0 °С
Облачно
Все новости
Круг чтения
3 Мая 2020, 13:17
№4.2020. Елена Сафронова. Три слова о мертвых. О писательских биографиях В. Ерофеева, А. Мариенгофа и С. Есенина
Елена Валентиновна Сафронова родилась в 1973 г. Живет в Рязани. Окончила Историкоархивный институт Российского государственного гуманитарного университета в Москве. Прозаик, критик, постоянный автор «толстых» литературных журналов. Член Союза российских писателей, Союза Писателей Москвы и Союза журналистов России. Лауреат журнала «Бельские просторы» за 2013 годТри слова о мертвыхЗиму 2019–2020 годов для меня определили три писательских биографии – Венедикта Ерофеева, Анатолия Мариенгофа и Сергея Есенина, – прочитанные именно в такой последовательности и в такой краткий промежуток времени, что не могу совладать с критическим соблазном о них написать. Речь пойдет о следующих сочинениях:Олег Лекманов, Михаил Свердлов, Илья Симановский. Венедикт Ерофеев: посторонний. – М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2018. – 520 с. Как всем уже известно, это обладатель гран-при «Большой книги» 2019 года. Что не помешало порталу «Книжная ярмарка портала ДК Крупской» поместить этот огромный труд в рубрику «Спорная книга».Олег Демидов. Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов. – М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019. – 630 с. Книга, напротив, не замеченная премиальными жюри, наверное, незаслуженно.Захар Прилепин. Есенин: Обещая встречу впереди. – М.: Молодая гвардия, 2020. – 1029 [11] с.: ил. Не путать с его же книгой о Есенине из серии ЖЗЛ! Лично я ту уже читать не хочу – «Обещая встречу впереди» закрыло все вопросы. Не сомневаюсь, что этой книге суждены регалии – и не только из-за магии фамилии Прилепина.
Елена Валентиновна Сафронова родилась в 1973 г. Живет в Рязани. Окончила Историкоархивный институт Российского государственного гуманитарного университета в Москве. Прозаик, критик, постоянный автор «толстых» литературных журналов. Член Союза российских писателей, Союза Писателей Москвы и Союза журналистов России. Лауреат журнала «Бельские просторы» за 2013 год
Три слова о мертвых
Зиму 2019–2020 годов для меня определили три писательских биографии – Венедикта Ерофеева, Анатолия Мариенгофа и Сергея Есенина, – прочитанные именно в такой последовательности и в такой краткий промежуток времени, что не могу совладать с критическим соблазном о них написать.
Речь пойдет о следующих сочинениях:
Олег Лекманов, Михаил Свердлов, Илья Симановский. Венедикт Ерофеев: посторонний. – М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2018. – 520 с. Как всем уже известно, это обладатель гран-при «Большой книги» 2019 года. Что не помешало порталу «Книжная ярмарка портала ДК Крупской» поместить этот огромный труд в рубрику «Спорная книга».
Олег Демидов. Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов. – М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019. – 630 с. Книга, напротив, не замеченная премиальными жюри, наверное, незаслуженно.
Захар Прилепин. Есенин: Обещая встречу впереди. – М.: Молодая гвардия, 2020. – 1029 [11] с.: ил. Не путать с его же книгой о Есенине из серии ЖЗЛ! Лично я ту уже читать не хочу – «Обещая встречу впереди» закрыло все вопросы. Не сомневаюсь, что этой книге суждены регалии – и не только из-за магии фамилии Прилепина.
Сравнение этих трудов, общего у которых только категория – писательская биография – может показаться из пальца высосанным. Тексты настолько же разные, насколько непохожи их герои и сами создатели биографий. Антагонисты – не антагонисты, но писательские манеры в изложении нон-фикшна весьма разные.
Олег Лекманов со товарищами Михаилом Свердловым и Ильей Симановским выбрали форму ведения повествования как некий «диптих», в одной половине которого – жизнеописание Венедикта Васильевича Ерофеева, а в другой – биография его главной литературной креатуры Венички, сведенная к тому одному трагическому дню, когда он поехал в Петушки навещать возлюбленную и сыночка, а приехал к внезапной, мистической и бесславной смерти. О том, почему и для чего была выбрана такая «раскладная» форма, рассказал мне в интервью для информационно-аналитического портала о культуре «Ревизор.ru» координатор биографического проекта Олег Лекманов: «И передо мной встал важный вопрос – как представить главную величину, Ерофеева? Это было сложно. Когда мы писали биографии других авторов, мы рассказывали о текстах параллельно с жизнью их создателей: юный Мандельштам пишет такие-то тексты, юный Есенин – такие-то, и так далее следовали по годам и книгам. Но Венедикт Ерофеев не так много написал, а главное из его наследия – это "Москва-Петушки". Если поступать как обычно, книга дошла бы до 1968-1969 годов, дальше был бы огромный кусок про "Москву-Петушки", и только потом продолжилось бы жизнеописание. И я придумал такой ход: параллельно с биографией Венедикта Ерофеева будет рассказана биография одного дня Венички, героя поэмы "Москва-Петушки", и эти куски будут чередоваться. …я решил, что часть про Веничку будет писать Михаил Свердлов. …куски биографии Венички изложены другим стилем».
Главы, написанные Михаилом Свердловым, включали не только «этапы дня» Венички-героя, но и литературоведческий анализ главного труда жизни Ерофеева. Причем, как мне показалось, от начала к финалу литературоведческий анализ превалировал над перечислением событий – что логично, не так много собственно событий уместилось в тот день, в основном он значим мыслительной трансформацией персонажа и его богатейшими апелляциями к разным эпохам и философским вопросам бытия. Таким образом, «Посторонний» стал универсальным, суммирующим сочинением – тут тебе и жизнь писателя, и «препарация», другого слова не могу найти, его творчества, писательского месседжа, особенности стилистики-поэтики. Из трех названных мною книг «Посторонний» является самым литературоведческим трудом. Тут этому вопросу уделено самое пристальное внимание – и самое большое количество страниц.
Что касается биографической стороны, то и в ней соавторы совершили небольшую «революцию». Далее в интервью Лекманов говорит: «Мы пришли не на пустое место в ерофеевоведении. …Но нам показалось правильным, поскольку живы многие люди, с Ерофеевым общавшиеся, любившие, или, наоборот, не любившие его, этих людей опросить. В первой книжке фигурирует более 60 современников и знакомых Ерофеева, с которыми мы пообщались. Во втором варианте, который сейчас мы готовим, их будет, я думаю, около ста». В литературный оборот впервые, по словам Лекманова, введены воспоминания лечащего врача Ерофеева – психиатра Ирины Дмитренко, записанные Ильей Симановским. Фрагменты «прямой речи» знавших Ерофеева людей органично вплетены прямо в авторский текст, написанный по большей части Олегом Лекмановым. Они впечатляют и количеством опрошенных людей, и разбросом эпизодов, связанных с ним, по сути и по значению – от мелких бытовых сценок до попыток нарисовать целый характерный портрет Ерофеева. В итоге, несмотря на солидный литературоведческий вклад Михаила Свердлова, в «Постороннем» человеческое доминирует над писательским. Что нетипично для жизнеописания не только литератора – любого творческого человека.
«Мы старались быть предельно объективными. Тон сочувствия или тон осуждения, по-моему, дурной тон», – объяснил Олег Лекманов. По умолчанию считается, что писательская (опять же, любой выдающейся личности) биография должна быть максимально бесстрастна и беспристрастна. Но когда ее пишет один автор, этот ровный тон можно выдержать. Когда же «соавторов» около сотни, а именно так получилось у трио Лекманова-Свердлова-Симановского, голоса начинают звучать если не вразнобой, то со своими интонациями.
Работает и сакраментальный закон «О мертвых либо хорошо, либо ничего» (хотя его формулировка не полностью переведена – опущено «…кроме правды», а стало быть, античная заповедь превратно истолкована). В некоторых воспоминаниях мне прямо бросалось в глаза, как непосредственное изложение увиденного-услышанного «от Ерофеева» люди, словно спохватившись, принимались оправдывать постфактум.
Запомнился эпизод, рассказанный одной женщиной: Венедикт Васильевич ночевал у кого-то в гостях среди зимы, ему поставили раскладушку на кухне, близ балконной двери. Среди ночи хозяйка квартиры проснулась от страшного холода. Почему-то распахнулась дверь балкона, и в дом стало задувать снегом. Не спавший Ерофеев лежал весь в снегу, но не поднялся и не закрыл дверь. Это странное «невмешательство» свидетельница назвала… деликатностью. Когда через несколько страниц говорится, как Ерофеев позвонил в Париж с телефона других своих знакомых, полчаса решал издательские вопросы по своим текстам, ушел совершенно удовлетворенный и оставил хозяевам квартиры астрономический телефонный счет, отзыв о деликатности воспринимается саркастически. Истина о том, что чем талантливее человек, тем… э-э-э… сложнее, мягко говоря, характером, считается ненаучной. Забавно – но даже если респонденты наших авторов хотели «облагородить» воспоминания о покойном Венедикте Васильевиче, эффект получился едва ли не противоположный.
Это, по гамбургскому счету, не самые важные эпизоды из жизни Ерофеева. Но мне в память врезались именно они. Должно быть, потому, что как имеют личностную окраску и мгновенными штрихами характеризуют эту воистину загадочную натуру. Которая, как верно сказал Олег Лекманов, не нуждается в нашем оправдании. Именно эти нотки, как их ни оценивай, привносят нечто новое в стилистику биографической прозы.
Странно – но при всей дотошности составителей книги, опросивших столько современников Ерофеева, кое-какие моменты не прояснены. У меня остались вопросы после первой версии книги. Например, о судьбе первой жены писателя (в те времена, честно говоря, более – кабельщика) Валентины Зимаковой несколько раз сказано, что она трагическая. Но в чем состояла эта трагедия, как завершилась жизнь Валентины, не прописано. «Википедия» гласит, что она умерла в 2000 году. «Посторонний» с какого-то момента, кажется, теряет Валентину и Венедикта-младшего из вида. Заключительные главы описывают лишь жизнь Ерофеева с Галиной Носовой, о самоубийстве которой сказано без прикрас. Возможно, в следующем издании эта «недоговоренность» будет ликвидирована. Опять же, это не главная тема – но жизнеописание Венедикта Васильевича в «Постороннем» выглядит наиболее полным на сегодня, и хочется знать обо всех, кто был вовлечен в его орбиту.
Критик Евгений Ермолин в традиционной рубрике журнала «Дружба народов» «Литературные итоги 2019 года» (№ 2, 2020) пишет: «Абсолютно нестандартна увенчанная премиальным лавром «Большой книги» биография Венедикта Ерофеева в исполнении Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского – конгениальный предмету литературный продукт, где впечатляет сочетание кропотливо-подробной и притом размыслительной биографической прозы – и той интеллектуальной поэзии, которая рождается в каждом акте виртуозного интертекстуального разбора (попорционно) ерофеевского текста». С «абсолютной нестандартностью» согласна. Подача биографического материала у соавторов столь же оригинальна и харизматична, как сам «творец» своей биографии и сопутствующих ей мифов.
Подача Олегом Демидовым материала о Мариенгофе несколько проще – это «обыкновенная» писательская биография, построенная хронологически, от ближайших корней до нескольких дней после смерти – соболезнования, письма вдове, творческие мероприятия в память усопшего. Хотя для этого автора работа наверняка была сложнее – писал книгу он один, а информаторов у него было вряд ли сильно меньше, чем у команды Лекманова. С той только разницей, что большинство информации не было устной и созданной специально для этой книги.
В построении «Первого денди Страны Советов» тоже есть некий художественный ход: «прослойка» после каждой авторской главы с одним и тем же названием «Слухи, факты и большая литература», но с меняющимся содержанием. Довольно грубо его можно определить «то, что писали или говорили о Мариенгофе в тот период его жизни, что описан в главе». Учитывая, что сами главы полны отсылок к чужим воспоминаниям, письмам и прочим «голосам», меня это нововведение удивило, и я спросила Демидова, почему «Слухи, факты и большая литература» не цитируются в самих главах, а стоят особняком.
Автор ответил: «Есть какие-то тексты и суждения, которые невозможно органично вписать в повествование. И отказываться от них нельзя. Они создают “шум времени”, важный контекст, эпоху. Да и надо бы отдыхать от повествования, поэтому и появляется эта “прослойка”: читатель переводит дыхание. … Мариенгоф писал, что литература – та же сплетня: Толстой судачил о Наташе Ростовой, Достоевский – о Раскольникове, Лесков – о Екатерине Львовне. …я стараюсь именно это и сделать: и слухи, и факты, и как итог – большая литература».
К слову, не восходит ли прием «слухов-фактов» к писательскому слогу самого Мариенгофа? Исторический роман «Екатерина», к изданию которого в составе «Избранного» Мариенгофа Олег Демидов руку приложил, написан в таком же духе. Роман пёстр, как лоскутное одеяло; в нем звучит иронический голос автора, перемежающийся с тоненьким голоском дневника Екатерины, и живые голоса ее современников – то вкрадчивые, то льстивые, то хриплые, то пропитые. И «слухи-факты» тут как тут:
«По прожекту сенатору Шувалову уничтожены внутренние таможни.
При пожарном несчастье с Головинским дворцом у Елисаветы сгорел четыре тысячи пар платьев, что составляло некоторую часть ее гардероба.
По прожекту сенатора Шувалов учреждается первый в России банк для купечества.
Екатерина писала серебряным пером, которое называлось вечным, потому что имело в себе чернильницу.
Сенат рассуждал о воспитании для императрицы двух медвежат: «Чтобы знали ходить на задних лапах и через палку прыгать».
Царскосельский дворец имел машины, которые поднимали в этажи гостей, сидящих на мягких диванах».
В качестве подобных же «слухов-фактов» книге вместо послесловия приданы несколько эпизодов о том, как Демидов собирал воспоминания о Мариенгофе уже в наши дни у тех, кто мог знать его либо его близких. Кончается это все вальяжной сценой: молодые писатели пьют с Андреем Битовым – подарившим родоначальнику имажинизма свою первую печатную вещь – коньяк за добрую память Анатолия Мариенгофа.
«– Так и с вашим имажинистом было. Предал, не предал – кто теперь разберёт? А осадочек – вот он, никуда не денешь. Но в Ленинграде к нему относились с почтением – так, на всякий случай. На вид – большой дядечка. Родные называли его Длинный», – цитирует Демидов прямую речь Битова. Она опосредованно касается одной из самых стойких легенд, связанных с Мариенгофом – будто бы он был стукач и тем причастен к гибели Есенина. Демидов к этой версии относится решительно отрицательно и приводит различные факты и документы в ее опровержение. Вообще, он не старается особо скрывать своей симпатии к Мариенгофу. Нет, факты приводятся в книге полярные – и лестные для Анатолия Борисовича, и так себе, объективность соблюдена – но интонация сохраняется уважительная и с определенной дистанцией между биографом и его «предметом». А Битов говорит о некоем коллективном бессознательном, что ли – примерно так, как большинство опрошенных в первой книге говорят о пьянстве Ерофеева. С этим «посмертным эхом» шум времени становится еще более слышным.
Критик Елена В. Васильева в журнале Звезда (№ 8, 2019) опубликовала рецензию на труд «Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов». Коллега отмечает основные достоинства этой работы: создана первая полномасштабная биография Мариенгофа; книга развеивает «хэштеги: «имажинизм», «Циники», «Есенин» (это из предисловия Захара Прилепина) и раздвигает рамки представления о нем как об авторе одних лишь «Циников». По мнению Васильевой: «Благодаря «Первому денди Страны Советов» совершаются открытия не только для читателя-невежды, но и для всей, не побоимся этого слова, науки. …в своей книге он впервые публикует отрывки из цикла стихотворений 1918 года и из поэмы «Балтфлотцы», написанной в 1941 году. И постоянно спорит с другими исследователями…» Рецензент делает упор на научную ценность изысканий Демидова. Еще одно характерное ее замечание: «Это еще одна книга о том, каким необъятным и трудным был XX век».
Отдельно похвалю развернутый научно-справочный аппарат в примечаниях, от которого в последние десятилетия волей-неволей приходится отвыкать – непопулярен он у нынешних биографов. Демидов даже важнейшие даты жизни и творчества Мариенгофа выделил и поместил в примечания, не говоря о подробнейшем списке источников и литературы. А вот литературоведческий аспект введен «внутрь» глав, совмещен с биографией и в целом в глаза особо не бросается. Что не означает, будто бы его нет.
Но для меня важным оказался и тот чисто человеческий интерес, который вызывает текст биографии о Мариенгофе, и то опять же человеческое впечатление, что из всех трех писателей, ставших героями этих крупных биографических трудов, Анатолий Борисович был самым приятным человеком. Несмотря на свой безусловный талант. Кто желает, может назвать это впечатление обывательским. Критики тоже люди. Точно говорил Демидов (литературный критик в одной из своих ипостасей): «Сначала жизнь, потом только литература как иллюстрация к жизни». Так и есть.
А в моем отношении к книге Захара Прилепина «Есенин: Обещая встречу впереди» перемешано все – литература, жизнь, история и мифотворчество. К этой книге невозможно применить критический мем «прежде всего». Ибо непонятно, что же прежде всего?..
Книга Прилепина рушит представления о тех нормах и приличиях, которые существуют в биографической литературе. Внешне это – «типичная» биография, да еще и очень дотошная. Объем более 1000 страниц; добросовестное обращение к источникам (правда, архивных документов не нашла в круге источников, но литературы перечитано море); строится по хронологии. Бытие Есенина рассматривается от босоногого детства до повешения в штиблетах. Оно «закольцовано» обширным внешним кругом – что было до Сергея Александровича – Константиново на Оке, предки, семья, – и что осталось после него. За трагедией в «Англетере» следует еще добрая пятая часть сочинения, подробно рассматривающая, откуда взялась легенда об убийстве. Но эта книга абсолютно нетипична по языку и по диспозиции биографа. Прилепин не в исследовательском отдалении от Есенина, не на почтительном расстоянии, не смотрит снизу вверх – а обретается возле него. Настолько, что порой кажется – свечку держит перед замочной скважиной. И толпящимся за спиной рассказывает: вот Серега встал, почесал в затылке, подошел к окну, плюнул вниз…
Утрирую – но на такую мысль меня навели две сцены, которые Захаром прописаны особенно ярко – по-видимому, они тоже его впечатлили. Первая – описание константиновского загула Сергея в последний год жизни, когда он приехал к родителям с толпой столичных друзей, напился до изумления, утащил у сестры платье и чулки и пошел в женском наряде по деревне в сопровождении гармониста. С таким «лидером» процессия заявилась к одному из друзей детства Есенина, который лежал при смерти. «Гармонист ушел сам. Есенина еле выгнали», – лаконично сообщает Прилепин. При всей комичности этой сцены в ней множество смертных аллюзий, которые автор выпячивает, она дышит ужасом вопреки своей дурашливости.
Второй эпизод, к которому внимание Прилепина возвращается в самых последних строках книги –дежурство поэта Василия Князева в ночь смерти Есенина в мертвецкой рядом с поэтом и еще двенадцатью его «товарищами по несчастью». В те жуткие часы Князев написал стихи, простые и страшные. Прилепин приводит и эти стихи, и мысли Князева по поводу утраты, и его собственную трагическую судьбу (в 1937 году умер на этапе) – так, как будто видел все это своими глазами. И в финале своего труда он возвращается к загадке: зачем все же Василий сидел около мертвого Сергея всю ночь? Вопрос он формулирует: «Как около кого он там сидел?» В этих словах сквозит явный мистический подтекст. Мистицирующий Захар Прилепин – это что-то новое. Не знаю, как и прокомментировать.
«Рабочая» версия – что биограф слишком «сжился» со своим «подопечным», так, что действительно едва ли не стал прозревать некоторые вещи, ни в каких источниках не отраженные. А может быть, в какие-то моменты даже принимать себя за него… Панибратский слог Прилепина –из той же серии; то, что кажется иронией, на деле самоирония, ведь о собственных пьяных похождениях умный человек рассказывает не всерьез, а с усмешкой.
Но не исключено, что я просто поддалась мистическому настроению, нагнетаемому Захаром, а все проще. Перед нами полномерная биография, не чурающаяся и таких страниц, как сложные отношения поэта с матерью (переросшие в запутанные связи с женщинами и вечную холодность в адрес влюбленных простушек), финансовые аферы, с которыми связано издание книг имажинистов, эпатажные выходки, скандалы и драки. А задушевный стиль – выбранный прием для создания большей зримости текста. Ведь «приятельское» описание более достоверно и убедительно, чем отстраненное повествование сухим выверенным языком.
Какую из двух этих точек зрения ни прими, в сухом остатке одно: книга «Обещая встречу впереди…» развенчивает последовательно все сусальные мифы о Есенине, что так обожает его малая родина. Этим она мне и импонирует. Те, кто не жил в Рязани и не слышал после выхода сериала с Безруковым: «ЭТО – пьющий, драчливый, разгульный – не наш Есенин, создатели фильма исказили светлый образ рязанского соловья!» – не поймут. В Рязани, где поэт заклинал не ставить себе памятник, с ним поступили хуже: превратили Есенина в идол назидания. Ряд слащавых песен о «последнем поэте деревни» почему-то продолжает вера в его убийстве руками еврейских НКВД-шников (национальность обязательна!). Что в этой версии лестного и назидательного, никогда понять не могла – не рязанская… Прилепин миф об убийстве воспринимает как чушь. Он доказывает с выдержками из множества стихов Есенина суицидальные настроения, что преследовали его многие годы. Приводит цитаты из воспоминаний: никто из современников, близко знавших или хотя бы сталкивавшихся с Есениным, не сомневался в его суициде. Пока был жив круг есенинских знакомых, такая мысль даже не возникала. К самоубийству могли относиться сочувственно или раздраженно, но именно как к личному решению поэта. И лишь когда ушли в мир иной все очевидцы, спустя почти 70 лет после 1925 года, Эдуард Хлысталов «что-то заподозрил». Прилепин разбирает каждую из «схем», как происходило убийство, доказывает нелогичность каждой, и выводит, что все варианты насильственной гибели не стыкуются, а стыкуется лишь один – тот, что Есенин убил себя сам.
Итак. Развеяны все умилительные легенды. Насчет любви к матери, которой Есенин читал стихи за самоваром – по мнению Прилепина, поэт Татьяну Федоровну скорее ненавидел, не мог простить ей измену отцу и внебрачного сына. А «в старомодном ветхом шушуне» – это бабушка. Насчет любви к родной деревне – как только укрепился в столицах, перестал туда нос показывать. Насчет того, что всегда жили в Сергее крестьянские корни – Есенин происходил из сельских лавочников по обеим ветвям, это совсем не то, что крестьянин. В Рязани считают, что врут мемуаристы, кто рисует Сергея Александровича эгоцентричным, холодным, расчетливым человеком – Захар эти краски еще и сгущает. Насчет любви к крестьянскому труду – Прилепин смешно реагирует на крылатую строчку «Что же, дайте косу, я вам покажу!..». Крестьянский труд – пишет он – это когда человек никогда ничем иным не занимался, а не «я вам покажу!». Положи, Сережа, косу, не дай Бог, обрежешься.
Есть ли в этом что-то от «Есенин и я»? Наверное. Но с персонажем такой подход «срастается». По-человечески Есенин у Прилепина выходит довольно несимпатичный – зато живой. Даже окаянный еврейский вопрос Прилепин затрагивает – по его представлениям, Сергей Александрович был стихийный антисемит. Вроде как и сам стыдился, понимал, что это ему вредит – но ничего с собой поделать не мог. Есенин признавался Роману Гулю: «…Только детей своих люблю. Дочь у меня хорошая – блондинка. …Я и Россию ведь очень люблю. Она – моя, как дети. … – Сережа, у тебя ведь и сын есть? – Есть… Но он черный. Жид. Сына я не люблю».
Интригует, что, опровергнув все, так сказать, бытовые мифы о Есенине, Прилепин формулирует свой – в части литературоведческой, которая занимает в книге не главенствующее место. Писатель анализирует наследие Есенина в основном как иллюстрацию натуры Есенина либо рефлексию на какие-то жизненные события. Но один из аспектов есенинской поэзии интересует его живо – революционность.
«…в революцию первыми пришли двое – он и Блок. В сущности, это так».
«Ленин станет для Есенина такой же фигурой, как Петр Великий для Пушкина… Необходимо отечество, ведомое титаном».
Тут Прилепин формулирует любопытную теорию, опираясь на факт, что Есенин при первом знакомстве осмысленно ввел Блока в заблуждение, сказав о себе: «из богатой старообрядческой крестьянской семьи – рязанец». Решая задачку, «зачем Есенину понадобилась мифическая старообрядческая семья – а значит, и весь род, уходящий в староверчество?», Прилепин говорит, что русская революционность – это и есть раскол, старообрядчество. Староверы «не Бога ненавидели, но казенного Бога, маркированного романовской монархии». Этот настрой Прилепин считает укоренившимся в русском народе даже «никонианской» веры под спудом и объясняет им ретивое участие народа в постреволюционном крушении храмов. Проводит последовательность: реформа Никона – протопоп Аввакум – Стенька Разин, в чьем войске было много староверов и их священников – побег разинских «бунташных» казаков в Соловецкий монастырь, где они помогли инокам сопротивляться государевым стрельцам еще 6 лет. И – путешествие Есенина на Соловки летом 1917 года – после коего он больше ни в одной обители не побывает (а в 1920-е позволит себе и несколько «богоборческих» шуточек публичного характера). По мнению Захара, в революции Сергей видел христианское возрождение России, подлинное, а не казенное. Красиво?.. Да. Но пока это все-таки гипотеза, а не установленная истина. Хотя есениноведам будущего и настоящего Прилепин явно подкинул пищи для размышлений. Создана эта теория, кстати, вопреки житейскому панибратству биографа с поэтом: она знак большого пиетета.
Вывод? Очевидный. Три слова о мертвых сказаны. Это не первые и не последние писательские биографии в подлунном мире. Но появление их трех подряд за сравнительно небольшой промежуток времени – явление если не исключительное, но заметное. После этого «залпа» русская литература уже не будет прежней. В ней осталось меньше «белых пятен». И поданы выразительные примеры преодоления «страха перед именами». Разными способами, но одинаково убедительно. Может быть, я зря эти книги сравнивала. Но читала точно не зря.
Читайте нас:
Выбор редакции
© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».
Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.
____________________________________________________________________________
Свидетельство о регистрации средства массовой
информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное
Управлением Федеральной службы по надзору
в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций по Республике
Башкортостан от 31 октября 2016 года.
Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович
_________________________________________________________
Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).
Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.
Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.
Телефон
(347)292-77-62
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923
Рекламная служба
(347)292-77-62
Редакция
(347)292-77-62
Приемная
(347)292-77-62