Анатолий Анищенко. Мальвы

Жили в нашем поселке две Маньки. Чернявенькие такие обе, средних лет и умственных способностей. Быстрые на ногу, шаловливые на руку и, что особенно прискорбно, с погаными языками.

Каждое утро выходили они на промысел: одна — в магазин, — обвешивать доверчивых покупателей, другая — по соседским садикам-огородикам, — губить у людей культурные насаждения.

Первая Манька была — вдовая; ушел муж зимой на реку рыбу ловить, да и сгинул бесследно.

Вторая — коза, сатанинское отродье, исчадье ада. Подруги они были — не разлей вода... По грибы там аль по ягоды, а то и просто так, пошастать по лесу одна без другой — ни-ни... Так и трутся, бывало, по выходным друг возле друга: куда одна — следом и другая. На ночь, правда, только и расставались: продавщица шла домой спать, на широкой двуспальной кровати, а ее разлюбезная подружка в сарай, на соломенную подстилку. Дружба дружбой, но не тащить же козу на перину.

Напротив окон продавщицы, в соседнем доме, коротал свой век сухонький, лысенький старичок, по отчеству Васильич. Никто в поселке не знал ни роду его, ни точного возраста. Как поселился здесь лет восемь-десять назад, так никуда и не выезжал ни разу за это время. Из дома выходил только по необходимости: в магазин, на почту, да в садик под окном, где каждый год у него цвели красные махровые мальвы. Почему именно мальвы — никто не знал. Вырастут, бывало, высоченные... аж из-за забора видно, а он их каждый вечер комнатной водой поливает, листочки моет, стебли подвязывает, чтобы не сломались.

Некоторые пожилые мужики пытались наладить с ним контакт, — приглашали поиграть в домино, в карты, распить бутылочку-другую магазинного винца, но старичок, глядя на них ласково голубыми глазками, кивал желтой, сморщенной головкой, вздыхал озабоченно и уходил семенящей походкой, так и не проронив ни слова, в дом. Со временем все так привыкли к нему, что вообще перестали замечать. Лишь одни только бабки теплыми летними вечерами, сидя на скамеечке под цветущими мальвами, с благодарностью отзывались о тихом, загадочном старичке, который при встрече с ними снимал шляпу и вежливо раскланивался.

Но старушки же и осуждали его, когда он проделывал то же самое перед Манькой: «Гляньте, гляньте, люди добрые!.. Старый-то и перед этой стервой шапку ломает!.. Совсем, видно, трехнулся от одиночества…» А Манька (стерва она и есть стерва) обозвала его в насмешку «Джентльменом». Так это прозвище и прилепилось к нему, как банный лист к сидячему месту. А он, как это ни странно, даже не обиделся и продолжал при каждой встрече так же вежливо здороваться.

Коза Манька частенько издали наблюдала за старичком, когда он ухаживал за своими цветами. Круглые глаза ее хищно загорались красноватым цветом, борода и хвост нервно подергивались, выдавая страстное желание попробовать на вкус эти крупные, яркие цветы и длинные сочные стебли. Однако в высоком и частом березовом штакетнике не было ни одной лазейки. Опасливые соседи, зная ее мерзопакостные наклонности, наглухо запирали калитку и зорко следили за каждым ее шагом. Они не раз уже жаловались в поссовете на козу и ее хозяйку. И эти жалобы были в конце концов услышаны. Маньке-продавщице дали хорошую нахлобучку и предупредили, что при первом же сигнале о козьих проделках администрация применит самое строгое наказание: пустит проклятущую козу под нож, а хозяйке придется платить штраф и возмещать пострадавшим убытки. Это решение, вынесенное год назад, стало понемногу забываться, но тут случилось непредвиденное.

Сосед Васильича по подъезду — Николай Шугуров начал рубить баню. Бревна, обглоданные козой Манькой, уже несколько лет пылились за дорогой у сарая, а времени приступить к работе все не было. Родины, крестины, поминки, проводы, курорты да санатории мешали, из года в год, довести задуманное дело до победного конца. А теперь он вольный орел, пенсионная книжка дала ему полную свободу. После недельного загула, опухший и злой, он, призвав на помощь друзей, взялся осуществлять свою мечту.

В один день озверевшие от пьянки мужики возвели у забора сруб — четыре на шесть метров, и, получив за работу вознаграждение от растроганной жены Николая, упились опять, что называется — в доску, и уснули на рабочем месте.

Рано утром продавщица, накормив поросенка, выпустила свою подружку на улицу и пошла в магазин мыть полы. Она по совместительству подрабатывала уборщицей.

Коза, приметив с вечера строительство, проводила свою хозяйку на работу и, сгорая от любопытства, поперлась к свеженькому срубу. Мужики спали крепко. Манька, разделавшись с оставшейся после пьянки закуской, забралась по бревнам на сруб, поглазела по сторонам опасливо и сиганула в садик. Сочные мальвы ломались с хрустом, Манька, встав на задние ноги, жадно хватала пышные бутоны влажными черными губами и жевала, жевала, жевала…

Первым увидел в садике козу кочегар Илюшин, который в летнюю пору подряжался в лесхозе собирать живицу. Проснувшись утром, как и положено — с бодуна, он прошвырнулся по знакомым. Но фортуна, скорчив рожу, отвернулась от него: ни вина, ни одеколона ему так и не перепало. В премерзком настроении от такого невезения доплелся он до сруба и тут…

Хриплым, пропитым голосом кочегар выдал такой дивертисмент, что вмиг завяли все листья на окрестных деревьях, а спавшие в срубе мужики повскакивали от неожиданности. Такого всплеска красноречия, пожалуй, не слыхали и старожилы поселка. Мат, как промозглый туман, пробирал едва очухавшихся ото сна и ничего не понимающих соседей аж до самых кишок.

Застигнутая на месте преступления коза, ошалев от невообразимого шума, застыла как истукан на месте, а то, что она не околела от страха, почуять мог любой — запах, исходивший от нее, слышен был за версту.

Николай не сразу оценил сложившуюся ситуацию, а когда наконец до него дошло, понял, что виноват во всем он, пьяный остолоп. «За каким же хреном я, старый дурак, поставил сруб у самого забора? — ища оправдание своей глупости, подумал он. — Вон ведь, сколько места кругом… Ставь хоть целый банно-прачечный комбинат… Как же это я теперь в глаза Васильичу погляжу?.. Что я ему теперь отвечу?..»

Распалив таким образом утомленную недельной пьянкой душу, неудачливый строитель, ухватив ручищами за толстый конец стропилину, перемахнул через забор. Коза, приняв боевую стойку, приготовилась к атаке, но Николай, зная ее дурной характер, первым нанес врагу удар. Пятиметровая лесина с хрустом разнесла козий череп в клочья.

После оцепенения, длившегося не менее пяти минут, друзья-собутыльники, а затем и соседи стали понемногу приходить в себя.

— Ну ты, Кольша, и боец!.. Прям как Добрыня Никитич… — не скрывая восхищения, воскликнул Илюшин.

— Да какой там Добрыня… — стараясь перекричать мужика, закатила сторожиха из райпотребсоюза Шурка Глазырина, — он самого Илью Муромца за пояс заткнул. Избавил нас наконец от этой заразы рогатой. Эта сучка бородатая в прошлом году у меня все огурцы потравила. А эту зиму пришлось капусту магазинную трескать. А от нее — одно урчанье в животе да газы…

 Закончить ей не дали протрезвевшие алкаши. Они дружно загоготали и, перебивая друг друга, накинулись на бабу.

— Шурк, а Шурк, выходит, это ты с капусты такая справная?..

— Конечно с капусты… Опосля нее всегда брюхо пучит…

— Во-во, от нее… от кислятины магазинной она такая округлая…

— А вот ежели б у нее мужик был, она бы так не раздулась… Вмиг бы весь лишний воздух из нее выдавил.

— Как бы не так!.. Мужской силы тут не хватит… Такой бабе не мужик нужен, а пресс гидравлический…

Шурка за словами в карман никогда не лезла. Она и на этот раз сумела бы отбрехаться. С честью бы вышла из словесного поединка, но отличиться не дал Васильич. Пробудившись от крика, он не спеша встал со своего диванчика, ополоснул лицо под краном, разгладил гребешком ворошиловские усики, выпил полстакана простокваши и вышел во двор. Легкий полувоенный френч и белые китайские полукеды придавали его усохшей фигуре полуофициальный вид.

Представшая взору картина привела старичка в уныние. Там, где росли махровые красавицы мальвы, стояли обглоданные стебли. Враз помертвевшие ноги Васильича потеряли стойкость, и он, неловко всплеснув руками, медленно опустился на землю. Дыхание сбилось, глаза подернулись пеленой, он пытался что-то сказать, но так и не смог.

Шурка, взвизгнув, бросилась к нему. Осторожно приподняла голову, положила к себе на колени и принялась легонько похлопывать по щекам. Васильич лежал, поджав по-детски ноги, и никак не реагировал на шлепки.

— Ну че рты-то пораззевали, мать вашу... — рявкнула она на мужиков. — Водку жрать весьма горазды, а как человеку помочь смекалки не хватает. Ты, Козлобоец,— обратившись к Николаю, приказала Шурка, — тащи скорее нашатырь, а ты, — она указала пальцем на какого-то мужика,— мухой лети в магазин к телефону и вызывай «скорую». Не дай бог, помрет старичок — затаскают ведь нас потом по судам да следствиям.

Все, однако, завершилось благополучно: «скорая» приехала вовремя, привела в чувство Васильича. Затем нагрянула милиция.

Целую неделю допрашивали следователи всех причастных к тому событию. Манька-продавщица попыталась на всех навести поклеп, — мстила за убитую подружку. Но как она ни билась, как ни крутилась, а правда оказалась на стороне общества. Оно и вынесло на суде свой справедливый приговор: на клеветницу был наложен штраф и предупреждение, чтобы впредь она не заводила у себя в хозяйстве козье племя.

Николаю тоже досталось на орехи да пряники. Ежели б не Васильич, — низкий ему поклон, — ковырял бы, бедолага, землю лопатой на какой-нибудь ударной стройке. А так — отсидел пятнадцать суток за хулиганство и снова вольный человек. С тех пор они со старичком друзья — не разлей вода.

Р. S. На суде, кстати, открылась и тайна Васильича. В клуб, где проходило заседание, его привез на машине сам начальник милиции — майор Копылов. Соседи поначалу не узнали его. В сверкающем от наград генеральском кителе вошел в зал, поддерживаемый с двух сторон молоденькими милиционерами, которые рядом с ним выглядели гигантами.

Замерший от удивления зал взорвался затем от грома бурных аплодисментов. Громче всех орали и хлопали восхищенные знакомством со старичком алкаши-доминошники. Они знали цену боевым наградам, которые украшали грудь генерала, так как сами прошли в боевом строю от родного порога до фашистского логова. Многим довелось испробовать вкус вражеского свинца, а некоторые и до сих пор носили в своем теле вражеские осколки.

Старый солдат, выйдя на покой, выбрал для своей жизни этот поселок неспроста. Отсюда шли его корни. Отсюда в четырнадцатом году ушел на фронт. В гражданскую, от рук бандитов, погибли все его родственники. И только через пятьдесят пять лет вернулся он на свою родину, один-одинешенек...

После суда Васильич стал самым наипочтеннейшим жителем поселка. Посмотреть на него приходили и приезжали даже с самых окраинных улиц. И, что самое примечательное, в поселке отыскались дальние родственники старичка по материнской линии. И с тех пор жизнь боевого генерала потекла по новому, светлому и полному приятных неожиданностей руслу...

Из архива: март 2022 г.