№3.2023. Константин Комаров. Памятник волне

Стихописание, зарифмовывание жизненных впечатлений – естественное состояние для неутомимого путешественника и исследователя «психосоматики плацкарта» Юрия Татаренко, девиз которого, кажется, можно сформулировать его же собственной строчкой: «Немного подождать – и рухнуть в поезд». Пишет он много, с удовольствием и оттого неизбежно неровно: как в рамках книги, так и в рамках отдельных стихотворений. Впрочем, это тот случай, когда общая направленность творчества, как мне представляется, важней и значимей, чем частные неудачи в её реализации. Определить же этот вектор с некоторой долей условности можно словами Михаила Бахтина о жанре романа – «эпос частной жизни» или – метафорически – движущаяся летопись творческой личности. Вот и Светлана Чураева в «Послесловии редактора» справедливо именует Татаренко «птицей небесной», отмечая свойственное ему «усердие миннезингера».

Эпикурейское, по сути, удовольствие от смены картинок за окном поезда, задушевного разговора, флирта с проводницей, посиделок с друзьями – от самой временности и хрупкости «текстуры» жизни становится у Татаренко удовольствием эстетическим, которое полнокровно передаётся читателю, подключающемуся к этой вечной «поездке». Что и говорить, если даже время собственной жизни поэт измеряет перемещениями, сменой пространств, связующим звеном между которыми и служит сам лирический герой:

За окном Селенга

Не пустилась в бега.

Поседела до снежных повесток.

Всё готово к весне.

И до кладбища мне –

Пара сотен недельных поездок.

«Плыл февраль» – десятая книга поэта. Или десятая часть лирического «романа» (Бахтин тут вспомнился не случайно), который Татаренко пишет всю жизнь. И «несущей конструкцией» этого романа является география в её неразрывном единстве с биографией. В юбилейной книге, как и в предыдущих, без особого труда можно выделить «несобранные циклы», посвящённые тому или иному хронотопу – петербургскому, крымскому, сибирскому, поволжскому, башкирскому…

Сочетание в названии книги и её подзаголовке «февраля» и «2022» года – чуть ли не единственное (помимо финального стихотворения, о котором речь впереди), что может отсылать к известным событиям февраля 2022-го. Татаренко пишет о том, о чём привык писать, – о встречах и расставаниях, о поездах и дорогах, сходящихся и расходящихся, ветвящихся, но в результате складывающихся в единый поэтический путь. Я бы поставил смысловое ударение в заглавии не на февраль, а на «плыл», именно это слово передаёт идею движения – плавного, но неостановимого годового оборота. Прекрасная и яростная правда времени в том, что оно идёт и проходит, и поэт, в меру своего дарования, пытается это время, по завету классиков («Остановись, мгновенье, ты прекрасно», «Лови день!»), ухватить и зафиксировать, уложить в рифмы.

Собственно, метасюжет стремительной переплавки непосредственных в своей свежести эмоций и ощущений в стихи, сама подспудная динамика этого чудесного и удивительного преображения и оказываются ключевыми как для творчества Татаренко в целом, так и для данной книги. Движение в пространстве (чаще всего посредством поезда, парадоксально сочетающего статику уютного купейного бытия с динамикой перемещения сквозь необозримые российские просторы) соприродно движению поэтической мысли. И в этом открытом и простодушном совпадении, в стремлении запечатлеть мгновенную импрессию, «слепок» состояния «здесь и сейчас» во многом кроется секрет обаяния лирики Татаренко. Часто стихи начинаются как неприхотливые зарисовки «по случаю», но «глубятся» и сквозь них начинают проступать новые слои, «дробятся, как свет в гранях кристалла», новые смыслы – по словам великого странника Велимира Хлебникова.

Помимо традиционной и оптимальной, на мой взгляд, для таланта Татаренко формы небольшой (2–3 строфы) лирической зарисовки в книгу включены несколько не самых убедительных и обязательных «верлибров о верлибрах» и пара десятков непритязательных и довольно легковесных «хоккуобразных» миниатюр, упражнений в остроумии, выполняющих, впрочем, композиционную роль – своеобразных «джинглов», отбивок, «прослоек» между стихами.  В привычной же для себя форме Татаренко продолжает развивать игровую поэтику, в русле которой работают такие современные поэты, как Алексей Остудин[1] и – упомянутый в стихах наряду с метареалистами Александром Ерёменко и Иваном Ждановым – Александр Кабанов: неожиданные каламбуры, звукопись («баррикад – барракуда», «Икар и Карлсон»), аллюзии (так, «всё же лейтенант от слова лей» заставляет вспомнить военный шедевр Михаила Кульчицкого), оригинальная рифмовка («не бывает – неба вату»), богатая палитра приёмов разрушения «автоматизма восприятия». Метафоры Татаренко порой выглядят искусственно, механистично и схематично, наряду с удачными («айлавюмор») встречаются и неуклюжие неологизмы («опельменюсь», «голубоклассный»), схематичные, линейные строки, стихи «на случай», в которых этот случай не становится провиденциальным, оставаясь исключительно фактом авторской биографии. Но немало на страницах книги и мощных образов, в которых есть «опрокидывающий» потенциал продуктивного удивления и обновления, свежесть оптики, цепкая внимательность к деталям и нюансам, живая симпатичная ирония, оправданная «театральность» и «пастернаковская» (Пастернак вообще частенько «окликается» здесь, начиная с заглавия) пластика:

Пригляделась проводница –

Снег на солнце пористый.

Красна девица томится,

А коса – до поезда.

Парни все ей надоели

На проспекте Кирова…

Стук колёс. Весна доедет.

Снег отремонтирован.

Особо нежную пристальность Татаренко проявляет к вещам, которые в его стихах тотально олицетворены и одухотворены: листопад здесь проводит ликбез, закладка в книге «вздрагивает», август крутит любовь с креслом-качалкой, елозит, подсказывая что-то, дверь купе, будильник «полощет горло», футболка «гордится разводами соли», «платьице терпит прищепку», а ложка, как часовой, «сторожит» пакет с бутербродами. Так из-под «вещного» пробивается «вечное»: на вещи проецируется отношения людей, предметы взаимодействуют друг с другом с той же сентиментальной и трогательной нелепостью, ведя между собой непрерывный немой диалог, расслышать который может лишь поэт.

Оптика лирического героя книги – это взгляд не пьяного, но хорошо (во всех смыслах) выпившего человека, оптика мелких, но значимых смещений, плавного «отпускания» себя, чаемого облегчения. Пресловутое «изменённое состояние сознания» имеет здесь конструктивный характер, поэтому алкогольная тема для книги – одна из лейтмотивных: упоминаются пиво, вино, водка, спирт, и каждый из напитков тянет за собой свой семантический шлейф. Нередки и эпитеты типа «хмельной», «нетрезвый», «похмельный», даже звёзды над лирическим героем – «бухие». Однако, «заигрывая» с «зелёным змием», поэт не забывает о трагической подноготной этого «заигрывания» (так, одно из стихотворений посвящено печальной судьбе спившегося хоккеиста), используя алкоголь в качестве поэтического «инструмента», но не выводя его в центр «жизни и судьбы».

Татаренко, конечно, играет, но игра эта – если и «не до полной гибели», то уж точно – всерьёз. Радость его в стихах часто имеет оттенок элегический, веселье служит для разбавления горечи существования, прощание «запрещает печаль», а упомянутый алкоголь подавляет подспудную тяжесть и «тоску вокзала» (если вспомнить Иннокентия Анненского). В шутке здесь всегда есть «доля шутки», а «смех» только обостряет «незримые миру слёзы», сквозь которые он звучит.

На первый взгляд мир этой поэзии может показаться хаотичным, «броуновским». Однако финальное стихотворение «Бесснежное поведение» бросает на всю книгу тревожные отсветы исторической действительности, апокалиптические предчувствия, на контрасте с которыми «хаотическое» содержание предшествующих стихов предстаёт чуть ли не гармоническим микрокосмом:

Забрызгано небо кровью.

Запахано поле танком.

И нет ощущений, кроме:

Успел-таки на «Титаник».

Отложит война икринки.

Взлетит на чердак винтовка.

Конец февралю. И крикнешь:

«Не только ему, не только…»

Как и положено поэту неоромантического склада, Юрий Татаренко ставит перед собой цели изначально недостижимые: стремление запечатлеть, «пригвоздить» к бумаге текучую, убегающую, как песок сквозь пальцы, «сырую» жизнь равнозначно попытке «поставить памятник волне». Не случайно постоянен в книге «пограничный» хронотоп пляжа, побережья. Поэт всё время находится как бы «на берегу» себя, он обречён на вечное несовпадение с собой, но именно в этом «зазоре» и создаются стихи – энергоёмкие, распахнутые к диалогу, полифоничные, заряженные витальной силой и жизнеутверждающим потенциалом. Создаются на радость самому Юрию Татаренко и его благодарному читателю.

[1] Подробнее об этом в моей рецензии на книгу А. Остудина «Нищенка на торте», опубликованной в журнале «Знамя» – https://znamlit.ru/publication.php?id=8054.