Александр Леонидов. Смекалка

В то утро Сулпаныч, как обычно, помогал ребятам из «зеленого патруля» в роли санитара парка: он собирал пивные бутылки. Пока администрация со слезящимися глазами из окна павильончика смотрела на его благородство, он уже приобрел четыре рублевых «чебурашки» и витогорлую бутыль из-под коньяка «Византий». Коньячную сдать было некуда, да ведь не хлебом единым жив человек!

Продвигаясь со своей миссией, Сулпаныч уже добрался до райского уголка, где за пластиковыми столиками любили собираться бедные студенты и богатые писатели (что почти одно и то же).

Спрятавшись в зарослях декоративного укропа, Сулпаныч наблюдал здесь живописную сценку: два богатых писателя получили по сто рублей гонорара за какую-то статью и «обмывали» получку. Когда стоимость заказа сравнялась с половиной гонорара, писатели повеселели и, бойко лопоча что-то на типографском жаргоне, размахивая руками и пугая мирных обывателей, стали «мочить» оставшуюся половину.

— Погодь, погодь! — кричал один, называя своего соседа Ренартом.— Ведь звезды в армии принято макать в пойло! Отчего бы нам…

— Она размокнет! — мрачно сказал Ренарт.

Но безымянный писатель (то ли выпил больше, то ли развозило его быстрее) стал нетвердой рукой совать сторублевку в бутылку.

Душа Сулпаныча протестовала. «О, сколько еще беспутных мотов и пьяниц отягощает собой земную юдоль! — думал он, проводя рукой по красным с перепою глазам.— Люди без стыда и совести получили по сто рублей за свою пачкотню, и что же они купили? Водки? Пива? На худой конец, этого дрянного коньяку?! Нет, помысел их направлен во зло! Они суют деньги в бутылку, рискуя их размочить и тем самым погубить!!!»

— Она размокнет! — рявкнул Ренарт и попытался отнять у безымянного деньгу. Но рванулся неровно, ошибся в траектории и ухватил вместо бутылки волосы женщины за соседним столиком.

В тот же момент сторублевка канула в узкое горлышко бутылки, лишив надежды извлечь ее оттуда.

— Извращенцы! — с омерзением процедил Сулпаныч.

— Она размокнет! — грустно констатировал Ренарт, все еще держа женщину за волосы.

Та отреагировала с некоторым опозданием, зато заверещала, как поросенок:

— Помогите! Насилуют!

Писатель Ренарт взглянул на нее и с ужасом понял, во что ввязался. Он отпустил чужой скальп, отшатнулся, но — поздно! Милиция была уже тут как тут.

— А ну-ка, гражданин! — сказала милиция с двух сторон (стереозвучание!) и подхватила Ренарта под руки.— Пройдемте.

Безымянный писатель полез было драться, но, промахнувшись, сам залез в «воронок», что-то крича и размахивая кулаками.

— Она размокнет! — сказал Ренарт, кивая то ли на плачущую женщину, то ли на бутылку со сторублевкой внутри.

— Мы последим! — сказала милиция своим стереоголосом.

Ренарта это частично успокоило, и он полез на заслуженный отдых. Но милиция не знала о сторублевке. Милиция думала про женские слезы. Поэтому, когда женщина утерла слезы, милиция сочла свой долг выполненным и ушла далее по направлению службы.

На опустелом дебоширском поле осталась лишь бутылка с деньгой внутри и Сулпаныч в укропе. И тут-то понял Сулпаныч, что есть еще справедливость на свете и он является свидетелем ее торжества. Дебоширы и хулиганы, пачкуны и шелкоперы покинули арену бытия, пришло время вступить на нее хранителю парковой чистоты, санитару леса Сулпанычу!

И вот уже Сулпаныч ретировался с бутылкой в свой спасительный укроп, где и вознамерился разбить ее и извлечь затонувшее в ней сокровище.

Вначале он допил остатки пива. Пива негодяй-литератор оставил совсем немного, на донышке. «Страшно далеки они от народа!» — зло подумал Сулпаныч. И  благословил милицию, чьими штыками и тюрьмами оберегается покой честных, как Сулпаныч, граждан от поползновений гнилой интеллигенции.

Но ритуалы ритуалами, а шланги-то горят, пора бы за дело! Конечно, Сулпанычу очень хотелось поскорее опохмелиться. Но нужно оценить весь масштаб мужества этого простого уфимца, который, уже занеся бутылку над камнем, вдруг остановился и задумался.

Мысли Сулпаныча были народнохозяйственными. «Хорошо! — рассуждал он.— Разобью я бутылку, нанесу стране ущерба на рупь. А потом тот, другой разобьет — каждый по рублю. И Валька Липатов разобьет — уж этот-то сукин сын не задумается, кокнет! А итог? Скольких бутылок недосчитается наша великая Родина?!

Сулпаныч решил (глядя на сторублевку сквозь бутылочную муть), что хоть сто рублей много, да и рупь беречь надо. Рупь, он ведь, как в поговорке, доллар бережет. Словом, надо и сто рублей достать, и бутылку потом сдать.

И, раз решение принято, Сулпаныч поспешил к своему приятелю, в прошлом санитару больницы, намереваясь выклянчить пинцет. У того был, Сулпаныч точно помнил, они еще в прошлый раз пинцетом огурцы из банки доставали.

— Привет, Кирюха! — сказал Сулпаныч, вваливаясь.— Ты, это самое… пинцет имеешь?

Кирюха, всклокоченный ото сна и мытарств, маленький, как ребенок, воровато бегающий косыми глазками, глянул непонимающе.

— А тебе за… (он икнул) зачем?

— Надо. Шланги горят. Похмели, а потом спрашивать будешь!

— Ну, братан, тоже скажешь… Где же у меня быть-то?

Кирюха обвел рукой комнату, пустую, как земля в первый день творения. Все пропиваемое уже было пропито, остались только сам Кирюха и его пинцет, как две вещи, неконвертируемые в рыночную экономику.

Кирюхе не жаль было пинцета. Но он подозревал старого кореша в большом обмане. Ишь как стелет — дай пинцет, потом скажу! А как похмелится — выяснится, что пинцет так был, для затравки…

— Ты мне скажи! — настаивал Кирюха, и косые глазки его слезились.— Как брату скажи! Зачем тебе орудие?

— Это… ну…

Сулпаныч задумался. Сказать правду он не мог. На рупь выйдет экономии, а на половину — дележки. Но и соврать чего — не знал. Потом догадался. Он, Сулпаныч, был смекалист.

— Это самое… Лежал я давеча в укропе — ну, устамши. В парке-то городском. И заполз мне в ноздрю муравей! Щекочет, гад, а вылезти не может!

— Да ну! Ты че! Дай глянуть!

— Отстань! — отмахнулся от санитара Сулпаныч.— Полезешь еще в мое нутро руками своими дрожащими! Тебя вон даже из больницы выгнали!

Кирюха обиделся. Заложил руки за спину и отвернулся. Весь его оскорбленный вид выражал глубокое презрение.

— Ты же знаешь, Сулпаныч! Я же сто раз рассказывал. Думаешь, выгнали меня по пьяной лавочке? Это все происки врагов!

— Конечно! — саркастически хмыкнул Сулпаныч. Он чувствовал себя титаном и ницщеанским сверхгероем перед этим моральным карликом и алкашом. Кирюха — полное ничтожество! Он даже и бутылки-то собирает через одну, после него ходи, проверяй…

Обида Кирюхина была Сулпанычу в радость. Кирюха был ему уже не нужен. Пинцет торчал в углу, воткнутый в заплесневелый огурец, и Сулпаныч изъял его без всякого хозяйского согласия.

Заперся в туалете и начал там свою операцию.

— Эй! Ты чего там?! — ныл под дверью Кирюха.— Ты того… Самолечением не занимайся! Боком выйдет!

Кирюха волновался так потому, что в колотом со всех краев бачке припрятал заначку. Лежала там родимая, охлаждалась, а тут вдруг столь бесцеремонное вторжение.

У Сулпаныча возникли свои проблемы. Сторублевка (предупреждали ведь умные люди!) размокла и теперь при грубом вытаскивании грозила порваться. А деньги рвать с купеческой удалью — не было такого в характере Сулпаныча!

— Что же делать? — приборматывал Сулпаныч, хлопоча вокруг горлышка.— Как же мне тебя, едрена вошь, вызволить-то?

Меж тем Кирюха услышал звон пинцета о бутылку. Со стороны, согласитесь, это легко принять за звон бутылки о бачок.

«Нашел! — с ужасом подумал Кирюха. И тут же ужас сменился ледяным подозрением.— Или «навел» кто?! Настучали, сволочи, про хранимые ценности, он и рэкетнул меня!»

— Открывай, Сулпаныч! — заорал Кирюха, колотя кулачками в дверь.— Открывай, хуже будет… здоровью!

Но Сулпаныч уже и сам не хотел больше сидеть в туалете. Задумчиво открыл, намереваясь идти в ванную.

Кирюха увидел у него в руках бутылку. Бутылка, как на грех, была похожа на его бачковую, в которой он закупорил первач.

Бешенство затмило глаза Кирюхе при виде столь наглой экспроприации. Весь вековой гнев имущего класса на босяков и уравнителей предстал перед Сулпанычем в лице бывшего санитара.

— Отдай! — закричал Кирюха, багровея.— Отдай, гад!

Он бросился на Сулпаныча, намереваясь биться насмерть, но Сулпаныч отодвинул его могучей дланью от себя на безопасное расстояние. Там, упертый лбом в дружескую ладонь, Кирюха долго размахивал кулаками, пока не заехал по ошибке себе по лбу и не отключился временно.

— На чужой каравай рот не разевай! — нравоучительно заметил Сулпаныч, отпуская его.

В ванной тихо текли все возможные и невозможные трубы, увитые плесенью, подобно плющу, было сыро, прохладно, как в гроте, и хорошо думалось. Тут-то и пришла в голову смекалистого Сулпаныча великолепная физическая идея.

Подтверждая ее, Сулпаныч еще раз заглянул в горлышко злополучной бутылки. Так и есть, сторублевка скручена трубочкой. Чего же тут удивительного, иначе бы она и в бутылку не пролезла.

А когда этот негодяй и расточитель писательской братии протолкнул сторублевку в пиво, трубочка слиплась, стала подобна поплавку. Если ее вытряхивать, она липнет к стенкам. Но если попробовать наливать в бутылку воду, то поплавок постепенно будет подниматься к самому горлышку и…

Сулпаныч держал мокрую сторублевку в одной руке. В другой руке он держал сохраненный для народа стеклянный рубль. И пусть достоинство двух рук было несопоставимо, Сулпаныч был очень горд собой и своими высокими помыслами.

Кирюха очнулся и первым делом полез проверять бачок. Бутылка первача лежала там нетронутой. Кирюха стоял над бачком на коленях, и слезы благодарного умиления струились из его косых глаз.

И тут Кирюха почувствовал стыд. Ведь он оболгал достойного человека, Сулпаныча, подозревал его в воровстве! Ведь он хотел даже дать Сулпанычу «по кумполу» (хотя попал в свой), а это противно клятве Гиппократа.

— Сулпаныч! — сказал Кирюха просительно-извиняющимся голосом.— Ты это самое… не серчай уж. Я тут заначку нашел, получается — от себя самого заныкивал… Ты уж не побрезгуй выпить со старым корешем…

— Лады, Кирюха, не побрезгую! — улыбнулся Сулпаныч.— Я тоже в долгу не останусь. Я при деньгах нынче! Давай-ка, брат, сперва твою почнем, а там и мои гонорары разменяем…

Из архива: сентябрь 2000 г.