№3.2020. Вспоминая "Уфимский журнальчик". Светлана Смирнова, Артур Кудашев, Всеволод Глуховцев, Сергей Шаулов

Светлана Смирнова, Артур Кудашев, Всеволод Глуховцев, Сергей Шаулов

В конце 2019 года в серии «УФИМСКАЯ СИРЕНЬ (Уфа в художественной и мемуарной литературе)» вышла книга «Сутолока» : литературный журнальчик 1997–1999 гг. (ред.-сост. А.Г. Касымов ; вступ. ст. Г.Г. Рамазановой ; ред.-сост. републикации П.И. Фёдоров ; дизайн обложки А.В. Кондрова. – Уфа : Изд-ль А.А. Словохотов, 2019. – 434 с.).

«Сутолока» – один из первых уфимских негосударственных литературно-художественных журналов, издававшихся в 1997–1999 гг. поэтом и литературным критиком Александром Гайсовичем Касымовым (1949–2003) на пожертвования его авторов и читателей. В вышедших 14 номерах журнала начали свой творческий путь многие известные уфимские писатели, такие как Игорь Фролов, Айдар Хусаинов, Артур Кудашев и другие. Для оформления журнала предоставили работы талантливые художники – Сергей Краснов, Ольга Самосюк, Сергей Игнатенко, Игорь Тонконогий и другие. В 1999 году «Сутолока» прекратила своё существование, влившись в появившийся первый государственный русскоязычный литературно-художественный журнал «Бельские просторы». Но она оставила свой заметный след в русской литературе Башкирии.

Издание включает в себя републикацию всех 14 номеров журнала, дополненную аналитической вступительной статьёй профессора кафедры русской литературы БГПУ им. М. Акмуллы Г.Г. Рамазановой, статьями 90-х и 2019 годов о журнале.

Журнал «Бельские просторы» публикует на своих страницах некоторые воспоминания авторов сборника «Сутолока».

О ТОМ, КАК ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ

УФИМСКИЙ ЖУРНАЛЬЧИК «СУТОЛОКА»

В марте 1996 года, после многолетнего перерыва, я вновь начала писать. Пошла проза, которая мне не давалась в детстве и юности.

Я написала свой первый рассказ «Вербное воскресение» и затем ещё несколько коротких рассказов и прозаических миниатюр.

А осенью, в октябре, ко мне вернулись стихи.

Рассказ «Вербное воскресение» и некоторые стихи я посылала в «Вечёрку», но они не были опубликованы.

Мои первые стихи «Сутолока» и «Вы не забудете меня...» опубликовал Владимир Денисов в «Истоках». Рассказ «Вербное воскресение» тоже был опубликован в «Истоках», а через несколько лет в альманахе «Петрополь» (№ 10, 2006 г., С.-Петербург; председатель редсовета Андрей Битов, издатель Николай Якимчук).

Позже, когда я уже была в числе авторов «Литальманаха» газеты «Вечерняя Уфа», Касымов сказал, что рассказ был «слишком горячо написан», и поэтому они не решились его публиковать.

Из моей прозы в «Литальманахе» был опубликован всего один рассказ «Обычная история». Я считалась поэтом, и поэтому газета регулярно публиковала мои стихи.

Имя «Александр Касымов» я впервые прочитала в стенгазете «Тропинка», которая издавалась одноимённым литобъединением в БГУ, и почему-то запомнила. Позднее оно мне часто встречалось на страницах разных газетах.

Мне казалось, что это человек со сложным характером. Я его представляла невысоким, плотным. А он оказался худым и долговязым, очень ранимым. Александр Гайсович, как ёжик, прятал свою чуткую ранимую душу в иголки.

В Университете имелось литературное объединение «Тропинка», но я не решалась туда обратиться, хотя в 10-м классе, когда я посылала свои стихи в местную молодёжную газету «Ленинец», поэт Мадриль Гафуров меня приглашал в литературное объединение «Метафора», которое работало при «Ленинце». А «Метафора» по уровню была, конечно же, выше студенческой «Тропинки».

«Тропинка» выпускала стенгазету с одноимённым названием и вывешивала на видном месте. Как только поднимешься по лестнице на свой факультет, так и упираешься взглядом в газету.

В этой стенгазете я прочитала и почему-то запомнила имя автора одного стихотворения – Александра Касымова. Стих был про то, как он ходил с девушкой в кино и они смотрели детектив.

Я остро позавидовала ему: печатают! И с горечью подумала о том, что меня никто никогда, наверное, не напечатает…

Я не могла заглянуть в будущее и не знала, что именно Александр Касымов через много лет будет вести литобъединение при газете «Вечерняя Уфа» и будет меня регулярно печатать в «Литальманахе» и в своём журнальчике «Сутолока».

Через некоторое время после своей первой публикации в «Истоках» я решила отнести стихи в «Вечернюю Уфу».

4 февраля 1997 г.

Вчера было тепло, температура спала, и я поехала в редакцию «Вечерней Уфы». Чувствовала, что надо туда съездить, и не ошиблась. Зашла к Докучаевой, она внимательно на меня посмотрела и сказала, что авторами занимается Касымов. Но его сегодня нет, он будет завтра.

На следующий день, когда я поднялась по лестнице на третий этаж, где располагалась «Вечёрка», дверь в комнату, расположенную прямо напротив лестницы, была широко распахнута. Ко мне спиной за печатной машинкой сидел худощавый мужчина в сером разношенном свитере. Он обернулся и холодно спросил: «Вы ко мне?»

Предложил сесть. Я вынула из сумки свои тетрадки. В то время я стихи писала от руки на листках в косую линеечку. Компьютеров ещё ни у кого не было.

Он раскрыл тетрадь и как закричит радостно: «Смирнова!..» Мне было очень лестно, что он узнал меня по почерку. Он помнил всё: моё имя, домашний адрес.

Александр Гайсович попросил меня принести все написанные мной стихи. Стихов было немного – одна общая тетрадь в красной обложке.

И вот в конце марта в «Вечерней Уфе» было опубликовано три моих стихотворения.

До обеда я чувствовала себя именинницей. Вышел «Литальманах» «Вечерней Уфы», а там мои стихи!

А потом настроение пропало. Ведь Касымов напечатал не то, что я хотела, а то, что хотел он. После обеда я была в редакции. Он так и сказал: «Напечатал, что хотел». В общем, напечатал три моих небольших, цветочных, как я их называю, стихотворения.

Меня поздравил с публикацией, сказал: «Вот и состоялся ваш дебют. Работу с вами продолжим – все рукописи остаются у меня».

В общем-то, я счастлива, конечно.

Ещё он добавил: «Вы мне нравитесь больше всех». И при этом у него был очень серьёзный вид. Но я ему не поверила.

***

В 90-е годы прошлого века в Уфе не было русскоязычного литературного журнала. Печататься русским авторам было негде. Издавалась мизерным тиражом газета «Истоки», которая изредка публиковала художественную прозу и стихи. И в «Вечерней Уфе» раз в месяц выходил «Литальманах».

Опубликоваться в «Вечерней Уфе» было престижно. Газету выписывала почти каждая уфимская семья, она была популярна. Если опубликуешься в «Вечёрке», значит, тебя прочитает весь город! Тираж газеты в то время составлял 56 000 экз.

Идея создания литературного журнала витала в воздухе, но пока этого журнала не было.

Как-то летним днём 1997 года мне позвонил Касымов и сообщил, что составил первый номер литературного журнальчика, который решил издавать. Назвал он его «Сутолока». Пригласил меня в редакцию, посмотреть.

Первые три номера издавались без обложки, на скрепке, обёрнутые калькой. А последующие – тоненькой книжкой, при технической поддержке газеты «Вечерняя Уфа».

В сентябре 1997 года прошла презентация журнала. Вот как я её описываю в своём дневнике:

Были художники, журналисты, авторы нашего «Литальманаха», Александр Филиппов с Денисовым из газеты «Истоки», Роберт Паль – председатель русскоязычной секции Баш. СП. Приходила Докучаева, первый заместитель главного редактора газеты «Вечерняя Уфа».

Денисов со мной поздоровался, я сухо ему ответила. Он встал рядом с моим стулом и так и простоял весь вечер. Мест свободных не было.

Р. Паль сказал, что журнал – хорошее дело, но его возмущает название. Почему «Сутолока»? Это помойка! Её никто не знает, как и сам журнал.

Денисов в этом месте злорадно хмыкнул. Но после Роберта Паля выступил Александр Филиппов: «Газета наша бедная, как и мы сами. Но всё-таки небольшую сумму денег на издание вашего журнала мы с Денисовым собрали». И передал деньги Касымову. Мне это было очень приятно!

После выступления Денисов подошёл к Касымову, что-то говорил. И они даже обнялись.

По поводу названия Касымов сказал: «Сутолока не всегда была такая. Я жил неподалёку. Мы в детстве катались с её склонов. Склоны реки были в зарослях орешника».

Я всегда думала, что Касымов жил неподалёку от Сутолоки. Но спросить его об этом не решалась, не было подходящего момента. А Денисов и Паль, наверное, подумали, что название журнала связано с моим первым стихотворением, опубликованным в «Истоках».

Филиппов принёс новый номер своей газеты и раздал всем присутствующим.

Много говорили о поэте Банникове, о прозе Игоря Максимова.

Роберт Васильевич Паль сказал, что хотели издать книгу Игоря Максимова, но в «Китапе» – долгая история. А других денег не нашли. Придётся ждать, когда Белорецкий металлургический комбинат встанет на ноги и сможет выделить деньги на издание этой книги.

А Максимову уже 77 лет!

В «Новой галерее» проходит выставка акварели Ильдуса Валитова. Мне очень понравились его работы. Среди них есть и мечеть. Жаль, что я не прочитала свой стих о мечети. Я слишком волновалась и решила много не читать.

Кстати, Паль ему сказал, чтобы он не слишком давил на своих авторов, считался с их индивидуальностью.

***

Последний номер «Сутолоки» вышел в 1999году.

И в том же году начал издаваться толстый литературный журнал на русском языке «Бельские просторы».

«СУТОЛОКА» ДАЛА НАМ ШАНС

Осенью 1996 г. я решил показать свои тексты кому-нибудь, кто «разбирается в литературе», и с этой целью обратился к своей приятельнице – журналисту газеты «Вечерняя Уфа» Рашиде Красновой.

– Иди к Саше Касымову! – сказала она мне. Я пришёл.

Касымов, худой бородач с хитрыми, как мне показалось, глазами, безропотно принял стопку моих листочков и предложил заглянуть на неделе. А «на неделе», при следующей встрече, сообщил, что мои тексты – «это, в общем, литература». Так я стал писателем. Хотя нет, настоящим писателем я стал чуть позже, когда увидел свои опусы напечатанными. Сначала в «Вечёрке», а потом, кажется, в начале 1997 г., – на страницах импровизированного «журнальчика» (касымовское название) «Сутолока». Мой рассказ «А ля Декамерон», по мотивам старых армейских анекдотов, попал в самый первый его номер. Пишущему человеку очень нужно стать человеком печатающимся. Так сказать, перейти из теоретиков в практики. Это важный эволюционный скачок, своего рода выход из воды на землю, безвозвратная перемена всего творческого метаболизма, и в моей личной истории это навсегда связано с «Сутолокой» и Касымовым.

Значение «Сутолоки» для местного литературного процесса середины 1990-х годов очень велико. Она была первой и, возможно, единственной «крышей» для нашей, так сказать, неофициально пишущей братии и сестрии. «Сутолока» дала нам шанс, я горжусь тем, что был к ней причастен. У меня был весь архив «журнальчика», но несколько лет назад я кому-то отдал его почитать. Кому – не помню. Верните, люди добрые!

Всеволод ГЛУХОВЦЕВ

НАШ «ПЕРВЫЙ ТРЕНЕР»

Больше пятнадцати лет тому назад безвременно ушел из жизни Александр Касымов, человек, ставший легендой русской литературы в Башкирии. Мне посчастливилось быть знакомым с ним, пройти как начинающему автору через его умелые наставнические руки – чем можно гордиться, ибо с бесперспективным начинающим он не стал бы возиться. Я и горжусь. Он вообще, насколько я успел понять, был в оценках вполне категоричен: если в ком-то не видел потенциала, то говорил об этом корректно, но прямо, без утешений, давая понять, что как литератор собеседник его не интересует, ну а в остальном он, Касымов, желает ему всего наилучшего.

Только вот это остальное отныне должно было протекать уже без Касымова, ибо для Александра Гайсовича оно, по сути, не существовало. Он виделся мне человеком не от мира сего в самом лучшем смысле этой идиомы: обыденная жизнь и художественный текст, эту жизнь описывающий – несомненно, вещи однокоренные, но очень разные, примерно как лес и мебель: материал-то один, а вот все прочее… Ну и, разумеется, насколько различно столярное рукоделье, от деревенской табуретки до царского трона, настолько же различны и плоды изящной словесности; человек, литературно одаренный – неважно, читатель или писатель, – тот, кто умеет разглядеть в рутинной суете жизни второй, третий, тридевятый план бытия. Писатель, однако, еще и умеет вытащить из высот и глубин невидимые для многих проекции, сделать их зримыми – опять же, правда, не для всех.

Александр Касымов обладал этим волшебным зрением в высшей степени и потому, конечно, жил в мире качественной литературы – первичный поверхностный мир ему был мало интересен. Он был читателем и ценителем самой элитной квалификации; думаю, это у него и было сильнейшим профессиональным качеством. О прозе его я не слышал отроду, о стихах – доводилось, но не читал, я не большой любитель версификаций, да и сам он был о собственных стихотворных опытах не очень высокого мнения. Критические статьи Касымова кажутся мне суховатыми и стандартными, хотя как критик он сумел стать «игроком высшей лиги»: печатался в ведущих журналах России и был отмечен их специальными наградами, что, кстати, для провинциального культуртрегера огромное достижение. Но все же повторюсь, не настаивая и не собираясь спорить: я считаю главнейшим достоинством Александра Гайсовича литературный вкус, в том числе способность видеть будущее в неумелом тексте, полном авторских детских болезней. Именно поэтому Касымов стал своего рода магнитом, в свое время притянувшим к себе одаренных уфимских (и не только) начинающих, иные из которых сегодня сделались состоявшимися писателями, издающимися на всероссийском уровне, чего, конечно, не могло произойти без того давнего стартового толчка. Допускаю, что в ком-то он не разглядел таланта, ошибся; но уверен, что среди тех, кто оказался втянут касымовским силовым полем в его орбиту – бездарей нет. Уверен и в том, что каждый из этих людей, независимо от того, как сложилась их литературная и человеческая судьба, сегодня с благодарностью вспоминает своего «первого тренера» – меня как-то все тянет на спортивные аллюзии, но спорт в самом деле является наиболее обнаженной моделью жизни, в нем все проявляется нагляднее, чем в других сферах… впрочем, это, как говорят, совсем другая история. А наша история идет своим путем, наша память жива, хранит хорошее, старается не вспоминать худое – ну а самое лучшее, надеюсь, мы сумеем передать поколениям, идущим следом, и имя Александра Гайсовича Касымова навсегда останется в истории русской культуры.

Сегей ШАУЛОВ

ВСПОМИНАЯ КАСЫМОВА

Вспоминать знакомство с Александром Гайсовичем приятно и грустно, как бывает, когда испытываешь ностальгию по далекому оставленному месту, с которым было связано столько значительного и судьбоносного. Для меня он был и остался одним из тех открытых и важных для моего самочувствия лиц уфимского пространства, которыми оно при моем появлении повернулось ко мне и которые потом почему-то так скоро и невозвратимо скрылись за горизонтом жизни, одно за другим, оставляя чувство пустоты и отстраненности. А начиналось мое пребывание в Уфе в середине 90-х (не вспомню уже, конечно, точных дат, поводов и обстоятельств) – году в 96-м или 97-м я оказался в Доме печати, в редакции «Вечерней Уфы», где работал Александр Гайсович.

Я привез в Уфу остатки авторских экземпляров первой в нашей стране литературоведческой книги о В.С. Высоцком, написанной в соавторстве с Андреем Скобелевым и изданной в Воронеже, и дарил их людям, которым, как мне казалось, это могло быть интересно. С такого эпизода, собственно, и началось наше знакомство. Книга из той части жизни, где я был читателем и в какой-то мере специалистом, по тогдашнему разумению, могла дать первое представление и обо мне. Александр Гайсович, сидя за рабочим столом, заваленном рукописями, взглянул на обложку и сказал:

– Знаете, а я не считаю Высоцкого творцом.

Не поручусь сейчас за дословность передачи, может быть, фраза была построена несколько иначе, но «не считаю Высоцкого творцом» – это точно, и слово «Творец» здесь можно было бы написать с заглавной буквы, – так категорично и без возможности возражений это звучало. Может быть, это было только мое впечатление, но я почувствовал, что ошибся, и понял, что спорить в этом случае бессмысленно, – приговор был, что называется, выношен и вынесен, в те времена еще совсем не был редкостью и не выглядел так уж маргинально.

– Это и не нужно, – ответил я. – Он сам за себя постоит.

И мы перешли к другим темам.

Начиналась недолгая, увы, история «Сутолоки» – замечательного инициативного издания, им созданного, тогда еще непривычно свободного от цензурного надзора и давшего выход к читателю целой компании литературной молодежи. Прикоснувшемуся в предшествующей жизни к «областнической» поэтической среде в нескольких городах и весях Союза, мне это начинание представлялось чрезвычайно важным и нужным.

Я приносил старые стихи, не дошедшие когда-то до печати, и новые, уфимские, Александр Гайсович их читал, некоторые ему нравились. Кажется, вот это: «Он умывается и плачет…». В какой-то момент у меня возникло ощущение двойственности моего авторства, словно я приносил стихи поэта, жившего в другую, ушедшую эпоху, и я попытался это обыграть. Так возникло стихотворение «Шаулов, его стихи и я», которое привело его в заметное недоумение. Прочитал раз, не понял, перечитал – то же, еще раз… Ах! Ну да, вот! И жест – легкий шлепок худой длинной ладонью по лбу.

Удивительно, не помню, чтобы мы когда-нибудь спорили или пытались друг другу что-то доказать. Близки как будто не становились, разве что в переписке чувствовалась своеобразная возможность дружества, мы переписывались по-немецки – он это предложил, а я согласился. Тогда еще толком не началась компьютерная эра, и наши письма на немецком языке доставляла традиционная почта. В этом не было ни пижонства, ни позёрства, ему хотелось упражняться, чтобы не забывать язык, и я был рад той же возможности. Содержания писем это никак не сковывало и не определяло, мы перекликались… И до сих пор от этой переклички послевкусие доброжелательности и благодарности.

Все это мало походило на отношения поэта и критика. Литературно, поэтически мы так и оставались на своих позициях. Читая некоторые его статьи, я понимал величину и уровень этой критики. А он, думаю, даже когда в моих стихах что-то бывало ему не по нраву, понимал, что поэзия разная и объемлет всё. Меня профессионально и, наверное, экзистенциально влекла в ней барочная, мистическая традиция, трагическая и трагедийно-игровая бездонность Слова, а он, как мне кажется, чувствовал себя своим в поэзии действительности вещей и текущего времени, как бы это ни понимать.

А потом, потом… По слову Высоцкого, «мне не стало хватать его…», как, догадываюсь, многим и многим другим.