Все новости
По страницам былого
25 Ноября 2019, 14:35

№11.2019. Мустай Карим. Внутреннее время. Пер. с башкирского И. Каримова. Продолжение. Начало в №10 2019

Мустай Карим Внутреннее время Продолжение. Начало в № 10, 2019 31 декабря Последний день года. В нем я потерял брата. Остался без Кирея Мэргена, Абдуллы Ахметшина. Часто терял душевное спокойствие, мало работал, мало писал. Но и для утешения есть немалое. Рауза на ногах, дети здоровы, и старшие и младшие внимательны к нам. Тимербулату исполнилось десять. Если еще 8-9 лет проживу, увижу его твердо стоящим на ногах. В этом году я за свою литературную службу получил высокую награду, но радости не ощутил. Событие пришлось на тяжелые дни смерти брата и друга. Почти закончил «Помилование». Пришло сообщение, что выдвинут кандидатом в депутаты в Верховный Совет РСФСР. Год выпал непростой.

Мустай Карим
Внутреннее время
Продолжение. Начало в № 10, 2019
31 декабря
Последний день года. В нем я потерял брата. Остался без Кирея Мэргена, Абдуллы Ахметшина. Часто терял душевное спокойствие, мало работал, мало писал. Но и для утешения есть немалое. Рауза на ногах, дети здоровы, и старшие и младшие внимательны к нам. Тимербулату исполнилось десять. Если еще 8-9 лет проживу, увижу его твердо стоящим на ногах. В этом году я за свою литературную службу получил высокую награду, но радости не ощутил. Событие пришлось на тяжелые дни смерти брата и друга. Почти закончил «Помилование». Пришло сообщение, что выдвинут кандидатом в депутаты в Верховный Совет РСФСР. Год выпал непростой.
1985 год, 5 января. Малеевка
Пятый день нового года. Вчера весь день, словно эхо на разгулявшийся буран, ныло сердце. Позвонил Раузе и немного успокоился. Сегодня проснулся с мыслью о ней. Мысли согрелись, на душе просветлело. За сорок шесть лет она ни словом, ни поступком ничего не сделала мне во вред, наоборот, оберегала меня, если обо мне какие-то сплетни доносили, самой сплетнице доставалось: «Своего мужа охраняй, о моем муже тебе заботы нет!» Об этом недавно сама сказала. Бывало, и ругались, но ни разу в ней не разочаровался. Сегодня проснулся с мыслью о ней. Душа сразу стала полной. Как приеду, надо найти письма, написанные ей с фронта.
6 января. Малеевка
Сегодня буран усилился. Какой-то тревожный буран. В этот буран расстреляли Любомира Зуха. Его в сентябре 1942 года расстреляли, а сегодня во второй раз – уже навсегда. Героя с такой тяжкой судьбой у меня, кажется, не было. Можно было за три минуты до расстрела прислать помилование и тихо-мирно завершить историю. Но зачем тогда все прежние усилия? В жизни-то его не помиловали. Только я помиловал его – ради жизни. Сама жизнь не помиловала.
7 января. Малеевка
Завтракать не ходил. Врач велел поменьше двигаться. Еду мне принес Владимир Санги. Смотрел в окно, как он идет. Белая медвежья шуба, белая шапка, на ногах унты. В вытянутых руках несет товарищу еду. Прежде с Санги близко не общались. В последние дни часто сидим, разговариваем. Дитя природы. Дельный, основательный человек. Умелый охотник. На днях угощал мясом кабана. С Южного Сахалина. По национальности нивх. Пишет по-русски. Хороший прозаик.
10 января. Малеевка
Сегодня дописал основную часть «Помилования». Привел Марию Терезу к могиле Любомира Зуха. Так мы и расстались. Сердце так и ноет. И вообще, эта вещь душу мне потерзала. Следующее произведение надо бы написать повеселей. Дальнейшие события будут изложены в эпилоге. Все пытались спасти Зуха, я и сам пытался. Не получилось. «Закон войны», «военное правосудие» оказались сильней нас всех.
* * *
Назидания Тимербулату:
Говори спасибо уступившему дорогу, иначе подумают, что ты гордец или глупец.
Отдавай двумя руками, бери одной рукой. У тебя всегда будет все вдоволь и душа будет праздновать.
Говорят: «Москва слезам не верит». А ты, мой друг, верь людским слезам, ибо ты не Москва. Если хочешь, чтобы тебя помнили, ты сам других не забывай. Если тебя забудут, не обижайся на других, они так поступают не от дурного характера или от плохой памяти. Ты сам, значит, перестал напоминать о себе делом, словом, поведением. Мое желание: растить Тимербулата не ловчей птицей – у нас на это нет данных, – а певчей птицей. О, как трудно этим певчим!
18 января. Малеевка
Дописал последнюю страницу «Помилования». Сначала почувствовал странную легкость. Сейчас вечер. На душе то ли тоска, то ли пустота. Со своими несчастными героями простился навсегда. Как их примут люди? Не отпихнет ли их башкирская литература от себя прочь?
7 февраля
С Аллой Докучаевой делали мое интервью для «Вечерней Уфы». Несколько раз звонил ей, вносил поправки. Алла по телефону подольстила мне: «Вы работаете как Лев Толстой, преданно литературе». После этой шутливой фразы я серьезно подумал вот о чем: изменив литературе однажды, потом у нее прощения не попросишь. Она тебе не женщина.
31 мая. Москва
Лежу в больнице на Открытом шоссе. Прошло уже 20 дней. Живу будто вне реальности. Этот дом – дом без улыбок. Важные персоны – обитатели этой больницы друг с другом не здороваются, на приветствие отвечают только кивком головы. Единственный светлый человек – мой лечащий врач Татьяна Петровна. Какие-то мрачные сестры вокруг суетятся, бегают. Санитарок совсем нет. Палату убирают редко. Столовая на этаже. Там работает унылая буфетчица-официантка. Заходя туда, себя чувствуешь как в доме престарелых. Чайных ложек на всех не хватает, со стола посуду убираем сами и относим на стол для грязной посуды. Это Центральная клиническая больница 4-го управления Минздрава РСФСР (вроде Кремлевки РСФСР). Часто у процедурных кабинетов останавливают окриком: « Подождите!»
Одной я сказал: «Почему вы нервничаете? Болеете, что ли? Почему капризничаете?» Сразу стала вежливой. Аппаратура тут хорошая. Люди – хуже. Аппаратура такая чуткая, отзывчивая, а люди при ней черствые. Редко есть и хорошие. Из таких – сестра Наталья Павловна, которая дает электросон, и этажная сестра – Татьяна. Персонал в целом тут чувствуют так, что больные для них, а не они для больных. В этом отношении исключение составляют высокопоставленные люди или приближенные очень высокопоставленных. (Самих очень высокопоставленных тут не бывает.) К примеру, руководящая работница канцелярии Верховного Совета занимает палату «люкс» с ванной. Я человек неприхотливый. Меня устраивает и моя палата, и все остальное... Не устраивает обстановка унылости. Принял меня травматолог, осмотрел ноги. Они болели. Он ни разу на меня не взглянул. Как же врачу не смотреть больному в глаза? В глазах же у него вся боль, вся надежда. Атмосфера чинопочитания применительно к больным – вот что огорчает меня.
4 июня. Больница
Холодный, неуютный день. После обеда из Уфы позвонила Рауза. Только раздался звонок, почувствовал (удивительно!): это весть о смерти, только чьей? Она сообщила о смерти Кайсына. Эта весть не была неожиданной. Поначалу только сердце сжалось. Теперь горе начинает давить, все тяжелей и тяжелей... На похороны поехать не смогу. Когда сказал врачу, тот резко отрезал. Ярослав Смеляков в одном из своих стихотворений нас четверых – Кайсына, Расула, Давида и меня – назвал четырьмя колесами «поэтической телеги», четырьмя подковами скакуна. Сломалась ось, одно колесо укатилось в сторону, слетело одно копыто. Остались мы втроем. С врачом, что не надо ехать на похороны, согласиться-то я согласился, но потом, может, буду каяться. При жизни я к Кайсыну был внимателен, хоть в этом-то не буду каяться. На улице – ветер, тучи. В сердце – горе.
20 октября
Мне исполнилось 66 лет. Одна сторона сказанного тогда цыганкой в Горьком – 66–99 – наступила. Хотя раны, болезни, пожалуй, жизни не добавили, все же прожил немало. Однако длины ее не ощущаю. Жизнь – словно туго смотанный клубок – в горсти уместится.
* * *
Конечно, поэта создает время, но оно его создает из поэта, а не из чего-либо другого.
1986 год, 25 января
Приехал в Голицыно. В 1951 году здесь, на этом же самом месте, был маленький деревянный дом творчества на 8–10 человек. Тогда в этом доме я написал первые три стихотворения «Европы-Азии». Был апрель. Посчитав это за сделанное дело, радостный, в начале мая поехал домой. Рауза Альфию ждала. Альфия родилась 22 июня. Во вступлении в «Европу-Азию» описаны чувства женщины, ожидающей ребенка. Имелась в виду Рауза. Тогда в Голицыно прошли грозы. А сейчас зима, температура опустилась ниже 25. Никак не могу привыкнуть к этому новому зданию.
31 января. Голицыно
Наконец написал первые строки «Адвокатов»[1]. Кажется, серьезного произведения, как замышлялось, не получится, тянет на легковесную вещь.
19 февраля. Голицыно
Много появилось таких книг, что прочитавший их человек может разочароваться в жизни и в окружающем его мире. Мое отношение другое: пусть люди, живущие тяжело, прочитав мою книгу, ощутят, что жизненная ноша полегчала; если надежда нестойка, почувствуют, что надежда окрепла. Читаю сейчас «Печальный детектив» Виктора Астафьева. Ничего радостного, никакого просвета.
20 февраля. Голицыно
Сегодня уезжаю в Москву на съезд партии, хотя он открывается 25-го. Наши приезжают 22-го утром. Рауза приезжает с ними. Ее встречать надо. Завтра займусь своими делами. В душе какая-то тревога. Все кажется непрочным. С болью думаю о внуках. Как суждено им жить? А ведь раньше сулили себе и им только лучшее. Лучшая жизнь – это когда равновесие в душе и надежда в сердце... Снилась Рауза. Приехала ко мне на съезд, я не смог встретить ее. Она рассердилась. Быстро отошла. Когда ушли обиды и злость, она стала моложе и красивее.
21 февраля
Много говорим об интернациональной дружбе. Ведем пропаганду, создаем музеи. Это неплохо. Но вся эта работа направлена на дружбу с дальними странами и народами (Африка, Азия, Латинская Америка...) Не забываем ли о том, что в одном же районе есть башкирские, татарские, русские, чувашские школы? Встречаются ли дети этих школ, дружат ли они между собой? Как мы дружим с нашими соседями – Татарией, Удмуртией, Куйбышевской, Оренбургской, Тюменской областями (с взрослыми и детьми). Я не беру в расчет формальные акции, как соревнование отдельных колхозов, представители которых один раз в год встречаются за столом. Полагаю, это тоже не так плохо, но мало в них духовного содержания. Скажу грустную вещь: мы меньше стали радоваться успехам других. Хотя каждый (я имею в виду народ) допускает, что другие тоже хорошие, но он лучше. Присутствует тут скрытый национализм, чувство национального превосходства. До чего дошли! Через три дня съезд. Я очень жду, надеюсь, что настанет оздоровление национальных взаимоотношений, нравственное оздоровление общества в целом.
9 марта
Вернулся в Голицыно. Съезд меня окрылил во многом. Лишь тревожусь о том, как мы сумеем переломить себя. Ломать надо себя и многое другое...
* * *
Позавчера в Москве перед отъездом сюда встретился с Виталием П., редактором, который должен редактировать «Помилование» для «Дружбы народов». Он перечеркал весь текст. Мои возражения не принимает. Говорит: «Я сам писатель, я сам художник слова». Аргумент, конечно, очень сильный – «сам художник слова», – но почему-то он меня не убеждает, творчески не мобилизует. Кстати, он настаивает, чтобы в могиле Зухане горел фонарь, дескать, это мистика. Придется с ним расстаться и вообще повесть взять обратно и отдать в «Новый мир». Накануне в отделе сказали: «Он внештатный редактор, мы его «подкармливаем». Почему мной «подкармливать» кого-то?
26 марта. Голицыно
Идет мокрый снег. Ветер. Сосны гудят. Вчера ходил на творческий вечер Хута Берулавы[2] в Октябрьском зале Дома Союзов. Забыл надеть галстук, Хута снял свой. Грузин всегда грузин. Хута спрашивал о Булате, позвал обоих в гости. На вечере с Расулом сидели рядом. Почувствовали близость, как снова в молодости. Выступили и он, и я. В Голицыно вернулся ночью на такси. Дорога скользкая. Много хожу. Как-нибудь упаду, и сильно. Но как-то не пугает. Снегопад все сильней. Этот мокрый снег быстро растопит старый.
29 марта. Голицыно
Случайно обратил внимание на свою руку (на тыльную сторону ее). Сколько мелких и крупных морщин, складок, сосудов, капилляров, и радостно подумал вот о чем: все они работают на меня, борются за меня, за мою жизнь. Спасибо им! Они стареют, погибают, клетки вновь рождаются, чтобы я жил. Есть у меня люди, которые, как эти красные сосуды, посвящают себя тому, чтобы жил мой дух. Такой всегда была Рауза, такие дети мои – Альфия и Ильгиз, внуки, Алик. Капилляры должны действовать постоянно, без перебоев, о друзьях этого не могу сказать, кроме Мусы и Рафаэля. (А был Назар!) В этом никто не виноват. Значит, просто у меня таких друзей мало. Действительно, они же не капилляры. О далеких друзьях – о Расуле, Давиде, Мише Дудине я не говорю. Я с ними повседневно не общаюсь. Это – другая сфера дружбы.
6 апреля. Москва
У народа, у которого есть Тукай, не должно быть, не может быть нравственного произвола. Он никогда не представится так, чтоб показать хуже себя. Ему просто неловко и стыдно так поступать.
7 апреля. Москва
Вроде притчи. Молодой сильный мужчина влюбился в молодую, очень красивую женщину. Та его тоже полюбила, хотя была не свободна. Любовь эта продолжалась много лет. Женщина жила двойной жизнью. Об этой тайной связи мужчина поведал своему близкому другу. Тот спрашивает:
– Она согласна быть твоей женой?
– Согласна, – отвечает любовник.
– Почему же не женишься?
Любовник красавицы, видимо, не был уверен в себе и рассказал другу такую историю:
– Древние персы, как известно, периодически завоевывали плодородную богатую Грецию, грабили и увозили все богатства страны, а оккупантами в Греции не оставались. Один из греческих мудрецов спросил царя Кира: «Почему вы, ограбив, уходите из богатой страны? Уходите же в свою несчастную бедную пустыню». Царь мудрецу ответил так: «Наша земля скудная, поэтому мы – воинственные, войной добываем себе блага. Народ наш неприхотлив, терпелив, вынослив. Если мы останемся в Греции, то другие придут к нам войной и отберут наше состояние. Придут одни, потом другие. А так мы не теряем ни своего достоинства, ни богатства...» В конце тот любовник заключил: «Лучше я буду бедной Персией, чем богатой Грецией, которая всегда жила под страхом быть ограбленной...»
* * *
Безответно влюбленный сказал: «Я знаю, что у меня есть счастье, но оно не со мной, оно принадлежит другому. Все-таки я не совсем без счастья». Слабое утешение.
* * *
Посеяв любовь, пожинаю тоску.
5 мая
У меня всегда было мало запаса знаний. Я работал и работаю на пределе, без большого резерва. В этом есть что-то и хорошее: я использовал максимум своих познаний. Жил в страхе: вот-вот иссякну. Это меня подстегивало. В сущности, у интеллигентного человека должен быть большой запас образованности (именно образованности), которая способствовала бы большой активности и маневренности мысли – мысли творческой. Весь запас, у кого он имеется, должен присутствовать в активе. А пассивный запас, наверное, тормозит, мешает мысли, как запас жира мешает работе сердца.
* * *
Дни, прожитые вдали от родины, дни, которые прошли без тебя, любимая, крошатся, откалываются от моей судьбы.
* * *
Много лет назад соседу по даче Косте, которому 4 года, говорю:
– Костя, давай покатаю тебя на машине. У тебя время есть?
– У меня нет времени. Я еще маленький, – отвечает он.
При этом, видимо, имеет в виду часы. А в сущности, дети живут без времени. Позже я, будучи в Монголии, убедился, что монголы тоже живут без времени... Скажет монгол, что придет в девять часов, явится в двенадцать.
12 октября
Люблю ходить по осеннему лесу. Пожелтевшие листья, поникшие, почерневшие цветы ни тоски, ни уныния в душе не рождают. Напротив, они взгляд тешат, душу успокаивают. Потому что уходят они, оставляя миру красоту. Вот только увидев внутри облетевшего куста птичье гнездо, оставшуюся от птенцов маленькую колыбельку, вздрагиваю: «Где они? В каких странах летают они?»
28 октября
Всю осень шли дожди, вода залила поля, по бороздам бежали ручьи. Дороги размыло. В людях затаилась обида на природу. Но вот уже несколько дней, как погода наладилась, небеса распахнулись, засверкали синевой. Солнце стало щедрей. Но обида так скоро не прошла. Уж очень изнурила эта пасмурная осень. Так же и между людьми. После взаимных обид не скоро душа отходит, слова с языка не идут, взгляды упираются, сойтись не хотят.
19 декабря. Малеевка
Малеевка меня встретила медленным снегопадом. Прежний снег успел растаять. В этот раз я сюда уже не стремился с прежним задором. Устал, наверное. Да и настроение было не на высоте. Первыми по дороге встретил дворника Сашу и его жену цыганку Марию. Обрадовались, будто родного брата увидели. И официантка Маша обрадовалась. Она здесь уже тридцать пять лет работает. И 85-летняя Варвара Петровна все так же в гардеробной на своем посту стоит. При виде их и сам обрадовался. Из писателей никого знакомых нет. Все чужие. Когда-то я здесь, в одних стенах, жил и общался с Александром Твардовским, Ярославом Смеляковым, Чингизом Айтматовым, Вилем Липатовым, Николаем Атаровым, Аскадом Мухтаром, Семеном Даниловым. Ходить с ними, беседовать или в одном застолье сидеть, в этом был своего рода почет, особое достоинство.
31 декабря. Малеевка
Через три часа наступит Новый год. Сижу один-одинешенек. Нет близкого человека, с которым бы встретил праздник. А с кем попало не хочу. (Но все же в 11.30 пошел в столовую.) Нынче выпивку совсем не продают. Горбачевский «сухой закон» все засушил. 1986 год прошел ровно. Ни больших радостей, ни больших горестей, слава Богу, не принес. Если впредь хуже не будет, то и хорошо. Когда встречали 1939 год, я написал стихотворение и опубликовал его в «Ленинце». Начинается оно так: «В память прошедшего года букет поднесли мне друзья». Разумеется, никто мне тогда никаких букетов не «подносил». Это было лишь мечтой. Но юношеская мечта бывает равна действительности, и даже реальней. Хотя букетов и не было, поздравления пришли. Прислали Тимербулат, Альфия, Муса, Нияз, Мирзагитов. От Раузы пока ничего нет, приболела, наверное. За последние сорок лет впервые Новый год встречаю в одиночестве. Но особенно не унываю. Уже сколько зим отправляюсь в добровольную «ссылку». Так что ворчать права нет. Распогодилось. На ночь похолодало. С природой взаимоотношения хорошие.
* * *
Свое новогоднее пожелание возглашаю миру: пусть же для всех людей, а для тех, которых люблю, особенно, Новый год будет благодатным, новое тысячелетие будет благополучным, всей живности на Земле, всей растительности желаю вечного здоровья. Если Вечность сама продолжится, то все будет хорошо.
* * *
О писателе нужно говорить прежде всего как об авторе книг, о творце, потом только о нем самом, о его характере, о его хороших и дурных свойствах. Нужно идти к автору от его книг, а не наоборот. Подход «наоборот» может оказаться не совсем оправданным. Если писатель – человек злой и вздорный, или он добрый и лояльный, – все это не должно влиять на оценку его произведений. Что касается меня, дела обстоят так: я человек доброжелательный (смело утверждаю), отзывчивый, независтливый, поэтому боюсь – не дает ли это повод для снисходительного, предвзято благосклонного отношения к моим произведениям.
* * *
О Нурпеисове. Я чту и люблю его за то, что он внутренне не похож ни на кого – даже на типичного казаха, за исключением его степенной медлительности, – и не желает быть похожим даже на гениев. Талантлив отчаянно.
1987 год, 6 января. Малеевка
Ба, неужели с Нового года уже пять дней прошло? Одиннадцать вечера. Вернулся с прогулки. 20 градусов мороза. Ясное, звездное небо. Только что родившийся месяц стоит как вбитый кол. Мир, хоть и болен, но живой. Близкие мне люди живут в нем. Мысли все время крутятся вокруг Враля Нурислама. Он – один из «деревенских адвокатов». Он и меня обводит вокруг пальца, заставляет продолжать работу, хотя пока не очень-то спорится. Что-нибудь да получится, нужно писать. Но по мысли особо тонкой это произведение и не получится...
8 января. Малеевка
Кстати, о достатке. Интересная штука происходит. Лет 30–35 назад или чуть раньше я материально перебивался кое-как. Запасов никаких не было. Не знал, что я заработаю. Но жил уверенно, была основательность самого существования. Теперь не нуждаюсь, и такой уверенности, основательности не чувствую. Материальная обеспеченность еще не создает моей моральной, духовной основательности. Этот вопрос не очень простой, но на сей счет поразмыслить стоит. Будучи материально независимым, я не могу думать, что я неуязвим, защищен.
10 января. Малеевка
Пишу я, пишу этих «адвокатов» и начинаю сомневаться. Кому они интересны? Они не борются, общественных недостатков не разоблачают, интеллектуальное развитие их не очень высокое. Сейчас же в литературе наступил период мрачных героев... Дни стоят такие: красным-красное солнце выкатывается и таким же красным и закатывается.
29 января. Малеевка
Тимербулату в назидание. Старайся удивлять и радовать людей не только умными и добрыми словами, но и хорошими поступками, скорее всего – хорошими поступками. Когда ты был маленьким, мы при тебе не показывали нашего удивления твоим метким и смешным словам, а твой каждый поступок ценили и радовались при тебе. Самые умные слова без деяния – просто приятная забава.
* * *
Меня занимает мысль: чем же объясняется красота женщины – или ее некрасота? Составом, группой крови, гормонами, свойством нервов? Чем же? Редкое сочетание красоты, ума и душевности ее – наверное, самое высшее творение Всевышнего.
9 февраля. Малеевка
В Москве начинаются Дни башкирской поэзии. Уезжаю туда. Такие же Дни в Москве проходили в 1950 году. Участвовали Нигмати, Даян, М. Сюндюкле, С. Кулибай, А. Харисов, А. Вали, Х. Карим, М. Карим. Бикбая не помню. Самый старший был Сюндюкле – ему 46 лет, Кулибаю – 40, Нигмати – 41, Даяну –40, Х. Кариму – 40, Харисову – 36, Вали –42, М. Кариму – 31. С. Кудаш поехать не захотел: «Я уже немолодой человек, за стригунками увязываться не пристало». Ему 56 было. Из певцов были Г. Хабибуллин, М. Хисматуллин, Сутягин, Бану Валеева, из танцоров – Хазина Магазова и др. В этот раз самый молодой из писателей – К. Аралбаев, ему 45 лет.
23 февраля. Малеевка
На улице встретил писательницу из Тулы. Зовут Ириной. Она говорит:
– Бездарщину нужно душить!
– Э, милая! Всегда было наоборот. Бездарщина душила таланты. Так будет всегда. У каждого свое ремесло.
25 марта. Малеевка
Вчера закончил «Адвокатов». Полная пустота. По задуманному, кажется, не получилось. Эта вещь особо не прозвучит, тем более – на русском.
27 марта. Малеевка
Сегодня уезжаю. Здесь прошли мои 60 дней. Чувствовал давно не изведанную внутреннюю свободу, с мыслями, чувствами, огорчениями, заботами жил «один на один». Неизвестно, что из писания моего получилось, но работал с удовольствием. Люблю я Малеевку. Доведется ли приехать еще – не знаю. Но с 1959 года основные свои произведения я написал здесь. В этот раз знакомых было мало, что также не отвлекало внимания. Оказывается, одиночество не очень тяготило меня.
* * *
Представил такую забавную картину. Во времена Пушкина собаки не набрасывались, лаяли издалека (и то сказать, чистопородные были собаки), издалека грозили. Во времена Тукая спереди набрасывались. А собаки нашего времени подкрадутся сзади, укусят за ногу и, забежав вперед, виляют хвостом: «Здравствуй, агай! Хорошо хоть ты на свете есть...»
30 марта. Москва
С Раузой лежим в одной больнице – она на 7-м этаже, я на 8-м. Никогда еще оба враз не болели. И до таких дней дожили. Сижу, потихоньку «Адвокатов» переписываю, вношу правки, еще что-то дописываю. В этой больнице изменений в лучшую сторону не видно. Все те же машины, одетые в белые халаты. Особенно таков средний персонал.
19 апреля
Что за год такой идет? Все еще холодно. Идет снег. На душе тоска, тревога, словно всего мира опоры зашатались, надежды убывают, сомнения растут. На что рассчитывать, что нужно успеть сделать? Если сейчас вдруг покину этот тревожный мир, люди, которые любят меня, потеряют одну опору. Я нужен им. Только это, развеяв тревогу, возвращает надежду. Наверное, старость должна быть спокойной, выдержанной. А я чем дальше, тем больше теряю спокойствие.
20 апреля. Больница
Давно уже обратил внимание на одно обстоятельство. Кажется, что старухи смерть своих стариков, старики кончину старух переживают не слишком тяжело. Раньше я объяснял это тем, что человек с возрастом становится сдержанней, терпеливей. Теперь понемногу прихожу к другой мысли. Во-первых, муж с женой, прожив вместе долгие годы, вместе старясь, не всегда находя взаимопонимание, надоедают друг другу, остывают, устают друг от друга. Во-вторых, уходит телесная близость, связывавшая их. Так что оставшийся терзаний плоти не испытывает, его терзают лишь муки разлуки. Возможно, я и ошибаюсь. Слава Богу, эти муки меня еще не коснулись.
30 апреля. Уфа
Сегодня вдруг изнутри пошла кровь. Даже в Москве после операции[3] такого не было. Пока никому не сказал. Дня два-три подожду. Если не перестанет, придется сказать врачу. И Рауза после Москвы разболелась. Мутит, голова кружится. Ветшаем помаленьку.
25 мая
В начале этого месяца в «Правде» вышла статья «Прекратить преследование...», в которой Шакирова обвинили во всех грехах. Вот уже 20 дней в республике стоит шум. По телефону не говорят, а коли говорят, то с оглядкой. В обкоме, Совмине и в других местах тишина, громких голосов, а тем более смеха не слышно. В руководстве изменений пока нет. Меня включили в созданную обкомом комиссию (руководитель Т.И. Ахунзянов). Мы должны проверить изложенные в газете факты и дать свое заключение. Многие вещи в статье притянуты, есть и напраслина, но она пришлась в горячую пору. Народ руководством сильно недоволен. Поднялся шум. Обо мне пошли слухи: «Оказывается, Мустай Карим, чтобы защитить Шакирова, комиссию создал... Оказывается, Мустай Карим Шакирова спасать в Москву к Горбачеву поехал...» (Каково думают обо мне!). Рамиль Хакимов, который столько лет с арбы Шакирова не слезал (в прямом смысле), с его помощью дачу, похожую на дворец (и на какие только деньги?), возвел, меня за то, что вошел в эту комиссию, на писательском собрании обличал. Те, кто – «Мидхат Закирович!.. Мидхат Закирович!..» – увивались вокруг него, стали вдруг его обличителями. Меня, который многие годы прямо говорил Шакирову то, что думал, сделали его приспешником. Многие за эти дни показали свое истинное лицо. Что же, теперь и я, увязавшись за ними, должен кричать: «Шакиров плохой! И всегда был плохой!»? Уже в этом году на прошедшей партконференции 17 ораторов, выступивших до меня (я нарочно считал), каждый, найдя хоть какой-то повод, горячо благодарил Мидхата Закировича. Я был 18-м. Никого не благодарил. И сам Шакиров, и его окружение осталось в удивлении. Дескать, один из всех гордый. А теперь выходит наоборот: все уже давно были героями.
* * *
Очень немногие всю жизнь ищут себя, все остальные ищут выгоды.
* * *
Наверное, я умру не от разрыва сердца, а от разочарования.
* * *
Все-таки у меня внутри что-то оборвалось, порою, стоя на ногах, покачиваюсь.
1 июля
После растянувшейся на два месяца засухи ночью прошел хороший теплый дождь и дал немного отдохновения душе.
19 июля
О современной литературе. Открытие закрытой до сих пор темы или материала еще не есть художественное открытие. Разнесли ворота и заборы закрытых тем, а что дальше? Продолжают ломать уже сломанные и разбитые заборы и ворота.
* * *
Много говорим о перестройке, которая необходима до крайности. Боюсь одного: перекрасятся хам и подлец, злодей и стяжатель, тогда нам еще хуже будет. Сущность их останется прежней, а внешним видом своим они нас будут обманывать и усыплять нашу бдительность. Их не нужно перестраивать, а выводить надо на открытое поле и клеймить позором. А пока они клеймят других – порядочных людей.
1988 год
30 января
Снова в Малеевке. Сразу принялся за воспоминания о Туфане. Сегодня закончил. Кажется, получилось как-то разбросанно. Писал с грустью. К сожалению, много чего забылось. Особенно беседы – сохранились отрывочно. Одно хорошо: долг перед его памятью исполнил. Здесь Муса Гали и Рауль Мир-Хайдаров. Вечерами вместе пьем чай. Больше горло промочить нечем.
14 февраля. Малеевка
Пятый день лежу с гриппом. Муса и Рауль смотрят за мной лучше любых врачей. Лежу и думаю: от смерти никто не уйдет, она и не страшна. А вот оставить близких, любимых людей в этом катящемся к катастрофе мире – вот что страшно.
14 марта
Мы – люди, все вместе за соблюдение законов страны, законов морали. Но каждый в отдельности – стараемся обходить его, не только власть имущие, но и имущие просьбу и нужду. Очередник на квартиру на заводе приходит ко мне, депутату, и просит помочь передвинуть. «А кого же из очередников отодвинуть назад?» – спрашиваю. Он их всех знает. Ответа не дает. Он нуждается. Он справедлив за себя.
Из депутатской практики. Приходит ко мне нестарая женщина, убитая горем. Сына посадили в тюрьму за групповое изнасилование. Она просит моего ходатайства о сокращении срока. Он осужден на семь лет. Это самая плохая статья. Что ей сказать? Я у нее спрашиваю совета:
– Что мне ответить матери той опозоренной девушки, если завтра, узнав о моем ходатайстве, придет ко мне и спросит: «По какому закону вы хотите облегчить судьбу и наказание насильника? Он же поломал всю судьбу моего ребенка» Что мне ей сказать? Женщина медленно встала и сказала: «Извините, я о них не подумала», сказала и ушла.
17 марта
Страх и творчество несовместимы. Трус не имеет права быть творцом. Он может быть эпигоном. Бояться трудностей быта, лишений, преследований недугов, немилости властей предержащих, клеветы злодеев, упреков жены – всего и всех – это значит парализовать свою творческую энергию. Я не герой. Свою независимость напоказ не выставлял. Но эта независимость все-таки во мне была. Я не дрожал, что потеряю что-то. Иначе не смог бы сделать ничего.
18 марта
Идет же перестройка... Я себя чувствую так: стою на большой базарной площади, где вчера или сегодня прошла ярмарка. Валяются красивые обертки, всякий привлекательный мусор. Ветер ворошит этот мусор. Здесь недавно торговались, били по рукам, кричали, зазывали, вокруг временного цирка бегали и дурачились клоуны. И все вдруг затихло. Очень тревожусь... Дай, Бог, чтобы наши громкие порывы не утонули в мусоре вчерашней ярмарки.
9 апреля
Рауза как-то рассказала: «Когда Ильгизу было полтора года, он еще не знал вкуса конфет (лето 1943 г.). Она откуда-то привезла несколько конфеток и дала ему в рот. Он немного подержал и выплюнул. Он же привык только ко вкусу картошки». Сегодня думаю о нашем читателе. Ему в рот насовали так много горького, он уже выплевывает, когда ему попадает умеренно вкусная вещь. Подавай ему с горчинкой.
5 мая
Перестройка, может быть, еще раскует творческий дух художника, но уже развязала языки и руки воинствующего ремесленника от искусств. Вот пошло единоборство – кто кого. Я был на двух открытых партсобраниях. Буйствовали вторые, первые разобщенно молчали или выходили на трибуну, растерянно бормотали что-то или слезно вопрошали:
– Что вы желаете? Почему себя так низко ведете? Что за базарный лексикон?
Те пришли с готовыми речами и «кастетами» в кулаке. Такими были те два собрания СП БАССР. Ни слова о литературе, ни слова о произведениях. Тайфур Сагитов с трибуны в упор допрашивал: «Что ты сделал для народа, аксакал?» Как же мне ответить? Примерно в таком же духе претензии предъявляли мне другие. Рамиль Хакимов заявил: «Что вы мелочью занимаетесь? Нужно начинать с Мустая Карима...» Понимай – начинай низвергать.
* * *
Случай на кладбище. Возле могильного камня стоит молодой парень. На камне написаны стихи.
– Прочтите, пожалуйста.
– Чья могила?
– Мамина.
Видно, мать не научила сына родному (материнскому) языку даже настолько, чтобы он прочитал надпись на ее могиле.
13 июля. Литва, Нида
Прихоть моя привела меня с Раузой и Булатом в этот чудесный уголок Земли. Он называется Куршской Косой, которая тянется на сотню километров. С одной стороны Балтийское море, с другой – залив. Ландшафт изумительный. В 1500 метрах от Дома творчества начинаются дюны. Нас встретила в аэропорту Вильнюса работница СП Литвы Алдона Чижене. На машине Союза привезли сюда. Дорога хорошая, но длинная – 370 км. Прилетели в Вильнюс перед обедом, а в Ниду приехали только в10 часов вечера.
* * *
Одна демократия без хлеба – пустозвонство, один хлеб без демократии – скотство. У нас до сих пор был целый сундук демократических ценностей – наших конституционных прав. Но сундук был заколдован и закрыт на замок, а ключ от него спрятан.
13 июля. Нида
Наше жилье очень хорошее. Три комнаты. Пишу обещанную журналу «Коммунист» статью. Работа идет туго. Каждое утро перед завтраком поднимаюсь к дюнам. Дышится хорошо. Литовцы особой приветливостью не отличаются, но и нет открытой неприязни. Литва – край благодатный. Хлеба отменные. Дорога до Ниды очень живописная. В Клайпеде через залив переправились на пароме, по Косе ехали 41 километр. Сплошь леса. Даже когда печет солнце, тут всегда веет прохладный ветер. Ночью просто свежо.
23 июля. Нида
Идет дождь. Сижу дома один. Рауза с Булатом, взяв зонты, ушли в город. Странное ощущение отсеченности, отторгнутости от времени, от мира, хотя в этом мире столько треволнений, столько бед и бедствий: то Карабах, то взрыв в Запорожье, то наводнение в Ленинграде. О своей земле и думать боюсь. Горит она под нещадным солнцем. Я считаю себя виноватым, что уехал, что не там, хотя от меня ничего не зависит. Вообще мир становится каким-то чужим. Идешь по улице и видишь – услышав русскую речь, люди хмурятся. Вот уже почти две недели обитатели нашего Дома озабоченно обсуждают дела в Армении. На лицах нет улыбки. Лишь дети при хорошей и при плохой погоде шумят, галдят, смеются и плачут. Значит, жизнь не остановилась. Тут многие родители с детьми. Три дня тому назад прямо в море скончался литературовед Александр Овчаренко. Не утонул, а задохнулся на воде. Жена была там же. Она почти невменяема. Боже мой! Какое горе! Утром он, веселый, шел на море, через 2 часа привезли мертвого.
24 июля. Нида
Самое опасное – убавилась страсть к литературной работе, к творчеству. Суматоха в стране душу мутит, взбалтывает, дух от нее мелеет. И всякие, сорвавшиеся с привязи людишки нет-нет да отвлекают внимание, сознание мнут, вдохновение гасят. «Не обращай внимания, делай свое дело», – говорю себе. Попробуй не обрати.
27 июля. Нида
Посетил дом, где Томас Манн жил в 1930–31 годах. Дом на возвышенности над заливом, очень красивый вид открывается на залив. Особых экспонатов нет. Внизу в двух комнатах фотографии и книги, наверху несколько небольших комнат. Часть дома занимает городская читальня. Оставил такую запись: «Прекрасно, что на Земле есть такие уголки, где бережно хранят память об уме и таланте» Тут знакомых мало. Из Москвы – Лев Озеров и Зиновий Паперный, из Вильнюса – Вицас Реймерис с женой. Они очень внимательны к нам. Вицас – мой старый знакомый. Тут был с семьей главный режиссер Литовского академтеатра Генрикас Ванцявичус. В своем театре он блестяще поставил «В ночь лунного затмения». Я был на премьере (года два назад, кажется), он пригласил в гости к себе домой. Сейчас почему-то со мной сдержан. Почти ни с кем не общаюсь. Разговор только о политике. Устал. Избегаю разговоров. Все – против всего. С Тимербулатом, который часто пропадает на море или на рыбалке, мне легко. Не то что он слушается меня во всем, а душой един со мной. Тут он объект всеобщей симпатии. Его считают врожденным аристократом. Так и сказал о нем Лев Озеров. Я подтвердил только: «А как же иначе?! Прадед со стороны отца Лейб был портным в Тульчине, прадед по матери Сафа – неграмотный крестьянин. Конечно, голубая кровь сказывается...» У Булата есть одно опасное свойство – он тщеславен (Даже записывает количество забитых шаров, когда побеждает, играя на бильярде.). Тщеславие само по себе не самая худшая черта, если стимулирует деятельность. Но когда оно беспочвенно и безмерно, становится пустой амбицией. Чтобы этого не случилось, мне о том следует подумать и мало-помалу внушать ему чувство меры и необходимость самоанализа.
25 октября
Чем дольше живет человек на свете, тем больше принадлежит ему мир, ибо он в него много вложил своего, себя. Речь идет о человеке деятельном. Он повидал много, страдал, испытывал счастье, горе. Все это его жизнь. Поэтому говорят: «Что ему? Он свое пожил». А пожившему намного труднее расстаться с тем «многим, которое принадлежит ему». Оставить прожитые годы труднее, чем те года, которые не успел прожить. Они абстрактны. Они еще ему реально не принадлежат. Память – это жизнь в обратную сторону без конца. Кроме всего ему еще и придется оставить детей, внуков, правнуков. Вот сколько урона несет он!
1989 год, 7 января. Переделкино
Вчера в ЦК прошла встреча деятелей науки, литературы и искусства с Горбачевым. Разговор был трудный, тревожный. Дела идут не так, как хотелось бы. Много в стране суматохи. Писатели грызутся меж собой, артисты делят имущество. В общем, ничего нового не услышали. Беседа длилась с 10 утра до 7 вечера. Ничего особо запоминающегося не осталось. Академик Сагдеев подошел познакомиться. Знаменитый ученый. Поговорить обстоятельней не удалось.
17 января
Прошел пленум Союза писателей СССР. Рассматривался вопрос о выдвижении кандидатов в депутаты Верховного Совета. В списке был и я. Вышел на трибуну, отказался от своего выдвижения. Самоотвода не приняли. Вышел второй раз, попросил о том же. Кто-то удивился, кто-то согласился. Поставили на голосование. Большинством голосов мою просьбу удовлетворили. Мой самоотвод вечером показали в программе «Время». И мои доводы привели: «Я много участвовал в выборных органах. Пусть побольше молодых людей идут в выборные органы». Это внешняя причина. По сути же не лежит у меня душа к этому делу. Что я там буду делать в это суматошливое время? Лучше посвящу оставшуюся жизнь творчеству, близким людям, чтению книг. Мне ведь 70 лет. Нет уже сил, чтобы принять на себя такую тяжесть. А больше всего так подумал: с какой программой я выйду к народу? Что избиратели ждут от меня – сейчас, через год, через пять лет? Многого ждут. Я не могу обещать, что многие проблемы своей программы решу быстро. Обещание – это лишь пожелание, а не само дело. Горбачев тоже обещал, что через 2-3 года дела поправятся, чем и увлек народ...
26 января. Переделкино
Начал писать что-то вроде пьесы. Когда ехал сюда, думал, что, возможно, получится возвышенное произведение. Но когда у самого внутреннего света мало, если у мечты крылья поникли, через себя не переступишь. Может, эта вещь и не получится вовсе. Если и выйдет, то разве на горькой закваске трагикомедия. Когда разговор коснулся связи художника с временем, связи таланта с нацией, Гете так говорит Эккерману: «Итак, дорогой мой, я повторяю: для того, чтобы талант мог успешно и быстро развиваться, нация, его породившая, должна быть одухотворенной и сильной к просвещенью». К сожалению, такой одухотворенности в стране нет. Наоборот, духовный хаос вершит суд. Зимы нет. Тепло. Снег выпадает и тут же тает. И это – главный месяц зимы. Пьеса никак не наберет силы. Может, вернусь домой и вдохновлюсь.
* * *
Я свободен, когда мыслю, я раб, когда неистовствую.
* * *
Примкнув к любой крайности национальной, религиозной, кастовой идее, нельзя сохранить внутренней созидательной свободы, крайности всегда разрушительны.
* * *
В своих поисках я свободен ошибаться, заблуждаться, но не свободен (не имею права) навязывать свои заблуждения и ошибки другим как истину.
* * *
У Плутарха сказано, что Анахарсис говорил вот что: «У эллинов говорят умные, а дело делают дураки. А мы поступаем наоборот. Даем говорить дуракам». А у нас в стране, начиная с Верховного Совета, все – и умные, и дураки, только говорят, говорят очень громко и зло, но даже дураки не работают, не говоря уж об умных. Весело живем!
* * *
Библия. «Притчи Соломоновы». «Кто отклоняет ухо от слушания закона, того и молитва мерзость». «Когда возвышаются нечестивые, люди укрываются, а когда они упадают, умножаются праведники». Так писано в Библии о нас, нынешних, в 1989 году.
3 мая
В 1937 году доносы писали только на живых. Теперь уже с лживыми доносами на покойников носятся. Гайнан Амири, покойник, в такое положение и попал. Его обвиняют, что своего «Мурадыма» он украл у Хадии Давлетшиной. У Давлетшиной такой рукописи не было. Это я точно знаю. Когда А. Вали[4] отказался печатать отрывки из «Иргиза», я спросил у Хадии: «Нет ли у тебя произведения поменьше? Дай, мы напечатаем». «Нет. Все, что написала – этот «Иргиз», – ответила она.
25 мая
Начался съезд народных депутатов. От Расула пришла телеграмма: «Мустай, ты мудрый человек. Завидую тебе». С намеком на то, что я отказался от депутатства. Отправлена из Кремля.
9 июня
Съезд все еще идет. Все это моему уму не доступно. Нет никакой меры ни в чем, нет и тени обычного приличия. Орут особенно те, кто прошел в депутаты, обманув народ, оболгав и очернив руководство на местах и во всей стране. Оголтелость и разгул царствуют в Кремле. Горбачев ведет себя робко, пришибленно, угодливо по отношению к той разъяренной депутатской толпе. Он же Президент великой страны, а не староста темного аула.
14 июня
Раньше у нас в стране «не было» никаких недостатков, а теперь, судя по средствам информации и всенародному нытью, кроме недостатков ничего нет.
2 ноября
Почти весь прошедший месяц был в хлопотах и сомнениях. Я долго не решался: отметить – не отметить 70-летие. Мои две поездки – летом в Бурзян (с Мусой, Равилем, Факией)[5], в сентябре в Оренбургскую область (в Туксуран), встречи с людьми склонили меня к мысли, что мероприятие не только мое личное дело. На праздник приехали дорогие для меня люди Расул Гамзатов, Давид Кугультинов, Абдижамил Нурпеисов, Елена Николаевская, Гариф Ахунов. Все прошло хорошо. Но притом не ощущал ликования внутри себя. Холод времени невольно проникает в душу. 20.Х. торжественное собрание было в оперном, вел Султанов (Председатель Президиума Верховного Совета БАССР), слово приветствия произнес 1-й секретарь обкома КПСС Хабибуллин. 21.Х. мы с Раузой дали в ресторане «Россия» прием на 250 человек. Народ погулял на славу. Двадцать второго приехали в Кляш, там был прекрасный обед, оттуда поехали в Чишмы, в Доме культуры колхоза «Луч» была встреча с публикой. С полной отдачей работали Динис Буляков, Асылгужа Багуманов, Кадим Аралбаев. Первый раз рядом со мной не было Назара. Он ведет со мной судебную тяжбу за мой ответ на его выпады на меня в газете «Кызылтан». Обвиняет меня в оскорблении его личности. 17 ноября должен состояться суд. Я туда не пойду, пошлю адвоката, которого вынужден был нанять. Вот такие дела с моим другом. Возвращаясь к юбилею, думаю, что поступил правильно. Очень хорошо отметили наши газеты, особенно «Совет Башкортостаны», телевидение и радио. Они еще раз в это смутное время говорили своим читателям, слушателям и зрителям, что я поэт народа, что верен ему. Были публикации в центральных газетах – в «Известиях», «Литературной газете», «Советской культуре», «Советской России», «Литературной России», «Красной звезде» и др.
4 ноября
Раньше в деревне на вечеринки одни парни с собой гармошки приносили, а другие под полой – кистени. Так идут теперь на всякие собрания писатели и иные «интеллигенты» – одни с добром, другие с ненавистью и чувством мести (вроде Яныбая Хамматова и Зигата Султанова).
16 ноября
Я опасаюсь людей, у которых нет духовной прописки к родной земле. Такая прописка к земле не менее важна, чем прописка к нации.
9 декабря
Маме пошел 105-й год. Работать не может. Говорит: «Во сне все время работаю: или до земли гнусь, хлеб жну, или сено сгребаю, или корову дою, или на станке тку. Так хорошо, так радостно. И от этой радости просыпаюсь».
27 декабря
Мама рассказывает: «Как только вы на свет появлялись (ты, Салиса, Ильяс, Усман), Старшая мать сразу купала младенца и зажимала ему в кулачок серебряную монету. Пусть, дескать, душа будет чистой, как серебро, жизнь в достатке, а рука щедрой...» И тут же добавляет: «Хвала Господу, богатыми не были. Но голода не знали, позора не изведали». Какое точное слово! Нет беды хуже голода и позора.
1990 год, 18 января
Состоялся Пленум СП СССР. Об экологии, о судьбе культуры. Абу-Бакар выступил с гнусной речью о Расуле Гамзатове. Я попросил слово. Говорил по повестке дня. Потом вот что сказал: «Пользуясь тем, что нахожусь на этой трибуне, хочу высказать свое душевное смятение по поводу вчерашнего выступления Абу-Бакара. Грубый, развязный тон, если не сказать больше, как и суть этого выступления на фоне серьезного, озабоченного разговора о судьбе земли, страны, культуры, были, на мой взгляд, недостойны нашего делового собрания. Это не было критикой, а публичным обвинением выдающегося поэта страны Расула Гамзатова во всех земных и неземных грехах. Нельзя же трибуну демократии превращать в лобное место для казни ближнего». А такая приятность грядет нам, только дай волю «абубакарам», которые обитают повсеместно.
21 января
Редко читаю газеты, телевизор почти не смотрю. В душе смятение. Сколько это продолжится, не знаю. Кое-что пишу для книги «Мгновения жизни». Не знаю, к кому мысленно обращаться в этих писаниях, – к умершим, живым или к тем, кого еще нет?
28 января. Переделкино
Неприятный случай был сегодня. Встречает меня на крыльце Дома творчества у старого корпуса критик Вадим Соколов, с которым лицом к лицу столкнулись в первый раз. С ходу спрашивает он: «Нашел вас Евтушенко?» «Нет, – говорю. – Зачем искал?» «Вот мы собираемся провести Всесоюзную конференцию “Апреля”. Создаем оргкомитет, – говорит, – думаем ввести туда вас». Я ответил: «А я не думаю». Отошел прочь. Ненавижу создателей всяких литературных групп и группок. К «Апрелю» не имею никакого отношения. Странный способ вербовать сторонников, ловя их на улице. Все это мне не к чему. Если бы примкнул к какому-нибудь новообразованию подобного толка, как «Апрель», знавшие меня люди подумали бы, что я изменил своим внутренним установкам, решили бы, что тронулся умом, и правильно бы решили.
8 февраля. Переделкино
Несколько дней назад один за другим были два звонка от имени академика Роальда Сагдеева. Звонил профессор Рашит Сюняев. Обещали ко мне приехать. Не приехали. И даже не перезвонили. Я позвонил Сюняеву сам и высказал свою обиду: «Это неуважение. Не я, а он выразил желание встретиться со мной». Вчера явились неожиданно. Мы сидели в комнате у Мусы и немножко выпивали. Роальд приехал с двумя братьями пригласить меня на свадьбу. Пробыли около двух часов. Мы тут же накрыли небольшое застолье. Сагдеев женится на внучке бывшего президента США. Свадьба завтра (то есть 9 февраля). Невесту зовут Сьюзен, у нее трое детей. Пойду или нет, не знаю. Кажется, что буду чувствовать себя не к месту. Не время сейчас справлять шумные свадьбы. Как уже сказал, в комнате у Мусы пили чай с медом. И мед, и чак-чак гостям пришлись по вкусу. И хмельного не обошли. Сагдеев заговорил о политике, коснулся татаро-башкирских отношений, сказал, что интересуется этим вопросом, спросил мое мнение. Я дал ему такой совет: «Кажется, пример Сахарова увлек вас. Оставьте это. Ваше дело – наука. Это свое дело вы исполняете очень хорошо, так и продолжайте». Он, кажется, удивился, но возражать не стал. Уже второй день радио рассказывает о событиях в Уфе. Обкому выражено недоверие. Завтра будет расширенное заседание пленума. Меня туда не позвали. Значит, не поеду. Короче, неприятности со всех сторон.
(Окончание следует)
[1] Повесть «Деревенские адвокаты».
[2] Грузинский писатель, давний друг Мустая Карима.
[3] В 1949 году.
[4] Тогда главный редактор журнала «Єџєби Башљортостан» (теперь «Агидель»).
[5] Муса Гали, Равиль Бикбаев, Факия Тугузбаева.
Читайте нас: