она умела делать все. Побелила маленький, чуть больше баньки, домик. Замазала щели в потолке свежей глиной. Посеяла остатки семян проса, навозила арбой хворосту и дровишек на зиму. Маглифа, как могла, помогала старшей сестре.
Прошло время, Маглифа вытянулась, ее худенькое тело стало приобретать красивые женственные формы. Не заметили, как превратилась она в настоящую невесту на выданье. Под предлогом справиться о житье-бытье стали заглядывать парни, засуетились свахи. Но Маглифа не умела хитрить и лгать и всем говорила: «Не ходите за мной, у меня есть человек, который мне нравится». Загида выпроваживала непрошеных свах, догадываясь, кого имеет в виду ее сестра, и в душе радовалась за нее.
Как-то под вечер ввалилась в дом с важным видом Хана. Не дожидаясь приглашения, уселась на нары и с ходу начала разговор:
– Снитесь мне часто. Дай, думаю, схожу узнаю, живы ли, здоровы ли. Сами-то ко мне не заглядываете, хотя я вам добра желаю. Да, я тут вам гостинца принесла, возьмите.
Загида и Маглифа ничего не сказали и с места не сдвинулись. Тогда Хана, вперившись тупым взглядом в голую стену, как ни в чем не бывало продолжила:
– Про Муксина-соседа говорю: хорошая семья, со святой душой, облюбованная Аллахом. Добрые люди. Как встретимся, спрашивают, что же, говорят, девушка хоть бы на чаек пригласила нас. Возьмите, возьмите, это от них гостинец.
Хана положила сверток на стол. Загида сразу все поняла: раз пришла с гостинцем от кого-то – значит, сватает. Так и есть.
– Ихнего сына сами знаете. Красивый джигит. И сила есть, и богатство тоже...
Загида не выдержала, привстала и резко оборвала притворно-ласковую речь Ханы:
– Хватит! Можешь прикусить язык, не трать зря свои лживые слова и передай пославшим тебя: Маглифа никогда не выйдет замуж за этого Мингажу-Печку. Достаточно и моего привороженного отца и загубленной мамы моей. Мало тебе ее смерти, теперь взялась за Маглифу? Не выйдет!
Маглифа тоже встала и произнесла тихо, но твердо:
– Передай, чтобы этот Мингаж больше не ходил за мной. Умру, но не выйду за него!
Хана опешила: не ожидала она такого поворота. Но не долго была в смятении, зыркнула зло глазами, сощурилась, вскочила, схватила со стола сверток и на пороге, повернувшись назад, провизжала:
– Глянь-ка, какими гордыми стали нищенки! И прикрыться нечем, а языком молоть горазды. Я не тебя, горбатую, сватаю, ты-то уж помолчала бы. А ты, – она пригрозила пальцем Маглифе, – не очень-то заносись! Пожалеешь еще! И невинности твоей хватит только на одну ночь...
Хана выскочила, всадив дверь в косяки. Девушки притихли, Загида молча смахнула слезу. Маглифа достала платочек и принялась вышивать на нем узоры. Все невесты в ауле дарили женихам такие красивые вышитые платочки. Но не для Мингажа Маглифа его вышивала.
Заметив, что сестра успокоилась, Маглифа спросила:
– А почему его «Печкой» зовут?
– Он и есть печь. Говорят же в народе: не положить ни вдоль, ни поперек. Ростом вышел, а ни туда – ни сюда. Знает только одно: жить на готовеньком, вкусно есть да сладко спать. Только о себе печется, да еще и злой на весь мир.
Права оказалась Загида, в ярость пришел Мингаж, когда Хана вернула подарок. Еще и отец подлил масло в огонь: «Это насмешка. Такие вещи наш род не прощает». И Мингаж решил во что бы то ни стало проучить девчонку, отмстить ей за обидный отказ.
А Маглифа вышивала платочек и думала о скромном, добром парне Абдулле из соседнего переулка.
Прошло время, и однажды между делом Загида сказала Маглифе:
– Позову-ка я завтра Абдуллу, чтобы помог сарайчик нам сколотить. А то, если бог даст, обзаведемся козой, держать ее негде будет.
Маглифа встрепенулась, зарделась, но нарочито равнодушно сказала:
– Не надо, оставь этого Абдуллу, сами как-нибудь справимся.
– Эх, сестренка, сестренка! Мы девки, а тут нужны мужские руки. Эх… Думаешь я ничего не вижу, ничего не понимаю?
– О чем ты? Разве я когда-нибудь смогу покинуть тебя, оставить одну?
– Зачем покидать? Если счастье улыбнется, будете жить в ауле. У Абдуллы мать уже старая. Он ее не бросит.
Весь день работали рука об руку Маглифа и Абдулла. К вечеру, придумав какой-то предлог, Загида ушла к соседям. Они остались вдвоем. Маглифа только и успела спросить: «Устал, наверно?», как Абдулла, выпалив: «Да ради тебя я хоть скалу разорву голыми руками!», засмеялся и вдруг побежал к речке.
На берегу Абдулла неожиданно столкнулся с Мингажем, который весь день тайком наблюдал за тем, что творится во дворе у Маглифы. Мингаж схватил Абдуллу за ворот самотканой рубахи и прошипел:
– Ага, новоявленный жених, значит?! На тебе...– И ударил Абдулле в нос: – Только тронь Маглифу, она моя, понял?! И мне плевать, нравлюсь я ей или нет. Если еще раз увижу тебя возле нее, пеняй на себя, прикончу тебя, порода нищенская!
Мингаж еще раз ударил Абдуллу что есть мочи. Из разбитых губ и носа пошла кровь. Однако Абдулла удержался на ногах, ошеломленный сначала, он быстро пришел в себя, не спеша поднял тяжелый камень и шагнул к Мингажу, который, не ожидая такого поворота событий, стал медленно пятиться назад, испуганно и невнятно приговаривая:
– Это... Как его... Ты что, чокнулся, что ли?
Мингаж зацепился ногой за корягу и неуклюже («Печка» и есть печка!) всей своей тушей шлепнулся в воду. Абдулла занес камень над его головой и негромко, но твердо сказал:
– А ну-ка повтори, что ты сказал, мерзавец! – далеко разнеслось по воде, отразившись эхом от берегов «Мерзавец…»
Не известно, чем бы все закончилось, не прибеги Маглифа.
– Оставь его, Абдулла, – умоляюще сказала она, – не связывайся ты с ним. – Потом повернулась к Мингажу: – А ты не следи за мной, как вор. Я уже сказала тебе, что нам не по пути. У меня есть суженый...
С этими словами она посмотрела прямо в глаза Абдуллы. Абдулла отбросил в сторону камень, взял нежно за руки Маглифу и сказал:
– Не бойся, Маглифа, я тебя никогда не дам в обиду!
Мингаж тем временем вылез из воды и поспешил от места происшествия, бормоча на ходу: «Ничего, дороги еще сведутся!.. Сведутся!..»
После этого случая Абдулла понял, что Маглифу надо оберегать. Мингаж-Печка способен на всякую подлость. Абдулла готов был хоть сейчас жениться на Маглифе, и мать его в последнее время все чаще стала заводить разговор на эту тему. Говорила, что готова продать самую дорогую для нее вещь – нагрудник, расшитый золотыми и серебряными монетами, чтобы достойно справить никах-свадьбу. Но Абдулла считал, что сам должен заработать деньги на свадьбу, чтобы не осрамить свой род перед односельчанами.
Но человек предполагает, а бог располагает. Молодые поженились не дождавшись, как принято в таких случаях, и осени. А случилось все из-за того же Мингажа-Печки.
В один из июньских дней внезапно захворала Загида. Сначала Маглифа подумала, что сестра съела что-то несвежее и ей нехорошо. Но сестре становилось все хуже, ее замучила рвота, кровь пошла носом. Маглифа, перепугавшись, побежала за муллой Баширом. Мулла будто только и ждал такого приглашения. Примчался также быстро, как коршун падает на свою добычу (его так и звали за спиной: коршун-ябалак). Весь день изощрялся мулла Башир у изголовья Загиды, бормотал одну молитву за другой, окропил водой и дверь, и нары, и стол. Однако от молитв больной не полегчало, к вечеру ей стало еще хуже. Веки Загиды отекли, взгляд уперся в одну точку.
Хитрый мулла, почувствовав, что его присутствие уже ничем не поможет, решил, что пора уносить ноги. Башир взял положенное за намаз-молитву пожертвование, вдобавок снял с косяка плетеный ременный кнут, прошипел, что это грешно, когда рядом с больной висит бич, и сунул его в голенище. Маглифа не успела даже рта раскрыть – ведь это была единственная память об ее отце. Не зря говорят: там, где побывал мулла, черту и соваться нечего. Мулла ушел, а Маглифа, заломив руки, ходила из угла в угол и сама себя спрашивала, что сделать, чтобы выжила, выздоровела Загида, как помочь ей, не сидеть же сиднем и лить слезы!
Маглифа вдруг вскочила и побежала к Садык-бабаю и Уммегульсум-апе, у которых снимала фатир (жилье) сельская приезжая учительница. Учительница посоветовала сходить к врачу в соседний аул Кунакбаево. И добавила:
– Не волнуйся, я здесь погляжу за больной, а ты сбегай…
На клочке бумаги учительница написала карандашом записку и дала Маглифе: «Передай это врачу. Он святой человек. Если застанешь дома, непременно приедет. До Кунакбаево семь верст, ты не побоишься одна идти?»
– Нет, апа, не побоюсь. Я еще маленькая к маме туда ходила.
Уже на закате Маглифа пошла пешком в Кунакбаево. До лесосеки версты две она бежала, но быстро выдохлась и устала. Сказывалось постоянное недоедание, жизнь впроголодь. Перед глазами Маглифы пошли темные пятна, задрожали колени, стиснув зубы, она шагала вперед, стараясь удержаться на ногах.
Вдруг сзади послышался скрип арбы и конский топот. Оглянувшись, Маглифа с ужасом поняла, что ее догоняет Мингаж-Печка. Она хотела спрятаться, но было уже поздно, да и от страха не слушалось оцепеневшее тело. Мингаж-Печка, поравнявшись, ухмыльнулся и спросил:
– Что, испугалась? Я не людоед. В Кунакбаево помчалась, что ли? И я туда же, к Мигран-агаю еду. Давеча я ему пообещал выкосить сено. Садись, айда, чего вытаращила глаза? Надо было сказать заранее, так я бы подвез тебя. Дороги наши опять сошлись, как видишь...
Маглифа знала, что в Кунакбаево живет двоюродный брат Мингажа. Может быть, в самом деле он хочет сделать доброе дело?
– Садись, тебе говорят. Разгоряченному коню нельзя надолго останавливаться – сказал Мингаж-Печка более настойчиво.
Маглифа вспомнила о больной Загиде, и решилась, – была не была.
– А ты сегодня вернешься? – спросила она, сделав несколько шагов к арбе. – Сестра Загида лежит при смерти. Доктора надо срочно привезти...
– Раз так, ладно, не останусь там ночевать, – ответил Мингаж. – Подвезу, если врач согласен ехать. Садись быстрее, видишь: конь шарахается от теней в лесу...
Маглифа, переборов свой страх, залезла в арбу, присела в дальнем ее конце, подстелив охапку свежескошенной травы. Гнедой, почуяв ослабленные вожжи, рванул с места галопом.
Проехали с полверсты. Мингаж как будто не обращал внимания на Маглифу, только понукал коня, да что-то все высматривал по сторонам. На небольшой поляне он вдруг резко натянул вожжи, схватил не успевшую ничего понять Маглифу и подмял под себя. Маглифа быстро пришла в себя и что есть силы стала кричать и отбиваться от него. Мингаж сильнее прижал Маглифу к арбе, но неожиданно взвыл, неосторожно опустив ногу в спицы колеса. Маглифа вырвалась и побежала, но Мингаж быстро распряг коня и верхом настиг ее. Он прямо из седла прыгнул на Маглифу, которая в ужасе закричала: «Абдулла! Спасай!»
– Не кричи, теперь уж никакой Абдулла не поможет, – прорычал Мингаж. – Вот сейчас... А там иди гуляй, где хочешь...
Мингаж бросил Маглифу в густую траву, навалился на нее, раздирая в клочья тонкое платье. Маглифа сопротивлялась из последних сил...
* * *
Целый день не видевший Маглифу, Абдулла соскучился по ней и к вечеру, закончив дела по хозяйству, заспешил в знакомый дом. Больная Загида кое-как объяснила ему, что Маглифа побежала в Кунакбаево за врачом.
Абдулла знал в лесу каждый пень, каждое деревце, с детства собирал в нем ягоды, косил траву, заготавливал дрова. Он не пошел по дороге, а пройдя мимо речки, свернул чуть левее и по тропинке вышел прямо на просеку. Быстро шагал Абдулла, вдруг ему послышался чей-то голос. Прислушался – тишина. Двинулся дальше – опять чей-то голос, но уже отчетливее и громче. Слов Абдулла не разобрал, но показалось ему, что это голос Маглифы. Абдулла бросился во всю мочь, крича на ходу:
– Маг-ли-фа! Маг-ли-фа!
Ответ послышался сразу, точнее отчаянный стон: «А-а-а-а!..» Абдулла выскочил на поляну и увидел бежавшую ему навстречу Маглифу в разорванном платье, в ссадинах, с заплаканным лицом. А Мингаж-Печка, прихрамывая на левую ногу, спешил к арбе. Несмотря на сумерки и расстояние, Абдулла узнал его сразу. Он все понял, прижал к себе Маглифу, накинул на ее голые плечи свою рубаху, потом отстранил и, разминая на ходу кулаки, пошел на Мингажа. И ничто не могло его остановить, даже слова Маглифы: «Абдулла, не трожь его, он не овладел мною».
Мингаж понял, что не успеет догнать отбежавшего коня, поэтому, пока Абдулла шел по поляне, запустил руку под охапку сена и достал оттуда топор с длинным топорищем. Мингаж неуклюже пригнулся и приготовился к встрече со своим врагом. Абдулла, не обращая внимания на крик Маглифы, приближался к Мингажу. В темноте блеснуло острие топора, Абдуллу уже нельзя было остановить, но и Мингаж тоже готовился к смертельной схватке. Расстояние между ними неумолимо сокращалось. Когда осталось семь-восемь шагов, Абдулла заметил в стороне переломанную оглоблю. Мингаж понял его намерение и осторожно пошел вперед, держа топор наготове. Абдулла отступил на несколько шагов.
– Тут нет камней, как у речки, самозванный жених. Сейчас раскрою твою голову, – шипел Мингаж-Печка, двигаясь на Абдуллу. – Попался под горячую руку, так что пеняй на себя, дурачок!
Не сводя друг с друга глаз, они медленно вышли на середину поляны. Оба выжидали удобного момента. Тем временем Маглифа незаметно пробралась к арбе, схватила оглоблю и подкралась к Мингажу сзади. И в тот момент, когда тот размахнулся топором, огрела его. Мингаж упал на землю, схватил левой рукой правую и завопил на весь лес:
– Убивают! Спасите!
Но поняв, что в этой глуши его никто не услышит, обмяк, притих и по-детски захныкал.
Растерянная Маглифа опустилась на траву, к ней подошел Абдулла, нежно обнял ее и поцеловал в губы, потом он поймал коня и привел его под уздцы.
– Эй, не трожь коня! – крикнул все еще валявшийся на земле Мингаж-Печка. – Сломали мне руку. Ох и больно! Я отомщу вам за это!
– Ладно, вставай, – сказал ему Абдулла. – Чего мычишь, как корова? Садись на коня и уматывай, пока тебе не сломали еще и ноги, негодяй!
Мингаж с испугу быстро поднялся, приковылял к арбе, забрался на нее, а оттуда перебрался на коня.
– Ничего, будет еще встреча. Вот эта рука отомстит вам все равно, знайте...
– На чужом горе счастья не построишь, дурень ты этакий! – и Абдулла хлопнул ладонью по крупу коня, и тот тут же сорвался с места, чуть не сбросив Мингажа. Матерясь на весь лес, Мингаж скрылся в чащобе.
А Маглифа и Абдулла добрались пешком до Кунакбаево, под утро привели к Загиде доктора. Но ей уже не нужна была помощь – бедная девушка умерла.
Абдулла помог Маглифе с похоронами, и вообще, с того дня не оставлял ее одну. Через месяц они поженились.
...Как жизнь скоротечна! Долго пролежала бабка Маглифа с открытыми глазами, настенные часы не спеша пробили три раза.
3
Когда ранним утром Замир на своей машине подкатил к калитке, Маглифа уже выходила из дома, взяв внука за руку. В кабине уже кто-то сидел.
– Здравствуйте, детки! Аллах свидетель: в добрый час отправляемся в путь. – Маглифа подошла к кабине и всмотрелась в сидевшего в ней молодого человека: – Растет молодежь, не углядишь. Чей будешь-то, сынок, что-то лицо знакомое. Не сын ли Нуржихан и Гайфуллы?
Парень, державший в руках банку с полевыми цветами, помог ей уложить вещи и весело ответил:
– В точку попала, бабуля. Давай залезай в кабину в добрый час, с твердой ноги, с легкой руки, как говорится...
Маглифа вместе с внуком села в кабину, и хотя ей не очень понравилось остроумие парня, она продолжила разговор:
– Эх, сынок-сынок, мне бы сидеть да посиживать на печке, да вот приходится в путешествие пускаться.
Попутчик был в настроении и попытался срифмовать:
– Жизнь-житуха горька пусть, отправляет в дальний путь.
– Веселый парень, – заключила Маглифа. – Как сэсэн, языкаст, однако.
– Бери выше, бабуля. Не сэсэн, а будущий поэт я.
– Эх, главное, надо добро творить на этой земле. Есть ведь поговорка: подари другу своему лошадь – она рано или поздно околеет, подари шубу из дорогих мехов – все равно износится, а вот сотвори для него добро – оно будет жить вечно.
– Опять но-та-ция. В школе. Дома. А теперь и в кабине машины.
– Ладно-ладно, уж сразу в обиду, – сказала Маглифа и поудобнее подсадила на коленях внука, – нынче молодежь все знает, будто пророчества с небес получает.
Замир резко повернул голову в сторону парня, давая понять строгим взглядом, что хватит острить с пожилым человеком.
После перепалки долго ехали молча. Булат сладко задремал на коленях бабушки. Но переехав мост через Белоречку, затряслись по ухабистой дороге, и Булат проснулся.
– А скоро доедем?
Замир лишь улыбнулся на вопрос мальчугана.
– Эх, детка, – ответила бабушка, – ежели бы так быстро, то каждый день бы ездили друг к другу в гости. Из глухомани до Уфы, ой-ой, как далеко.
– А почему так далеко, бабушка?
– Так вот вышло, что велело дышло. Надо же было, чтобы красавчик Булатик потом катался по дороге.
– А я шофером буду, когда повзрослею.
– Было бы желанье, сынок, мечту всегда можно достичь.
– А что такое мечта?
Замир опять улыбнулся. Булат заметил улыбку и потянулся к нему:
– А ты был солдатом?
– Был.
– Правда? А где?
– Далеко отсюда.
– В Уфе, да?
– Нет, в Афганистане.
– А он далеко от Уфы?
– Далеко. Даже очень.
– И автомат у тебя был?
– Да.
– А ты стрелял в фашистов?
– Приходилось.
– А сколько застрелил?
Маглифа, рассердившись на внука, попробовала одернуть его, но тот не мог остановиться:
– А у тебя есть орден?
– Есть.
– Ну-ка, покажи!
– Здесь нету. Дома оставил.
– У тебя, наверно, нет ордена, раз ты его не носишь.
Маглифа уже серьезнее одернула внука:
– Хватит, Булат! Не мешай дяде вести машину. А то перевернемся еще. Есть у него орден, только забыла, как он называется.
Тут проснулся задремавший парень.
– Орден Красной Звезды...
– Красная Звезда... – Булат восторженно посмотрел на Замира: – Ты герой, да? Ура! Дядя герой! Дашь поносить орден, ладно?
Замир, чтобы перевести разговор с неприятной для него темы, спросил мальчика:
– А ты где живешь, в городе? Что там делаешь?
– Живу с папой и мамой. Слушаюсь их.
– Что же они сами не приезжают в деревню?
Булат, не зная, что ответить, пожал плечами. За него ответила Маглифа:
– Отпуска дают только осенью. Соскучились они по сынишке. Да и мне тоже захотелось поглядеть на них.
Булату разговор показался скучным, и он опять спросил про «главное»:
– А ты покажешь мне орден?
– Покажу, но только когда вернешься в деревню. Придешь к нам и покажу.
– Ура! Бабулька, давай быстро повидаемся с папой и мамой, потом вернемся обратно, ладно?
– Ладно, детка, ладно, – сказала Маглифа, стараясь не показывать охватившее ее волнение. – Будет день, будет и пища.
Опять надолго замолчали пассажиры, был слышен лишь рев мотора да скрип рессор на колдобинах. Булат опять заскучал и обратился к молодому парню:
– А тебя как зовут?
– Зауил.
– А ты был солдатом?
– Нет.
– А когда станешь?
– К осени.
– А ты далеко будешь служить?
– Может быть, тоже в Афганистан заберут.
– Ты тоже на войну хочешь? Тоже будешь из автомата стрелять?
– Да нет, мальчик, не больно спешу на войну.
Услышав последние слова, Замир резко затормозил и зло сквозь зубы сказал:
– Говори да не заговаривайся, Зауил. Надо думать, что говорить маленьким детям! Послушай себя собственными ушами!
– Уши не ушать, – обиделся Зауил. – Нужна мне больно чужая страна. Убьют еще. Ладно, ты живой вернулся. А мог в цинковом гробу вернуться. И носили бы к могиле твоей вот такие же полевые цветы.
От этих слов Маглифа аж растерялась:
– Перестань, сынок, – сказала она Зауилу. – На священной земле нельзя говорить греховные слова.
Замир остановил машину, выключил двигатель, спрыгнул на землю, обошел машину, открыл дверь и глухо скомандовал:
– Слазь!
Зауил не ожидал такого, растерялся, но попытался сохранить достоинство:
– Машина колхозная, а не твоя. Вези давай!
Замир схватил его за шиворот и выволок из кабины на обочину. Зауил растянулся в пыли, опрокинув банку с цветами, но тут же вскочил и, как взъерошенный воробей, еле сдержался, чтобы не наброситься на Замира:
– Учтем. Встретимся еще. Сочтемся...
– Смотри, парень! Пройдись пешком, проветрись! Для тебя это полезно...
Замир собрал рассыпавшиеся цветы, сунул их опять в банку, отдал Булату в руки, и, выжимая из машины всю мощность, резко рванул с места. Булат тихо сказал:
– А он, наверное, плачет.
На что Маглифа строго ответила:
– Значит, заслужил того. Молодой еще, а какие слова говорит! А ты, сынок Замир, как и дед твой, немного горяч, но справедлив.
Замир стал успокаиваться и тоже заговорил:
– Кажется, я малость перегнул палку. Он же еще пацан, мало ли что может наговорить…
– Ладно уж, урок пойдет ему впрок. Если слово не помогает – человека учат кулаком.
Булат, поерзав, встрял в разговор взрослых:
– А ты плакал когда-нибудь?
– Всякое бывало.
– А когда?
– Когда погиб мой друг.
– Его фашисты застрелили?
– Можно сказать и так.
– А потом что с другом сделали?
– Похоронили. Вот эти цветы, которые ты держишь, возложим ему на могилу.
– И я тоже возложу?
– Все вместе втроем возложим.
– У него тоже был орден?
– Даже два.
– А почему сразу два?
– Один от имени нашей страны, другой от имени Афганистана. Если хочешь знать все, то слушай внимательно и не перебивай меня.
Булат кивнул головой.
Не зная, с чего начать, Замир некоторое время ехал молча. Нетерпеливый Булат не выдержал паузы:
– Ну расскажи, чего ты!..
– Сейчас. Значит, так. Три года назад меня забрали в армию. Нас из Башкортостана было, в общем-то, немало. Служили вместе. Земляки, мы все очень дружили. Был среди нас Лука Васильев, чуваш. Озорной парень, умница, книги любил читать... Так вот, прослужили мы немного, и нас перебросили в Афганистан. Там шла война. Страшная. Понимаешь, афганцы между собой воюют, своих же убивают...
Булат серьезно посмотрел на бабушку и грозно заявил:
– Когда повзрослею, я тоже пойду туда...
Маглифа одернула внука:
– Сначала подрасти, внучек, там жизнь покажет. Не перебивай, когда тебе рассказывают важные вещи.
Замир, не отрывая взгляд от дороги, продолжил:
– Однажды был случай. Мы тогда охраняли мост на горной дороге, по которому шли машины с хлебом для голодающих детей, стариков. Стояла душная южная ночь. И вдруг на нас напали душманы. Так называют афганских бандитов. Они много раз до этого хотели взорвать мост, чтобы машины с продуктами не проходили к мирным жителям. Наш командир, старший лейтенант Михаил Харченко, с несколькими солдатами встретил их в дозоре за высотой Шакар-гора. Услышав стрельбу, Лука Васильев, русский парень Андрей Медведев и я бросились к ним на помощь. Двое солдат было уже убито, командир еще жив, но ранен и продолжал вести огонь. Андрей пополз за камнями к душманам, чтобы забросать их гранатами. А мы с Лукой попытались вынести раненого командира. Но как только Андрей скрылся за камнями, раздался страшный взрыв. По моей левой руке будто оглоблей ударили. Я упал. Лейтенант кричит: «Оставьте меня. В укрытие!» Я отстреливаюсь одной рукой. А Лука, тоже раненый, прикрыл командира. Расстреляв магазин, я обернулся: Лука лежит неподвижно на командире. Потом в медсанбате сказали, что пуля пробила насквозь тело Луки и застряла в ребрах лейтенанта. Его, старшего лейтенанта Михаила Харченко, спасли...
Замир замолк. Булат уже не ерзал, сидел молча, глядя перед собой. Маглифа несколько раз тяжело вздохнула, а Булат встрепенулся:
– А Андрей куда девался? Его тоже убили бандиты?
– Да, – тихо сказал Замир. – Граната взорвалась в его руке. Он был из Арзамаса. Есть такой город. Наш командир Михаил Харченко ездил к родителям Андрея. На следующий год обещал приехать к нам. Теперь он уже майор.
– А ты мне его покажешь?
– Постараюсь, Булат. Ну, а теперь пойдем отнесем цветы на могилу Луки.
Замир помог Маглифе и Булату выйти из машины. Булат задумчиво и не по-детски серьезно разделил букет полевых цветов на три части, одну оставил себе, другие дал бабушке и Замиру. Они не спеша пошли в горку к солдатской могиле. Стройные березки, росшие вдоль тропинки, тихо шелестели под такт шагов. Маглифа почувствовала, как кольнуло сердце у нее под лопаткой и закружилась голова. Точно так же было, когда она побывала на Мамаевом кургане, где погиб ее сын.
Война проклятая... Какое это страшное слово: война! Почему же в мире нет согласия между людьми? Ведь все люди родились от матерей, и ни одна мать не желает, чтобы ее сын погиб на войне. Сколько пролито крови людской на земле! Сколько пролито горьких материнских слез по погибшим мужьям и сыновьям. О Аллах, зачем ты не наказал сразу тех, кто придумал войну!
Маглифа, собрав остаток сил, добралась до могилы. С фотографии на надгробном памятнике чуть улыбаясь смотрел парень. Видно было, что снимок еще до службы в армии. Длинные волосы, широко раскрытые глаза, мягко улыбается, как бы спрашивая: «Хорошо ли добрались до меня?» Под фотографией – фамилия, имя, отчество, дата рождения, дата гибели.
В его же возрасте погиб и Айбулат – девятнадцати лет даже не было.
Вспомнив сына, Маглифа прошептала: «Хоть одно утешение у тебя – в родной земле лежишь. Тут родня близко Спи, сынок…» Маглифа, с трудом нагнувшись, положила цветы на холмик. Выпрямилась и кончиком платка вытерла слезы. Потом аккуратно положил цветы Замир. А за ним посерьезневший Булат.
Больше Булат ни о чем не спрашивал.
(Продолжение в следует)
Читайте нас:
© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».
Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.
____________________________________________________________________________
Свидетельство о регистрации средства массовой
информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное
Управлением Федеральной службы по надзору
в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций по Республике
Башкортостан от 31 октября 2016 года.
Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович
_________________________________________________________
Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).
Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.
Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.
Телефон
(347)292-77-62
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923
Рекламная служба
(347)292-77-62
Редакция
(347)292-77-62
Приемная
(347)292-77-62