Тучкин Игорь Алексеевич родился 3 февраля 1940 года в Мурманске. В 1962 году окончил Башгосуниверситет. Более 12 лет проработал в системе народного образования в г. Ишимбае. Сейчас живет в г. Железноводске Ставропольского края. Публикуется в местной периодической печати.
Свое последнее заявление в городскую администрацию ветеран Маринин начал с энергичной формулировки:
– Я категорически отказываюсь умирать, ни фига не дождетесь…
И далее подробно аргументировал отчаянное решение нарушить заповедный закон природы. Но только эту фразу и прочитало должностное лицо, постоянно общающееся с посланиями Маринина, отчего нажило себе аллергическое воспаление седалищного нерва. И поэтому, ощутив прострел в правой ягодице и не дожидаясь, пока боль перекочует на левую сторону, тут же наложило на ветеранское обращение резолюцию главврачу городской больницы: «Разобраться, принять меры, о результатах доложить».
Какие бы эпохи ни бушевали во дворе, как бы ни менялись флаги и памятники, резолюции от власть имущих оставались неизменными, переходя как извечный завет, от одного поколения чиновников к другому.
Главврач больницы Стременной, получив заяву с соответствующей указивкой, выругался про себя довольно неприлично, но вслух произнес, нажав кнопку селектора:
– Зинаида Викентьевна, пожалуйста, срочно поднимитесь ко мне.
Участковый и лечащий врач Маринина Зинаида Викентьевна явилась без промедления и, увидев на столе шефа новое обращение, написанное знакомым почерком, тихо, со скрытой болью спросила:
– Не унимается старец. Как его состояние?
– Хуже не придумаешь. Предынфарктное и предынсультное, и еще куча другого, не менее серьезного.
– Только подумайте. Вот так новость.
– По крайней мере подозрения небезосновательны.
Харонов, онколог, румяный жизнелюб, тоже не заставил себя ждать и на вопрос начальника, как обстоят дела у Маринина, сочно и выразительно ответил:
Он произнес это слово так аппетитно, что Стременному сразу же захотелось пива. Однако он взял себя в руки и, не торопясь, перелистал последние листы медицинской карты заявителя.
– Все верно, – согласился Стременной и пробарабанил пальцами по полированной столешнице. – Блефует наш подопечный.
– Это как? – не понял Харонов.
– Вот объявляет всему свету о своем категорическом отказе умирать.
– Ну, это он зря, недооценил ситуацию, – задумчиво промолвил Харонов. – С такими анализами нужно сразу выкидывать белый флаг. Кстати, а почему нам переиграли его обращение?
– Ума не приложу, – вздохнул главврач. – Ведь он мотивирует отказ сыграть в ящик не медицинскими, а экономическими обстоятельствами. Смотри: слева он пишет сумму своей пенсии и плюсует к ней пособие на погребение. А справа – стоимость гроба с обивкой, могилы, гранитного обелиска, оркестра, выпивки за помин души…
– Водка нынче подорожала, даже «паленка», – мрачно промолвила Зинаида Викентьевна. Оба мужика в кабинете ей молча посочувствовали: муж врачихи любил «заложить за галстук с перебором».
– Если бы только водка, – согласно кивнул Харонов. – На все цены растут, словно опухоли. Гранитный памятник! Вот загнул, может, мраморный склеп ему отгрохать?! Раз такие запросы, нужно было загодя делать накопления.
– О чем вы говорите, какие сбережения на его зарплату библиотекаря? – вновь разволновалась Зинаида Викентьевна. – Отсюда и пенсия такая махонькая.
– А не кажется ли вам, что мы перевели разговор в другую плоскость, – сухо прервал ее главврач. – Встали на обывательскую позицию. Что, где, когда, почем… Давайте вернемся к нашим баранам. Больной отказывается «дать дуба», чем ставит под сомнение наши профессиональные выводы. С одной стороны, даже неплохо – пусть живет, раз смерть не по карману. Профессора-академики, случается, ошибаются в диагнозах, а что о нас толковать… Периферия. Никто ни от чего не застрахован. А у нас к тому же клятва Гиппократа. С другой стороны, имеется заявление и на нем резолюция: принять меры…
– Н-да, и как прикажете понимать и принимать? – протянул Харонов.
– А вот как нравится, – ответил Стременной, глубоко и горестно вздохнув, словно намекая на тяжесть не «шапки Мономаха», а администратора. Вновь наступила пауза, которую прервала Зинаида Викентьевна.
– Нужно ответить, что на настоящий момент принять меры не получается. Дефицит лекарств, – по-женски практично начала она. – Проблемы с перевязочным материалом, постоянно отключают за неуплату воду в процедурном кабинете...
– И бензина не хватает, – добавил главврач. – Не говоря уж о запчастях к «скорой помощи».
– В таком вот ключе – отличный ответ, – поддержал Харонов.
– Посмотрим и подумаем, – кратко заметил главврач и закрыл совещание.
Весть о драматическом решении склочного ветерана отложить собственную смерть на неопределенное время вызвала в городе самые противоречивые толки и пересуды, не остались в стороне даже политические объединения. В одном стане расценили новость как популистский элемент хитроумного плана оппозиции в ее коварных намерениях вернуть утраченную было власть.
– Вот истинный оскал ихнего электората, – кричали на партийном собрании радикалы. – Совсем распоясались. Гляди, и вновь подымут заскорузлые лозунги: «Не надо ждать милостей от природы» или «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». А под их сенью расцветут ГУЛАГи, психушки, приговоры ОСО и прочий набор тоталитаризма. Осудить подлую вылазку самым решительным образом. Позор!
Справедливости ради следует отметить, что в противоположном лагере царили тоже отнюдь не мажорные настроения.
– Горбатого могила исправит, – мрачно промолвило первое отставное лицо. – И прежде с Марининым одна морока за другой, и ныне, как видно, тоже хлопот не оберешься. В строй по ранжиру никак не встает ни у тех, ни у нас.
– А не создает ли он себе рекламу для выдвижения собственной кандидатуры как третьей силы, в противовес нашей, в главы администрации? – задался вопросом помощник отставного лица. – Что-то у него на уме имеется…
– Все в руке Божьей, – заметил еще один помощник, ныне церковный староста.
– На Бога надейся, а сам не плошай, – резонно возразили ему. – А не лучше ли нам навестить энтузиаста и на месте определить его стремления.
– Верная мысль, – согласились все присутствующие.
Пробиться к Маринину оказалось не так-то просто. И в обычное время к нему не зарастала народная тропа, потому как он охотно помогал всем желающим, причем бесплатно, написать жалобу или обращение в вышестоящие органы, ничем не хуже любого адвоката. Мало того, тексты, выходившие из-под его пера, отличались особой душевностью и уважением к начальству, что делало их более эффективными.
Теперь же к его квартире на пятом этаже «хрущевки» стояла длинная очередь, начинавшаяся прямо с крылечка: в городе разнесся еще один ошеломляющий слух о якобы открывшемся чудодейственном даре бывшего библиотекаря излечивать все болезни не наложением рук на томящееся место и даже не взглядом, а простым фразеологизмом «пошел на…». И человек выходил здоровым, не затратив на лечение не копейки, словом «на халяву».
Возникшее препятствие не остановило первого отставника. Используя былую популярность и остатки авторитета, а также многолетнее умение морочить людям головы и договариваться с ними в самой неординарной обстановке, он вскоре проник в квартиру Маринина. Она поражала воображение всякого нищетой и убогостью. У окна стоял стол времен царя Гороха, рядом с ним – колченогий стул. У противоположной стены – железная койка тех еще времен, на которой в верхней одежде лежал изможденный хозяин.
Встреченный вместо приветствия сочным предложением из трех слов, первый отставник не смутился и не растерялся, а без приглашения присел на подозрительный стул и в упор спросил:
– Значит, по-прежнему сражаешься?
– Разоблачаю, – возразил страдалец. – Режу правду-матку в глаза.
– Прежние. Искоренять. Защитить. Очистить от скверны. Поднять рабов с колен. Остановить зажравшуюся номенклатуру.
– Фигово, – вздохнул Маринин. – Но я не сдаюсь. Если не я, то кто же? Вчера до туалета сам дошел. Сегодня с утра писал новые разоблачения. А сейчас собираюсь отнести их на почту.
И Маринин указал высохшей рукой на солидную стопку конвертов, сложенную на краю стола.
– Кого на выборах поддержишь?
Первый отставник хотел сказать, что таких днем с огнем не найдешь, но дипломатично промолчал на всякий случай и двинулся к выходу, горестно сознавая, что сходил по-пустому.
Два дня бесстрашный Маринин регулярно посещал узел связи, отсылая почтовые отправления в десятки адресов. Его провожали взглядом из многих окон. В душах наблюдателей тлела надежда – а вдруг! В самом деле, а вдруг невесть откуда заявится целый вагон с тележкой неподкупных ревизоров, и наведут они шороху, поснимают всех к чертовой бабушке, кого-то и за решетку законопатят. Вот будет славно и хорошо. А там можно зажить по правде, по справедливости, когда все поровну. Разлюли малина. Мечтать не вредно, поэтому и мечтали.
Маринин все же помер на третий день. Когда поутру вошли в незапертую дверь его квартиры, то увидели, что хозяин лежит усопший по обыкновению в неразобранной постели. Тонкие бескровные губы его были твердо сжаты, словно он в последний миг своей жизни хотел кого-то на прощанье обличить, но не успел.
Понятно, что хоронили Маринина как безродного за казенный счет, и ни оркестра, ни выпивки, естественно, не оказалось, поэтому за гробом никто не шел.
Но чудо произошло. Когда над его раскрытой еще могилой встали два нетрезвых похоронных дел работника с лопатами в руках, на кладбище, громко сигналя, въехали два лимузина. Один «мерседес», а второй «ауди».
Из первого вылезло должностное лицо, а из другой легковушки – первый отставник. Они не спеша, солидно подошли к могиле и каждый бросил горсть земли на гроб, а потом, не сговариваясь, подняли вверх головы, где круто разворачивались, словно гигантские ватные одеяла, черные-пречерные тучи, и каждый вдруг понял – а люди они все же были мудрые – что начинается еще одна эпоха. В других местах она вовсю царила. Там уже не пишут жалобы, а занимаются тем, о чем лучше вслух не говорить, щадя сердца других и свое. Так они стояли и думали, пока из туч не хлынул дождь. А для покойника, это всем известно, дождь – добрая примета.