№4.2020. Гульнур Якупова. Малая вселенная – Большая Вселенная. Роман. Книга третья из трилогии «Женщины». Авторский перевод с башкирского. Продолжение. Начало в №№ 1-3

* * *

Однажды на большой перемене Вафич срочно собрал учителей в своем кабинете и объявил, что пришло указание из РОНО о том, что надо составить список политинформаторов, расписать, кого и куда, какие они будут поднимать темы. А я возьми и скажи:

– В каждом доме есть радио и телевизор, многие выписывают газеты и журналы. По крайней мере, районку получают все, даже пенсионеры.

– А по-вашему, политинформации не нужны, Нурия Баязитовна? – строго спросил Вафич. После того как стал директором, голос его приобрел разные оттенки: иногда был назидательным и требовательным, а порой – злым и насмешливым. Сакина-апа, когда была директором, как-то пыталась защищать учителей от излишнего нажима, сопротивляясь против несуразных директив РОНО.

– Мы и агитаторы, и политинформаторы. А где же специалисты колхоза, сельского Совета? Пусть они тоже работают с населением.

– Надо раскрывать глаза народу, поднимать политическое сознание! Идет война в Афганистане, а группа столичных учителей отправила письмо в Москву с требованием вернуть советских солдат домой, остановить кровопролитие. Неужели они не знают об интернациональном долге?! Нурия Баязитовна, молочнотоварная ферма – за вами, кроме того, закрепляю вас и за швейным цехом.

– Там всего три женщины…

– Я все сказал! – Вафич даже не дал договорить. Тоже мне – диктатор. В этот момент я вспомнила слова самой спокойной из «баб эсвеклы», тети Муслимы: «Прохудился мешок моего терпения». Уф! Сегодня как раз день политинформации – меня ждут на ферме. Надо успеть до вечерней дойки. Отправилась туда.

В красном уголке горит свет, внутри полно народа – окна не занавешены, поэтому с улицы все хорошо видно. Еще светло, зачем так бездумно тратят электроэнергию? Вроде есть время и до политинформации, почему собрались так рано? Взошла на крыльцо и потянулась к двери. А она распахнулась прямо на меня, и навстречу выбежала дочь дяди Акмана Черного (трое из его восьми дочерей работают доярками). Даже не останавливаясь, сообщила новость: «Муса вернулся!» – и побежала дальше. Я закрыла дверь снаружи и застыла на месте: сам приехал или его привезли? Текущий, 1984 год, по всей видимости, стал самым трагичным периодом афганской войны. В какие только уголки СССР не поступал оттуда страшный груз под названием «Груз 200»?

Сколько можно стоять в нерешительности – вошла внутрь. Хотя еще не успела разглядеть лица доярок, тут же поняла, что здесь царит радостное настроение. Они расселись вокруг стола с подшивками газет, с ними парень в солдатской форме. Да, это Муса. Он не сильно изменился, только возмужал, окреп. Вдруг вспомнила пору, когда была пионервожатой – ведь это тот самый Муса, который на уроке труда в шестом классе отрезал и спрятал косичку одноклассницы.

Солдат шагнул мне навстречу, я тепло обняла его.

– Приехал, а мамы нет дома, уже ушла на дойку. Вот пришел сюда. Соскучился по маме. По всем вам! Четыре года не видел Тулпарлы, можно сказать, с самого начала войны был в Афганистане.

– Ведь единственный сын своей мамы… – произнес кто-то слезливым голосом. Другие кивнули в знак поддержки, но не дали дальше развить это настроение.

– Начинай политинформацию, Нурия-апа, – сказал Муса, с трудом изобразив улыбку на лице. Вы знаете, там идет война, настоящая война! Каждый год гибнут по две-три тысячи советских солдат.

– В соседнее село в закрытом гробу привезли 20-летнего парня...

– На кладбище районного центра – около десяти могил. Специальная аллея…

– Когда меня ранило второй раз, попал в госпиталь в городе Термез Узбекистана. Там не успевают грузить гробы в машины.

– Ты же не писал мне об этом, сынок? – заговорила и мама Мусы, сидевшая до этого оглушенная счастьем.

– Расскажу, мама. Теперь у меня времени много – меня комиссовали. Распрощался с военной службой.

– Слава Аллаху!

– Но каково орлу, который не может подняться в небо, мама…

Установилась тишина, и я решила воспользоваться ею:

– Конечно, мы кое-что знаем о ситуации в Афганистане, Муса. Идут письма, рассказывают и вернувшиеся, как там дела. Знаем, что этим летом наш воинский контингент понес большие потери. Жестокие столкновения в ущелье Панджшер, битва за Мазари-Шариф… Но и ты расскажешь нам, что происходит в Афгане?

– Там есть все, что должно быть в аду под названием «война» – авиация, артиллерия, мотопехота, перестрелки и смерть… – солдат успел рассказать о войне совсем немного, когда та самая дочь Акмана Черного приоткрыла дверь и предупредила: «Коровы сильно беспокоятся! А то надои снизятся в мое дежурство…»

– Сегодняшняя политинформация прошла оживленно, – сказала я, завершая мероприятие. – Муса, выбери как-нибудь время для встречи с учащимися в школе, хорошо?

Мы пошли в сторону деревни вместе. В густых сумерках село выглядело по-особому загадочным и красивым. Солдат полной грудью вдыхает напоенный предчувствием весны воздух, словно уставший путник, припавший к источнику с чистой водой.

– Уктау смотрит на меня, вытянув шею, словно говорит, вижу тебя, сын мой. И Акбейек, наверное, узнал. Вот и Кырластау. – Парень оглядел окрестности, синеющие вдали горы и крикнул: – Здравствуй, отчий край! Я вернулся! – Вечернее безмолвие легко подхватило его слова, покружило над селом, потом понесло в сторону гор и вернуло эхом. – Афганские горы никогда не отвечали, когда я, скучая по родным местам, так же приветствовал их… Наверное, знали, что я пришел, чтобы разрушить их, превратить в пыль, – добавил Муса.

Хотя я по натуре довольно впечатлительна, считаю излишне пафосной игру артистов на сцене, когда они так же торжественно и проникновенно выражали свой восторг, или же, наоборот, душераздирающими словами передавали боль и страдания. А ведь Муса сейчас совсем не играл!

От фермы до деревни довольно далеко. За это время солдат успел многое рассказать о службе в Афганистане. Позже еще не раз приходилось беседовать с ним. Из его воспоминаний об увиденном и пережитом у меня сложился сюжет целого рассказа. Решила скорей записать его на бумагу и как-то в воскресенье, когда не было особо срочных дел, рано утром отправилась в школу. Не думала, что встречу кого-нибудь, но Вафич, беспокойная душа, оказался в там. Он первым завел разговор:

– Обиделась и теперь изображаешь сильную занятость, Нурия?

– Ничего я не изображаю, а вот обиделась по-настоящему! – ответила я. – Ты стал иногда терять меру, как стал директором. Надо достойно переживать славу, а не…

– Какая там слава? Ничего, кроме кошмара. Не было печали – начал закладывать новую школу, а где стройматериалы?! Сакина-апа, хитрая, вовремя сбежала.

– Беги и ты, раз боишься.

– Кто боится, я?!

– А то. Потому и наскакиваешь на всех по делу и без дела. Наскочит и клюет и клюет, как драчливый петух…

– Клюнешь тебя, пожалуй!

– Попробуй только! – Тут я невольно рассмеялась. На этом и завершили перебранку. – Если хочешь знать, мы еще на пару с Загирой будем клевать тебя в самое темя, жди, сегодня вечером зайду к вам, Вафич. – Нарочно не дала слететь с языка привычным словам «друг Сабир», и поделом ему.

– Сегодня же выходной, зачем пришла в школу? – Слышу по голосу – это уже спрашивает не директор, а друг.

– Хочу написать очерк, думала, здесь никто не помешает. Из районной газеты попросили.

– Собираешься пропесочить нерадивого директора? Я помню, как ты сняла дядю Акназара с должности председателя.

– Тогда просто переполнилась чаша терпения односельчан, не я – они его сняли. А моя статья в газете стала лишь итогом, эхом этого события. Раньше я была робкой, нерешительной, а сейчас пусть попробуют заткнуть мне рот! – вырвалось у меня, как будто даже с угрозой. Кажется, это уже было лишнее?

Тем не менее стало легче оттого, что высказала все, что накопилось внутри. Видно, неспроста психологи советуют выплеснуть обиду наружу. Стало как бы светлее перед глазами, а в голове – яснее, честное слово. Зашла в кабинет географии, села за стол, положила перед собой чистый лист бумаги и собрала волю в кулак, как спортсмен перед стартом. Глубоко вдохнула и одним росчерком пера вывела неожиданный даже для самой себя заголовок – «Старый кузнец». Ладно, может быть, позже поменяю, там видно будет.

…Муса рос смышленым мальчиком, схватывал всё на лету. В пять лет уже буквы различал и лопотал на четырёх языках: от матери научился башкирскому, от отца – казахскому, от дружка Салима – узбекскому, а в детском саду легко и быстро усвоил русский. И первое свое совсем не детское горе он испытал в ту самую осень, когда собирался пойти в школу.

Салима, которому уже было больше девяти лет, записали в школу, пригрозив привлечь к ответственности его мать, тетю Бибигайшу, если не отдаст сына учиться и в этом году. А дом Мусы обошли – ему еще не было и шести. Но отец сам привел его в школу, чтобы доказать способности сына, и его тоже записали.

Отец Мусы – летчик, летает на «кукурузнике». Борется с вредителями посевов, опрыскивая поля химикатами. Когда требуется, доставляет грузы по назначению или пассажиров до города подбрасывает. А то и в качестве скорой помощи летает. Обещал взять сынишку с собой в полёт перед тем, как тот пойдёт в школу, и мальчуган считал дни в предвкушении этого события. Но…

В самый разгар страды, когда комбайны бороздили степные просторы, а люди не могли нарадоваться богатому урожаю, в их дом нежданно-негаданно ворвалась беда. Управляемый отцом самолёт рухнул на землю. Как потом рассказывали свидетели, словно раненая птица, пытающаяся взмыть вверх, покачивая крыльями, он уткнулся клювом в землю. Отцу все-таки удалось посадить железную птицу в каком-то неудобном, низком месте. К самолёту с окутанным дымом хвостом подоспела пожарная машина – благо, приземлился он недалеко от базы.

В центральную совхозную больницу мать привезла с собой и Мусу. Голова отца была забинтована, одна рука – в гипсе, глаза закрыты. Палата освещалась каким-то синеватым светом, и такого же мертвенного цвета было бледное бескровное его лицо. Врач сделал предупредительный жест указательным пальцем – только непонятно было, то ли пустил их всего на минутку, то ли позволил перемолвиться с умирающим одним словечком. Муса так и не разобрал. А отец и в самом деле очнулся лишь на мгновение, успев произнести напоследок всего два слова:

– Сынок, лётчиком…

Что хотел он сказать, осталось для мальчика вечной загадкой. С годами Муса всё чаще задумывался над недосказанным отцовским заветом – аманатом, но так и не решил для себя: хотел ли он, чтобы сын его тоже стал лётчиком, или наоборот – предостерегал?

А ннекоторое время спустя Салим сказал ему странную вещь: «Вот увидишь, теперь твоя мамаша, как и моя, будет искать себе нового мужа». И вскоре после этого мать его, Бибигайша-апай, пожаловала к ним с бутылкой водки и огромным арбузом под мышкой. Она ведь работала на бахче, где арбузов было видимо-невидимо. Салим даже показал дружкам-малайкам потайную тропку, и те стали совершать по ночам набеги на плантацию. Муса не ходил с ними – не было надобности, поскольку сосед перекатывал к ним арбузы прямо во двор через дыру под изгородью. Щедрая Бибигайша-апай, если и видела, не ругала за это сына: «Да ладно уж, не жалко. Не продавать же. А в тюрьму, если и попадусь, не засадят. Делись, всё равно сгниют…» – говорила она.

Биби, как называл соседку и стар и млад, похоже, выпила – чуть ли не с порога пустилась в пляс под свои узбекские частушки. Бесшабашная, как и её сынок.

А мать Мусы перед самым приходом Биби-апай принарядилась в голубое платье с красными цветочками, которое ей очень шло, волосы заплела в две косы. Бойкая апай неожиданно перестала плясать и, взглянув на Тансулпан, изрекла:

– Какая ты красавица в этом платье! Эх, до чего ж обожал тебя твой Нурбек, души не чаял... Тренькает, бывало, на своей домбре и поёт: «Жулдызым, таң жулдызым, сен мениң махаббатым…»[1] Так и было, я всё помню! Да только следом за ним на тот свет не отправишься! Как говорится, живому – живое. Айда-ка, сведу тебя с одним богатеньким мужичком. Он, конечно, старше тебя да женатый… Ну и ладно – тебе-то что?!

Мать только досадливо отмахнулась. Угостила Биби блинами, а вот откупорить бутылку не позволила.

В любое время – что днем, что ночью – к веселой соседке стучали в окошко, звали: «Биби, Биби, Биби!» Просили водку. В страду в магазине спиртное не выставляли, а она запасалась горячительным загодя и сбывала по двойной цене. Ради её детей окружающие закрывали на это глаза, ибо знали – заикнись они, спекулянтку тут же упекут на пятнадцать суток, а попадётся, не дай бог, в другой раз – дело кончится тюрьмой. А детей – в детдом. Люди, ещё не успевшие опомниться от последствий военного лихолетья, оправиться от репрессий, проявляли к предприимчивой женщине снисходительность – и той всё сходило с рук. «Когда ж, наконец, бабёнка одумается, иначе неcдобровать ей», – в тревоге перешёптывались между собой вокруг. И однажды ночью ее в самом деле забрали в милицию. Дня через три после этого закадычного дружка Мусы Салима с двумя маленькими братьями увезли на машине в Оренбург. Не иначе как в детдом. Стало быть, пятнадцатью сутками не обошлось. А спустя некоторое время в дом Бибигайши вселились другие – жильё-то было казённое, собственность совхоза.

Случившееся потрясло Мусу и Тансулпан до глубины души. Разве ж можно смириться с тем, что мать-одиночку с тремя ребятишками на руках взяли да упекли в тюрьму?! Она ж не тунеядка и не алкашка какая-нибудь, трудится наравне с другими и управляется со всем без посторонней помощи…

Уж как причитала матушка, как плакала. Но однажды вдруг перестала. Пять дней кряду молчала, пять ночей не смыкала глаз – всё думала и думала о чём-то. Потом долго писала письмо. На конверте Муса увидел адрес: «Башкирская АССР». Он сам опустил письмо в почтовый ящик. Мальчика охватила тревога. Ещё Биби-апай предупреждала его, чтобы присматривал за матерью: отец, мол, так любил её, звёздочкой называл, как бы она с тоски руки на себя не наложила. На всякий случай апай тогда даже решила всё проверить: обошла и чулан, и двор, и сарай, все арканы и верёвки предусмотрительно забросила под крышу бани.

Вспомнив об этом, Муса не спускал с матери глаз, даже уснуть боялся. Выскальзывал следом из дома и заходил вместе с ней. А однажды, очень некстати, одолел его крепкий сон… Хорошо ещё, что проснулся, – да и невозможно было не пробудиться от такого пронзительного, истошного крика матери. Вслед за этим раздался грохот, и перепуганный мальчишка услышал грубую мужицкую брань. Он мигом бросился в сени, где увидел, как двое верзил пытаются повалить упиравшуюся мать на железную кровать.

– Чего ломаешься? Чем ты лучше своей подружки Биби?! – усмехался один из них. – Будешь теперь вместо неё! – И дальше – грязный мат…

Косы матери расплелись, вырез сорочки разорван, одной рукой она прикрывает грудь, другой вцепилась в спинку кровати. Муса вначале оцепенел от ужаса, но тут в глаза ему бросилась деревянная лопата. Вечером в доме было душно, и на ночь дверь закрывать не стали, использовав эту лопату как подпорку. Сени же заперли лишь на задвижку.

Мужики Мусу не заметили, да и заметили бы – малайка им не помеха. А тот оказался не промах: быстро схватил подвернувшееся под руку «оружие» и с размаху ударил одного по голове да с такой силой, что лопата треснула пополам. Мужик оглянулся: со лба его стекала кровь. Второй остолбенел, как будто его самого огрели. А бедной женщине мгновения этого замешательства хватило на то, чтобы опомниться. Схватив сына за руку, с криком «Убили!» выскочила на улицу, и они прямиком помчались в милицию. Мужики не стали их преследовать.

Наспех задав несколько вопросов, дежурный запер их вместе в одну камеру. Напуганная словами “допрос, протокол, опечатать” мать решила, что сыну грозит тюрьма.

– Улым, всю вину я возьму на себя. Если меня посадят, то тебя отправят к бабушке, – сказала она Мусе.

– Нет, лучше расскажем всё, как было! – возразил он. – Отец ведь не любит, когда врут… Не любил…

– Ладно. Так и сделаем, а то запутаемся. Да, твой отец… – только было начала мать, как дверь отворилась, и их повели на допрос к человеку с усталым лицом, представившемуся следователем.

– Пусть мальчишка пока выйдет, – распорядился он и проворчал: – Почему их вместе заперли, порядка не знаете, что ли?

После этого мужчина достал потрепанную кожаную папку и кинул её на стол. Остальное происходило уже без Мусы.

Затем наступила его очередь. Он поведал всё без утайки. «Успели сговориться», – недовольно буркнул следователь и нажал на кнопку у края стола.

– Уведите. Давайте тех.

В коридоре Муса столкнулся с обоими злодеями. Значит, их тоже задержали.

В ту же ночь мать и сына отпустили домой.

– Повезло нам, что тот, которого лопатой по голове, не умер. Чтобы из-за какого-то негодяя засудили моего мальчика… – сказала Тансулпан и со словами «солнышко ты моё», как, бывало, называл её муж, ласково потрепала сынишку по волосам.

Если не считать сломанной лопаты, их хозяйство почти не пострадало. Не успели они войти в дом, как прибежала жена одного из тех мужиков.

– Бессовестный, мерзавец, алкаш, – начала она тараторить, не давая матери и рта раскрыть. Оказалось, она ругается на своего мужа. – Надеялась, что после отъезда Биби успокоится и будет больше по хозяйству помогать. – Тут она резко умолкла и упала к ногам матери Мусы: – Тансулпан, не дай засадить моего паршивца, у нас же дети, забери, пожалуйста, свое заявление! Не чужой, чай, свой башкир, пожалей его.

– Я не писала заявления, отвечала только на вопросы.

– Не губи бедненького! Скажи, что заходили просить водки…

– Еще надо подумать, кто тут бедненький… Не унижайся, вставай, полы грязные. Не плачь, идем, сейчас поставлю чай. Говоришь, свой башкир – а не стыдно ему позорить свою нацию казахами и русскими?!

– Только по пьяни и вспоминает, что он башкир, бьет себя в грудь: «Я – потомок Салавата!»

– А ты скажи ему, пусть не полощет имя батыра поганым языком. Дети уже немаленькие, опирайся на них. Подумай о том, почему муж не находит тепла у себя в доме. Оно и понятно, если ты его постоянно ругаешь такими же словами, как сейчас…

– И старший сын мне только вчера сказал то же самое.

– Хорошо, напишу заявление, чтобы не посадили.

Мужики отделались штрафом

После пережитого страха и унижения, мама Мусы заметно изменилась – стала твёрже, решительнее. Да и горе как будто отпустило её немного. А когда получила из Башкортостана ответ на своё письмо, наконец призналась, что у неё на уме:

– При Нурбеке жилось мне здесь хорошо, без него же всё опостылело. Поэтому и тебя не стала отдавать в школу, пойдешь на следующий год в Тулпарлинскую школу. Вот матушка моя, твоя олэсэй, к себе зовёт. Она ведь не хотела меня отпускать сюда, так и заявила: «Если уедешь со своим казахом-бродягой, бросишь меня одну, не будет тебе моего прощения». Но ничего, простила меня мамочка-эсэйем. Да и не был Нурбек никаким бродягой, разве что вырос в детдоме без материнской ласки. Поэтому после войны приехал в нашу деревню вместе с фронтовым другом. Они планировали вдвоем уехать куда-нибудь в поисках счастья. Так мы и познакомились. В общем, поверила я ему и оказалась в этих краях. Видно, наказала меня судьба за то, что уехала без материнского благословения. Нечего нам теперь тут делать. Пора, улым, на мою родину. Мне ведь тебя ещё поднимать нужно. Продадим дом, живность, вещи и тут же уедем к себе…

– А где теперь друг отца?

– Ты про Тайфура спрашиваешь? Там же в деревне. Работает водителем. И на фронте шофёром был, горючее для самолётов возил. Сказал моей матушке: мол, пускай возвращается Тансулпан, не боится – помогу, чем смогу. Кто знает, может, и вправду понадобится его помощь.

Дом у них был свой. Отец зарабатывал хорошо и построил его из кирпича. Поначалу, до рождения Мусы, они жили в саманном домике. Саман – это подобие кирпича из смеси соломы, глины и конского навоза. В совхозе до сих пор много таких построек. Поэтому дом продали без проблем, нашлись хозяева и для мебели. Товарищи отца по работе помогли с машиной, чтобы перевезти домашний скарб в такую даль.

* * *

Аул встретил их приветливо. Мать сразу же устроилась на ферму дояркой. Муса пошёл в местную школу, где благодаря уму, смекалке и знанию нескольких языков быстро завоевал авторитет среди одноклассников.

Тем не менее, в шестом классе выкинул такое, что удивил всю деревню. Его даже чуть не исключили из пионеров. Однажды на уроке труда Муса ни с того ни сего взял да и отрезал ножницами косичку девочке по имени Зухра! Пока опешившие ребята приходили в себя, он быстро сунул косицу в портфель и был таков.

Тансулпан-апай, конечно же, срочно вызвали к директору. И вот стоит она перед ним вся в смятении: «Какой позор! Обидел, довёл до слёз не кого-нибудь, а дочку Тайфура… Влюбился, видать. Не иначе. Что тут ещё скажешь», – говорит, беспомощно разводя руками. Учителя были того же мнения: мальчишке четырнадцать – самый что ни есть возраст для первой любви…

А девочка – еще совсем цыпленок, только и знает что плакать...

В выпускном же классе произошло судьбоносное для Мусы событие. Из города Сызрани Куйбышевской области им с матерью нежданно-негаданно пришло письмо, пестревшее штемпелями. Первоначально оно было адресовано в совхоз, а оттуда со штампом «Адресат выбыл…» направлено в Тулпарлы. Работники почты не поленились, разузнали новый их адрес и переслали письмо.

Оно оказалось от подполковника Иванова, бывшего однокурсника старшего лейтенанта запаса Нурбека Таминдарова. Он вспоминал годы учёбы в Бугурусланском лётном училище и Великую Отечественную войну, когда им пришлось воевать на боевых машинах, хотя их готовили для гражданской авиации. «Мы вернулись живыми, и давай не терять друг друга!» – предлагал Иванов. Он жил теперь в Сызрани, окончил военную академию и преподаёт в СВВАУЛ – Сызранском высшем военном авиационном училище лётчиков.

Муса ответил подполковнику, сообщил о смерти отца. Думали, на этом переписка и прервется. Но Иванов снова прислал письмо, теперь уже лично Мусе. Вложив в конверт буклет с информацией о Сызранском ВВАУЛ, он пригласил юношу в своё училище, обещал помочь при поступлении и добавил: «Мой сын тоже продолжит династию летчиков. Пока же ему только семь лет». Слово «династия» подполковник употребил в письме дважды и оба раза подчеркнул.

Переписка дала свои результаты. Образ лётчика завладел воображением юноши, мысль об авиации воодушевляла его всё сильнее. А неведомое до сих пор слово «династия» казалось таким родным, приятным – он с наслаждением произносил его и готов был повторять снова и снова. Теперь и смысл недосказанной отцом фразы стал совершенно очевиден. Какие могут быть сомнения: конечно же, он хотел, чтобы сын его тоже стал лётчиком. Только так. Чего ж ещё мог пожелать отец, столь беззаветно любивший свою профессию?

Серьёзный, смышлёный юноша не мог не нравиться девчонкам. Время от времени в его портфель или в карман тайком подсовывали письма и записки. К каким только уловкам не прибегали, чтобы привлечь внимание парня. Некоторые просили его, например, научить говорить по-казахски. А между тем сам он, похоже, по-прежнему неравнодушен к той самой плаксе – к Зухре. И при этом таит свои чувства не только от других, но даже самому себе боится признаться. Частенько пробирается на чердак, где в укромном местечке хранится старая сумка, и тайком извлекает из неё спрятанное сокровище – тоненькую косичку. Муса бережно расплетает её, расчёсывает и снова заплетает. Потом нежно поглаживает, жадно вбирая в себя еле уловимый запах – кажется, полевых цветов... Чтобы косичка не расплелась, крепко перевязывает её верхнюю часть и прячет обратно в сумку. «Йолдызым сен, Зухра йолдызым», – шепчет юноша по-казахски (кстати, имя ее означает «утренняя звезда», как и имя его матери Тансулпан). Муса понимает, что завладевшее всем его существом чистое, трепетное чувство и есть любовь, первая любовь, и эти заветные слова, которые часто слышал из уст отца, предназначены его наречённой, единственной навеки. Он будет верен своей любви всю свою жизнь – именно так и только так, ибо едва ли не с рождения стал очевидцем настоящей большой и возвышенной любви.

Девчонок вокруг полным-полно, любая готова броситься в объятия, лишь намекни, – но подобная мысль не приходит ему даже в голову. Муса не чета тем сверстникам, кто не прочь воспользоваться ситуацией во имя самоутверждения, причём, если одни просто бахвалятся, выдавая желаемое за действительное, то другие и в самом деле не упускают случая.

Если судить по внешности, то Зухра не из первых красавиц, зато очень милая, симпатичная. И голос у нее необыкновенный! Стоит девушке заговорить, как сердце Мусы наполняет неописуемое блаженство. В то время как кто-то пленяет взглядом или красноречием, околдовывает прикосновением ласковых рук, она завораживает своим неповторимым голосом. Да вот беда – после того памятного случая с отрезанной косичкой Зухра как будто сторонится его, избегает. В последнее время она заметно вытянулась, похорошела, стала женственнее, грациознее. Ну а волосы давно отросли, коса теперь у неё намного длиннее и толще.

Ох, уж эта коса, этот пленительный голос… Но нет, какие бы чувства ни испытывал, какие бы мысли ни будоражили его, он будет пока молчать. Мало ли кому что в голову взбредёт, не будешь ведь всё, что у тебя на уме и в душе, высказывать вслух. Таким вот образом парень воспитывает силу воли, учится самообладанию. И, судя по всему, усилия его не прошли даром: он уже научился сдерживать эмоции, держать себя в руках. Так что матушка напрасно переживает, что рано лишившийся отца, выросший без мужского влияния Муса пойдёт не тем путём. Она, хоть и называет себя невежей, на самом деле очень мудра – и сама не забывает своего дорогого Нурбека, и сыну забыть не даёт. У обоих такое чувство, будто отец уехал куда-то на время и вот-вот вернётся. Вернётся и спросит, как они без него справлялись, не балует ли сынок. То и дело с благоговением и умилением вспоминают они его привычки, мудрые отеческие советы. О песнях его и мелодичном голосе постоянно напоминает висящая на стене домбра…

После окончания школы Мусу призвали в армию. «Я попал в ВДВ, в воздушно-десантные войска, буду учиться прыгать с парашютом», – сообщил он матери, на что та ответила: «Да, узнаю в тебе, сынок, отцовскую кровь. Такой же крылатый, как он. Рвёшься ввысь». Попробуй-ка, растолкуй ей, что желания у солдат не спрашивают – куда определили, там и служи. Однако, наверное, каждый воспитанный комсомолом советский парень считает своим священным долгом, делом чести пройти после школы армейскую службу и, конечно же, мечтает попасть в ВДВ! Лишь бы здоровье не подкачало, и физическая подготовка не подвела.

Уже при прохождении районной комиссии Мусе сказали: «Таминдаров, из тебя получится первоклассный десантник. Зрение, реакция – отличные, как у всякого степняка». В документах написано, что по национальности он казах, потому-то, наверное, и назвал его военком «степняком». Степняк так степняк, кто станет спорить, что черты степного беркута Нурбека не передались его сыну. Стоит ему, словно от порыва ветра, прищурить серые зоркие очи, у девчат сердечки заходятся от волнения. Одна даже написала ему, будто он похож на рысь – можно подумать, ей доводилось видеть этого хищника! Решила, видимо, что рысь – воплощение мужественности. Поди, пойми их – этих девчонок.

Оглянуться не успел, как срок армейской службы подошёл к концу. Один раз ему даже удалось съездить в отпуск в свой аул (только жаль, Зухру не застал, – сказали, что учится в медицинском). После армии же Муса отправился не домой, а в Сызрань. За эти годы он вполне испытал себя и успел окончательно убедиться в том, что военное дело – его призвание. Теперь многое будет зависеть от Иванова, дослужившегося тем временем до полковника.

Учёба в ВВАУЛ уже началась, но возвращаться домой ни с чем Мусе не пришлось. Полковник сумел убедить начальство, и его подопечный прошёл по дополнительному набору. Экзамены сдал легко. Учёбу совмещал с должностью помощника инструктора по прыжкам с парашютом – пригодились знания и опыт, приобретенные в десантных войсках.

Съездил как-то и домой. Несмотря на то, что работал Муса всего на полставки, деньги у него водились, привез гостинцев матери, а для Зухры приготовил подарок – два серебряных браслета.

На этот раз повезло, они встретились. В клубе, на танцах. Муса выглядел великолепно и в курсантской форме, но он предпочёл пойти на вечер в форме десантника. Знал ведь, как эффектно смотрятся, красят парней бахромчатые аксельбанты, блестящие нагрудные значки, голубые береты набекрень. Вряд ли найдётся девушка, которая устоит перед бравым десантником. А Зухра в этой форме его ни разу не видела.

Стоило Мусе взглянуть на группу стоявших в ожидании девчат, как сердце его гулко забилось. Твёрдой походкой, чеканя шаг, он прямиком направился к ним. И, странное дело, все девушки враз, как по команде, рассыпались в разные стороны, только одна осталась на месте – это была Зухра! В то же мгновение, очень кстати, зазвучала мелодия вальса. И, подхваченные ею, они закружились в вихре разбушевавшихся чувств…

Потом, держась за руки, вышли на улицу и побрели куда глаза глядят. Через некоторое время остановились, постояли немного, глядя друг другу в глаза, и снова продолжили путь. Так и шли молча, а следом плыла, удивлённая робостью влюблённых луна.

– Курсант Таминдаров, смир-рно! – заставил очнуться их чей-то окрик. Придя в себя, они поняли, что находятся перед домом Зухры. А возле открытой калитки стоит, дымя папиросой, Тайфур-агай. – Глянь-ка, весь в отца, друга моего Нурбека! Тоже задумал умыкнуть девушку, очаровал с первого взгляда?

– Почему с первого? Мы же с ней одноклассники… – не нашёл другого ответа растерявшийся парень.

– Ну, ты скажешь, атай! – вспыхнула от смущения Зухра и тут же юркнула в свой двор.

А отец девушки, якобы решив подышать свежим воздухом, пошёл провожать Мусу.

– За мать свою не беспокойся, – сказал он. – Стараюсь ей помогать чем могу – где дровишек подкину, где сена. – А повернув обратно, добавил: – Зухра пока учится, а как институт закончит, вернётся в район, в больнице нашей работать будет.

Муса обрадовался, поняв, что Тайфур-агай одобряет их дружбу. А на следующий день на автобусной остановке встретил Зухру, оказалось, она тоже едет в Уфу, на учебу.

Места в автобусе заняли рядышком. И вот, улучив момент, когда пассажиров сморило и потянуло в сон, Муса надел на запястье девушки серебряные браслеты. В ребячьем восторге она то и дело вытягивала вперёд красивую белую руку, вертела ею и так и сяк, любуясь блеском украшений. Потом, надев браслеты по одному на оба запястья, принялась разглядывать узор. Парень тем временем с восхищением наблюдал за каждым движением любимой. Он испытывал неодолимое желание крепко обнять Зухру и поцеловать в губы, но вынужден был сдерживать себя, чтобы не обидеть её ненароком.

Готовый взорваться от обуревающих его чувств, Муса не удержался – осторожно коснулся волос девушки и прошептал ей на ухо: «А ты знаешь, пока я служил в армии, косичка твоя всегда была со мной. Я никогда не расстаюсь с нею. И теперь она здесь, в моём чемодане».

Зухра вначале удивленно уставилась на него, потом ласково, бархатным голосом, спросила:

– Ты не шутишь? – И, удостоверившись, что он говорит серьёзно, в свою очередь призналась: – А я вдела нитку в твою пуговицу и с тех пор храню.

Да, тогда же, из-за косички она так сильно вцепилась в его рубашку, что даже пуговицу оторвала.

– Плакса… – сказал Муса, заметив покатившиеся по её щекам слезинки, и нежно смахнул их кончиками пальцев.

И вот уже пора прощаться.

– Жулдызым! – произнёс со вздохом молодой человек напоследок и, вложив в слова всю свою страсть, воскликнул: – Махаббатым сен мениң!

– Это ты на каком языке сказал, по-татарски?

– На языке моего отца – по-казахски.

– Жулдызым... – повторила Зухра его слова и взволнованно добавила: – Ты тоже для меня свет моих очей.

– Ждать будешь? Конца учёбы моей дождёшься?

– Да я и так всю жизнь тебя жду...

– С самого рождения?

– Конечно, я ведь рождена для тебя, чтобы стать твоей возлюбленной…

– Махаббатым сен!

– Навеки?

– Навеки! – клятвенно заверил её Муса.

* * *

Однако соединиться со сладкоголосой избранницей ему удалось не скоро. Сразу же по окончании института новоиспечённого специалиста направили за границу, готовить кадры, которым предстояло осваивать закупленные в СССР вертолёты нового типа. Ничего не поделаешь – приказ есть приказ!

И по истечении двух предусмотренных контрактом лет вернуться домой, как он рассчитывал, тоже не получилось, так как поступил новый приказ. Только на этот раз срок был неограниченный. Молодые парни тех лет оказались во власти огнедышащего, кровожадного чудовища – в их жизнь ворвалась война. Афганская война.

…Сентябрь 1980 года. Экипаж транспортно-боевого вертолёта МИ-8, возглавляемый старшим лейтенантом Мусой Таминдаровым, направляется с гуманитарным грузом в город Джелалабад. Обычно на выполнение боевого задания, согласно инструкции, отправляются попарно четыре борта, а на этот раз они летят одни. Вертолёт оснащён, как положено, боевой техникой, включая подвесные пушки и пулемёты. Военные прозвали многоцелевые МИ-8 «пчёлами», а более мощные вертолёты типа МИ-24 – «крокодилами».

Даже когда летишь с мирным грузом, нельзя ни на минуту забывать о том, что мятежники всегда готовы сбить твой вертолет. Их сразу отличить-то друг от друга невозможно – сунниты, шииты, духи, моджахеды – в этой заварухе у каждого свои цели: политические, религиозные, материальные... Они прячутся за каменными стенами крепостей толщиной в три метра, за скалами, в горных расщелинах и нападают на вертолеты без сопровождения, подрывают линии связи, взрывают дороги.

Полёт проходит на высоте 1 400 метров со скоростью 300 километров в час. В бронированной кабине жарко и душно. Ближе к Джелалабаду станет прохладнее. В прежние времена в этом городе находилась зимняя резиденция королей. В переводе его название означает «обитель великолепия». И в самом деле, здесь сущий рай – прекраснейший, утопающий в зелени оазис. На местном аэродроме сосредоточены крупные резервы наших войск.

Оба двигателя работают исправно, равномерно. Слева показался горный хребет. Солнце уже не палит так сильно. В эту минуту прямо в борт вертолета попала небольшая ракета, выпущенная духами-душманами из наземных орудий ПЗРК. Машина вздрогнула, за иллюминатором показалась дымовая завеса, в кабине запахло гарью. Автоинформатор объявил: «Горит правый двигатель, вышла из строя главная гидросистема».

Командир Таминдаров, тут же приняв решение, отдал экипажу приказ: «Надеть парашюты! Бортач, открыть блистер! Приготовиться к прыжку!»

Накренившийся на девяносто градусов вертолёт перестал подчиняться действиям летчика. Муса видит, как зловеще вертятся лопасти винта – машина вот-вот зацепится за горную вершину… Сам он выпрыгнул только после того, как у его товарищей стали раскрываться парашюты, и лишь чудом не угодил между вращающимися лопастями.

Духи строчат из автоматов. Вон они – стоят рядком на каменном уступе горного склона. А земля всё ближе. Только парашют почему-то не раскрывается. Муса дёргает рукой за кольцо – безрезультатно. Значит, в конусе клапана застряла шпилька. Надо во что бы то ни стало нащупать её и выдернуть. Наконец-то ему удалось ухватиться за конец вытяжного троса. Потянул. Парашют раскрылся. И ведь надо же, именно в тот момент купол шквалом настигли пули. Он начал сдуваться, и пользы от парашюта теперь уже никакой. С десятиметровой высоты Муса упал прямо на камни. Не ощутив боли, он тут же вскочил на ноги, чтобы отправиться на поиски товарищей. Духи приблизиться не посмеют, так как отлично знают, что наши будут искать приземлившийся экипаж и всех их положат, ударив по ним из оружия всех калибров.

Муса нашёл бортмеханика, когда тот, успев собрать парашют и засыпать его песком, обозревал окрестности. Стрелок тоже оказался неподалёку – сам вышел на них. В общем, экипаж не пострадал, чего не скажешь о командире. Сгоряча он поначалу ничего не почувствовал, но, когда до него дошло, что правая штанина намокла, то решил посмотреть, в чём дело, и только тогда обнаружил на бедре колотую рану, из которой беспрестанно сочилась кровь. Надо бы срочно остановить её. Вот ведь как бывает: пули счастливо избежал, зато наткнулся на острый камень.

«Конец!» – с ужасом подумал Муса. В глазах потемнело, сознание стало заволакивать, как вдруг отчаянные мысли вспыхнули одна за другой, словно зарница: мама… Зухра… Как же кстати он вспомнил о них! Явившиеся образы самых близких, самых дорогих людей побудили его к решительным действиям: развязав потайной пояс, который был под широким армейским ремнём, он извлёк оттуда тоненькую косичку и протянул её опешившему стрелку: «На, держи! Перетяни ногу выше раны, с тряпками не возись. Некогда... Это как раз то, что нужно!»

Тот, быстро смекнув, в чём дело, согласно кивнул: «Знамо дело, сам в деревне вырос. Бывало, на такие случаи жгуты из конской гривы плели...»

В небе показалась пара МИ-8. Первый обрушил огонь на горный выступ, откуда стреляли моджахеды, второй подобрал экипаж сбитого вертолёта. После этого обе машины взяли курс на базу, попутно обстреливая из пулемётов вражеские позиции.

Когда Таминдарова доставили в госпиталь, производивший осмотр хирург с удивлением заметил: «Надо же, весьма грамотно! Весьма-весьма... И где ж вы надыбали эту косу?!»

Муса вновь припрятал дорогую косицу.

В один из дней, когда они гуляли по территории базы, бортмеханик заговорил с ним на интересную тему, которую прежде они ни разу не обсуждали.

– Командир, хочу спросить, ты как к ППЖ относишься?

– Это что, новый род войск, что ли? – прикинулся простачком Муса.

– Да какое там войско! Походно-полевая...

– Кухня? – опередил он бортмеханика.

– Да нет же, командир, походно-полевая жена... Неужто не знаешь? Вон та переводчица, похоже, глаз на тебя положила. Пробует зачем-то говорить с тобой на смеси башкирского, татарского и русского. Интересно, откуда

– Ты про Люсю, что ли?

– Ага, значит, всё-таки заметил. Она самая. Так и липнет к тебе...

– Так она ж историк-этнограф. Потому и учится говорить по-нашему. А сюда приехала, чтобы увидеть Афганистан, изучить местные языки и здешние обычаи. Так что у неё ко мне не любовь-морковь, а чисто профессиональный интерес.

– Так я и поверил. Уж они-то умеют охмурять! Знают, кому с какой стороны подобраться...

– Ей со мной интересно, потому что я и сам языками интересуюсь. Кроме башкирского, владею казахским, узбекский неплохо знаю...

– Где научился, командир?

– В совхозе, где я вырос, проживали люди разных национальностей. Отец мой – казах, мать – башкирка, а по соседству жил узбечёнок Салим, с которым я дружил. В детстве быстро всё схватываешь, особенно когда языки схожи. Да и способности, наверное, есть. Кстати, я по-пуштунски немножко понимаю.

– Ну-ка, скажи что-нибудь. К примеру, как по-пуштунски будет слово честь?

– Намус.

– Надо же, и по-татарски так же! Я ведь сам из Альметьевска, из Татарстана, командир.

– Знаю. Так вот Люся очень интересуется пуштунским. Говорит, пуштуны – самый своеобразный из народов Афганистана.

– Да по мне все они, афганцы – одного поля ягоды!

– Нет, братишка, – так Муса обращался иногда к пареню, не скрывая своей симпатии к нему. – Люся меня хорошо просветила, сообщила много ценных сведений из истории этого древнейшего народа.

– Вот тебе и ППЖ!

– Ох, и помешался же ты на этих ППЖ! Выкинь из головы! Не спорю, бывают и такие женщины. Только Люся точно не из их числа. А давай-ка позовём её, пускай расскажет нам с тобой о жизни афганцев. Хотя, кажется, и звать не придётся – вон она сама к нам направляется.

Коротко остриженная «москвичка Люся», как представлялась она при знакомстве, воодушевившись, что в их лице нашла благодарных слушателей, прочитала целую лекцию по истории афганского народа. Оказывается, в древности афганцы поклонялись Будде, неоднократно подвергались завоеваниям со стороны чужеземцев: Александра Македонского, скифов, арабов, обративших их в VII веке в ислам, Чингисхана. Девушка рассказывала столь вдохновенно и увлекательно, что описываемые ею события оживали перед глазами как кадры из фильма.

Рассказ о великом полководце Македонском, известном восточным народам как Искандер Зулькарнайн, впечатлил Ильфата не столько сведениями о его победах, булатных мечах, боевом кличе, сколько фактом присутствия в его войсках гетер, которыми верховодила красавица Таис. Он даже не удержался от замечания:

– Ничего себе, оказывается, и в те времена были ППЖ!

– Гетеры были подругами, соратницами. А Таис – возлюбленной самого Македонского. Они не только умели развлекать воинов, но и вдохновляли их, поднимали боевой дух армии, – сказала Люся, пропустив намёк мимо ушей. – Кстати, хотите знать, как греки приветствуют друг друга?

– «Здрасте», что ли? – ухмыльнулся Ильфат, который так и норовил подколоть рассказчицу. – Лично меня больше всего интересует Египет, загадочные пирамиды, Клеопатра…

– Они говорят «Хайре!», что означает в переводе «радуйся».

– Надо же, а у нас в татарском есть очень похожее слово «хаерле». Почти точь-в-точь. Пусть кто-нибудь скажет после этого, что люди не произошли от одной праматери.

– От Адама и Евы. В Древнем Египте праматерью человечества считали богиню Изиду.

– Ай, былбылым, вай, былбылым[2]! Позвал бы я, ваш факир[3], тебя замуж, посадил бы перед собой и целыми днями слушал бы, – произнёс с восхищением Ильфат.

– А ты позови, факир! – неожиданно предложила Люся.

У парня аж глаза на лоб полезли. А девушка продолжала, как ни в чём не бывало:

– Знаете, египтяне делили человечество на три расы, и одну из них называли “люди”.

– Себя-то наверняка причисляли именно к этой расе…

– Только себя, свой народ!

– Между прочим, Египет по-нашему – Мысыр, – решил вставить слово Муса.

– Да, именно так называют его тюрки, – кивнула Люся, поднимаясь с места. – На сегодня, думаю, достаточно. – Перед дверью она остановилась, словно что-то вспомнила: – Да, кстати, а что означает имя Ильфат?

– «Ил» переводится «страна», а что такое «фат», понятия не имею, – смущённо пробормотал бортмеханик, пожимая плечами.

– Зато я знаю! – чуть не подпрыгнув, воскликнула радостно Люся. – Это арабское слово и означает «дуслык», то бишь дружба.

– Ай, былбылым… Дуслык?! – поразился Ильфат. – Выходит, ты и татарский знаешь?!

– Что ж тут удивительного? Россия – страна многонациональная. И чем больше языков знаешь, тем лучше. Вреда от этого нет, только польза, – ответила москвичка и, прежде чем удалиться, поделилась ещё одной информацией: – В Афганистане два государственных языка: дари и пушту. Половина населения говорит на дари, одна треть – на пушту и примерно пятнадцать процентов – по-узбекски. Да десятка три диалектов: хазарский, таджикский, туркменский… В общем, все не перечислишь. Дари ближе к фарси, а пушту – один из восточно-иранских языков.

– И откуда она столько всего знает?! Была б ещё из тюрков, я бы не удивлялся, но тут – русская, а востоком интересуется, – всё никак не мог успокоиться Ильфат после её ухода.

– Эх, братишка, поверь моему слову – если хотя бы несколько языков знаешь, тем легче даются все остальные… – сказал Муса и, помедлив немного, лукаво улыбнулся. – А я, между прочим, сделал сегодня одно открытие.

– Открытие? Какое?

– Мне кажется, Люся зашла сегодня ко мне неспроста – похоже, ты ей приглянулся, джигит.

– Ну да! – чуть не поперхнулся Ильфат. – Чтобы такая умная девушка да мною заинтересовалась?!

– Конечно, она очень начитанная, отлично в истории разбирается. А ты не забывай, что у тебя самого золотые руки, бортмеханик! Ну, а если москвичка задаваться станет, атакуй её технической терминологией. Не пасуй!

– Слушаюсь, товарищ командир! Есть не пасовать!

Экипаж Мусы Таминдарова пересел на новый МИ-8. А ситуация в Афганистане год от года только усложнялась. Китай и США снабжают антиправительственные силы современной техникой через территорию Пакистана. И на деле получалось новое противостояние российского и американского оружия.

Муса и его товарищи благодарят судьбу за то, что их полки расположены именно на территории Джелалабада. Эта местность не идёт ни в какое сравнение с Кандагаром, где зимой свирепствует стужа, летом же царит нестерпимый зной и бушуют песчаные бури. А тут, в субтропиках, погода – благодать!

Продолжаются жаркие бои на земле и в небе. Дополнительные силы из СССР уже вводят не десятками тысяч, как было вначале, а сотнями тысяч. Все больше прибывает транспортных и военных вертолетов, самолетов, бронетехники. Кажется, еще чуть-чуть, и мятежники сложат оружие, а советские войска получат приказ возвращаться домой. Но сражения все продолжаются. Древний народ с храбрым сердцем воюет против самого себя. А между противоборствующими сторонами – наши.

Применяются новые достижения военного искусства, не сидят без дела и генералы в штабах. Вертолеты освоили тактику так называемой «вертушки». Она особенно выигрышна для небольших, маневренных МИ-8: они летят, образуя круг, на расстоянии 1000-1500 метров друг от друга. Когда один борт заходит в атаку или выходит из нее, второй уже стоит на очереди. Это вызывает панику во вражеской позиции, мешает прицельной стрельбе и, конечно, действует психически. Когда приходится воевать в условиях ущелья, им удобнее летать строем, словно стая птиц.

Многое пришлось пережить Мусе Таминдарову на афганской земле. Его вертолет иной раз возвращался на базу весь изрешечённый пулями. Однажды он отправился с экипажем в Кабул за военным обмундированием для солдат механизированной пехоты. Пролетая над дорогой, ведущей в Пакистан, их машина попала под обстрел. Пришлось подняться выше и прибавить скорость. Подбить вертолёт неприятелю не удалось. Но командир хорошо знал, в каком машина состоянии: пробоин столько, что на борту гуляет сквозняк, а посмотришь вниз – видишь землю… Вернувшись на базу, насчитали аж двадцать отверстий! Не иначе, как сам Всевышний уберег их.

Казалось, 1984 год станет переломным в ходе войны. Наших войск становилось все больше. Многие афганцы бежали в Пакистан, и, казалось, что в стране остались в основном вооружённые силы повстанцев.

«Этот ваш дуршлаг эксплуатировать больше нельзя, ждите нового вертолёта», – такой приказ получил экипаж Мусы. Пока дожидались, сумели немного передохнуть. Ильфату было известно, что Люся в Кабуле. Он просит командира отпустить его подышать свежим воздухом, а сам бежит к ней, делая вид, будто всерьёз заинтересовался пуштунским языком.

Как раз в это время в гарнизон приехал Александр Розенбаум с концертной программой «Цикл афганских песен». Выйдя на сцену с гитарой, известный бард произнёс лаконичную речь, которая запала всем в душу: «Есть два Афганистана: страна героев и страна, убивающая наших ребят…»

А как потрясла слушателей его песня:

Краешком глаза Муса наблюдал за солдатами: многие плакали. Не все ж тут спецы с военным образованием, бывалые вояки. Сколько вчерашних новобранцев – неопытных желторотых юнцов от восемнадцати до двадцати. Даже если им посчастливится вернуться домой из адского пекла целыми-невредимыми, кто поручится за их психику? Недавно группа наших солдат, проезжая на БТР вдоль границы, обстреляла безоружную афганскую семью – старика, тащившего за собой ишака на поводу, и женщину. Разве можно считать этих солдат психически нормальными?!

А «чёрным тюльпаном» прозвали АН-12. Этот самолёт доставляет к советской границе трупы погибших. В нейлоновых мешках, в запаянных цинковых гробах… Убитые горем родители лишены возможности взглянуть на свои чада в последний раз, несчастная солдатская мать не может даже порыдать над телом сына, уткнувшись ему в грудь! Мусе тоже не раз приходилось брать на борт убитых, везти их на базу. Но «чёрный тюльпан» похож на братскую могилу: гробы стоят друг на друге, испуская тошнотворный трупный запах – такое не забыть. В некоторых гробах вместо трупов – лишь фрагменты тел, отдельные конечности. Какая нестерпимая мука знать, думать и помнить об этом…

А какие только люди не встречаются на войне?! Впрочем, как и в мирной жизни. После концерта солдаты разошлись, горячо обсуждая исполнителей и реакцию зрителей. Некоторые, как, например, Ильфат с Люсей, ушли парами. Муса же предпочёл уединение. Вскоре к нему подошла хорошо одетая красивая женщина. Она оглядела молодого офицера с головы до ног оценивающим взглядом и кокетливо обратилась:

– Капитан, может, пройдёмся?

– Да я каждую минуту по войне прохаживаюсь, – озвучил он то, о чём только что думал.

– Как поэтично! Будем знакомы. Меня зовут Ника – богиня победы, то есть. А вас?

– Капитан Таминдаров, – представился Муса, ещё не вполне привыкший к недавно присвоенному званию.

– Как официально… А чеки герою нужны? Могу устроить.

– А-а, так вы «чекистка»? Нет, спасибо, не нужно.

Иногда военным платили чеками Внешпосылторга, и Ника, по-видимому, имела отношение к этой сфере.

– Неужто не хотите подарок жене привезти? – не унималась она. – Чтобы у такого джигита да не было жены! Вы такой колоритный мужчина! Эти раскосые глаза, а взгляд – пронзительный и острый, что меч булатный. Сражает наповал. О боже, мне точно не устоять… – воскликнула дамочка и, картинно закатывая глаза, прильнула к его груди. – Муса невольно отпрянул, а та, оскорбившись, презрительно хмыкнула: – Что, слабо тебе, да? – И пошла прочь, честя молодого человека на чём свет стоит. А афганский ветер донёс до его ушей: дикарь, солдафон, туземец!

«Да какая ты богиня! Самая обыкновенная пэпэже», – подумал Муса, передёрнув плечами от отвращения. С другой стороны, ему даже было жаль эту красивую, но такую неприкаянную женщину.

Наконец, экипажу Таминдарова дали новую машину. Вместо их «дуршлага». Да, афганские горы постепенно превращаются в кладбища искорёженных советских вертолётов и самолётов… Его экипаж пересел на третью машину за три года службы.

И тут же получили боевое задание: разбомбить позиции моджахедов в долине реки Панджшер. На задание вылетели четыре вертолёта. Позиции у неприятеля очень удобные: повстанцы засели в горах, прячутся за перевалами, в крепостях с естественным ограждением из крупных валунов, из-за которых удобно вести стрельбу, перемещаются по тайным горным тропам. Их столько, что кажется, будто имеешь дело с тысячеголовым монстром: снесёшь одну голову – на месте отрубленной тут же отрастают новые. И так до бесконечности…

Первый удар наших зениток приходится на них и на их логово. После зениток вступает авиация, бомбы-ракеты, потом присоединяются танки, БМП, БТРы, мотопехота. Массированный огонь испепеляет всё подряд без разбора – людей, скот, сады, арыки…

В этот день Муса Таминдаров попал в круговорот опасных и одновременно странных событий.

* * *

…Муса и его товарищи оказались над широким и длинным ущельем. Судя по всему, когда-то здесь протекала река, а теперь вместо неё сплошные груды камней. Когда над ними взрываются бомбы, они приходят в движение, образуя каменный поток. И тогда высохшее тысячи лет тому назад русло насыщается кровью…

Совершая маневры в ходе перестрелки, Муса успевает заметить, как взрывается и сгорает летящий рядом вертолёт. После этого настал их черёд: хвостовая балка хрустнула и сломалась, словно спичка. Нос железной птицы резко задрался вверх, машина перевернулась в воздухе и устремилась вниз. Муса отчётливо слышал зловещий свист турбин. «Невозможно посадить вертолёт, мы падаем!» – передал он в эфир и назвал координаты.

Перед тем как потерять сознание, услышал, как Ильфат и стрелок вскрикнули одновременно: «Эни!», «Мама!» – и почувствовал, как в тело разом вонзилось множество свинцовых пуль.

…Очнулся Муса в полутёмной пещере, освещаемой горящим очагом. Хотел подняться, но не хватило сил, и он со стоном откинулся назад. Стоявший возле очага человек приблизился к нему.

– Ас-саляму алейкум, шурави, – приветствовал он гостя и знаком дал понять, чтобы тот не двигался.

– Уа-алейкум ас-салям, нике, – ответил ему Муса, еле ворочая языком.

– Дари, пушту? – спросил старик с удивлением и радостью.

– Знаю узбекский, потому и пушту понимаю, – ответил парень и добавил: – Я – башкорт.

– Альхамдуллилах! – с удовлетворением произнёс хозяин и, прошептав молитву, попросил раненого не разговаривать.

Как оказалось, Муса лежит не на холодном каменном полу, а на деревянном ложе на ножках наподобие нар. Других лежаков нет. Стало быть, хозяин уступил чужаку своё место, выказав ему тем самым уважение.

После того как старик напоил гостя горячим чаем, тот заснул. И увидел сон. Как будто плавает он в каком-то озере и видит девушку, сидящую на берегу. Расчесав волосы, она стала заплетать их в косы. Тут к нему подплывает страшное чудище, хватает за ноги и тащит вниз. Да так крепко держит, что невозможно освободиться. Парень сопротивляется, хочет плыть к берегу, а чудище не даёт, увлекает вниз. Девушка же так занята своим делом, что даже не смотрит в его сторону. И тут он узнал в ней Зухру и крикнул что есть мочи: «Звёздочка моя! Зорька утренняя!»

– Меһман![4] – позвал его хозяин, прерывая странный сон. Муса приподнялся, чувствуя, что ему стало легче – не иначе как от чая. Старик подсел к нему, отломил лепёшку и снова напоил чаем. После этого, не дожидаясь расспросов, сам рассказал, каким образом тот попал в его каменное обиталище.

Как понял Муса из рассказа деда, вертолёт упал не в ущелье, а чуть в стороне – в арык. Наверное, потому и не загорелся. Старик обнаружил его случайно, когда незадолго до восхода солнца пришёл за водой. Осмотрев «аскари шурави», то есть советского солдата, он понял, что тот не убит, а только ранен, и приволок его к себе.

Три дня пролежал Муса без сознания. А теперь решил проверить, насколько серьёзны его раны, и принялся себя ощупывать. Стоило коснуться голени, вскрикнул от резкой боли. Тут же подоспел бдительный хозяин. Попросив его догола раздеться, он тщательно вытряхнул одежду, вывернул наизнанку и повесил рядом с очагом. После этого налил в медный таз подогретую воду и предложил гостю помыться. Вначале Муса вымыл руки и лицо, потом омыл тело, в последнюю очередь – ноги. Старик в это время стоял поблизости, одобрительно кивая головой.

После того как Муса помылся, хозяин подвёл его к огню и внимательно обследовал, прощупывая тело сантиметр за сантиметром. Парень с любопытством следил за каждым его движением и не только не сопротивлялся, но даже подбадривал: «Смотри, нике, смотри». В переводе с пушту «нике» означает «дедушка». Хозяину пришлось по нраву такое обращение, потому что он был пуштуном.

После тщательного осмотра «нике» неожиданно сдавил голень левой ноги подопечного всей пятернёй да с такой силой, что тот от боли чуть сознания не лишился. Эх, разве разглядишь при таком скудном освещении, где что. Когда старик ударил ладонями по рёбрам с обеих сторон, Муса закашлялся и ощутил во рту вкус крови.

Военным преподают основы медицины, учат приёмам оказания первой помощи, поэтому он сообразил, что под кожей голени гнойная опухоль и что ему угрожает гангрена, а в грудной клетке, похоже, рана пострашнее – не исключено, что пробито лёгкое. Нике-олатай показал вначале на затянувшуюся рану между рёбрами, потом – на нож и на огонь, давая понять, что каленым лезвием ножа остановил кровотечение. Когда он объяснил, что надо бы вскрыть опухоль на ноге и тоже прижечь, парень, не раздумывая, согласился.

Старик дал ему жиденький суп. Муса три дня ничего не ел, поэтому он кормит его понемножку. Напоив после супа травяным отваром, нике взял нож с широким лезвием и сунул его в раскалённые угли. Потом зажёг несколько лучин, при свете которых острой бритвой вскрыл рану. После этого ополоснул её какой-то холодной жидкостью и достал из углей нож… Прежде чем сознание отключилось, в голове у Мусы промелькнуло: «болевой шок».

Когда очнулся, уже рассвело. Был ли это сон, или забытье, так и не понял. Свет пробивался сквозь два небольших отверстия, заменявших окна. Снаружи вместе со светом проникал в пещеру прохладный и свежий утренний воздух.

Дедушки не видать. Должно быть, за водой отлучился или за продуктами. Хоть бы уж вернулся! Если, не приведи Аллах, попадётся, шурави не станут выяснять, шиит он или суннит, пуштун или ещё кто…

– Нике, Альхамдулиллах! – радостно встретил он появившегося хозяина.

В мирной жизни даже родственники, бывает, отдаляются друг от друга, конфликтуют по мелочам, а в моменты, когда вот-вот можешь отдать концы, значение дружбы и просто нормального человеческого общения возрастает в сотни, а, может быть, и тысячи раз – никто ж не считал… Вот и для него, сына башкирки и казаха, одного из «аскари шурави», явившегося в чужую страну “устанавливать порядок”, в эту минуту не было никого ближе этого старого афганца.

– Сегодня, видать, затишье. Обе стороны собираются с силами, раненых подбирают. Да и убитых похоронить надо… – отдышавшись, медленно произнёс старик и тут же с грустью добавил: – Вот что, Муса, пока тихо, отведу тебя вечером к тропинке, что к вашим ведёт. А сейчас давай перекусим. Я ходил к партизанам, обменял ножи и металлическую посуду на продукты. Ты, наверное, уже понял, что я кузнец. В округе меня так и называют – старый кузнец, уже и имя моё настоящее никто не помнит. А зовут меня Жават, то есть, Вечный. Вот и живу… Думаю, сегодня ко мне никто не заглянет, ведь я сам выходил. Так что отдохни, а я прочитаю тебе, молодому человеку, духовное наставление. Расскажу о том, что видел, что пережил. Кое-что из того, что хочу рассказать, слышали только эти каменные стены, – сказал он и, разводя руками, нечаянно зацепил и сорвал занавеску, прикрывавшую выдолбленные на каменной стене углубления, используемые как полки. Оба разом воскликнули: «Баракалла!» Это невольно вырвавшееся у Мусы слово часто повторяла бабушка, когда удивлялась чему-то.

Хозяин почтительно опустился на колени перед стоявшим на полке изящным изваянием прекрасной золотистой птицы со сложенными крыльями, излучающей таинственное сияние.

– Птица?! – не веря глазам, воскликнул изумлённый Муса. – Сказочная золотая птица!

– Это Хумай. Только не золотая, а медная.

– Хумай? У нашего народа есть про неё легенды. Хумай – дочь царя Самрау… – задумчиво промолвил парень и рассказал то, что было ему о ней известно.

– А для меня эта легенда – семейное предание. Сколько пришлось мне странствовать из-за войн, перенося с места на место эту единственную реликвию и мои инструменты. Семья вся погибла… Один Аллах ведает, от чьей руки. Наш дом был в горах Гиндукуш, ближе к границе с Китаем. Пуштуны, род наш муйтен, – очень древний народ. Известно, что и у иранцев есть пуштунские корни.

– Муйтен? Я вроде бы что-то про них слышал. А у башкортов было с десяток родов. Табын, усерган, мин, юрматы… Муйтен, говорите? – повторил Муса знакомое слово и стал внимательно слушать рассказ старика.

…Созвали джиргу[5]. Народ расселся по кругу. И был тогда принят кодекс пуштунов – «пуштунвали». Принимали его как клятву, повторяя хором, и с тех пор стали соблюдать всем родом:

– Гэйрэт!

– Намус!

– Иман!

– Истикамат!

– Мусават!..[6]

После того как был исполнен клятвенный ритуал, слово взял глава рода.

– Мы должны строго следовать этим канонам, – сказал он. – Наши предки подчинялись им задолго до того, как приняли ислам. Так было и так будет. Волю Всевышнего мы исполняем неукоснительно. А пуштунвали – закон нашего рода, и тот, кто его нарушит, – преступник. Честь для муйтенского рода дороже всех благ! Лучше голову потерять, чем честь!

Народ постепенно успокоился. Собравшиеся на джиргу вспоминают древние обычаи своего рода… Затем в центр круга выходит аксакал рода, ответственный за историческую память, и начинает повествование о событиях из самой глубины веков.

Хумай… Заратуштра… Будда… Аллах Всевышний и священный Коран, ниспосланный благословенному пророку Мухаммеду с небес – все эти события и явления вплетены в ленту памяти народа, чтобы потом в целости и сохранности передать их от поколения к поколению…

Муса впал в полудрему. «Хумай-Хумай-Хумай...» Откуда-то доносится прекрасная мелодия. Поет ручей. Теплый солнечный день. Воздух наполнен пьянящим ароматом цветущих лип. Вокруг весело жужжат пчелы. Муса сидит на берегу Голубой речки, любуясь красотой природы. И видит, как вдруг появляется страшный див, затмевая собой солнце, и явственно слышит голос темных сил, обращенный к этому чудищу:

«…Помнишь ли ты, о повелитель всех дивов, тот день, когда Живой Родник неожиданно взбурлил? Помнишь ли ты крик, который раздался в тот день? Крик, от которого дивы, парящие в небесах, упали на землю… Узнали мы тогда, что родилось на свет могучее дитя, опасное для нас. Посылали мы дивов и джиннов выкрасть его – от одного только его взгляда их сердца разорвались от страха. Тот ребёнок и есть Урал. И теперь он приближается к нашей стране… Без хитрости его не одолеешь. Надобно переманить на свою сторону Шульгена, брата Урал-батыра, отправить во дворец падишаха Самрау, чтобы завладеть его прекрасной дочерью Хумай, крылатым конём Акбузатом, волшебным мечом булатным».

И вот Муса, узнав о злых намерениях дива, собрался отправиться на поиски Урала. Но не в силах он двинуться с места, пошевелить руками и ногами. И он стал громко звать: «Урал! Урал!!!»

– Муса, проснись! Открой глаза, Муса!

– Урал батыр, Хумайгош… – пробормотал он спросонок. Потом, придя в себя окончательно, сказал: – Я с Урала, родина моя – Башкортостан. Мне снилась Хумай…

– История пуштунов очень древняя. И говорят, будто бы муйтенский род когда-то переселился в эти края с Уральских гор… – задумчиво произнёс хозяин и вдруг встрепенулся: – У нас мало времени. Пора собираться. Так хочется подарить тебе что-нибудь на память. Ведь такие встречи бывают раз в жизни. Самое удивительное, Муса, – то, что ты меня понимаешь. Если бы не этот случай, я, может, с ума сошёл бы, упаси Аллах.

Только успел он произнести эти слова, как где-то поблизости покатились камни, после чего послышались чьи-то голоса. Оба насторожились. Недолго думая, старик быстро увлёк Мусу за собой в самый тёмный угол своего жилища, осторожно вынул из стены две каменные плиты, запустил гостя в небольшой потайной грот и снова заделал отверстие.

Из обрывков разговора кузнеца с неожиданными посетителями Муса понял, что они принесли ему металлические фрагменты сбитой летательной техники и заказали ножи, кинжалы и разную утварь для дома. Один очень просил изготовить саблю.

Хорошо, что незваные гости не задержались. Пока Муса сидел в укрытии, успел осмотреться. Тесное помещение похоже на клеть. Чего тут только нет: вёдра да тазы, лопаты да тяпки, топоры да ножи. Даже лемех плуга. И кому он тут может понадобиться, этот лемех, подумал с горечью Муса.

Вечером, когда летняя жара спала, а луна ещё не взошла, тронулись в путь. Старик-кузнец подарил гостю хранившееся в клети изваяние птицы.

– Это уменьшенная копия той, что ты уже видел. А большая птица, как я уже говорил, реликвия нашего древнего рода, – пояснил он.

Муса решил сделать ему ответный подарок – плоский металлический шкалик, который всегда носил с собой в кармане. Но тот, улыбнувшись, отказался:

– Оставь себе, пригодится. Если мне надо будет, сделаю. Я ведь кузнец. Кузнечное дело – наше родовое ремесло. А на дне ущелья, ты знаешь, железяк всяких полно. И птицу Хумай, что я тебе подарил, я выковал вот тут, в этой самой пещере, на всякий случай: вдруг наша реликвия пропадёт. До сих пор Аллах её оберегал…

* * *

Капитана Мусу Таминдарова обнаружили разведчики. Из штаба эскадрильи его прямиком отправили в госпиталь при кандагарском аэропорте, потом переправили на лечение в Ташкент. Поняли, видимо, что к дальнейшей военной службе он уже не годен.

«Вот куда следовало бы наведаться Люсе», – едва он успел подумать, как вдруг… Нет, быть такого не может – померещилось, видно… Однако перед ним стояла именно она. А рядом с ней никто иной, как Ильфат!

– Бортач, а как наш стрелок? Жив? – первым делом осведомился Муса.

– Жив, командир. Говорит, мочку уха чуть не оторвало. Успели зашить. Он уже летает – с другим экипажем. А я…

– Люся, милая! И ты здесь! Что потеряла такая молоденькая девушка в пекле войны? Только я подумал о тебе, ты тут как тут, – сказал Муса. – Да и как о тебе не вспомнить, когда вокруг такое многоязычие – настоящий Вавилон! Каких только национальностей в госпитале нет, на каких только языках не говорят.

– Вот потому-то я и здесь, в этом госпитале. А дожидаться конца войны наука не может, – невозмутимо ответила Люся и, вздохнув, добавила: – Не ожидала найти здесь Ильфата… в таком состоянии. Едва руки не лишился, мой соколик.

– Какой же это соколик, настоящий сокол, орел!

– Как только ты приказал нам прыгать, командир, мы прыгнули. А сам на борту остался. На повороте мы потеряли тебя из виду, – торопливо начал тот. – Стрелок не сразу раскрыл парашют. А я поторопился, выдержки не хватило… Почти приземлился и вдруг вижу, как один афганский малайка прямо в меня целится. Даже ружьё у него в руках заметить успел – трофейное, девятнадцатого века. Ты ведь знаешь, раньше у духов такие только и были.

– Выстрелил?

– Ну да. И попал. Приземлился я – рука ниже локтя раздроблена, висит на коже. Ладно, стрелок подоспел вовремя и первую помощь оказал, хотя у самого щека вся в крови. Перевязал мне руку и зафиксировал, закрепив ремнём через плечо. После этого пошли к своим. Прилетели два вертолёта, чтобы раненых подобрать. Один остался в воздухе, вёл огонь. Другой за нами спустился. На борту были также убитые. Хирург из полевого госпиталя сделал, что мог, и отправил меня сюда. Вот так, командир… А руку мне сохранили. Женщина-хирург говорит: «Обещать не могу, сынок, но очень постараюсь». И постаралась – огромное ей спасибо. Мне ещё много тренироваться нужно, придётся заново учить свои пальцы шевелиться. Не сгибаются, сопротивляются, потому что больно. Ну, так ведь не они, а я им хозяин, пусть только попробуют не подчиниться!

– Конечно, сокол мой, – сказала Люся, нежно гладя его отёкшие багровые пальцы. – Ты ещё на гармошке играть будешь.

– На нашей свадьбе?!

– Ты знаешь мое условие – Москва.

– Посмотрим, былбылым…

«Вот как у них все сложилось, даже война не помеха», – подумал Муса, наблюдая за друзьями. Поймав вопросительный взгляд Ильфата, никак не решавшегося спросить напрямик, как у него дела, Муса покачал головой и промолвил с грустью:

– Неважно, брат. Вырезали половину правого лёгкого. Говорят, будто бы лёгкие отрастают. Да уж не знаю… А раны на теле начали заживать. Ногу спас мне старый кузнец-афганец – нике. Как-нибудь расскажу о нём. Особенно интересно будет тебе, Люся. Оказывается, пуштуны такие гостеприимные, участливые. А какие удивительные у них традиции, обычаи, кодекс чести – «пуштунвали». Они очень трепетно и бережно относятся к своему прошлому.

– А я в разных источниках нашла доказательства того, что башкиры – очень и очень древний народ. Этногенез, этнонимика – это как раз моя область, приходится немало пыли глотать в архивах.

– Вхождение в Россию… – только начал Муса, как Люся приложила свои тонкие пальчики к его губам. Он это воспринял как предупреждение, мол, не разговаривай, ты еще слишком слаб. Об истинной же причине парень догадался позже.

– Участие башкир в войне против Наполеона, воинская слава «северных амуров»… Да? Даже великий Гете описал свою встречу с башкирскими лучниками в ту пору. Приехал как-то поэт по своим делам в Веймерскую гимназию и встретил там, в протестантской среде, мусульманина, напевавшего молитву. Им оказался башкирский князь, начальник конного отряда Гусман Гумеров. Они познакомились, князь подарил Гете лук и стрелы… Для истории прошло совсем немного времени с тех лет. А если копнуть глубже, следы башкир можно обнаружить и в самых глубоких пластах истории.

– Рядом с тобой, Люся, я ощущаю себя полным профаном, – произнес Ильфат.

– Зато я не сумею прикрутить ни единого шурупчика в вертолете, – сравняла счет мудрая девушка. – Недавно я подробнее ознакомилась с биографией Льва Толстого и обнаружила его письмо, адресованное поэту Афанасию Фету. Он пишет: «… Край здесь прекрасный, в особенности по простоте и неиспорченности народа. Читаю Геродота, который в подробностях описал тех самых галактофагов – скифов, среди которых я живу. От башкир пахнет Геродотом».

– В свое время писатель часто приезжал в башкирский уезд, в Бузулук, на кумысолечение. Даже купил себе земельный участок, имел свой хутор. Нам учительница рассказывала, – включился в беседу и Муса.

– Да, он искренне общался с башкирами, очень их любил, – добавила Люся. – Словом, существует гипотеза, что вы, башкиры, произошли от скифов. Ваш гениальный эпос «Урал батыр» свидетельствует, что башкиры еще до Пифагора были знакомы с математикой, описывает астрономию на языке мифа. Его можно перечитывать раз за разом, но понять до конца невозможно – такая глубокая философия, что опять же говорит о мощи таланта народа, об образном восприятии Вселенной. Надеюсь, джигиты, именно вы и поможете мне полностью преодолеть языковой барьер, и я проникну в пласты этого великого произведения. Смогу! «Урал батыр» завоевал мое сердце. – Увлекшись, Люся даже сама не заметила, что перешла на русский язык. Заметив, улыбнулась и продолжила: – Короче, ваша история древняя и великая, как Уральские горы. Даже в летописях древнекитайской и древнеримской империй есть сведения о башкирах. А буквально недавно в Стамбульской библиотеке ознакомилась с путевыми заметками Ибн Фадлана. Их, кстати, перевел ваш именитый ученый, профессор Заки Валиди. По пути эмиграции в Турцию, в Средней Азии, как-то ему в руки попали записки багдадского халифа, связанные с Башкортостаном. Кстати, вы еще не устали?

– Нет, сестренка, рассказывай, раскрой нам глаза, – подбодрил ее Муса, хотя чувствовал некоторую усталость.

– Тогда немного просвещу вас. В 921 году караван в сотню человек начал свое путешествие из Багдада в северо-восточные страны с миссией распространения исламской религии. В своих записках Ибн Фадлан отметил, что потерял многих своих спутников при переправе через бурную реку Яик. Она до сих пор протекает по вашим землям. Еще он записал, что в стране Аль-Башгард люди поклоняются двенадцати богам: земли, солнца… А один из богов – Конь. Похоже на правду и то, что он написал о Башкирских горах на границе Узбекистана и Афганистана, в верхнем течении Амударьи. Во всяком случае, этого не опровергают другие исторические источники. Можно найти следы башкир и в нынешней истории Файзабада. Взять только этимологию географических названий. Вот карта Афганистана. Ильфат, посмотри, сколько топонимов – названий рек, гор, городов – напоминающих башкирские слова!

– Шаран, Даулатабад, Кундуз, Акча, Ургун, Кызыл кала, Кабул, Тулак, Барак-барак, Майданшах, Мусакала… Командир, оказывается, в Афганистане есть даже город твоего имени!

– Да, Шаранский район, озеро Ургун… Да и другие названия можно перевести как «государство, бобр, деньги, площадь, шах, красный город…» Очень большое сходство! – искренне удивился и Муса.

– Не забывайте и о том, что у тюркских народов – общая топонимика, – завершила беседу Люся.

Муса почувствовал сильную усталость, веки отяжелели и снова, не в первый раз, между сном и явью посетило его видение: ... Будто он летит на вертолете, внизу проплывают красноватые, желтые и голубовато-серые афганские горы. И вдруг появились контуры огромного колеса! Вертолет спустился ниже, покружил над ним, и Муса понял, что это какой-то город. В центре – площадь, а вокруг нее кольца – одно, два, три… Вертолет вздрогнул, как будто в него попал снаряд, вот-вот он взорвется. Муса прыгнул без парашюта вниз и, когда он должен был удариться оземь, вдруг очнулся – лежит в палате, рядом медсестра...

Мусе Таминдарову дали инвалидность. Легкие не беспокоят, сначала было трудно дышать, постепенно привык. Нога сильно болит, серьезная травма икроножной мышцы мешает свободной ходьбе. Да, Афганистан оставил немало ран не только на теле, но и в душе. Война – не театр, там все реально: и реки крови, и смерть. Жестокая действительность одних сломила, других, как Муса, закалила.

Показала свои записи Мусе. Он молча прочитал их. Вижу, как он порой хмурит брови или сжимает зубы. «Апа, вы все описали так, словно сами были свидетелем этих событий. Я бы не смог так, – сказал он наконец. – Но сомневаюсь, что опубликуют в газете, ведь многое из того, что я откровенно поведал вам, не подлежит огласке».

Муса оказался прав. Мой рассказ искромсали до небольшой статьи и опубликовали в районной газете под заголовком «Афганец». Поэтому в областную печать и отправлять не стала. Значит, еще не пробил час, решила я и убрала записи в чемодан, где хранились другие мои рукописи.

* «Звёздочка моя утренняя, любовь моя…» (казахский яз.).

[2] Соловушка моя

[3] Ваш покорный слуга

[4] Гость

[5] Джирга (на пуштунском) – собрание, круг.

[6] Гэйрэт, намус, иман, истикамат, мусават – гордость, честь, вера, цель, равенство. – Г.Я.