Алексей Владимирович Кривошеев – поэт, переводчик; родился 15 января 1964 года в Уфе. Окончил филологический факультет БашГУ и психологический факультет РГГУ. Автор книг «Ночные птицы» (1999), «Исполнение пустоты» (2004), «Осязание юности» (2004), «Единорог: из 5-ти книг» (2008), «Свободное поздно» (2009), «Парадоксы и посвящения» (2010), «Превращения: от четвёртого лица» (2014).
Алексей Кривошеев
Птица в небе двоится
Сама
Какая женщина сама! –
когда неловко, словно утица,
так неуклюже перекатывается,
сходя от тяжести с ума.
Ступает робко, неумело
и вот, почти теряя тело,
несёт, как купол, свой живот,
где будущая жизнь плывёт.
Ступню, загнутую вовнутрь,
выпрастывая от колена,
дрожит под тяготою вздутой
двойной заботы сокровенной, –
и всё всесильное бессилье
в улыбке муки вдруг являя…
Лишь миг – и лопнет жизни жила!
И в этот миг она – святая.
Птица, горизонт
Птица в небе двоится –
Может, это душа
Норовит отделиться,
Не особо спеша?
Хлынул ливень, очистив
Заблиставший июнь,
Тьму несметную листьев
Ветер трогает юн.
В фонарях и бульварах
Разлетелся проспект,
Чтобы двигались пары
И сходили на нет.
В набегающей смене
Человеческих лиц
Поколений ступени,
Словно волны, влеклись –
К своему горизонту
С параллельной скамьи.
Вдруг придвинется плотно –
И сомкнутся они.
Обучение языкам
На роковой стою очереди
Фёдор Тютчев
Вот еду. Объявляют: «Сиротта»[1].
И ты – не ты, и станция – не та.
Ошибся городом, страною и землёй?
Вот снова: «Сиротта»… О, Боже ж мой!
Выходят из автобуса «сиротты»,
им снег – за ворот, сырость – в ихни боты.
Вон дамочка в берете и в очках –
живая кучка, теплящийся прах.
Темно и сыро. Пусто на душе.
Вон «сиротта». Вот он сошед уже.
На улице не то чтобы мело –
не та зима. Над нами – НЛО.
Открылась дверь – закрылась: «Сиротта»!
Вновь остановка. И опять не та.
Или твои все сгинули уже,
и ты на роковой стоишь меже?
Часы идут. Обратно еду я.
Единство времени нарушено, друзья.
И то, что для башкира «сиротта»,
для русского – сплошная маята.
* * *
Папа, мама, будь вы живы,
не узнали б этих мест.
Тут сегодня для наживы
кой-чего торчит окрест.
Кто натыкал, тот и знает,
сколько стоит кой-чего.
Друг мой ходит и вздыхает:
«Уф, Алла, помилуй, Бог!»
Вид настырно-грандиозный.
Из лачуги, из окна
мерит лик туберкулёзный
ненавистного г..на.
Тут и там идут поджоги –
нищий жжёт своё жильё.
Об убогих вытрет ноги,
лезет к небесам жульё.
А покойникам покойней,
и не надо им смотреть,
как – достойного достойней –
нищих обрекать на смерть.
Что я делал?
Боже,
что я делал из слов,
если не воздвигал храм,
дворец или сарай?
Я смотрю в дальний свод языка –
он теряется в звёздном небе,
просвечивающем сквозь него, –
и обретаю покой
и едва ли не радость.
И раскрывается купол из слов –
прямо в Твои небеса.
А с изнанки слов,
убегающих к звёздам,
отражаются люди и механизмы –
как в стеклянном многограннике потолка
в Гостином Дворе
тёмным декабрьским вечером
отражается двойной эскалатор,
бегущий вверх-вниз.
За внутренним отраженьем
почти не видно
звёздного неба,
и, однако, само отраженье –
суть пространство
простора небес, –
без которого
не было бы зданья из слов,
убегающих в небо,
уносящих с собой отраженье
земного движения жизни.
* * *
Ты – не единственный, кто брёл по пыльным плитам
и стыл на площадях и тротуарах
холодною весной среди позёмки:
есть нищие почище. Их убогость –
величие, забывшее себя.
Какой-нибудь обдолбанный Берроуз,
Буковски, пропивающий свой голос,
блестящий, опозоренный Уайльд,
великолепный Данте, гонимый странник, –
все мыкали немалую нужду.
Какая разница: бежишь ты за успехом,
чураешься ли косности людской,
пленён своим пороком или Богом,
на ласковой чужбине или чуждой
Отчизне? Одинокий или в толпе?
Не лги, когда не остаётся веры,
а слов о ней уже не взять обратно –
скитайся среди людных мостовых
и, засыпая в комнате пустой,
жди одного – когда всё это стихнет.
[1] Сиротта (транскр. тюрк.) – значит, на очереди.