Вирджиния Вулф. Русский школьник

1 О книге С. Т. Аксакова «Русский школьник» («Воспоминания») в переводе Дж. Даффа. Эссе впервые напечатано в «Таймс литерари сапплмент» 8 ноября 1917 года. На русском языке печаталось: Вулф В. О русской литературе / вступ. статья, сост. и пер. Н. Бушмановой // Вопр. лит. – 1983, № 11. – С. 188–207.

От переводчика

В начале века в Англии, как и вообще в Европе, много переводилось и печаталось произведений русских авторов. Переводы становились событием, обсуждались в критике; публиковались биографии русских писателей, исследования их творчества, воспоминания современников. Известны восхищенные отзывы о русских классиках Г. Джеймса, А. Беннета, Дж. Голсуорси, Дж. Джойса. В 20-е годы говорили уже о влиянии русской литературы, ее несравнимом психологизме и глубине. Об этом пишет и Вирджиния Вулф (1882–1941) в статье «Современная литература»: «В самых предварительных заметках о современной английской литературе едва ли можно обойтись без упоминания о русском влиянии, а уж если упомянуты русские, рискуешь почувствовать, что писать о какой бы то ни было литературе, кроме их собственной, – пустая трата времени. Если мы ищем понимания души и сердца, где еще мы найдем понимание такое глубокое?»2

2 Цит. по: «Писатели Англии о литературе». – М., «Прогресс», 1981. – С. 281.

Романист, живой и благодарный читатель, критик, постоянно сотрудничавший в литературных журналах, Вулф писала о Толстом, Тургеневе, Достоевском, Чехове, Аксакове, Брюсове и др. Она участвовала в переводах «Бесов» Достоевского, «Писем Толстого», «Вблизи Толстого» А. Гольденвейзера. Последние книги, как и воспоминания М. Горького о Толстом, были опубликованы силами самой Вулф и ее мужа, Л. Вулфа, в основанном ими издательстве «Хогарт Пресс». Причем Вулф писала о русской литературе в самое трудное время, в основном с 1917 по 1925 год, когда революционная Россия находилась в политической изоляции, что говорит о широте и независимости взглядов писательницы, объясняет отчасти неоднократное переиздание ее «русских» эссе на Западе.

В эссе «Больше Достоевского», написанном в 1917 году, Вулф знакомит читателей с новой книгой переводов его произведений и уточняет еще раз свое понимание Достоевского. Она исходит из предполагаемой реакции английского читателя, которому могут показаться странными поведение героев, образ жизни или трудными описания размышлений. Читателю, воспитанному на традиционном викторианском романе XIX века, непривычно то пристальное внимание к душевному миру человека, стремление разобраться в его психологии, которые отличают русских писателей, и в особенности Достоевского. Для Вулф это не экзотика: в глубокой психологичности русской литературы она видит новые возможности искусства, новые пути познания человека. Может быть, даже в каком-то смысле и пути развития человеческой личности. Именно этим интересен ей Аксаков и его воспоминания о детстве.

В эссе «Русский школьник» о последней части аксаковской трилогии Вулф подчеркивает впечатление удивительной полноты жизни, которое оставляет у читателей личность Аксакова. Истоки этого она находит в его счастливом детстве, вольном и здоровом воспитании. В сравнении с ним воспитание англичан кажется излишне загруженным сухими дисциплинами, сковывающим и прагматичным…

Н. Бушманова

Первые тома этой автобиографии, «Семейная хроника» и «Детские годы», заронили в нас чувство интимной дружбы к Сергею Аксакову; нам посчастливилось узнать его и семью его так, словно мы пожили с ними запросто в деревне. Сам Аксаков занял в наших думах место, больше привычное живому человеку, чем лицу, просто встреченному в книге. Со времени чтения первой части перевода м-ра Даффа мы прочитали уйму разных книг; множество ясных, острых характеров прошло перед глазами, однако редкие из них оставили что-то, кроме ощущения более или менее удачной игры.

А вот Аксаков не забылся, – человек исключительной свежести и внутреннего здоровья, обильная натура, купающаяся в солнце и тени невыдуманной жизни, он может невольно прийти на память в спокойную минуту, как мы убедились за последний год или два. Подобные слова едва ли можно отнести к иным, очень великим, произведениям искусства; но любая книга, рождающая это чувство полноты и тепла, не может не таить в себе редчайших и, на наш взгляд, драгоценных свойств. Об Аксакове – герое хроники мы говорим непроизвольно как о зрелом человеке, хотя в книге он только мальчик и в конце последней, третьей, части ему едва исполняется пятнадцать лет. Здесь хроника кончается, сообщает м-р Дафф, и острое чувство сожаления и жажда прочесть хотя бы еще три тома – лучшая награда ему от читателей за муки перевода. Когда мы думаем о редком достоинстве этих книг, кажется, никогда нам не отблагодарить переводчика сполна. Мы можем только надеяться, что ему повезет и он найдет не меньшее сокровище.

Мы так мало читали Аксакова, что было бы неосторожно считать эту автобиографию самым характерным его произведением; и все же чувствуется: воспоминания детства были ему особенно близки. Еще совсем маленьким мальчиком он мог погружаться в «неисчерпаемое хранилище памяти»3

3 Здесь и далее цитаты приведены по Собранию сочинений С. Т. Аксакова в 4-х томах – М., Гослитиздат, 1955.

. Он, пожалуй, не так полно счастлив в последней книге, ибо понемногу удаляется от детства. Дальше от деревни, и уже нет того волшебства – быть мальчиком с пальчик среди людей безмерной величины, когда родители кажутся намного романтичнее братьев и сестер. В школе мальчики с ним наравне; фигуры мельчают, все более принимая очертания, которые мы придаем им, становясь старше. И особый дар Аксакова заключается в его умении опять стать ребенком. Он способен очень точно передать детское ощущение детали, ее огромности, ее абсолютного существования и уже потом дать всю перспективу, где эта же деталь только часть привычного уклада. Он заставляет нас признать, что жизнь ребенка несравнимо эмоциональней и чудесней жизни взрослого. Он заставляет нас вспомнить, – что гораздо труднее, – как удивительно уживаются в детской душе одержимость «разными глупостями» (для нас, взрослых) с чутким вниманием к иной жизни, идущей рядом, и с моментами поразительной интуиции. Ему удается таким образом дать очень ясное представление о своих отце и матери, хотя мы все время видим их глазами ребенка. Этот замечательный эффект живой правды в его книгах происходит из-за того, что он пишет не с точки зрения взрослого, а как бы опять становясь ребенком, ибо никакая даже самая цепкая память не удержит миллионы деталей, из которых сложились эти книги. Мы должны предположить, что Аксаков до конца дней сохранил способность возвращаться – по внутреннему толчку памяти – в другой возраст, так что это скорее процесс переживания заново, чем просто воспоминание. Психологически это любопытное свойство человеческой природы – смотреть на пруд или дерево бесстрастно и холодно, но загореться вдруг от той же картины, вспомнив, как взволновала она тебя пятьдесят лет назад. Видно, Аксакову с его щедрой, восторженной натурой дано было изведать свое детство во всей полноте и сохранить навсегда чистую радость его воскрешения.

«Ты, золотое время детского счастия, – пишет он, – память которого так сладко и грустно волнует душу старика! Счастлив тот, кто имел его, кому есть что вспомнить! У многих проходит оно незаметно или нерадостно, и в зрелом возрасте остается только память холодности и даже жестокости людей».

Безусловно, он был человеком редкой силы чувств, а его недисциплинированность в сравнении с английскими юношами феноменальна. «Его занятия в университете вызывают изумление, – пишет переводчик, – он не учил ни греческого, ни латыни, ни математики, только русский, французский и кое-что из естественных наук». Возможно, потому он и остался чуток ко всем крохотным впечатлениям, что стираются и пропадают у большинства еще до того, как созреет умение их выразить. Кого, например, не посетят с обновленной силой его давние воспоминания о возвращении домой при чтении описания приезда в родное Аксаково: «Опять начал я спать с своей кошкой, которая так ко мне была привязана, что ходила за мной везде, как собачонка; опять принялся ловить птичек силками, крыть их лучком и сажать в небольшую горницу, превращенную таким образом в обширный садок; опять начал любоваться своими голубями, двухохлыми и мохноногими, которые зимовали без меня в подпечках по разным дворовым избам... (К острову. – Н. Б.) бегал я по нескольку раз в день, сам не зная зачем; я стоял там неподвижно, как очарованный, с сильно бьющимся сердцем, с прерывающимся дыханием...»

Или история с собиранием бабочек – ее невозможно читать, не вспоминая о своей похожей фанатической увлеченности. В самом деле, мы не читали ничего близкого по точному, будничному и вместе с тем захватывающему описанию всех этапов ребячьей страсти. Все начинается ненароком, через минуту это единственное, ради чего стоит жить, затем внезапное охлаждение и конец вроде бы без всякой причины. Любой подтвердит, как по старому дневнику, каждый шаг Аксакова, когда он идет с сачком по оврагу в палящий зной и вдруг видит в двух ярдах от себя «пересевшего с одного цветка на другой великолепного Кавалера...». И потом поездка домой, где сестренка, оказывается, тоже начала собирать бабочек для брата, опрокинула вверх дном все стаканы и банки в комнате и даже подняла фортепьянную доску и положила бабочек живыми внутрь. И все равно через несколько месяцев страсть прошла, и «все свободное время от учебных занятий мы посвятили литературе, с великим жаром издавая письменный журнал... Я же сверх того сильно увлекся театром».

Детство всегда безудержно, но если мы, англичане, сравним детство Аксакова с нашими воспоминаниями и опытом, нас поразит обилие и сила его восторгов. Когда мать оставила его в школе, он сел на кровать, уставясь в одну точку в каком-то столбняке; и пришлось уложить его в постель, растереть суконками, пока сильный нервный озноб не привел его в сознание. Он и ребенком был настолько чувствителен к воспоминаниям прошлого, что, бывало, услышит звук голоса или жужжание мухи на окошке или увидит солнечное пятно на стене – как в детстве – и падает в обморок. Он так разболелся, что пришлось забрать его из школы. Эти обмороки и экстазы, часто вдохновляемые матерью, не могут не напомнить читателю многие похожие сцены у Достоевского, отметаемые как неправда. Сдается, в этой «неправде» больше виновата русская натура, чем художник. Мы знаем теперь и по Аксакову, как мало порядка в русском воспитании, но чего мы не знали по Достоевскому, это – какой все-таки здоровой, естественной и счастливой может быть такая жизнь. Из-за любви ли Аксакова к природе, этой бессознательной тяги к красоте, стоявшей за его охотой, ловлей рыбы и собиранием бабочек, или из-за щедрого и великодушного характера, но книги его внушают чувство изобилия и счастья. Как у него в прекрасном описании дяди и тети: «Как будто в воздухе было нечто успокоительное и живительное, отчего и животному и растению было привольно...» И при этом стоит лишь сравнить его с Гилбертом Уайтом4, с которым его привыкли сравнивать, и сразу заметна в Аксакове чисто русская стихия, стихия самосознания и самоанализа. Не может быть простоватым тот, кто так полно осознает происходящее с ним или чутко угадывает момент, когда уже «не так светлы и радостны... некоторые предметы» и появляется «чувство неиспытанной... грусти». По его умению улавливать эти движения души видно, какую хронику зрелых лет мог бы он написать.

Он описывает в книге весенний спуск воды в пруду. На берегу столпились крестьяне. «Русский народ любит смотреть на движение воды...» «Радостными восклицаниями приветствовал народ вырвавшуюся на волю из зимнего плена любимую им стихию...» Ликовать и наблюдать зачарованно – видно, особый дар русских людей. Можно надеяться, что с такой счастливой комбинацией они напишут в будущем величайшую из автобиографий, как создали они, может быть, самый великий из романов. Но Аксаков больше, чем прелюдия. Его работа – в ее индивидуальности и красоте – самостоятельная книга.

4 Гилберт Уайт (1720—1793) — английский натуралист XVIII века, автор известной «Естественной истории и древностей Сельбурна», сложившейся из многолетней переписки Уайта, уроженца и жителя Сельбурна, с его лондонскими друзьями. В ней он бесхитростно и просто делится своими наблюдениями, открытиями, удовольствием от общения с природой. Эту книгу знает каждый английский школьник.

Из архива: август 2010г.