И отпочковываются неологизмы…

Пишущая братия, которой мир видится объёмным 3D-колёсиком, квадратиком и дидодекаэдром, имеет привычку иногда придумывать новые слова, выражения, выворачивая ныне известные их формы до невообразимой отсебятины. Не все конечно, но какая-то единая её часть в частности этим грешит – случается, как таковое, поэтическое сообщество. Прищучивает, ужимает их или растягивает – как душа ляжет.

В общем, ударяется в «стагнацию неразвитого неологизма», а там уж, как пойдёт. Пойдёт во всемирную историю, в обиход обычного общения или на определённый промежуток времени, веков задержится в оболочке местечкового сленга. Как карта ляжет. Как судьба человеческая соизволит. Конечно, этим балуются не только творцы пера и чернил, но иные, назовём их так, мыслительные субстанции, тоже умеющие что-то придумывать, фантазировать. При разрушении и строительстве цивилизации так же валом валит коллекция новых словечек. Ещё виноваты страны, что навязывают… ну, скажем, свою жизненную идею-фикс. И отпочковывается от стволового языка что-то новейшее, свежее и одновременно монстрозубое, что даже нёбо свербит, когда произносишь. Особенно часто об этом говорил Михаил Задорнов, разбирая новояз нашего времени до молекул, до атомов. Уж он его так и эдак: бил выбивалкой в полную свою «юмористическую» силу, словно пыльный ковёр. А что писатели, поэты (и учёные в том числе)? Пёстро писали, пёстро измышляли. Необходимо, наверное, пройтись по некоторым из них. Колобком прокатиться. Всё-таки ценнее нет, чем слово верное, слово потребное. И что приплывают-приходят в нужное время и место. Для начала справка: неологизм имеет древнегреческие корни. И перевод его буквален как «новое слово» – неос (новое) и «логос» (слово).К примеру, всем знакомые слова: кислород, насос, чертёж, градусник, диаметр, горизонт, квадрат, минус, которым, кажется, уже не один век стукнул. Их родителем является сам Михаил Васильевич Ломоносов, что ввёл в лексикон русского языка. То есть до середины XVIII века их вообще не существовало. «Я был вынужден искать слова для обозначения некоторых инструментов, вещей и действий. И хотя сперва они покажутся несколько странными, надеюсь, что со временем будут знакомее» (М.В. Ломоносов). Его неоспоримый противник в поэзии Василий Тредиаковский, поклонник латинского стихосложения, тоже одарил некоторыми словами наш могучий и великий, а именно: общество, достоверный, беспристрастность, злобность, громогласный.

Я не-сравниться хощу прославленным толь стихопевцам:
Слуху российскому тень подобия токмо представлю,
Да громогласных в нас изощрю достигать совершенства.

Эх, Карамзин, Карамзин, всеядный поглотитель истории русской и литературы. Помимо придуманной-изобретённой им буквы «Ё» он не отстал от своих коллег в создании неологизмов. Исконно русское слово «промысел» он преобразовал в «промышленность». И выплеснул плеяду: трогательный, занимательный, впечатление, катастрофа, будущность. «Катастрофа» – слово, казалось, где-то близко к нашему времени двадцатого века, а нет, – Карамзин! Но что же чувствовала она тогда, когда Эраст, обняв ее в последний раз, в последний раз прижав к своему сердцу, сказал: «Прости, Лиза!..» Какая трогательная картина! Утренняя заря, как алое море, разливалась по восточному небу.(Из повести «Бедная Лиза»).Достоевский Фёдор Михайлович зрил в корень, видел осознанное в неосознанном. И чётко понимал, что есть несущееся далеко «слово», что бежит подобно птице-тройке. Мы обязаны его трансформации «стушеваться» и «лимонничать». У слова «стушеваться» даже имеется точная дата рождения – 1 января 1846 года, когда писатель употребил его в повести «Двойник». Основой послужил чертежный термин – «тушевать», то есть накладывать тени. Правда, Достоевский имел в виду значение «незаметно уйти», а не «оробеть», как понимают это слово сейчас. Историю появления слова Достоевский впоследствии изложил в своем «Дневнике писателя»: «Слово это изобрелось в том классе Главного инженерного училища, в котором был и я, именно моими однокурсниками... Во всех шести классах училища мы должны были чертить разные планы... Все планы чертились и оттушёвывались тушью, и все старались добиться, между прочим, уменья хорошо оттушевывать данную плоскость, с тёмного на светлое, на белое и на нет... Вдруг у нас в классе заговорили: «Где-такой-то? – Э, куда-то стушевался!» 

Достоевский изобрел и другие слова, например: окраинец, всечеловеки, слепондас, но их наш родной язык не подхватил, и не ушли они, к сожалению, в будущее, что весьма печалит. Любопытно знать, что немало выдал новаторских слов и Михаил Салтыков-Щедрин. Но несчастная частица что-то вроде «душедрянстововать» и «умонелепствовать» так и замерла в его произведениях, не выходя в «свет». «Мягкотелость», «злопыхательство» и «халатный» же употребляются и поныне. В «Истории одного города» Салтыков-Щедрин писал: «...но когда увидел Домашку, действовавшую в одной рубахе, впереди всех, с вилами в руках, то злопыхательное сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия».

«Серебряный век» начала двадцатого века ничем не хуже века девятнадцатого, где роем кружились свежеиспечённые словообразования: и там, и тут. Моментально видоизменялась эпоха: паровой двигатель сменял двигатель внутреннего сгорания, электрическая лампочка до ужаса пугала крестьян из деревенских глубинок. Дико постукивал беспроводной телеграф. И росла целой лавиной устрашающая многих революция; непонятной казалась она: то ли зверь с рогами прятался за её личиной, то ли бочка с мёдом стояла как нечто многообещающее. Именно тогда Велимир Хлебников мысленно срезал облака пропеллером аэроплана, находясь в нём в качестве лётчика. То ещё словцо. И «изнемождённый» его рук дело, и головы тоже. Неголоштанный бегал Владимир Маяковский по бульварам города и трубил свою великую стихотворную «лесенку». И у него осталось что-то из нереализованной экзотики – не пошла в народ. Уж больно кручёны были слова: «дрыгоножество», «верблюдокорабледраконьи», «испавлиниться», что и язык сломаешь, пока проговоришь. Ну, что его так несло рожать!.. И Хлебников не слабже курочил, будучи императором русского языка.

«Сияющая вольза...»

Сияющая вольза
Желаемых ресниц
И ласковая дольза
Ласкающих десниц.
Чезори голубые
И нрови своенравия.
О, мраво! Моя моролева,
На озере синем — мороль.
Ничтрусы — туда!
Где плачет зороль.

1917 г.

Человек, купающийся в шампанском и в поэзе, а конкретно Игорь Северянин виновен в введении технического слова, такого, как самолёт, ставшего в дальнейшем одним из авиационных терминов. Само слово возникло гораздо раньше: «ковер-самолет» часто появлялся в русских сказках, но летательные аппараты до Северянина так никто не называл. Вот ведь дельце чудное! И «бездарь» ему знаком, и сие знакомство не перечеркнёшь. Антон Чехов вовсю костерил недотёпу, крыл всеми, какими можно, добрыми выражениями. Благодаря Ивану Сергеевичу Тургеневу и его роману «Отцы и дети», к прочему, и бедные школьники СССР узнали, что такое нигилизм, а именно философия, которая отрицает любые общепринятые ценности и идеалы. И хотя само слово придумал не Тургенев, до него в русском языке оно не использовалось. И вообще опять вернулись в век девятнадцатый, но разве это беда? Словоизобретатели, если копать дальше, как оказалось, жили почти в каждом классике. Интересно, а в графоманах, что ныне имеются на родной земле, но не пользуются спросом, живёт дух реформаторства русского языка и не только русского? Сомнительно, хотя кто знает! Фома Опискин из села Степанчиково, могло статься, что и фантазию вольную пускал, когда свои трудоёмкие сочинения писал, да не дописал. На то нужно у Фёдора Михайловича спросить, уж он-то знавал все его куролесы и фокусы, и графоманские умения в том числе.

И западники-писатели не лыком шиты. Слово «робот» появилось благодаря чешскому фантасту Карелу Чапеку. В 1920 году он написал роман «R.U.R (Россумские универсальные роботы)», и в нем существовала, функционировала фабрика, производя «искусственных людей». Их автор и назвал роботами, взяв за основу чешское слово «robota», которое означает, что самое поразительное, – «каторга». И буду я роботом, и жизнь моя будет каторгой. А дальше лилипуты вдруг появились у Свифта. У Астрид Линдгрен завелась домомучительница… это, наверное, большая-большая крыса? Хотя дети лучше знают, что это за «зверюшка».Огромная вышла экскурсия по новорождённым словечкам, что подарили нам замечательные великие люди. И возможно без них нам бы так и сидеть сиднем и жестикулировать руками, словно неандертальцы, кроманьонцы и гоминины. Безусловно, утрирую для яркости красок, вру напропалую, но зерно… зёрнышко истины здесь всё же имеется. Побольше бы создавали люди неологизмов нужных, приятных по звучанию, смыслу, а уж по ним и по их лекалам жизнь пойдёт новой тропкой. Новой, лучшей!