Тамара Нефедова. Уфимские фамилии

Прапрадеда Николая Николаевича, как и Шекспира, звали Вильям. Он приехал в Россию в конце XVII века — поднимать металлургическую промышленность. Работал шотландский инженер из города Глазго Вильям Кларк художником на одной из фабрик в Нижегородской губернии. Вместе с ним прибыл в Россию и его шестнадцатилетний сын Ричард (по-русски Родион Васильевич). Одно время он был управляющим имением господ Балашовых сначала в Саратовской губернии, а затем — в Уфимской.

Ричард женился на Христине Филипповне Эйхберт. Шотландская кровь была наполовину разбавлена германской. А когда старший сын Иван (дед Барсова) взял в жены Марию Федоровну Ахматову, то добавилась, возможно, еще и тюркская.

Николай Николаевич Барсов родился в Уфе 19 сентября 1901 года (по н. ст.).

“Ходячая энциклопедия”, душа клуба книголюбов, он собрал вокруг себя “могучую кучку” уфимских краеведов. Из-под его пера вышло около четырехсот публикаций, в том числе и в вечеркинской рубрике “Клуб знатоков Уфы”. Участвовал как эксперт во всех крупных проектно-планировочных работах по городам Башкирии. Читал лекции, преподавал латинский язык, руководил переписью населения, ведал статистикой. Плюс ко всему — обаятельнейший человек и великолепный рассказчик.

Не ошибусь, если назову его “уфимским Ираклием Андрониковым”. Именно Барсов поведал нам историю лермонтовского рисунка, попавшего волею судеб в Уфу. Им были найдены уникальные автографы Гавриила Державина и Дениса Давыдова.

В сердцевине памяти — его образ в знаменитой “венгерке” из тонкого коричневого сукна с обшлагами и воротником-шалькой. Он надевал ее, когда было хорошее настроение или же приходили гости. “Коля, к тебе”, — докладывала тогда его жена Татьяна Михайловна.

До сих пор помню их небольшую однокомнатную квартирку на улице Октябрьской революции. Над кроватью Николая Николаевича – ягдташ. В молодости был заядлым охотником. В зрелом возрасте — заядлым рыбаком. Еженедельно летом грузился и уезжал на Дему. В специальной тетрадке вел счет пойманным щукам и окуням.

Те, кто бывал в барсовском доме (а ходили к нему многие), наверняка помнят полки с “Энциклопедическим словарем” Брокгауза и Ефрона (он купил его по дешевке в Госплане, в числе списываемых книг), а также легкую ширмочку, делившую комнату на две половины — женскую и мужскую, где он на стареньком “Ундервуде” печатал свою книгу по истории Уфы. Все его рабочие тетради, вырезки из газет, записи телепередач и фотографии хранятся теперь в Центральном государственном историческом архиве РБ. Удивительно только, что один из лучших знатоков нашего города, написавший не одну прекрасную страницу из его истории, был назван в коллективном сборнике “История Уфы” (1976 год) лишь как консультант, оказавший большую помощь авторам “в подборке материалов и иллюстраций”.

Поговаривали в те времена, что у Барсова было темное прошлое, и что его не очень жалуют в партийных органах.

Лишь недавно, работая с “Личным фондом Н.Н. Барсова” (ЦГИА РБ), нашла компрометирующий его документ.

Привожу полностью (умышленно): “Барсов Николай. Снят с учета без права поступления во все советские хозяйственные, кооперативные организации как чуждый элемент. Живет на нетрудовой доход. В силу того Барсов, как член ЦК меньшевиков при советской власти, после покушения на Ленина за активное участие сидел в тюрьме 5 лет, за последнее время в бытность на службе ЦСУ создавал группировки из социально чуждых элементов против местной организации с целью разгона. Хочет завоевать свою диктатуру. Благодаря твердой пролетарской линии Барсов был вычищен из аппарата и исключен из союза. Имеет дом свой, доходность 18 рублей в месяц”. (Из “Протокола комиссии по социальной чистке безработных при Уфимской бирже труда за № 3 от 28 июля 1929 года”). Комментарии, как говорится, излишни.

Только с 1920 по 1928 год я насчитала в “Трудовом списке” Н. Н. Барсова 21 запись. Он менял места работы, как перчатки, оставаясь всегда и везде “счетным работником” — в промысловой ли кооперации Уфимского Губсовнархоза, в Научно-исследовательском институте здравоохранения или же в Госплане БАССР (последнее место его работы).

Я познакомилась с Николаем Николаевичем в октябре 1977 года.

Уфимская знаменитость, помню, произвела на меня сильное впечатление: даже тетрадку завела, чтобы записывать в нее барсовские рассказы.

О себе и своих корнях говорил мало. Он прекрасно знал свою родословную, но не афишировал, повторяя слова своего отца — Николая Яковлевича Барсова: “Я — не породистая лошадь. Я — тот, кто есть”.

Перечитывая статьи Барсова (с высоты пройденных лет), не перестаю восхищаться его энциклопедическими знаниями, но вижу и другое: некий реверанс перед советской властью (обжегся на молоке — дуешь на воду).

Теперь-то я уже точно знаю: под маской совслужащего и скучного, казалось бы, статистика жил писатель — жизнелюбивый и ироничный. Возможно, Антон Чехов или же Михаил Зощенко...

Напрасно ставила я на полях своей тетради вопросы: уточнить такой-то год, переспросить такую-то фамилию. “Если хотите получить точные сведения, идите к Гудкову Георгию Федоровичу. Он — краевед, а я пишу исторические анекдоты”, — говорил он. Свое творческое кредо излагал словами: “Анекдот — десерт истории. Конечно, говорю не о вымышленных рассказах, рассчитанных на смех слушателей. Речь идет о кратких историях — описаниях отдельных фактов прошлого, ярко и выпукло характеризующих того или иного деятеля или быта эпохи”.

Типичный пример “исторического анекдота”, рассказанного Н.Н. Барсовым о своем деде — Якове Павловиче Барсове, сохранился в моей записной тетради.

Возмутитель спокойствия

Дед Николая Николаевича Барсова — Яков Павлович Барсов был, по его словам, человеком замечательным. Так, дослужившись до генерала, он решил вдруг стать священником.

Подал заявление властям, поставив их в затруднительное положение: воинское звание так просто не отменить, а сан священника так просто не присвоить. К тому же податель прошения лишался всяких мирских благ. К примеру, имения.

Якову Барсову был предложен компромисс и воинское звание сохранить, и сан священника присвоить. Так Яков Павлович Барсов стал миссионером, ездил по деревням и проповедовал мусульманам слово Божье.

Случилось так, что через три года он стал атеистом. Случай по тем временам неслыханный кончился для Якова Павловича не столь драматично: его сделали внештатным священником (то есть без денежного содержания).

Другая история связана с Я.П. Барсовым в пору его миссионерства. В здании Дворянского собрания (ныне Уфимский государственный институт искусств) в те времена был неплохой буфет. Однажды, переполненный вином и впечатлениями, Яков Барсов, едва держась на ногах, вышел на улицу. Не увидев своего экипажа, потребовал объяснения у городового. Тот сказал, что есть приказ губернатора — экипажи у Дворянского собрания не оставлять. Яков Барсов вспылил. Дальше — больше. И, верно, городовой сделал какое-нибудь едкое замечание, ибо дед, обличая его в нетактичном к его священному сану отношении, пригрозил заявить об этом властям. Городовой пошел было на попятную, но дед, подогретый на несколько градусов выше обычного, так разбушевался, что пришлось звать на помощь околоточного. Никакие просьбы и уговоры не смогли бы урезонить разбушевавшегося священника, если бы ему не предложили компромисс: Барсов забывает о случившемся, а городовой выполняет любое его приказание. Деду этот вариант понравился, и он не нашел ничего лучшего, как поставить городового на четвереньки, сам сел на него верхом и приказал везти к карете. Ехать пришлось по Центральной улице, и вскоре вокруг необычного шествия собралось немало зевак. А дед (в одежде священника) самым беззаботным образом сидел на спине полицейского и, погоняя его крестом, вместо молитв и акафистов твердил матер-шпрехер. Вскоре на Якова Павловича Барсова в Уфимской духовной консистории было заведено дело о святотатстве. Барсова посадили на 40 дней домашнего ареста. (Дело это, по свидетельству Н.Н.Барсова, хранится в Пермском государственном архиве.)

Яков Павлович Барсов имел усадьбу в 4-х верстах от центра дореволюционной Уфы (городской почтовой конторы) — между деревнями Дубовка и Глумилино.

На этой значительной по размерам усадьбе, по словам Н.Барсова, стоял главный (дедовский) дом и несколько домов вокруг него, построенных для своих сыновей и дочерей. В доме деда было интересно и весело: большая библиотека и много музыки. Хорошей пианисткой была его дочь — Мария Яковлевна Падейская, эмигрировавшая затем с мужем в Америку. А младшая дочь — Елена Яковлевна (по мужу Цветкова) обладала редким сопрано. Впоследствии она стала известной русской певицей, которую называли “жемчужиной русской оперной сцены”. (Ее муж Б.Цветков был солистом Большого оперного театра.)

Дом Якова Барсова был хлебосольным и гостеприимным. Здесь не раз бывал народоволец С. Елпатьевский. Но более всего усадьба, стоящая на отшибе, была привлекательна для сходок уфимских революционеров. Слухи о том дошли даже до царского правительства. Епископ Уфимский и Мензелинский Никанор в секретном письме доносил обер-прокурору Синода Победоносцеву: “Я указал жандармскому надзору, как на сомнительный же, на дом заштатного священника, имеющего поместье под самым городом, равно как богатый дом и в самой Уфе, Иак. Б-ва..., у которого садятся за стол до 20 человек многочисленных сыновей и дочерей, равно как и всех желающих поучиться у них уму-разуму. Я указал даже на то обстоятельство... будто бы имеется даже гектограф”. (Ж. “Русский архив”, 1915, № 6, стр. 249).

Такой “народовольческий гектограф”, названный “Девочкой”, реально существовал, но, по мнению Н.Барсова, не на дедовской усадьбе.

Что касается Николая Яковлевича Барсова (отца Николая Николаевича), то он, будучи народовольцем, выступал и против советской власти, и против Колчака. Расстрелян в 1918 году колчаковцами.

Ох уж эти Кларки!

Кларк – фамилия короткая и звонкая, как выстрел, наделала в свое время немало шуму. Имя дяди Николая Николаевича Барсова — Павла Ивановича Кларка (со стороны матери) связывали одно время с именем Александра Ульянова, покушавшегося на царя Александра III. Говорят, что в записной книжке Ульянова (после провала операции) была найдена запись “Уф-Zand”, далее чертеж дома и текст “Иван, 16” Возникло предположение, что это мог быть зашифрованный адрес дома Кларка в Уфе. Действительно, Иван Кларк (отец Павла Кларка), жил на улице Б. Казанской (ныне Октябрьской революции, 37). Была даже выдвинута версия о том, что после покушения Александр Ульянов собирался скрыться на квартире Кларков в Уфе.

Н. Барсов тоже рассказывал об этом в газетных публикациях и лишь позже (из-за отсутствия прямых доказательств) усомнился. Родители Павла Ивановича Кларка были воспитаны на идеях французских энциклопедистов, а сын их состоял в партии “Народная воля”.

Дальнейшая жизнь народовольца и революционера (цепь арестов, ссылок, побегов, эмиграции и возвращений на родину) достойна пера романиста (попытку такую сделал Н. Ященко в книге “Журавли не знают покоя”, Иркутск, 1972 г.). Дожил Павел Кларк до преклонного возраста (перед уходом на пенсию был директором Эрмитажа в Ленинграде).

После смерти Н. Барсова остался фотоальбом, который привез Павел Иванович из-за границы (хранится в ЦГИА РБ). Говорят, что его пришлось основательно отмыть, прежде, чем засверкали на черной полированной поверхности перламутровые цветы и птицы. Я держала его в руках, касаясь страниц, обтянутых тончайшим шелком, украшенным вышивкой, и, сожалея, что многие снимки остались без подписи.

На одной из фотографий изображен Павел Иванович со своим семейством Почтенный, с окладистой бородой старец. Вполне спокойный и счастливый Заслуги его перед революцией были оценены. Одно время он работал на Дальневосточной железной дороге (в том числе министром путей сообщения Владивостокского окраинного правительства). Когда заболел, был назначен директором железнодорожных санаториев в Евпатории.

И все благодаря тому, что выжил и пришелся ко двору новой власти.

Подумать только — сколько раз жизнь его висела на волоске.

1884 год. Арестован в Петербурге по делу Германа Лопатина (известного русского революционера, состоявшего в дружбе с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом). Ссылка на три года в Уфу была закончена новым арестом. (за организацию в Уфе народовольческого кружка и тайной типографии). Кстати, жена его — Мария Петровна (урожденная Чаадаева), вдохновленная романом Чернышевского “Что делать?”, открыла в Уфе мастерскую белошвеек. Снова ссылка — на 5 лет в Восточную Сибирь. В 1901 году Павла Кларка (по ходатайству иркутского генерал-губернатора) высылают за “неблагонадежность и вредное влияние” в Забайкалье (сроком на 5 лет).

За участие в первой русской революции приговорен (с сыном Борисом) к смертной казни. Приговор был конфирмован, a “смертники” получили 15 лет каторжных работ в Акатуе. Бежал с сыном и двумя товарищами, жил несколько лет в Японии. (В эмиграции жил под именем Грэй). В 1910 году уехал в Австралию, где работал с сыновьями на сахарных плантациях. В июне 1917 года – подул ветер революции из России. Вернулся на родину.

Вместе с четырьмя сыновьями и дочерью выступил против атамана Семенова и восставших чехов. Был арестован японским карательным отрядом. Из Австралии пришло подтверждение, что Павел Кларк и его семья “честные, трудолюбивые австралийские фермеры”. Вновь вернулся в Австралию. Организовал в столице штата Квисленд — Бризбене — коммунистическую партию, начал издавать журнал “Коммунист” на английском языке. В 1920 году вернулся в Россию. Дальнейшая его судьба известна.

По складу характера и мироощущению Николай Николаевич Барсов, как мне кажется, ближе к другому своему дяде – Николаю Ивановичу Кларку.

По счастливой случайности в “Личном фонде Н. Барсова” в ЦГИА РБ сохранилась тоненькая книжечка “Венок на могилу”, выпущенная в 1912 году в Нижнем Тагиле по случаю годовщины со дня его кончины.

“Низенький, сутулый (в детстве пережил травму позвоночника), с широкой седеющей бородой и карими добрыми глазами”, он вошел в историю как созидатель – бессменный директор Нижне-Тагильского горнозаводского училища. Он на деле осуществил царский призыв, на который в свое время откликнулись его шотландские предки, – поставил горнозаводское дело в России на научную основу.

С нашим городом его связывает учеба в Уфимской мужской гимназии.

Это был интеллигентный, образованный, с неуемным общественным темпераментом человек. Устраивались ли вечер, елка, базар (с благотворительной целью), он неизменно брал на себя роль кассира. Случалось даже, – залезал в суфлерскую будку, а в день спектакля проводил целые часы в театральной будке, продавая билеты.

О сестре Павла и Николая Кларков – Надежде Ивановне (матери Н.Н. Барсова) известно лишь, что она всю жизнь проработала народной учительницей и умерла в 1944 году.

Помню, в 1981 году в Уфу приезжал корреспондент “Комсомольской правды” Василий Песков. Он готовил очерк по Башкирии и попросил нас, журналистов, свести его с уфимскими краеведами. Отрекомендовав Барсова как “ходячую энциклопедию”, я повела к нему московского гостя. Но “ходячая энциклопедия” была уже не ходячей. Николая Николаевича свалил недуг. Незадолго до этого у него погиб на рыбалке сын Сергей, оставивший троих детей. Оживившись при нашем появлении, он еще пытался что-то рассказывать, но язык уже его не слушался... Вскоре (1 октября) он умер, едва перешагнув порог своего восьмидесятилетия.

Из архива: январь 2017г.