Книги и прилавки: Вероника Долина «Нормандская тетрадь»

Эта книга приобретена в «головном» магазине рязанской книготорговой сети «Книжный Барс». В том магазине, с которого сеть начиналась ещё в прошлом тысячелетии. Сейчас в структуре книжного торгового дома четыре магазина во всех районах города.

Сеть книжных магазинов, открывающая новые точки в эпоху, когда стала уже болезненно привычной статистика сокращения их числа (в целом по России), скорее всего, подумает читатель, выживает за счёт оборота коммерческой и специальной, не художественной литературы. Так оно, в принципе, и есть. Но поэтическая «полка» в магазинах сети представляет собой несколько стеллажей, на которых плотно разместились не только классики – «наше всё», Пушкин, Лермонтов, Есенин, Серебряный век, о которых я, разумеется, в нашей рубрике писать не буду, – но и современники, начиная с Эдуарда Асадова и Андрея Дементьева и заканчивая многими именами, любопытными для нас. 

Этот факт в очередной раз подчёркивает, что нельзя ориентироваться на шаблоны. Один из стереотипов восприятия – что нельзя или трудно купить книгу стихов в «обычном» книжном магазине, рассчитанном на самый массовый круг потребителей – мол, за нею надо ехать на фестиваль или идти в элитную книжную лавку, так как поэзия никому не нужна, кроме малой группы чудаков. Успешный книжный магазин – не тот, что «подтачивает» вкусы покупателя под свой ассортимент, а тот, что старается «угадывать» разноликие вкусы покупателя и идти навстречу им. В том числе – и «малой группе чудаков». К слову, доступность поэтической книги не расширит ли круг читателей стихов?..

Скажем, я не была удивлена, встретив в «нашем» торговом доме новую книгу стихов Вероники Долиной. Вообще-то Вероника Долина известна больше как бард, автор и исполнитель собственных текстов на собственную музыку (которых у неё на сегодня более пятисот). Но время идёт, всё меняется – и амплуа поэтессы-певицы сменилось амплуа «просто» поэтессы, о чём поведала аннотация:

«Новая книжка стихов Вероники Долиной – это хроника от лета до зимы. Поэтесса, живя во Франции, рассматривает себя и мир, Москву и Нормандию, моря и берега, подлинное и фантастическое – пристально и пристрастно. А гитара меж тем лежит себе в сторонке…».

Лично мне не кажется чем-то «из ряда вон» рассмотреть творчество Вероники Долиной «в отрыве» от гитары. Многие мои коллеги, литературные критики, заведомо выводят творчество бардов из орбиты критического рассмотрения, надменно не желая признавать их поэтами. Говорю не голословно – выдержала уже не одну «баталию» со сторонниками максимы «бард – это не поэт», но на свой резонный вопрос «Почему?» услышала лишь одно объяснение, достойное считаться объяснением: «Потому что бардовская песня – это суррогат вечности». Оно весьма несовершенно, мягко говоря. Основано, видимо, на убеждении, что стихи «без музыки» непосредственно попадают в вечность, однако это слишком смелое ожидание. Исходя из этого, я считаю: «презрение» поэта к барду – от лукавого. В конце концов, даже очень высокомерные поэты (тоже из моей личной эмпирики) «допускают» в свой стан четверых представителей бардовской страты: Александра Галича, Булата Окуджаву, Владимира Высоцкого и Михаила Щербакова. Конечно, отбор весьма субъективный – собственно, как и понимание и приятие поэзии. Но есть и объективные свидетельства того, что широко распространённая среди поэтов, известных в узких кругах точка зрения на бардов как на поэтов «второй свежести» – ерунда. Имею в виду отзыв нобелевского лауреата Иосифа Бродского о творчестве Владимира Высоцкого. В одном из первых фильмов, посвященных памяти Высоцкого (США, 1981 год), Бродский сказал: «…начав слушать Высоцкого… внимательно, я понял, что мы имеем дело именно с поэтом. Более того, меня даже не устраивало, что это сопровождается гитарой, потому что само по себе, как текст, это было совершенно замечательно... Я говорю именно о том, что он делал с языком, о его рифмах... И в этом смысле потеря Высоцкого – потеря для русского языка совершенно невосполнимая». (Цит. по: «Известия» от 21 мая 2010 года, «Бродский и Высоцкий. Какие взаимоотношения связывали поэта и певца?»).

Как видим, автор, которого весь мир признаёт как крупного, если не крупнейшего, русского поэта конца ХХ века, стихи своего почти ровесника «барда» считает «совершенно замечательным» текстом, а его самого – выдающимся поэтом. Наверное, это свидетельство авторитетнее, чем мнения лиц, ещё не удостоенных Нобелевской премии, но брюзгливо отделяющих поэзию от бардовской песни?..

Разумеется, я расширяю список поэтов, «затесавшихся» в стан бардов – по мне, так образчики именно поэтического творчества выдавали Александр Городницкий, Вероника Тушнова, Зоя Ященко, местами Юрий Визбор – и перечисление можно продолжать. А можно пойти другой дорогой и рассмотреть книгу Вероники Долиной как сугубо поэтический «продукт». Сама поэтесса в авторском предисловии обозначила новый статус текстов «Нормандской тетради»:

«Я написала эти стихи, совсем не опираясь на музыку, чуть ли не впервые в жизни». Далее Вероника Аркадьевна говорит о том, что в Нормандии который уже год проводит «лето, да и не только лето», что «в Нормандии всё очень просто», имея в виду модус вивенди, что свой тамошний стиль она называет «вдова рыбака». И подытоживает всё сказанное весомой от повторения (повторение – мать учения!) фразой: «О том и стихи. Музыки к ним не полагается. Почти». Зато прилагаются фотографии из личного архива поэтессы и фотооткрытки из двух альбомов с видами Нормандии и жанровыми сценками тамошнего быта (рынки, фермы, скот, птица, море, дореволюционные паровозы, люди в допотопных одеждах – длинных юбках, чепцах, рабочие в кепи, почтальоны на велосипедах; колоритно).

Иными словами, Вероника Долина публично «отрекается» от музыки в пользу чистого поэтического текста. На мой взгляд, надо хотя бы из вежливости ознакомиться с тем, что у неё получилось. 

Начнём с того, что полностью «без музыки» Вероника Долина не обошлась. В книге есть несколько стихотворений, которые поются буквально сами по себе:

У нас суббота, господа. Опять она – как и тогда,

Когда нас не было тут с вами и ни капли…

Вся площадь – будто свежий лист. И фрукты тут, и букинист,

И к вечеру для малышей спектакли.

Эти строки читаются сразу под лёгкую, необязательную, но неотступную гитарную мелодию. Чтобы не было сомнений, что они, в сущности, небольшая музыкальная пьеска, Долина завершает их прямым поименованием себя – музыкантом:

И вот я, бедный музыкант, сейчас уеду на брокант –

Ах, эта жизнь невыносимая, не наша!

Брокант – это, оказывается, с французского – барахолка, «блошиный рынок». Прогулки по броканту – любимое воскресное времяпрепровождение французов, к которому, судя по всему, и Вероника Долина приобщилась. Настолько, что даже не дала в сноске перевода или расшифровки этого ненаучного термина, мне был «Гугл в помощь». Или, может, Долина апеллировала к кругу продвинутых и обеспеченных читателей, так же, как она, часто бывающих во Франции и понимающих всякие такие словечки?..

Как бы там ни было, теперь и мы с вами, дорогие читатели, знаем, что такое брокант, и догадываемся, какое игривое весёлое настроение возникает у добропорядочного буржуа, в свой законный выходной рассматривающего груды барахла, среди которого нет-нет да и попадётся антикварная жемчужина. Об этом нам ненавязчиво сообщила Вероника Долина, сочетая несерьёзную музыку и шутливые слова в очень «французском» на вкус восьмистишии.

С той же насмешливой, если не дурашливой интонацией «звучит» скрытой собственной музыкой гастрономический дистих:

Искали вы комедии? Дробили вы бином?

…А я иду по мидии в соседний гастроном.

И

С большущею корзиною, не нужной а пропо,

Иду за лососиною в соседнее сельпо.

Не зря выдумано мною причудливое определение «гастрономический дистих» – ничего, кроме морепродуктов и способов их приготовления, да ещё тайного нетерпения от ожидания готового блюда, в этих стихах нет – если не считать простенькой музыки, которую мурлычет домохозяйка, варганя обед из купленной снеди. Но музыка не в стихах, она за стихами. А двойных, тройных и более смыслов тут и не должно быть – Вероника Долина заявляет прямо:

Вот так живет Нормандия рыбацкая моя.

И каждая нормальная дурацкая семья.

Это житейская зарисовка, не больше и не меньше. Будем надеяться, что французские соседи Вероники Аркадьевны не владеют русским настолько, чтобы прочесть эту книгу и обидеться на «дурацкую семью». Впрочем, какая же она «дурацкая», если «нормальная»? Вряд ли имеется в виду низкий ай кью. Скорее, тут замешана, точно вино в уху, та же горделивая самоирония, с которой в России принято произносить: «Мы люди простые!». Или даже: «Мы, простые русские люди!».

Совсем другая мелодия – тихий, как будто подспудный перебор гитарных струн, рокочущих в отдалении, словно сытый прибой, – сопровождает строки другого стихотворения:

Сегодня в море такая соль, которую смыть-то жаль.

Ну соль и соль, ну лизни, изволь, – но тёплая, будто шаль.

Та, что сегодня так солона, что даже скорей сладка.

Все-таки тут соляная струна, кристаллы растут века.

Угадывается протяжная рыбацкая песня, тем паче, что пейзаж в стихотворении «солёный» – морской берег, старый маяк, «парусов мишура»… Красиво, хотя и повевает некоторым «китчем», точно открытка с маяком.

Но если я увлекусь поиском среди новых стихов Вероники Долиной тех, что похожи на песенки, тем самым дам «козырь» недоброжелателям бардовской песни. Возможно даже, кто-нибудь, морща нос, скажет, мол, бард за что ни возьмётся, всё у него получится «лыжи из печки торчат»… Как в отечественной оборонной промышленности: что ни запускай, выйдет автомат Калашникова.

У Вероники Долиной в сборнике «Нормандская тетрадь» много стихов с гражданской подоплекой. Для меня, признаться, это удивительно, ибо раньше я её воспринимала как поэтессу лирическую. Но сама же я выше глубокомысленно изрекла: всё меняется. Свежая мысль, не так ли? Запечатлена среди наскальных росписей эпохи палеолита в пещере Ласко (кстати, во Франции).

Итак, судя по стихам в сборнике «Нормандская тетрадь», Вероника Долина озабочена поиском национальной идентификации себя. Весь массив стихов условно делится на две лидирующие тематически группы: о России и о Франции, о разности одних и тех же общественных явлений на той или иной почве (не считая нескольких стихотворений, обращённых «внутрь себя» или внутрь тесного мира семьи и близких). И каков лейтмотив книги? Посмотрим предметно!

Проветрить голову, пожалуй.

Будто квартиру и чулан,

Пока что не идет пожаром

На нас какой-нибудь мужлан.

Пока родной российский викинг

Меня не гонит за порог…

(…)

И вдруг притопает лохматый,

Неутомимый русский тролль?

Что ж мне его, встречать лопатой?

А вдруг он с топором, позволь?

Сиди среди других животных.

Там размножайся, ешь и спи.

От слов моих бесповоротных

Зубами синими скрипи.

Не то чтобы я ненавижу

В суровых сумерках людей,

Но вот тебе отдельно визу

В Европу не дала б, злодей.

Мизантропичное и жестокое стихотворение. Хочется надеяться, что «неутомимым троллем» выставлен в нём не всякий русский, а лишь тот русский, что отрицает культурные ценности и гордится своей «самостью» на одном лишь национальном основании. Памфлетные и порой в своей жестокости безвкусные строки Долиной стоит, наверное, воспринимать по пословице: «Против лома нет приёма, если нет другого лома». Не всяким нашим соотечественником можно гордиться – хоть дома, хоть за рубежом, и эту социальную правду надо признавать, как бы она ни была нам неприятна.

Книга Долиной отнюдь не сводится к стихотворной констатации, как «у них» там всё хорошо, а «у нас» тут плохо. Начать с того, что между «у них» и «у нас» поэтесса несколько запуталась, не вполне осознавая, где она сама-то более «дома».

То утверждает почти безапелляционно:

Нормандские теперь мы рыбаки.

В Москве нас – днем с огнем и по сусекам…

Как мама говорила? Языки

Учи, и, может, станешь человеком, –

и даже бросает несколько презрительных слов в адрес себя образца советского периода застоя, «когда с гитарой распевала, скрючась».

То рисует себе романтичную картину перемены своей судьбы:

Восторженность первого года

Почти незаметно ушла.

Вот так, что ли, пахнет свобода,

Когда выгорает дотла?

(…)

Недаром меня похищали

То башня, то грот, то скала.

Но все это было вначале,

А позже – иные дела.

Спасусь, соскользну по веревке.

Ногою попробую снег.

Еще предстоят остановки,

Но все-таки это побег.

То демонстрирует, насколько ей стала родной Нормандия:

Да! Косточки епископа Кошона –

Объект туризма в нашей Норманди.

Дело не только в «нечаянно оброненном» (?) слове «нашей» про французскую провинцию, но и в «рекламе» сомнительной, на мой взгляд, туристической достопримечательности. Напомню, епископ Пьер де Кошон – тот самый церковный иерарх, который, после взятия Орлеана, заточил Жанну д’Арк в темницу как ведьму и в долгих богословских диспутах доказал дьявольскую природу её воинской доблести и тех «голосов», которые звали её спасать Францию. Конечно же, в полемике с подкованным по теологии хитрецом у неграмотной деревенской девчонки шансов отстоять свою правоту не было. Пьер де Кошон в русской историографии европейских Средних веков пользовался репутацией однозначно негативной; авторы художественных произведений про Жанну д’Арк обожали подчёркивать, что его фамилия по-французски означает «свинья». А вот Вероника Долина приглашает туристов любоваться его гробницей. Заметим, о самой Жанне и о костре в Руане, на котором она погибла, у Долиной в книге ни слова (по крайней мере, ни одного прямого слова). А ведь Руан – столица Нормандии!..

Можно предположить, что соотечественники воспринимают Кошона менее «скандально», чем мы – ведь захоронение сохранилось в течение пяти веков, а не уничтожено, и не только известно, а служит конечной целью турпоездок. Понять иностранца – значит изучить его язык, но ещё больше – постичь его ментальность, научиться смотреть на мир его глазами. По-моему, именно такую возможность предоставляет нам Вероника Долина в своей «Нормандской тетради».

В одном из замыкающих книгу стихотворениях Долина, похоже, придаёт переезду символическое значение:

Детей посажу на верблюдов.

Узлы нагружу на быков.

Семейство в Страну Изумрудов

Веду из Страны Дураков, –

Аллюзии не библейские, а сказочные, «Волшебник Изумрудного города» упоминается в стихах не раз, и всё в одном и том же образе Земли обетованной. Долина «грубит» в адрес оставляемой страны, однако у неё есть на то основания:

Беспечное кончилось детство,

Сугробы одни на душе.

Тут наше поспешное бегство

Никто не заметит уже.

О том, что родина к детям своим неласкова, а Москва, как давно и не Долиной сказано, «слезам не верит», поэтесса упоминает не в одном стихотворении:

А новость получивши никакую

Из безразличной ко всему Москвы,

Я в магазин бреду и там ликую,

Хоть и не поднимая головы.

Хотя Москва всегда жила не очень-то,

В ней много недоверия и лжи.

Забывши о судьбиной хромоте

И о Москве, давно ко мне не пылкой…

Меня так и тянет «переводить» поэтический язык Вероники Долиной (надо признать, не слишком изысканный, изобилующий прямыми высказываниями, да ещё весьма «газетного» толка) на метафоры русских пословиц. В данном случае это: «Как аукнется, так и откликнется». Обращаться к неодушевлённым объектам за чувствами не ново для русской поэзии, как «вообще», так и «песенной» – вспомним, и Марк Бернес любил жизнь и надеялся, что это взаимно!.. Вот так, вероятно, и Долина любила свои большую и малую родины, не дождалась от них взаимности и стала любить другой, более благодушный край… Об этом пережитом разочаровании и стремлении успокоить душу эмоциональной гармонии в «Нормандской тетради» довольно много стихов.

Но благополучная Франция вовсе не Земля обетованная!.. В знак понимания этого Вероника Долина прибегает к известному культурному факту – эмиграции Марины Цветаевой.

Отвыкла от тепла,

Измучилась Марина.

В дороге не спала

И, как моряк, курила.

(…)

Да долго ли поэт

Стихи на воле мыкал?

Неяркий летний свет.

Последний день каникул.

У самой Долиной отношения с родиной и Москвой почти столь же сложные, как у Цветаевой французского периода (кстати, именно «цветаевскую» Москву она любит, именно по ней, ушедшей в область мифологии, тоскует – и не из Нормандии, а из современности, разрушившей облик прежней российской столицы).

Все будет еще, дорогая.

Все будет еще, говорю.

Москва тебе будет другая,

И скоро уже, к январю

Найдутся приличные люди…

(…)

Проклятая наша порода,

Прости нас, невидимый град,

Где нет ни зеленки, ни йода,

Но был Александровский сад.

Александровский сад остался в том же далеке, что и Москва Цветаевой, а Вероника Долина мучается раздвоенностью ощущений:

Заиндевела заоконь,

А дом теплом пропитан.

Мой небольшой троянский конь

Пугливо бьет копытом.

Похоже, в пятницу пора

Добраться до Таганки…

Надеюсь, снега не гора,

Мои доедут санки.

Чтоб зимних песен тихий рой

И голос мой домашний

Нашлись в холодной и сырой

Москве позавчерашней.

При всех нелицеприятных отзывах Вероники Долиной о сегодняшней Москве и отдельных представителях её населения, она знает одну простую истину:

Москва не близко. Но вернусь ужо!

Хотя бы потому, что русские поэты неотделимы от русского языка. Можно сколько угодно утешать себя ролевой игрой «вдова нормандского рыбака», но та, кто привыкла быть русской поэтессой и бардом, не сможет утешиться только кухней, семейным кругом и брокантом. Об этом и свидетельствует, прежде всего, книга стихов Долиной «Нормандская тетрадь», написанная по-русски (!) и изданная в Москве (!!). «А живы будем – будут и другие» (© Александр Пушкин).

Из архива: март 2015 г.