Все новости

№5.2021. Михаил Хлебников. 1968-й и другие годы. Отрывки из книги «Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)». Окончание. Начало в № 4

Михаил Хлебников1968-й и другие годыОтрывки из книги «Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)» Окончание. Начало в № 4

Михаил Хлебников
1968-й и другие годы
Отрывки из книги «Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)»
Окончание. Начало в № 4
Ещё одна серьёзная публикация состоялась в 1971 году. Выходит очередной номер литературно-художественного альманаха «Молодой Ленинград». К нему имела прямое отношение Маргарита Довлатова – тётя писателя. Тётя Мара располагала немалым административным ресурсом, занимая высокие редакторские должности в ленинградском литературном мире. Она и стояла у истоков одноимённого ЛИТО, созданного в середине пятидесятых при Ленинградском отделении СП. В то время она работала старшим редактором издательства «Советский писатель». Через «Молодой Ленинград» прошли Битов, Пикуль, Конецкий. Уже в 1960 году издаётся первый сборник.
Показательно, что Маргарита Степановна достаточно жёстко оценивала первые литературные опыты племянника. На годы армейской службы приходится пик увлечения поэзией. Довлатов не только читает, но и пишет стихи. Мы находим их в сохранившихся письмах к отцу писателя. Осенью 1962 года он с горечью пишет отцу:
«Дорогой Донат,
я хочу поделиться с тобой величайшим удивлением по поводу того, что написала мне Мара про стихи. Я сразу заметил, что ты не одобряешь мое желание показать их ей. Но я лишь теперь понял, что моя тетка поразительный случай полнейшей некомпетентности в своей основной профессии».
Недоумевает автор по поводу претензии тётушки к образной и технической стороне его стихов:
«Она спрашивает, что такое «живые синеглазые мишени», как можно «бояться пристального взгляда», что такое «волненье рыбака» и т. д. Все ее недоумения трудно перечислить. В заключение Мара пишет, что у меня нелады с рифмой, а ведь это, пожалуй, единственное, что мне без труда дается. Маре ничего о моем письме не говори, но я очень удивился. Как она отважилась вести молодежное литобъединение?»
Нужно сказать, что тётя была явно не права в отношении поэтических способностей своего племянника. Об этом свидетельствует малоизвестный, но интересный факт. Довлатов – автор текста песни «Свидание с Ленинградом». Он написал его в 1967 году под конкурс, посвящённый пятидесятилетию революции. Музыку к словам написал известный ленинградский композитор Яков Дубравин. Точнее, под готовую музыку Дубравина был сочинён текст песни. Довлатов отказался давать песенному детищу своё имя. Автором слов «Свидания с Ленинрадом» был объявлен Валерий Сергеев. Песню исполнил популярный певец Анатолий Королёв. Позже её перепел Муслим Магомаев. Писатель не афишировал своего авторства. В «Заповеднике», впрочем, она упоминается.
«Воцарилась тягостная пауза. Затем кто-то опустил пятак в щель агрегата «Меломан». Раздались надрывные вопли Анатолия Королева:
…Мне город протянул
ладони площадей,
желтеет над бульварами листва…
Как много я хотел сказать тебе,
но кто подскажет лучшие слова?!..
– Нам пора, – говорю, – заказать еще водки?»
Контекст самоцитирования, как видим, не предполагает высокой оценки Довлатовым своего поэтического продукта.
Переход племянника к прозе не смягчило Маргариту Степановну. В эмиграции Довлатов пишет эссе «Мы начинали в эпоху застоя», которое не успел опубликовать. Текст его сохранился в издательстве «Серебряный век». В нём писатель вспоминает о «тётушкином» ЛИТО и своём кратком участии в нём на положении «бедного родственника» в самом прямом значении. Из его руководителей он особо выделяет Израиля Меттера, сказавшего о молодом авторе несколько тёплых слов:
«Сам я успел побывать лишь на двух или трех заседаниях, которые вел Геннадий Самойлович Гор, а затем его сменил Израиль Моисеевич Меттер, которому суждено было сыграть в моей жизни очень существенную роль. Он сказал мне то, чего я не слышал даже от любимой тетки, а именно: что я с некоторым правом взялся за перо, что у меня есть данные, что из меня может выработаться профессиональный литератор».
И здесь мы снова сталкиваемся с парадоксом Довлатова. Выходец из семьи, имеющей прямое отношение к литературе, он не мог воспользоваться «возможностями». Окололитературное существование не приближало, а удаляло его от писательства. Видимо, Маргарита Степановна предпочитала открывать литературные таланты в молодых авторах, не состоявших с ней в кровных отношениях. Хотя можно предположить иной родственный расклад, связанный с сыном Маргариты Степановны – Борисом. О нём мы хорошо знаем благодаря прозе Довлатова («Наши», «Чемодан»). Из повести «Наши»:
«Это был показательный советский мальчик. Пионер, отличник, футболист и собиратель металлического лома. Он вел дневник, куда записывал мудрые изречения. Посадил в своем дворе березу. В драматическом кружке ему поручали роли молодогвардейцев…
Я был младше, но хуже. И его неизменно ставили мне в пример.
Он был правдив, застенчив и начитан. Мне говорили: Боря хорошо учится, помогает родителям, занимается спортом… Боря стал победителем районной олимпиады… Боря вылечил раненого птенца… Боря собрал детекторный приемник. (Я до сих пор не знаю, что это такое…)».
На мой взгляд, приведённый отрывок имеет прямое отношение к особенностям натуры Довлатова. Его человеческая слабость, мучительная нерешительность сформировались под влиянием ситуаций, в которых он всегда был хуже кого-то, отставал, терялся на фоне. Борис – не единственный пример. Вспомним историю дружбы семьи Довлатовых, точнее, Норы Сергеевны с семейством Черкасовых, глава которой – знаменитый актёр Николай Константинович Черкасов. Нора Сергеевна с театральных лет тяготела к «высшему свету». Кстати, обращу внимание на интересный факт. Родные сёстры Довлатова имели разные отчества: Нора Сергеевна и Маргарита Степановна. Это не свидетельство того, что они были единоутробными. Просто Нора в своё время решила, что отчество «Степановна» слишком крестьянское, и слегка подправила его. Некоторая претенциозность уживалась в ней с решительностью. Она в не самое простое время разрывает брак, уходит из театра, выбрав далёкую от искусства профессию корректора. Дружба с Ниной Черкасовой единственная оставшаяся связь с театром.
О степени признания Черкасова говорит только один факт – актёр пять раз был лауреатом Сталинской премии. Его сын Андрей – одногодок Сергея. Их детство прошло рядом, сына подруги приглашали летом на дачу к Черкасовым. Здесь Довлатов был уже не «бедным родственником». Все мы знаем устоявшийся литературный приём. Бедный мальчик смотрит сквозь щель в заборе на то, как играют, веселятся дети богатых родителей. Мальчик вырастает и посвящает жизнь тому, чтобы сломать забор, перелезть через него, найти в нём дырку, чтобы протиснуться. Проблема Довлатова глубже. Он был как бы по ту сторону забора, но не был своим среди весёлых и беспечных детей. Размытость границы не означает её отсутствие. Напротив, она проявляется в мелочах, заставляющих постоянно ощущать разницу. Из рассказа «Куртка Фернана Леже»:
«Андрюше разрешалось шалить, а мне – нет. Вернее, Андрюшины шалости казались естественными, а мои – не совсем. Мне говорили: «Ты умнее. Ты должен быть примером для Андрюши…» Таким образом, я превращался на лето в маленького гувернера».
О разнице в положении говорили мимоходом, как о чём-то несущественном. Нина Черкасова «завидует» подруге:
«”Какая ты счастливая, Нора! Твоему Сереже ириску протянешь, он доволен. А мой оболтус любит только шоколад…”
Конечно, я тоже любил шоколад. Но делал вид, что предпочитаю ириски.
Я не жалею о пережитой бедности. Если верить Хемингуэю, бедность – незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. И так далее.
Любопытно, что Хемингуэй это понял, как только разбогател».
О том, что «дачные эпизоды» не полузабытые фрагменты детских воспоминаний, подогнанные под нужды художественной прозы, свидетельствует письмо Довлатова 1983 года. В нём говорится о переезде в Германию семьи Владимовых, эмигрировавших из СССР. С женой Владимова – Натальей Кузнецовой – Сергей познакомился как раз на даче у Черкасовых:
«Когда мне было двенадцать лет, я дружил с Андрюшей Черкасовым, сыном знаменитого актера. И вот однажды на даче у Черкасовых, где я всегда проводил лето в качестве разночинца, знакомого бедняка и маленького гувернера, появилась красивая девочка – Наташа».
К слову, Евгений Михайлович Кузнецов – отец красивой девочки Наташи – известный театровед, один из руководителей Центрального управления государственными цирками.
Неравенство присутствовало и в отношениях между сёстрами Довлатовыми. Борис был не просто «пионер, отличник, футболист и собиратель металлического лома». Правильность брата – знак правильности семьи. Несмотря на слухи о том, что настоящий отец Бориса – крупный ленинградский партийный функционер Александр Угаров, Маргарита Степановна сохранила свою семью. Её муж – Аркадий Иосифович Аптекман – занимал крупные должности в писательском мире: заместитель ответственного секретаря ленинградского отделения Союза писателей, секретарь парткома Союза писателей, директор ленинградского литфонда. Показательно, что в прозе Довлатова номенклатурное положение дяди не раскрывается, писатель обходится намеренно туманными фразами:
«Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или заместителем директора по какой-то части».
Замечу, что историю с Угаровым – возможным отцом брата Довлатов озвучивает охотно. Она соответствует эстетике его прозы. Высокое номенклатурное положение родственников проговаривается слабо или вообще замалчивается. Негласное соревнование между сёстрами убедительно выиграла Маргарита Довлатова, которая оказалась во всех смыслах старшей сестрой. Состоявшаяся семейная жизнь, высокий социальный статус на фоне неудачной актёрской карьеры Норы, её развода, работы обычным корректором. Естественно, что Бориса не просто «ставили в пример» – он был также зримым и приятным знаком превосходства. В яркой биографии двоюродного брата имеется момент, на котором писатель особо не останавливается. Борис в молодости тоже начинал писать прозу, участвовал в совещаниях молодых авторов. Вопрос, кого двигать в писатели, вряд ли решался в пользу племянника, писавшего плохие стихи и сомнительную прозу. К тому же Сергей так и не сумел получить высшее образование, подтвердив тем самым принадлежность к неудачливой ветви семьи Довлатовых.
Одарённый Борис, с блеском окончив Театральный институт, всё же выбрал не литературу, а мир кино. И здесь он добился определённых успехов. Борис Довлатов – второй режиссёр таких известнейших фильмов, как «Белое солнце пустыни», «На войне как на войне». В то время казалось, что Борис снова уверенно обходит своего брата-неудачника. Сергей несколько терялся на фоне старшего брата. Вспоминает Вера Сомина – искусствовед, учившаяся с Борисом в Театральном институте:
«Он по своему типу был Джеймс Бонд. Сережа, кстати говоря, таким не был. В нем была совершенно четкая писательская устремленность. Это было ясно с самого начала. Поэтому он состоялся именно на Западе, что очень редко бывает с русскими людьми. Он оказался организованным человеком – не в смысле идиотской советской дисциплины, а в другом, подлинном, смысле. У Бориса же не было какого-то основного жизненного направления, и вообще, казалось, никакого направления не было».
Важное замечание, касающееся «организованности» Довлатова. Но тогда она была скрыта его профессиональными литературными неудачами. У «любимца жизни» Бориса, напротив, судьба складывалась легко и без усилий. Путь к вершинам профессии осложнился внезапно открывшимися криминальными наклонностями Бориса. Все ресурсы, связи Довлатовых-Аптекманов были брошены на спасение и реабилитацию сына. Его карьера, несмотря на все старания, в итоге рухнула после очередного криминального виража. На съёмках советского блокбастера «Даурия» Борис Довлатов в пьяном виде насмерть сбил офицера Советской армии. После отбытия срока, он так и не сумел «подняться». Не пережив крушения всех надежд, Маргарита Степановна Довлатова умирает в 1975 году.
Участие Довлатова в «Молодом Ленинграде» – одно из немногих свидетельств прямой помощи Маргариты Степановны литературно малоодаренному племяннику.
Из имён, которых можно назвать известными в «Молодом Ленинграде», присутствуют Александр Житинский и Олег Охапкин. Интересно, что у Житинского в альманахе поэтическая подборка. Будущая его популярность связана, конечно, с прозой. Довлатов жанрово не удивляет – он представлен рассказом «Ниже ринга». Рассказ можно отнести к прозе о спорте. Автор пытается «дать настроение», описывая тренировку своих друзей и товарищей по спорту:
«И все-таки я не жалею, что стал заниматься боксом.
Ты спрыгиваешь с трамвая, помахивая чемоданчиком, идешь к переезду, а потом мимо покосившегося забора, мимо пестрых афиш, мимо рельсов, поблескивающих в траве, – к кирпичному фасаду. Там, за тяжелой дверью, стук и шорох, резкий голос тренера Мартиросяна, неровный свет люминесцентных ламп, запах мокрой кожи и канифоли.
Сидя на низкой скамейке, ты снимаешь свитер и суконные брюки, страхуешь кисти эластичным бинтом, надеваешь перчатки и, затянув зубами шнурки на запястьях, выходишь из раздевалки. Несколько секунд, опершись на канаты, ты наблюдаешь, как чемпион зоны Володька Морев проводит спарринг, потом пересекаешь зал, оставляя за спиной шорох боксерских кед по брезенту, хлопаешь по плечу Борового, который массирует «грушу» в углу, он, не глядя, кивает, плотный кожаный снаряд бьется под фанерным щитком».
После тренировки герой отправляется в душ, обменивается с товарищами загадочными скупыми фразами. Следующая картина. Герой в качестве зрителя на боксёрском матче. Он наблюдается за тем, как сражается его товарищ Рудик Милькес. Надоедливый сосед – лысеющий блондин в мятом костюме всё время кричит, чтобы «синий» – Милькес – перестал защищаться и открылся.
«Откуда знать ему, что те, кто на ринге, не обращают на это внимания, что они ко всему привыкли, что настоящий бокс – это поединок с публикой, и оба боксера при этой союзники.
Это и еще многое я мог бы сказать ему: например, что у Рудика Милькеса были другие времена, что на ринге нет слабых, что плохие боксеры покидают ринг гораздо раньше, чем мы приходим посмотреть на них, что все боксеры работают отлично и во многих отношениях они лучше нас, сидящих вокруг ринга, но среди сильных тоже всегда есть победитель.
А больше всего мне хотелось вывести его за дверь и ударить ниже пояса, потому что я давно бросил бокс и с тех пор дерусь не по-джентльменски».
Честно говоря, рассказ не впечатляет. Романтика спорта, крепыш с хронометром – тренер Мартиросян, говорящий афоризмами: «Бокс – это сама жизнь», желание передать хорошо знакомую мысль о том, что боксёр сражается не с соперником, а публикой, – всё это несёт отпечаток какой-то сделанности. Кажется, что автор писал это, напрягая желваки. А потом, когда закончил рассказ, молча поднялся, вышел на улицу, нашёл первого попавшегося лысеющего блондина и «отработал» его. Насколько «Победители» в «Крокодиле» написаны легче, интереснее и одновременно глубже на ту же спортивную тему. Создаётся впечатление, что составители дали задание молодым авторам художественно отразить в текстах их непосредственный жизненный опыт. Несмотря на внешнюю пестроту, анкетный опыт Довлатова укладывался в три пункта: бокс – служба в армии – журналистика. Надеяться на прохождение армейских рассказов было рискованно, журналистика как «передовой край идеологической борьбы» также могла привлечь внимание бдительного редактора. Оставался аполитичный спорт. Интересно, что «Ниже ринга» Довлатов предполагал включить в свой эстонский сборник «Пять углов», украшением которого он вряд бы стал. Но тем не менее публикация состоялась, что должно принести очко молодому автору.
Теперь перейдём к почти детективному сюжету. Двадцать лет назад в довлатоведении произошло событие. Вернее, Событие. Нашёлся ранее неизвестный текст писателя. Более того, жанрово текст нетипичен для писателя. Речь идёт о пьесе. В Псковском театре кукол проводили ревизию литературного архива. В ходе её обнаружили экземпляр пьесы «Человек, которого не было. Пьеса для младших школьников с фокусами, но без обмана». На последней странице – домашний адрес и номер телефона Довлатова. Последние сомнения развеял Андрей Арьев, подтвердивший в интервью авторство Довлатова:
«Сергей рассказывал мне ее сюжет, не скрывая, что пишет халтуру – ему надо было чем-то зарабатывать на жизнь».
Через два года, в 2003 году, пьесу поставили в том же театре. Текст пьесы опубликован частично по причине возможных конфликтов, связанных с авторскими правами. Она рассказывает о жизни и страданиях Миньки Ковалева. Герой пытается делать уроки, перебирая задания по арифметике и русскому языку. Гнетущую атмосферу несколько разряжает радиорепортаж о боксёрском поединке:
«Везет же людям! Получил удар слева! Вот это жизнь! Аплодисменты, крики, шум... А тут... Хоть бы потолок обвалился, что ли, – узнать, как там у соседей дела... "В первый день школьники собрали три мешка картофеля..." Интересно, что нам по русскому задано? (Роется в тетрадях.) Ага. Сочинение. "Кем ты хочешь быть?" А кем я хочу быть? (В недоумении.) Сочинение задали и не предупредили. Кем же я хочу быть? Вообще-то учителем быть неплохо. Ты всем колы и двойки ставишь, а тебе – никто. Зато каждый день надо в школу ходить. Не годится... Ученым – тоже хорошо. Открытие какое-нибудь сделать. Что-нибудь такое выдумать. Например, дважды два будет семь. То-то все удивятся! Но ведь для этого учиться надо много лет...»
Решение приходит благодаря находящемуся по соседству зданию цирка. Туда и отправляется несостоявшийся учёный Ковалев с целью разузнать секреты цирковых артистов. Большое впечатление на него производит «знаменитый фокусник, маг и чародей» Драндулетти и его трюк с появлением из двух разных сундуков, вынесенных на арену. Минька высказывает вслух подозрение, что под цирковой ареной – подземный ход, по которому фокусник перемещается из одного сундука в другой. Дрантулетти приказывает поднять сундуки в воздух на тросах и вновь повторяет волшебство. Ковалёв понимает, что к профессии фокусника он шёл всю свою жизнь:
«Мне и учительница все время говорит: "Ты не в цирке, Ковалев!" Сначала я решил быть укротителем. Начал укрощать Вовку Цурикова, отличника. А учительница мне за поведение четверку вкатила. Тогда я решил жонглером стать. Жонглировал на перемене цветочными горшками. Учительница мне четверку на тройку переправила. Тогда я подумал: не стать ли мне фокусником? И такой фокус придумал – завел второй дневник. Один – для учительницы, второй – для папы с мамой. В одном – тройки, в другом – сплошные пятерки. Но учительница этот фокус разгадала...»
На этом заканчивается опубликованный отрывок из «Человека, которого не было». Не все поклонники писателя могли посетить спектакль псковского театра. Чем закончилось знакомство героя с загадочным Дрантулетти? Выберет ли он сверкающий огнями мир цирка или будет вынужден вернуть к проблеме трёх мешков картошки?
Загадки разрешаются просто. Дрантулетти для своего главного трюка использует Николая Барабукина. Сам же «маг и чародей» за пределами мира искусства именуется Петром Барабукиным. Эксплуатируя брата-близнеца, он и создаёт иллюзию сундучного волшебства. Ознакомиться с хитроумным приёмом можно при обращении к литературно-художественному сборнику «Дружба», изданному ленинградским отделением «Детской литературы». «Дружба» – альманах, выпускавшийся вплоть до начала 90-х. В 1971 году вышел очередной сборник. Из хорошо известных нам имён мы встречаем Ивана Сабило с рассказом «На станцию». Присутствует в «Дружбе» такой замечательный детский поэт, как Илья Резник. Опубликовано его стихотворение, которое через двадцать лет проникновенно исполнила Татьяна Буланова, «Никогда не кончается море». На 131-й странице мы найдём рассказ Сергея Довлатова «Человек, которого не было»:
«Знаете, что такое цирк? Это единственное место, где можно показать себя с наилучшей стороны. В самом деле, что бы вы подумали о юноше, который при всяком удобном случае демонстрирует силу и мужество? Или о девушке, которая всеми способами старается подчеркнуть свою красоту и грациозность? Да вы бы назвали их воображалами. А в цирке никто не считает, что это нескромно с их стороны».
В призрачный мир силы и красоты погружается Коля Булавкин. Довлатов привычно переименовывает персонажей. Коля Булавкин в пьесе, конечно, Минька Ковалев. Дрантулетти превращается в Астанелли. После представления Коля проникает за кулисы: видит наездниц, силачей, показывает язык льву. Замечает некоторую странность:
«Грустный клоун, смеясь, говорил по телефону, а веселый с мрачным видом читал газету».
Далее ещё страньше. Он натыкает на Астанелли, который, сидя на сундуке, ест баранку, запивая её простоквашей. Увидев непрошенного зрителя, волшебник попытался спрятаться. Но повторить трюк не получилось. Николай пытается впечатлить мэтра собственной программой: он показывает «неподвижное сальто» и готов с риском для жизни пройти по проволоке, которая лежит на земле. Астанелли признаёт таланты молодого коллеги. Потом он признаётся сам.
Жили два брата-близнеца – Василий и Альберт. Василий отличался любовью к чтению и задумчивостью. Альберта тянуло к красивой жизни:
«Я хочу превратить свою жизнь в вечный праздник и быть на нём желанным гостем».
Любитель шума и веселья рано покидает родительский дом. Василий получает специальность ветеринара и уважение односельчан. Альберт однажды возвращается в отчий дом и увозит брата, пообещав тому блистательную артистическую карьеру. В итоге она свелась к появлению из сундука на арене под гром аплодисментов. Всё остальное время он проводил также в сундуке, скрывая тайну «трюка века»:
«Иногда он тайно вылезал из сундука, гладил лошадей и разговаривал с тиграми. Он перестал улыбаться. Он превратился в след пролетевшего облака, в звук падающего снега и значил не больше, чем те слова, что написаны прутиком на воде. Он стал меньше тени, у него не было ни имени, ни лица, несмотря на то, что его лицо смотрело со всех афиш».
Коля и Василий убегают из цирка. Василия ждёт родной дом и экзистенциально состоятельная профессия ветеринара. Изящный рассказ с «двойным дном».
И здесь возникает вопрос: почему Довлатов умалчивает о своём рассказе? Он не однажды – в беседах, письмах и в собственных книгах – упоминает «Интервью», но избегает говорить о «рассказе, которого не было». Случайность ли это? Почему изящный детский рассказ, лишённый политической конъюнктуры, становится предметом умолчания? Может быть, Довлатов забыл о нём, посчитав рассказ абсолютно проходным текстом, написанным ради денег? Нет. Снова вернёмся к воспоминаниям Ивана Сабило. Он воспроизводит разговор с Довлатовым, касающийся истоков текста:
– Ты знаешь цирк? – спросил я.
– Нет, только клоуна Карандаша. Мне было лет 16, когда я увидел его на арене. Внешне – копия Чарли Чаплина, «маленький человек». Помню, смеялся от души, когда он изображал сцену «В саду». Потом на улице мне показали крохотного человека и сказали, что это Румянцев – знаменитый Карандаш. Меня поразило, что насколько этот уличный человек не соответствовал человеку манежному, цирковому. И понял, что либо здесь, на улице, либо там, в цирке, он – человек которого нет. И написал рассказ про иллюзионистов.
Можно ли верить мемуаристу, который, как мы помним, весьма «волен» в своих воспоминаниях? В пользу Сабило говорит тот факт, что он сам один из авторов того выпуска «Дружбы». Там у него, как помним, также опубликован рассказ. Нормально, что два малопечатаемых автора обсуждают свои тексты, изданные под одной обложкой.
Тут можно только гадать. Один из возможных ответов в общем отношении Довлатова к детской литературе. Напомню, что для многих знакомых писателя (Игорь Ефимов, Сергей Вольф, Владимир Марамзин) детские книги – способ протиснуться в литературу. Елена Игнатова в очерке «Опасные знакомства» вспоминает:
«В 60-е годы многие молодые писатели нашли прибежище в детской литературе: сочиняли сказки, пьесы для кукольных театров, печатались в пионерских журналах. Так в Союзе писателей появились авторы историй про лягушат, пионеров, медвежат – авторы, которые хотели бы писать совсем о другом. О правде жизни – такой правде, чтобы у читателя почернело в глазах. Но они откладывали главный труд на потом или писали урывками, и в глазах чернело не у читателей, а у них самих – пили по-страшному».
Кто-то поднимался на следующую ступень, кто-то оставался в спокойной гавани «для среднего и старшего школьного возраста». Например, Игорь Ефимов при необходимости спокойно возвращался к «истокам своего творчества». В этом же 1971 году в журнале «Костёр» выходит его повесть-сказка «Плюс, Минус и Тимоша». Рассказывает она об одном не слишком усердном ученике:
«Один обыкновенный мальчишка по имени Тимофей, или еще по-другому Тимоша, как к нему обращались, когда просили чего-нибудь невозможного (например, не стучать кастрюлей о кастрюлю), или, по-третьему, Тимка, как его звали, чтобы не путать с соседским щенком Бомкой, – да, так вот этот самый мальчишка широко раскрыл свои зеленые глаза и сразу же крепко закрыл их, потому что ему ужасно не понравилось то, что он увидел».
Как и герою Довлатова, Тимоше «ужасно не нравится» сидеть над домашним заданием и пытаться решить арифметическую задачу. Нерадивый ученик переносится в «страну математики», где его терзают доктор Минус и доктор Плюс, требующие, что бы он арифметически правильно прибыл в пункт А из пункта Б. Тимоша сбегает, спасает из дымящегося автомобиля Желтенького. Попутно отовсюду требуют что-то разделить или умножить. В финале Тимоша возвращается домой, находит правильное решение задачи. Бабушка радостно сообщает по телефону родителям, что Тимоша отказался играть в футбол и занимается музыкой. Даже на фоне ранних, не слишком интересных детских книг Ефимова повесть выделяется какой-то откровенной занудливой правильностью, вторичностью («руки нужно мыть с мылом», «уроки делать вовремя, не отвлекаясь на улицу») и тоскливостью. Несмотря на это, а может и благодаря этому, повесть в этом же году вышла отдельным изданием в хорошо знакомом нам ленинградском отделении «Детской литературы» тиражом в 75 тысяч экземпляров.
Довлатову подобные литературно-арифметические упражнения не подходили. Несмотря на юмор, который дети прекрасно чувствуют в тексте, словесное ненатужное изобретательство, дар его как писателя лежал в принципиально иной области. Он не мог выдавать тексты с моралью, демонстрировать хотя бы сдержанный оптимизм. Если бы он продолжил «Человека, которого не было», то шансы Василия на возвращение в родную деревню в качестве местного Айболита далеки от стопроцентных. Герои Довлатова часто убегают – от призрака проигрыша к неминуемому поражению. Из сентябрьского письма 1974 года Довлатова к Эре Коробовой:
«Эра! При всём моём уважении к Володину, Голявкину, Григорьеву и особенно – к В. Попову я для детей писать не умею и не буду. Не моё это дело. Спасибо за хлопоты».
Ещё одно приятное событие состоялось уже в Москве в 1972 году. Стотысячным тиражом выходит антология «Нестор из "Крокодила"» – сборник лучших вещей журнала с 1922 года. Среди авторов мы находим Сергея Довлатова с его рассказом «Победители». Воспоминания о том, как «советская власть» отвергала и преследовала неугодного автора, теряются на фоне таких простых фактов. «Крокодил» не только печатает Довлатова, но и включает ранний рассказ в число лучших публикаций за полвека, слабо интересуясь моральным обликом автора.
Продолжилось «плодотворное» сотрудничество Довлатова со «Звездой». К сожалению, жанр довлатовских публикаций не изменился. На страницах журнала появились две его новые рецензии.
Обращает на себя внимание текст Довлатова, посвящённый стихотворному сборнику Александра Шкляринского «Городская черта», опубликованный в № 2 за 1972 год. Его имя нам уже знакомо: Шкляринский оставил интересные воспоминания о писателе, которые я приводил. Довлатов до этого не откликался на поэтические книги, так что рецензия уже этим привлекает к себе внимание. Текст Довлатова начинается с краткого отчёта об успехах отечественной поэзии:
«За последние десятилетия наша поэзия заметно преобразилась. Элементарная поэтическая техника стала чуть ли не всеобщим достоянием, и теперь уже никого не удивишь оригинальным сравнением, многозвучной рифмой, затейливой и сложной метрикой».
Но есть и отдельные недоработки и даже провалы. Одним большим не по-хорошему глубоким провалом является сборник Александра Шкляринского «Городская черта»:
«Тем более теперь бросаются в глаза поэтические дефекты, относящиеся к области профессиональной техники. В стихах же Шкляринского встречаются многие разновидности художественных недостатков – от сомнительных рифм до стереотипных метафор, от пренебрежения грамматикой до безвкусицы».
Довлатову в сборнике не нравится всё. Начинает он с негодной рифмы «живут – переживут», напоминающей, по мнению рецензента, бессмертное «ботинки – полуботинки». Укоряет критик поэта за строчку: «Домой иду с батоном узеньким». Сужается хлебобулочное изделие исключительно ради последующей рифмы «музыка». Далее обращается внимание на смелые образные решения Шкляринского:
Мы птицами были,
Мы просто забыли,
Что значит свободный полёт перьевой.
Заступает Довлатов за Пушкина, который «тростью сердился». Пушкинская тема особенно близка автору сборника. Вот он обращается к портрету Анны Керн:
Здравствуй, Аннушка, младая генеральша, –
Уж позволь мне так, я тоже Александр.
Рецензия явно написана с душой, Довлатов не ограничивает себя привычными сглаживающими оговорками «но в то же время», «отдельные удачные строки». Заканчивается она припечатывающим ударом «трости»:
«Встреча с новым поэтическим именем должна быть праздником для читателя. Поэт не должен спешить с изданием книги. А издательству следует внимательней относиться именно к первому поэтическому сборнику автора. Иначе праздника не получится».
В № 9 за тот же год последовал отклик на повесть Энны Аленник «Анастасия». Автор – средний ленинградский прозаик, часто писавшая на медицинские темы. Врачебная линия присутствует и в «Анастасии», хотя центральный мотив иной – антирелигиозный.
«В одном из родильных домов блокированного Ленинграда появляется на свет младенец с ясным, необыкновенно привлекательным лицом. Его мать, доведенная до отчаяния предательством любимого человека и невзгодами военной поры, отказывается от ребенка, ставшего для нее тяжкой обузой. Игоря берет на воспитание медсестра родильного дома Анастасия Петровна Караваева, тетя Настя, как ее называют «в миру», или «раба божия Анастасия», как она значится в церковных списках активных прихожан».
Ясное и привлекательное лицо уже выросшего Игоря Лукашова пытаются использовать церковники, внушив ему мысль о его особом духовном предназначении. Но в юноше пробуждается талант художника, которому узок мир церковного догматизма. В душе Игоря разгорается внутренний конфликт. И тут в дело вступает писательская специализация Аленник. Кто и где может помочь талантливому молодому человеку сбросить религиозные путы? Конечно, врачи в психиатрической больнице.
Довлатов пытается выскочить из ловушки, в которую его загнал рецензируемый текст:
«Произведение Аленник многозначно. Его можно причислить и к разряду антирелигиозной литературы, если понимать под религией противоречивый комплекс нравственных, исторических и житейских представлений.
Нередко мы имеем дело с произведениями, в которых антирелигиозная пропаганда низводится до уровня борьбы с суеверием и сатирического осмеяния духовенства. В этих книгах поборники религиозных идей неизменно изображаются как отталкивающие в своем лицемерии ханжи, а то и заурядные мошенники, прикрывающиеся из корысти елейной маской «слуги божьего».
В повести «Анастасия» судьба Игоря Лукашова становится полем глубокой и убедительной дискуссии. Есть какое-то грозное обаяние в тете Насте, с ее одинокой преданностью вере, с ее аскетизмом и полным самоотречением».
Но каким бы обаянием ни обладала тётя Настя и каким бы поле дискуссии ни было глубоким, единственное спасение для Игоря – совершенно мирской врач-психиатр Бобышев. Довлатова подобное совпадение несомненно порадовало, если учесть, что в том же 1972-м Дмитрий Бобышев принимает православие. Но есть и другое, более важное событие, рифмующееся как с текстом повести, так и со временем публикации рецензии – 4 июня 1972 года Бродский покидает СССР. Игорь Лукашов вышел из психиатрической больницы, освободившись от заботливого доктора Бобышева. Без сомнения, Довлатов осознанно обыгрывает возникшие параллели. В рамках формально узкого жанра писатель создаёт «второй текст», прочитывающийся без особого труда.
Показательно, что Бобышев в те годы превратился в удобную мишень для битья. Например, Андрей Битов для очередного альманаха «Молодой Ленинград» написал рассказ о морально нечистоплотном инженере. Добрый человек из редакции позвонил Дмитрию Бобышеву и рассказал о готовящейся публикации, которая его может заинтересовать. Из мемуаров Бобышева:
«Там был напечатан рассказ Битова с главным персонажем по фамилии… Бобышев. Этот ничем не примечательный Бобышев (“маленький человек” – традиционный тип в отечественной литературе) служил инженеришкой в какой-то конторе, ленился, мелочно обманывая начальство, хотя и трусил, но прогуливал, ходил в рабочее время в кино, пытался даже завести легкую связь со случайной девицей, но сробел и пожмотничал, ну и так далее. Словом, становился Бобышев именем нарицательным для мелкотравчатости и моральной нечистоплотности. Мокрица он и дрянь».
Поэт отправляется в редакцию отстаивать честное имя и доходит до главного редактора. В итоге Битова вынудили изменить фамилию. Речь идёт об известном рассказе Битова «Пенелопа», вышедшем в альманахе за 1965 год. Сам рассказ написан тремя годами ранее по следам всем известных событий. В дальнейшем автор вернул персонажу его родную фамилию. Можно сказать, что Бобышев стал своего рода прообразом Семецкого. Любители отечественной фантастики поймут, о чём идёт речь. Так что Довлатов с явным удовольствием включился в популярную литературную игру.
При желании можно увидеть писательский прогресс Довлатова. Два рассказа в коллективных сборниках, публикации в «Крокодиле», включение в серьёзную антологию. Издательская «щедрость» прямо отражается на финансовом положении Довлатова, страдающего от вечного безденежья. Из письма отцу от 27 июля 1971 года:
«"Крокодил" заказал мне два фельетона. Я их кое-как написал и отправил. Один, кошмарный, про взятки, а другой, менее пошлый, про сферу обслуживания. «Молодой Ленинград» мы с Леной подписали к печати, «Дружба» с цирковым рассказом выйдет в сентябре. В «Звезду» приняты две рецензии. Одна, первая, появится в сентябре. Есть ещё мелкие работы в «Костре» и Лениздате.
Короче говоря, в сентябре у меня не будет ни копейки долгу, да ещё живая наличность, рублей 150!»
Читайте нас: