Алла Докучаева. Полеты. В мечтах и наяву

Глава I

Начало начал

Как случилось, что именно Урал Султанов, обычный вроде бы молодой летчик, попал в отряд космонавтов и вместе с тремя товарищами – Игорем Волком, Римасом Станкявичюсом и Магомедом Толбоевым – должен был совершить такой полет в космос, какого еще не было, – на корабле многоразового использования «Буран»... Я не раз задумывалась над этим – и не только потому, что Урал – мой земляк, и это – достаточный предмет для гордости и размышлений, но и потому, что хорошо знакома с семьей, в которой рос будущий летчик-космонавт. Собственно, еще с того звездного часа, когда неизведанный космос покорил самый первый разведчик Юрий Гагарин, не раз меня посещала мысль об особом героизме исследователей непознанного, о том, из какого жизненного материала состоят испытатели, отважно заглядывающие в неведомое.

Наверное, рассказ стоит начать с деда Урала Султанова, Биктимера Султанова, который был учителем и директором школы села Никифарово Альшеевского района и имя которого до сих пор с почтением произносится его благодарными учениками. Заслуженный учитель школы БАССР, он в годы войны возглавлял районный отдел народного образования. Был награжден двумя орденами Ленина, один из которых получил из рук Михаила Ивановича Калинина. Задержавшись взглядом на фотографии 1939 года, где дедушка Урала Султанова запечатлен рядом со «всесоюзным старостой», мы можем с точки зрения дня сегодняшнего как угодно сурово рассматривать наше общее прошлое, но не выкинешь из него тот энтузиазм, ту веру в красивые идеи, с которыми жили и трудились тысячи и тысячи таких чистых и добросовестных людей, какими были Биктимер Султанов и его близкие, его дети.

В конце лета 1998 года Урал Султанов побывал в деревне Миякибашево – на родине своего деда. А в 1999-м сельская школа в Миякинском районе, с которой тесно связана судьба его предка, отмечала свой 100-летний юбилей. Биктимера Султановича вспоминали как замечательного педагога и руководителя. Его шестеро детей выросли достойными людьми. Первая жена умерла, и Марьям Хасановна, учительница, на которой он женился, воспитывала детей, не обделяя старших трех заботой и вниманием. Назиб, Сагида и Наиля были примером для младших – Розы, Рината и Энзикай. Сама Марьям Хасановна окончила гимназию, ее отец работал в Белебее судьей. От своих корней дети напитывались лишь добрыми качествами.

Старший, Назиб, отец будущего космонавта, первым начал самостоятельную жизнь, поступив в Уфе в 1939 году после 7-го класса на медицинский рабфак, где успешно учился, но судьбу его предрешило более сильное увлечение: он стал посещать Уфимский аэроклуб. Так бывает, что призвание открывается сразу: небо, полеты – его стихия, все сложности, что встречались при постижении нового дела, преодолевались с интересом, даже с влюбленностью. Он успешно завершил всю программу, овладев искусством высшего пилотажа. Дальнейший шаг для приобретения профессии – Пермское летное училище. В 1941-м Назибу оставалось еще пройти основательную практику, но курс наук сократили вдвое, объяснили: война доучит. Он сам стал учителем, потому что все аэроклубы страны перешли на военное положение и летчиков-инструкторов не хватало. Под Днепропетровском, а затем в Казахстане училище готовило кадры для фронта. Учебной техники было мало, в основном старенькие самолеты, запасные части негде было достать, и находили выход, собирая из двух самолетов один. Назиб подавал рапорт за рапортом, чтобы его отправили на фронт. Просьбу удовлетворили лишь весной 1942 года, назначив командиром звена связи.

В огненном небе

Урал Султанов рано покинул родительский дом, поступив в Суворовское училище, и, следовательно, тесно общался с отцом лишь до подросткового возраста, но такие черты характера, как мужество и выдержка плюс интерес к летному делу, перешли к нему от Султанова-старшего. Отец был личностью сильной, неординарной, достойной уважения.

С Назибом Биктимеровичем довелось мне познакомиться в 1975 году, когда миновало 30 лет со дня окончания войны суровой и жестокой, но время не притупило ни гордости за победу над фашизмом, ни горя и страданий, выпавших на долю каждой советской семьи. Назиба Султанова фронтовое прошлое не отпускало и в мирные дни…

Командир звена связи – это почта, донесения, перевоз офицеров штаба, иногда разведка. В общем, как сказано в названии известного советского фильма, – «Воздушный извозчик». Но у гитлеровцев цена на этих «извозчиков» была установлена немалая: за сбитый истребитель – 1000 марок, а за самолет связи – вдвое больше. Так что вражеские «мессершмитты» охотились за ними с особым упорством, имея скорость, вчетверо превышающую скорость У-2. Тем не менее, первый сбитый «мессер» Султанов записал на свой счет, будучи именно в службе связи. Сбил не снарядом, а хитростью. Водил его за собой, а потом, рассчитывая на силу инерции тяжелой вражеской машины, неожиданно нырнул в лесной прогал, фашистский ас, не сумев мгновенно сориентироваться, ринулся за ним и врезался в землю.

Помню, будучи в гостях у Султановых в Михайловке, увидела на столе у Назиба Биктимеровича журнал «Авиация и космонавтика» – за 1968 год. Оказалось, там напечатана статья дважды Героя Советского Союза Арсения Васильевича Ворожейкина, под командованием которого воевал Султанов. В ней, в частности, описывался один воздушный бой, когда шестерка пилотов, в которую входил и Назиб, переиграла целую армаду вражеской авиации: «Наша высота 7500 метров. Впереди две группы «юнкерсов», самолетов по 30 в каждой. Километрах в десяти грузно двигаются еще две группы. Всего, считай, больше сотни бомбардировщиков. Их замыкает четверка «мессершмиттов». Гитлеровцы собираются нанести массированный удар с воздуха по нашей обороне». Наши летчики, несмотря на их малое число, превзошли противника смекалкой. Их «Яки», окрашенные в темно-голубой цвет, слились с сизой дымкой неба и в атаке стали невидимыми для фашистских самолетов, находящихся выше. Когда позже двое немецких пилотов, выпрыгнув с парашютом, сдались в плен, они в ужасе лепетали, что на каждую группу бомбардировщиков снизу напало множество истребителей-невидимок, от которых невозможно было обороняться.

В оперативной сводке Совинформбюро от 19 апреля 1944 года сообщалось о краснозвездной шестерке летчиков-истребителей под командованием гвардии майора Ворожейкина, которая, «прикрывая боевые порядки наших войск, заставила большую группу фашистских самолетов сбросить бомбы на собственные окопы, а 8 самолетов сбила». В своей статье Ворожейкин перечисляет опытных летчиков Сергея Лазарева, Михаила Руденко, Ивана Хохлова. Характеризует и своих молодых подчиненных: «Вторая пара – Алексей Коваленко и Назиб Султанов. Эти – тоже не новички, но, увлекаясь боем, иногда забывают, что сами могут быть атакованы, поэтому за ними еще нужен опытный глаз…» Конечно, Назибу тогда было едва за двадцать. А всего он совершил около 480 боевых вылетов. Много позже он ответил на мой, наверное, чисто женский вопрос, даже не о воздушных боях, а просто о любом полете: не страшно ли так высоко над Землей? «Вероятно, было бы страшно, если на этом ощущении сосредоточиться и постоянно смотреть вниз, где под тобой будто игрушки домики, леса, нитки рек. Но в самолете некогда отвлекаться, надо думать, решать, следить за приборами. И, кроме того, в череде полетов наступает такой, когда обретаешь уверенность, когда часть действий идет как бы сама собой – на знании, на опыте, на профессионализме».

В конце 70-х Ворожейкина пригласили в Уфу прочитать лекцию об авиации, и я четко вижу, словно это было вчера: в номере гостиницы обнимаются три фронтовика, радостью встречи горят глаза и у старшего, и у младших – Назиба и Александра Тверякова. Как я была тогда благодарна Назибу Биктимеровичу за звонок: «Хотите познакомиться с моим командиром?» Они вспоминали наперебой, как летали бомбить Берлин, как сложны были ночные полеты. Вот засекли на земле фашистский самолет по звуку. А в небе чернота, да и шум от своего мотора не дает возможности услышать гул чужой машины. Ага, сноп искр – это выхлопы из патрубков. И это – найденная цель!

Ворожейкин рассказал, как Назиб спас десяток наших истребителей, которые заблудились после боя во время метели и тумана: «Крикнул я Назибу по радио: “Ты, друг, когда по связи летал, наверняка, тут каждую ложбинку изучил. На тебя вся надежда, выводиˮ. И вывел, все благополучно сели на своем аэродроме».

А потом пошутил командир: «Скажи, Назиб, сколько тебе поцелуев от девчат доставалось. Не считал? Он ведь когда по связи работал, вместе с военными донесениями письма захватывал. За каждое письмо – поцелуй. Он тогда кудрявый красавец был!»

Перебирали фамилии однополчан – и тех, кто погиб, и тех, кто откликается весточками. Увлажнились глаза у Султанова, когда произнес имя сестры – Сагида. Не каждому выпадает радость встретить на фронте родного человека, а у него такое случилось. Обе его сестры – Сагида и Наиля – ушли сражаться с фашистами и были счастливы, что смогли обнять брата, которого считали погибшим. А через несколько месяцев под Братиславой он увидел венок на могиле Сагиды. И не мог успокоиться, что, когда уже после дня Победы побывал там, чтобы еще раз поклониться печальному холмику, его не обнаружил: ему объяснили, что захоронения погибших солдат перенесли, но куда – никто там не знал.

В 1976 году в группе туристов из Уфимского авиационного института, где тогда работал мой муж, мы ездили в Чехословакию. Из Праги путь наш лежал в Братиславу. Среди экскурсий особняком стояло посещение высокого холма Славин. И не только потому, что оттуда как на ладони открывается красивейшая панорама. А потому еще, что здесь, в Славине, находится монументальный памятник советским воинам, павшим в апреле 1945 года при освобождении Братиславы. На могильных плитах с фамилиями бойцов венки и живые цветы. Мы тоже принесли цветы и поставили их на самом верху, поднявшись по ступенькам к монументу, а потом спустились и пошли вдоль мраморных надгробий, читая русские, украинские, узбекские, латышские имена… Эта фамилия заставила меня мгновенно остановиться, будто я внезапно споткнулась – Сагида Султанова. Так велико было волнение, что не сразу смогла рассказать товарищам об этой девушке из Башкирии, похороненной столь далеко от родины, и о ее старшем брате, потерявшем дорогие следы. Тогдашний ректор авиационного института Рыфат Рахматуллович Мавлютов, который возглавлял нашу туристскую группу, сразу решил пригласить Назиба Биктимеровича выступить в УАИ, тем более что заканчивался апрель и приближался праздник Победы. Такая встреча вскоре состоялась прямо в просторном кабинете ректора, куда набилось много преподавателей, не только из нашей группы.

Назиб Биктимерович – человек скромный, не публичный, не привыкший распространяться о себе, но я дважды наблюдала, как он постепенно раскрепощается по мере растущего интереса слушателей, как умно и терпеливо отвечает на многочисленные вопросы. Так было на встрече в авиационном институте, так было и в школе № 47, куда я попросила его приехать в 8-й класс, где учился мой сын. Ребята пришли как на праздник – мальчишки в белых рубашках, девочки в белых фартуках. Да и Назиб Биктимерович оделся торжественно, прикрепив к пиджаку все свои боевые награды. Принес трофейную полевую сумку, достав оттуда пожелтевшую, с дырками, карту Берлина, с которой летали бомбить фашистское логово. Показал военную фотографию – четверо летчиков под крылом самолета. «А который вы?» – растерянно спросила девчушка с первой парты. «Не узнаете? – засмеялся Султанов. – Да, лысины у меня тогда еще не было». Как же они его слушали! То, что смотрели в кино, читали в книжках, ожило в этом немолодом человеке, который был храбр в воздухе и стоек на земле, где ему довелось пережить гораздо более страшные часы и дни, нежели те, что случались в огненном небе…

В логове зверя

В бою за освобождение Львова 18 июля 1944 года Султанов, оставшись без ведомого, совершившего вынужденную посадку, расстрелял фашистский самолет, но и сам был атакован. Пуля пробила ему плечо и грудь, самолет вспыхнул, сбить пламя не удалось. Собрав последние силы, Назиб буквально вывалился из машины. Раскрывать парашют в этих условиях опасно: сверху падают горящие обломки. Дернул кольцо метров за 50 от земли, и все равно купол парашюта лизнуло огнем. Загорелся на летчике шлем, полыхнул взрывом пистолет на боку. Обгоревший и окровавленный, Султанов упал буквально на штыки врагов. Понял, что убьют сразу: попал к тем, которые видели, как он сбил их самолет. Но случилось непредвиденное – мимо ехала штабная машина, и оттуда последовал приказ: летчика доставить живым.

Доставили. Бросили в подвал, однако ночью началось паническое отступление немцев, и его затолкали в какой-то эшелон. Эшелон доехал до Венгрии, где Султанова отправили в концлагерь для политзаключенных. Там поместили в тюремный госпиталь, где вместо лекарств были бесконечные допросы. В камере еще три тяжело раненных пленных летчика – Иван Коваленко, Петр Малышев, Владимир Солошенко. Их ставили лицом к стене – на ней пулями отпечатали фашисты силуэт Петра, изощряясь в меткой стрельбе.

Самая младшая из сестер Назиба Султанова, Энзикай Биктимеровна Гизазуллина, с которой встречалась в процессе работы над этой документальной повестью, дала мне прочитать записки еще одной из сестер – Розы Биктимеровны Яруллиной о старшем брате и племяннике. К очередному Дню Победы она передала их внуку Владиславу Кустанаеву, студенту медколледжа г. Гай Оренбургской области, вместе с альбомом фотографий, так что теперь все это хранится в колледже, чтобы ребята знали героические страницы биографии своей страны. Записи составлены не только по семейным воспоминаниям, но и по печатным источникам. Приводится, в частности, отрывок статьи из газеты «Сталинский сокол» (орган Народного комиссариата обороны СССР и Военно-воздушных сил Красной Армии), в которой 21 марта 1945 г. гвардии капитан Г. Юровский говорит о зверствах в гитлетровской тюрьме: «Имя главного врача Людвиг Манш. В камеру часто подсаживали пособников врача – власовцев. Они уговаривали Назиба отказаться от Родины, помогать фюреру, за что обещали ему чуть ли не златые горы. Их сменяли палачи: лечебно-профилактическая процедура – битье резиновой палкой. Дважды в камеру вваливался полковник – князь Толстой, как он отрекомендовал себя. Он предлагал Назибу свободу, если он расскажет все немецкому командованию: «Светлое будущее обещаю. А в России ждет тебя дикая холодная Сибирь».

– Я, господин Толстой, предпочитаю фашистскому раю дикую холодную Сибирь. Как-никак своя. А что вас ждет после войны? Как вы думаете – расстрелять вас или повесить?» От прежней показной вежливости «князя» не осталось и следа. А Назибу десять суток карцера».

Может быть, не лучшим образом была отредактирована во фронтовых условиях эта заметка, но суть, согласитесь, страшная.

Наверное, чтобы хоть как-то отвлечься от этих жутких эпизодов, невольно переключаюсь мыслями в тот весенний день 1975 года, когда Назиб Биктимерович пригласил меня в гости в Михайловку. Солнечное утро. В квартире уютная тишина. На подоконнике весело зеленеют тугие стрелки лука. Потоки света дробятся в стекле аквариума, поддразнивая расписных рыбок. В ряд фотографии – в форме военного летчика старший сын Урал, смеющаяся детская физиономия – внучка. В кухне на плите аппетитно булькает жаркое из кролика – в роли повара сам хозяин. В бульон выливает рассол от огурцов, кладет несколько ложек квашеной капусты, при этом на лице изображает ужас: кто знает, что получится. Сам себя успокаивает: вернется из школы жена (Гузель Гумеровна – учительница), младший сын Артур придет из училища – голодные, все съедят, что ни приготовлю.

На диване старый чемодан – домашний архив. И вот они, сегодняшние адреса дорогих однокамерников: Петр Малышев так и не вылечился, нервные приступы бывают; Иван Коваленко живет в Луцке, пенсионер; у Владимира Солошенко Султанов побывал в Полтаве, он бригадир по ремонту тепловозов. «А это пачка писем из Венгрии», – говорит Назиб Биктимерович, и мне открывается еще одна страничка в летописи человеческой солидарности.

В один из дней в тюремном госпитале появился новый уборщик – венгр Сабо Лайош. Зашел в камеру, шепотом спросил у летчиков их имена. Назавтра тихонько сунул Назибу в карман лекарства, вытащил несколько картошин. На следующий день оставил кусок хлеба. Осторожно разузнали у него, далеко ли от Будапешта советские войска. Через пару дней намекнули, нельзя ли достать какой-нибудь инструмент, чтобы выбраться из-за решетки. Он ничего не ответил, но стал приносить то рубашку, то ботинки, то старый пиджак, объяснив, что в разрушенных домах можно поживиться кое-какими вещами. Настал момент, когда принес, чем подпиливать решетку. Лайош назначил им время побега внезапно – нынешней ночью. Дождь лил как из ведра. Бесшумно сняли решетку, по одному осторожно спустились в тюремный двор. От зарослей кустов отделяет открытое место, преодолели его ползком. Спрятались в кустах, нащупав оставленный Лайошем молоток. Иван Коваленко расправился с часовым, оттащили бездыханное тело вглубь зарослей. Теперь через забор по условному свисту Сабо – все по расписанию, он им даже часы оставил. Ждал, помог перебраться и повел узким переулком. И хоть дождь заливал следы, на всякий случай сыпал махорку. Впереди на следующей улице мелькнула тень – их провожатый успокоил: «Это Янош Клейн, рабочий-паркетчик, надежный человек, будет помогать».

Фашисты объявили большую цену за поимку беглецов, обслуживающий персонал вызывали на допросы.

По грохоту канонады, по участившимся бомбежкам жители ожидали Красную Армию со дня на день. Но каждый из этих дней для обоих венгров был наполнен тревогой: вдруг фашисты поймут, кто виноват в побеге пленных, а больше заботой – как спрятать, как прокормить четверых беглецов. Их разместили в подвале, но рядом упали бомбы, и убежище завалило землей, едва не похоронили тогда под обломками Назиба. Перешли на забытый чердак, но неожиданно там появились немецкие солдаты, стали устанавливать зенитку и только чудом не обнаружили летчиков. Устроили их в чулане под лестницей разрушенного дома, и опять бомба, которая снесла стену, открыла их каморку прямо средь бела дня…

Прихода наших войск пришлось ждать дольше, чем предполагалось, – целых 52 дня прятали советских летчиков две венгерские семьи. Жена Сабо откладывала для них немудреный обед – сухую лепешку, несколько вареных перцев. Десятилетний Арпад, сын Клейна, все это время был связным и ни разу не вызвал у гитлеровцев никаких подозрений, ловко разыгрывая сбор осколков или железок в развалинах, пряча за пазухой с трудом добытую взрослыми еду для беглецов.

«Дорогой мой товарищ и друг Назиб Султанов, – читаю в письме Сабо Лайоша, присланном из Будапешта в Уфу, – 14 января исполнилась 14-я годовщина с того дня, когда после отчаянного побега и восьминедельного убежища я передал вас войскам продвигающейся Красной Армии. За долгое время, прошедшее с тех пор, я все думаю о том, как будем с вами встречаться, потому что наша дружба крепка, нас связывает общая борьба с фашизмом».

Не над землей, но на земле

До самого дня Победы довоевал спасенный летчик, в бою над Берлином сбил свой последний самолет. Наконец, сумел дать знать о себе домой. Тут снова сошлюсь на записи Розы Биктимеровны: «Война… Родители встречают почтальона с тревогой и радостью: что там в солдатском треугольнике со штемпелем полевой почты? Вот и полевая почта Назиба, но на конверте не его почерк…

«Ваш сын гвардии старший лейтенант Назиб Султанов после тяжелого неравного воздушного боя с вражеским самолетом не вернулся. Мы доводим до вас, хотя это очень трудно, скорбную весть о гибели вашего дорогого сына, отважного летчика, хорошего товарища и преданного всем нам боевого друга. Все его товарищи выражают вам искреннее соболезнование».

Большое горе пришло в семью, и все-таки Биктимер Султанович, за плечами которого были Первая мировая и Гражданская война, с надеждой не расставался, считая, что на войне всякое может произойти. И оказался прав: Назиб выжил и продолжал бить врага. После Победы некоторое время служил в Германии, тогда военные помогали немецкому народу восстанавливать разрушенную жизнь. Приезжал в Будапешт, чтобы поддержать семьи Лайоша Сабо и Яноша Клейна. Потом полк перевели в Крым.

Через пару лет Султанова демобилизовали, и дальнейшая мирная судьба сложилась не так, как мечталось. Энзикай Биктимеровна (или Энже, как зовут ее в быту), рассказывала, что Нажиб плакал, когда смотрел фильм Григория Чухрая «Чистое небо». История летчика, которого сыграл замечательный актер Евгений Урбанский, напоминала его собственную. С той разницей, что в кино она радовала более справедливым концом, а в жизни сложилось иначе. Жестокая сталинская установка о том, что советские бойцы не должны живыми попадать в плен, в какой-то момент перечеркнула призвание Назиба летать. Демобилизовавшись, поработал немного инструктором в Уфимском аэроклубе, но на этом воздушная эпопея и завершилась…

Молодой, энергичный Назиб Биктимерович к житейским передрягам относился по-мужски стойко. Поступил в Башкирский сельскохозяйственный институт, окончил его с отличием, и новая профессия на долгие годы притянула к земле. Ветеринарный врач в институте вакцин и сывороток им. Мечникова, затем некоторое время работал в Министерстве сельского хозяйства Башкортостана. Когда я с ним познакомилась, он был старшим зоотехником – инструктором Башкирского госплемобъединения и даже свозил однажды к себе на работу. Машина-«газик» держала тогда путь в Кумлекуль, на молочный комплекс. Помню, ехали по распутице конца марта, и впереди на дороге забуксовал «Москвич». Султанов, не раздумывая, выпрыгнул в подмороженную хлябь. Потом пошутил: «Это инженер будущего тепличного хозяйства, может, отплатит когда-нибудь за подмогу цветочками». А затем уже серьезно, показав рукой направо: «Там хозяйство нефтяников. У них вертолет. Нам бы такой! Ездить ведь много приходится, участок поручен большой – несколько совхозов Уфимского района, – и улыбнулся, чуть смутившись, – я бы вертолет сам и водил…»

В Кумлекуле Назиб Биктимерович то и дело поглядывал на меня, желая убедиться в произведенном впечатлении. Что бы ни говорили сегодня со скепсисом о колхозно-совхозном хозяйствовании в советские годы, но этот молочный комплекс своим современным оборудованием заслуживал самой высокой оценки: новейшая техника, полно света, в коровнике автоматическое доение, по трубкам вдоль стен бежит молоко, попадая затем в колоссальные чаны-холодильники; для рабочих – удобные бытовки, душевые. Назиб Биктимерович обсуждал будущее обучение симпатичной молодой женщины, которую звали Гульфира, уговаривая ее пойти в помощники к технику Максуме Абкаировой: «Дело нехитрое, но требует внимания. Присмотрись. Вам обеим станет легче. Подменяя друг друга, сможете уделять больше внимания семье».

Позже мне скажет о Султанове начальник головного племпредприятия Ульфат Исхакович Муртазин: «С людьми всегда найдет общий язык. И сам к делу – без устали, по-молодецки энергично. Вот и показатели по его участку высокие. За 74-й год перевыполнение плана, то же и в первом квартале нынешнего 75-го».

Когда мы виделись в дальнейшем, года через полтора-два, Назиб Биктимерович с увлечением рассказывал о выращивании племенных бычков. Наверное, и в институте Султанова неплохо учили, и в детстве, в Миякинском районе, в отцовском доме, воспитали в нем уважение к крестьянскому труду и к добросовестности в любом деле, но самой главной его жизненной школой оказалась война, святое и кровью омытое боевое товарищество, ответственная и сложная летная служба. А все это вместе взятое и выковало завидный человеческий характер, в работе упорный, к людям отзывчивый, в дружбе верный, в любви заботливый.

Энже Биктимеровна вспоминает, каким красавцем в белой военной форме приехал Назиб из Крыма в отпуск в 1947 году. Когда отправились к родственникам в Белебей, он познакомился там с будущей женой. Гузель рано лишилась родителей, жила с сестрой в Бирском детдоме. Получила педагогическое образование. Милая, женственная, к тому же умница, она была прекрасной женой, мамой, бабушкой. Ближе я узнала ее годы спустя, когда Урал уже стал членом отряда космонавтов, приезжал к маме летом, и я бывала у них в гостях. Гузель Гумеровна с горечью отмечала, что увидеть сына летчиком-космонавтом Назибу не довелось… О ней будет речь чуть дальше, а здесь, раз уж вернулись в пору молодости родителей Урала, нельзя не сказать о том, как появился в семье младший сынок Артур.

О сестрах Назиба Султанова Сагиде и Наиле в рассказе про военные годы уже было упомянуто. Роза Биктимеровна в своих записях назвала их наземными воздушными разведчицами. Они служили в том же авиационном полку, где отважного летчика Назиба Султанова считали погибшим. Обе ушли на фронт добровольцами – мстить за брата. Читаю в записях: «Фашистская Германия капитулировала… В Братиславе танцуют, поют, некоторые плачут. В полку торжество прервалось неожиданно. Пуля, пущенная с чердака гитлеровским недобитком, оборвала жизнь 22-летней комсомолки Сагиды Султановой (1923–1945)… Наиля Биктимеровна окончила после войны в Москве институт по специальности “Картография и топографияˮ. Работала в Киеве. В 1960 году, когда летела в командировку, погибла в авиакатастрофе».

Энже Биктимеровна добавляет: «Несчастье унесло 48 жизней. У Наили остался сынок, Артуру было 2 года 4 месяца. За ним поехал в Киев дед Биктимер Султанович, в обратном полете их сопровождала няня. Малыша привезли в дом Назиба и Гузели, он сразу сказал «папа», а Гузель Гумеровну назвал мамой позже – видно, еще первое время помнил Наилю… Так для Урала двоюродный братик стал родным. Я уже застала Артура юношей, которого родители обожали, баловали. Через годы, когда Назиба Биктимеровича уже не стало, я, бывая в Михайловке, видела, как Артур оберегает маму, как ласково к ней относится. Теперь он со своей семьей живет в родительском доме. Урал Назибович, когда из Жуковского приезжает «на побывку в Уфу», у родных окружен любовью и вниманием – ему рад не только брат, но и его жена Фануза («наша золотая сноха», – отзывается о ней тетя Энже), их дочери Ирина и Лиля, внуки и внучка.

Вот и Артур Назибович добрался до статуса деда. А мы с ним вели разговор о том далеком времени, когда он был учеником Михайловской средней школы и учился с 5-го по 8-й класс у мамы, которая преподавала математику и с него спрашивала строже, чем с других. «Двойки ставила, если не выучил, – вспоминает, – но сдал я экзамены по алгебре и геометрии на твердые четверки». Гузель Гумеровна в этой школе проработала с 1965 года до выхода на пенсию в 1980-м, пользовалась авторитетом у коллег, уважением у школьников, особенно у тех, кого курировала как классный руководитель. В те времена звание «Ветеран труда» присваивалось не столько по возрасту, сколько по заслугам, и она им гордилась. Ее не стало в 2005 году, ей было 80. Свет ее памяти греет не только родных – выпускники чтут имя доброго и требовательного учителя.

«Ну, а тем, кому выпало жить…»

Это слова из песни о летчиках эскадрильи «Нормандия – Неман», о французских и советских асах, о погибших, не вернувшихся после воздушных боев с фашистами: «Ну, а тем, кому выпало жить, надо помнить о них и дружить». Назиб Биктимерович любил эту песню, она напоминала ему не только об однополчанах, но и о спасших его двух венгерских семьях, с которыми дружил всю свою жизнь до последнего часа. «Все прошлые годы, – писал Султанову сын Лайоша – Сабо, – в семье много вспоминали Вас. Отец о Вас говорит: «Мой сын», а мне всегда говорил, что далеко у меня есть четыре брата». В другом письме Сабо Лайош-младший сообщал Назибу Биктимеровичу: «Советские ордена были вручены 8 апреля. Во время вручения был большой прием в советском посольстве, куда были приглашены мы, наши друзья и товарищи. Мы хорошо себя чувствовали среди советских друзей… Отец и Янош Клейн награждены орденами Отечественной войны I степени, мама и Арпад Клейн – II степени». Это письма 1960 года. А в 1970 г. Арпад Клейн отправил в Уфу письмо с приглашением повидаться: «11 апреля отец с группой товарищей, организаторов партизанского движения в Венгрии, поедет в Киев и в Москву… Может быть, и ты сможешь предпринять туда путешествие?» Сабо Лайош-старший звал в гости: «Будапешт живет в твоей памяти как военный город в развалинах. Если приедешь к нам, увидишь, что он теперь город радости и красоты, где тебя не только я и моя семья, но и мои друзья, товарищи ждут с настоящей любовью».

Побратимы не раз встречались и в Москве, и в Будапеште, и в Уфе. Назиб Биктимерович ездил в Венгрию один и вместе с женой. Сколько было слез радости, дружеских объятий. О войне старались не вспоминать, больше говорили о нынешней жизни, о будущем, своем и детей. Пережившие те тяжкие испытания хотели думать о мире.

Конечно же, из памяти не выветришь пропитанный кровью деревянный топчан тюремного госпиталя, грязь и духоту сырой камеры, пайку черствого хлеба с горстью гороха и не забудешь, как Сабо Лайош растапливал снег, потому что водопровод не действовал, а жена его стирала бинты раненым летчикам, и как случайно узнал Сабо, что фашисты собираются эвакуировать тюрьму дальше в тыл, а часть узников уничтожить, после чего они и решили с Яношем Клейном срочно устроить побег… Только нелегко это все ворошить... Помню, когда в первый свой визит в Михайловку расспрашивала Назиба Биктимеровича о его фронтовых годах, он все больше про летные дела рассказывал. И поделился радостью: «Нынче на 9 Мая в Москву поеду, с ребятами встречусь. Договорится там Ворожейкин о каком-нибудь общежитии. Гостиницы, когда вместе собираемся, мы не любим. Зачем нам по номерам разделяться? А тут мы все вместе, как бывало в нашем 728-м авиаполку…»

Снова представила тот весенний день 1975 года. Мы попрощались, вышли на улицу. Было больно глазам от яркого солнечного света, от ослепительной голубизны неба. Где-то в вышине прошумел реактивный самолет. Назиб Биктимерович как-то вдруг смолк, потом улыбнулся печально: «Знаете, как услышу, так и защемит сердце…» И почти без перехода продолжил: «Зато радует, что Урал – моя кровь, весь в отца. С детства только об авиации и думал. Хороший он летчик, II класс имеет, на I сдавать собирается. Мечтает испытателем стать или космонавтом. Молодой, все еще у него впереди».

На тот момент будущему летчику-космонавту Уралу Султанову было всего 26 лет.

Глава II

Как управлять «Бураном»

В год 20-летия «Вечерней Уфы» редакция напечатала подборку высказываний известных на всю страну людей под рубрикой «О них писала “Вечерняя Уфа”». Меня командировали в Москву, где встречалась с народным артистом России Георгием Тараторкиным, побывавшим с гастролями в Уфе; со скульпторами Николаем Силисом и Владимиром Лемпортом, оформлявшими здание Русского драмтеатра; с нашим земляком, солистом Московской филармонии Владимиром Поляковым; с несколькими писателями. Среди героев этой подборки был космонавт-испытатель Урал Султанов, который высказался в свойственной ему скромной и лаконично-деловой манере:

«Самая первая газета в Башкирии, которая написала о нашем экипаже под руководством Игоря Волка, где тружусь я, была “Вечерняя Уфаˮ. В новогоднем номере нынешнего 1989 года был напечатан очерк “В небе Султановˮ. Я отдаю себе отчет в том, что особых моих заслуг тут нет: я “попалˮ в газету потому, что, во-первых, много лет назад в “Вечеркеˮ писали о моем отце Назибе Султанове, храбром летчике, отличившемся в годы Великой Отечественной войны, и тогда, естественно, интересовались и судьбой двух его сыновей. И, во-вторых, стал я героем публикации потому, что люди интересуются космонавтикой, и, коли их земляк работает в отряде космонавтов, через него хотят знать об освоении космоса побольше и поподробнее.

В любом случае я благодарен своим землякам за внимание ко мне, к моим товарищам по экипажу, с которыми мы вместе причастны к испытательному полету корабля многоразового использования “Буранˮ, за внимание к моей маме, которая живет в Уфе. И спасибо “Вечерней Уфеˮ, другим газетам, башкирскому телевидению, которые постоянно рассказывают моим землякам о космонавтике и космонавтах.

В настоящий момент дни мои расписаны так: с девяти до шести – занятия в Звездном городке плюс ночные полеты. Обычные тренировки нашего экипажа.

Желаю всем счастливых стартов и финишей в любом полезном деле!»

Не без профессиональной гордости могу сказать, что упомянутый Уралом очерк написан мною.

Услышав по радио про «Буран» и про предстоящий полет в космос Урала Султанова, едва дождалась свободного часа, чтобы навестить его маму Гузель Гумеровну. Конечно, мы обе порадовались встрече, продолжению старого знакомства. Она достала фотографии мужа, сыновей, внуков, вырезки из газет. И мой очерк из «Вечерней Уфы» о Назибе Султанове от 14 апреля 1975 года был у нее аккуратно сложен рядом с репортажем «Правды» «Первый старт «Бурана» от 16 ноября 1988 года. Случайность, конечно, но получилось, будто эстафетную палочку принял сын от отца на новом витке современной авиационной техники. Назиб управлял самолетом в противоборстве с фашистскими асами, Уралу надо было совладать с машиной в другом поединке – в управлении сложнейшей аппаратурой, когда, переходя на автопилот, руки в буквальном смысле убирают со штурвала, и всю систему управления держат в уме. Больше шестидесяти раз сажали на посадочную полосу радиоуправляемый ТУ-154 летчики-испытатели Летно-исследовательского института, участвуя в подготовке к двухвитковому полету вокруг земли корабля «Буран», посадка которого на космодроме Байконур впервые в мире осуществлена в автоматическом режиме. В «Правде» так и написано: «Это уже мастерство на уровне искусства – вести свой самолет за двоих, чувствуя поведение обеих машин…»

Летом Урал приехал в отпуск к маме в Михайловку, и у меня появилась возможность повидаться с ним и услышать более подробное объяснение особенностей управления кораблем многоразового использования. Сразу призналась, что в технических вопросах, мягко говоря, не сильна, но Урал Назибович, видно, от мамы получил в наследство умение просто и доходчиво говорить о сложных вещах. Было интересно его слушать. Воспроизведу частично его тогдашнюю характеристику коcмолета:

«Буран» рассчитан на полет двоих – летчика и бортинженера … Особенно при посадке ассистирование второго пилота было бы не только не лишним, но, на наш взгляд, необходимым. «Буран», летящий в автоматическом режиме, на землю должен садиться «в десятку», т.е. в определенную условную точку на полосе, ибо он не то, что обычный самолет, а планер с малым аэродинамическим качеством. И отработка его посадки с высоты 20 км – одна из главнейших задач. Вычислительная машина строит маневр посадки – ведь могут быть такие условия, что летчик даже не видит посадочную полосу».

Когда проходили осенью испытания «Бурана», в нем людей не было, все шло автоматически.

«Но испытателями, – продолжил объяснять Урал – была проделана сумасшедшая работа. МиГ-25, Ту-154, Су-7 и другие своеобразные летающие лаборатории строили алгоритмы захода на посадку в нижних слоях атмосферы. Летчики старались понять, как проводить маневр, как погасить энергию и в то же время сохранить ее для посадки. Ученые бились вместе с нами, ломая голову над множеством проблем, которые возникали или могли возникнуть, и их надо было предугадать. Наверное, когда-нибудь мы научим такие космолеты садиться на полосу горизонтально, самолетно, обеспечивая большую надежность, а пока аппараты взлетают и садятся только вертикально, и в этом сложность. Потому и нужен бы второй летчик, который в трудной ситуации поможет найти верное решение, ведь мы хорошо понимаем и дополняем друг друга. На этом экономия может обойтись дороже».

Помню, я еще в тот момент его рассказа подумала, насколько должны быть высокопрофессиональны космонавты, чтобы не только досконально знать и чувствовать машину, но, испытывая ее качества, давать предложения конструкторам и ученым. Урал тут же эту мою мысль словно прочитал:

«Хотя “Буранˮ и заряжен на автоматическую посадку, летчик не должен быть кроликом, за которого думает машина. Я хочу понимать каждое ее движение, чтобы быть хозяином положения. Тут мы с учеными в споре. Мы за то, чтобы проблема решалась в пользу человека. Он должен знать, что делает автомат и где именно надо взять управление. На дисплее хочу видеть маневр автомата, тогда с ручным управлением не опоздаю. Нужно, чтобы машина подстраховывала летчика, это психологически ближе к тому, к чему привыкли люди: машина контролирует действия своего “хозяинаˮ и ему помогает. Когда летчиком-испытателем поработаешь несколько лет, то технике не доверяешь полностью (она, как правило, подводит в самый неподходящий момент) и в то же время ей веришь, поскольку чувствуешь ее как живое существо, и она “вывозитˮ тебя в самой сложной ситуации».

Испытания характера

Много любопытного про сложную работу космонавтов узнала во время того летнего отпуска Урала Назибовича. В частности, как скрупулезно они готовятся к полетам, как моделируют на земле самые неоднозначные ситуации. Он описывал некоторые эпизоды общекосмических тренировок, в частности, отработку состояния невесомости в гидробассейне: «Лежишь в течение недели в водичке приятной температуры, не вставая, а потом на носилках вносят тебя в Ил-18 или в истребитель, и им управляешь. Организм из невесомости попадает в перегрузку». Приводил и другие примеры:

«Забрасывают в пустыню на 36 часов с минимальным запасом воды и продовольствия, единственное укрытие от жары – парашют, а главное задание – сохранить силы. Лично я за эти 36 часов худел на 6 кг. На Камчатку летаем путать день с ночью, чтобы не спать: проверяется, какой при бессоннице пульс, какое давление, какая реакция, даются тесты на сообразительность. Ну и, конечно, много теоретических занятий, отработка различных чрезвычайных ситуаций».

Зашел разговор о домашнем режиме, начиная с утренней гимнастики, с занятий на тренажерах. Урал рассказал, что сначала проводили в отряде коллективные физкультразминки, но времени в обрез, заняты на испытаниях, и не всегда удавалось собраться вместе, поэтому перешли на индивидуальный режим.

«Я не курю; вино пью лишь по праздникам и весьма умеренно. Три раза в неделю хожу в спортзал, обязательно бываю в бассейне, по пятницам в бане. Два раза в год у нас устраиваются спортивные сборы от института медико-биологических проблем, который ведет за нами наблюдение. По воскресеньям стараемся все вместе поиграть в футбол. Мне больше всего нравится игровой спорт, когда можно побегать, разогреться. Это у меня осталось с мальчишеских лет, еще с Дмитриевской средней школы, где физкультуру преподавал шикарный мужик – Насыров Насыр Басырович. Он всегда был в гуще ребят. Видно, заметил, что я добросовестно бегаю кроссы, и привлек к занятиям боксом и на лыжах. А к стрельбе по летающим тарелкам в зрелом возрасте, в 83-м году Валентин Петрович Васин – начальник Лётно-Испытательного Центра и Олег Кононенко пристрастили. Это было начало нашего отряда – Волк, Станкявичюс, Кононенко, Левченко, Щукин…»

Когда прошло десять лет с тех пор, как два витка вокруг Земли совершил космический корабль «Буран», мой бывший коллега по «Вечерней Уфе» Виталий Чемляков опубликовал в «Молодежной газете» очерк об Урале Султанове (17 сентября 1998 г.) под названием «Я прошу у неба только одного: все или ничего». Урал Назибович добавил несколько штрихов к своим ранним высказываниям о подготовительной работе экипажа:

«При подготовке к полету на космическом “челнокеˮ основной упор делался на летно-испытательную программу. Нам, летчикам-испытателям, досталась вся черновая работа. Мы много сидели на Байконуре, летали на МиГ-25. Причем, в сложных метеоусловиях. Один из наших самолетов Ту-154, летающая лаборатория, был оборудован автоматической системой посадки, чего до этого не было ни у военных, ни на “гражданкеˮ. Летали на Ту – при видимости 300 м и нижнем крае 30 м.

Для полета на многоразовом корабле готовились три экипажа. Позже я узнал, что должен был лететь на «челноке» с космонавтом Сашей Лавейкиным».

Понятно, что без того опыта, который Урал Султанов получил как летчик-испытатель, он никогда бы не смог успешно работать в отряде космонавтов, где испытательная часть подготовки к полету «Бурана» была главенствующей. Как летчик-испытатель I класса он освоил около 50-ти типов самолетов. Летал на истребителях: в 70-е годы на МиГ-15, потом на МиГ-21, 23, 25, 27, 31. Имеет почетное звание заслуженного летчика-испытателя Российской Федерации. Налетал 4500 часов, испытывая самолеты во всех режимах. Рассказывал, что в 60–70-е годы приходилось во время полетов «включать голову, много думать», потому что сверхзвуковая авиация только набирала обороты. Между собой испытатели шутили, когда осуществляли маневры на Су разных марок: «Конструктор – Сухой, самолет сырой, а летчик мокрый». В очерке Виталия Чемлякова, о котором упоминала, приводятся слова Урала Назибовича: «Чем моложе самолет, тем как-то проще в управлении, оборудование получше, тяговооруженность больше».

Тем не менее, и в более поздние годы, при более «молодых» самолетах, никто не был застрахован от неожиданных ситуаций. Один такой случай Султанов мне описал:

«В 86-м поднялся на истребителе Су-27. Самолет весь облеплен датчиками: предстоял испытательный полет на перегрузку в различных режимах высот и скоростей. Выполнив программу, заметил большой расход топлива и превышающую допустимую разницу между указателями топливомера и расходомера. Хотел еще покувыркаться. Но раз непорядок, надо возвращаться.

…Самолет, оказывается, треснул в полете (выяснилось после посадки). Внизу вовсю хлестало топливо. На мое счастье оно не попало в двигатель. А то бы он заглох. А может и рвануло. Не знаю».

Уже в наши дни, года два тому назад, Урала Назибовича пригласили в Уфимский автотранспортный колледж на встречу со студентами. Один из вопросов, которые задавали ребята, касался нештатных ситуаций, в том числе, трагических случаев. Он ответил, как и на другие вопросы, откровенно:

– Да, бывают ситуации, когда летчик ничего не может сделать. Такая скорость, такие перегрузки, думаешь, привет, сейчас рассыплешься. Реакция испытателей основана на знании машины, вообще техники, на физической подготовке, натренированности. На психологической выдержке, на умении мгновенно собраться.

Недавно, вспоминая свои встречи с Назибом Биктимеровичем, упомянула в разговоре с Уралом, как отец сказал про него, что он хороший летчик и что мечтает стать испытателем или космонавтом. Урал Назибович, который уважает фактическую точность, ответил на это так:

«До 1975 года я не подозревал, что стану летчиком-испытателем, тем более космонавтом, потому что главная цель была достигнута: я военный летчик-истребитель. Подбросили идею об испытателе курсанты Харьковского училища, которые в это время осваивали МиГ-21 с моей помощью. И я принял решение попробовать. Получилось. И хотя в это время в полк пришла телеграмма об отборе в космонавты из летчиков-инструкторов и в их числе для отбора был я, но с большой благодарностью отказался, потому что для меня слово «летчик» святее святых. Я не рыдал и не плакал по упущенной возможности стать космонавтом, но если бы вы видели расстроенные лица моих сверстников-космонавтов, когда мы своей группой из ЛИИ проходили общекосмическую подготовку в ЦПК имени Юрия Гагарина!!! А их отлучили от пилотирования самолетов, уж не говоря об испытательных полетах: гибель Гагарина сказалась. Мы же, наоборот, продолжали все виды испытательных и прочих полетов».

Итак, слово «летчик» святее святых. И, чтобы им стать, одного здоровья мало, надо иметь решительный и твердый характер. Как же его выработать? И как вообще молодой человек приходит к мысли, что хочет освоить эту сложную профессию? Попробуем разобраться, тем более что, возможно, найдутся юные читатели, которые тоже подумывают о покорении заоблачных высот.

К облакам самолет поднимая

Урал Назибович родился 18 ноября 1948 года в селе Никифарово Альшеевского района. В связи с работой отца семья успела переменить несколько адресов в Башкирии. В первый класс Урал пошел в Бакалах, затем учился в Дмитриевке, а восьмилетку окончил в Бирске. Оттуда и уехал в Казань, в Суворовское училище. Уже тогда тяга к авиации в подростке наблюдалась – хотел быть военным летчиком-истребителем. Он об этом рассказывал так:

«Я как-то очень плавно пришел к решению стать летчиком. В детстве мне нравилось бывать в аэроклубе недалеко от Михайловки, где отец был летчиком-инструктором. Помню, братишка Артур был маленький, отец взял его в полет, и меня захватил с собой на Ан-2, с которого сбрасывали парашютистов. Потом я сидел в кабине Яка-18, даже выруливал его на стоянку – я тогда учился в 4-м классе, жили мы в Дмитриевке. Осталось в памяти, как все сбежались к самолету, который прилетел за больным. Когда мы переехали в Бирск, там аэродром был перед самым домом. Все эти впечатления скапливались, а на их фоне отец с его увлеченностью летным делом, с его рассказами о войне был как бы ускорителем моих устремлений. Видимо, все-таки кому что дано. Вот Артура, скажем, к технике тоже тянуло, но не к авиационной».

На вопрос, что дало для дальнейшей жизни обучение в Суворовском училище, Урал Назибович в первую очередь назвал умение подчиняться железной дисциплине, а во-вторых, очень неплохое знание французского языка. Уклон был общевойсковой, изучали мотострелковое оружие, много занимались стрельбой. По окончании в 1967 году Урал совершенно осознанно выбрал профессию, поступив в Харьковское высшее военное авиационное училище летчиков имени Героя Советского Союза Сергея Ивановича Грицевца. Это известная фамилия – отважный летчик воевал еще в Испании. Училище славилось выпускниками – Иван Кожедуб, Арсений Ворожейкин… Мемуары военных летчиков были настольными книгами Султанова: «Небо войны» Александра Покрышкина, «Под нами земля и море» Анатолия Курзенкова, «Истребители» и «Над Курской дугой» Арсения Ворожейкина. Вообще отцовского командира Урал Назибович в определенном смысле считает наставником, на которого хотелось быть похожим: «Я, вообще-то, не любитель кого-то обожествлять и делать для себя кумиром. Просто учусь у умных, сильных профессионалов и просто хороших людей тому, что они знают, как владеют собой, как думают. Я ведь учусь и у своих сверстников, и у тех, кто моложе. На ошибках тоже. Умный, хладнокровный, рассудительный и знающий летчик, истинный профессионал – общение с Арсением Васильевичем немало ценного давало и в постижении летного дела, и в человеческом плане».

В 1975 году 2-я Воздушная армия проводила в Москве встречу однополчан, и вместе с отцом старший лейтенант Урал Султанов там присутствовал – тогда и состоялось знакомство с Ворожейкиным. Диапазон его теоретических знаний, его военно-воздушного опыта был так широк, что дальнейшее общение молодого летчика с настоящим зубром авиации, конечно, было бесценным.

Но мы забежали немного вперед. Вспоминая время, проведенное в Суворовском училище, Урал Назибович самые добрые слова адресовал своим отцам-командирам. Рассказал, как в 1971 году, будучи выпускником Харьковского высшего училища, неожиданно встретил в Уфе командира своей роты в Суворовском Андрюшина Владимира Ивановича. Тот с чина подполковника поднялся на ранг выше и заведовал военной кафедрой в Башкирском государственном университете. Оба обрадовались, Андрюшин особенно, поскольку увидел своего бывшего воспитанника возмужавшим профессионалом-летчиком ВВС. Особо выделял Султанов начальника Суворовского училища генерал-майора Александра Павловича Смирнова. Он интересовался каждым воспитанником, кругом увлечений, представлениями о последующей жизни. Поддерживал стремление Урала стать военным летчиком. Спрашивал, как оценивают его здоровье медики. Когда однажды услышал о каких-то вроде бы замеченных неполадках, направил в госпиталь и обрадовался, что результат оказался хорошим. Обратив внимание на явные способности юноши к иностранным языкам, посоветовал «обзавестись» запасной профессией: летчики слишком зависимы от медицинских показателей. Не успел выпускник конкретно заняться сбором необходимых бумаг для поступления в Харьковское училище, как его документы оказались отправленными в Киевский военный округ вместе с рекомендацией в Киевское высшее общевойсковое командное краснознаменное училище им. Фрунзе на факультет иностранных языков со специализацией военный переводчик. Кстати, Урал Назибович признался, что по-французски мог бы общаться и теперь, если бы случилась какая-то практика.

В Киеве при Генштабе сухопутных войск оказался понимающий человек – дважды Герой Советского Союза генерал Афанасий Павлентьевич Белобородов, который, прочитав заявление Султанова с просьбой поступать в летное училище, в котором Урал сослался на пример отца, выдал положительное решение. С пониманием отнесся к желанию Урала начальник ВВС Киевского военного округа генерал-майор Василий Артемович Колесник, сам выпускник Харьковского высшего военного училища летчиков. По сей день с благодарностью произносит эти имена Урал Назибович, обращая внимание на то, как внимательно относились в армии к молодежи старшие командиры. Это относится и к Харьковскому училищу, где под руководством генерал-майора Николая Васильевича Сутягина сложилась высоко профессиональная команда наставников.

Урал Султанов проявлял и теоретическую подкованность, и завидное умение управлять сложной летательной машиной. Недаром его после окончания оставили летчиком-инструктором, и он в течение шести лет – с 1971 по 1977 г. – наставлял курсантов в эскадрилье под командованием майора Александра Ананьевича Вовка, капитанов Филимонова и Найдёнова. Затем была школа летчиков-испытателей (ШЛИ) министерства авиационной промышленности СССР в г. Жуковском, в Летно-исследовательском институте – ЛИИ. Урал Султанов и Виктор Пугачев после полутора лет учебы начали работу в этом институте в 1978 году.

Министерство авиационной промышленности СССР (МАП) выплатило Минобороны 150 тысяч рублей, которые были затрачены на подготовку военного летчика, поскольку дальнейшая работа предстояла на авиационных заводах, опытно-конструкторских бюро МАПа или в других ведомствах. То есть, большинство летчиков отбирали из рядов армии и при переходе в МАП демобилизовывали. Уралу за четыре месяца до выпуска из ШЛИ было предложено в дальнейшем работать в ЛИИ с последующим отбором в отряд К (космонавтов), который, помимо основной испытательской деятельности должен был заниматься и программой 11ф35, т.е. по многоразовому крылатому космическому кораблю. Медицинское обследование в 1982 г. в институте медико-биологических проблем было очень серьезным, многоплановым и длилось порядка полутора месяцев, в том числе и на центрифуге, что не было Султанову в новинку. В марте 1983 года Урал Назибович Султанов был зачислен межведомственной комиссией в группу К, то есть космонавтов. Как теперь он подшучивает: «Играли в шпионские тайны». Происходил этот отбор постепенно. Урал все полеты выполнял с отличным качеством, и начальник Летно-испытательного центра от ЛИИ заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза Валентин Петрович Васин «держал на прицеле» молодого способного воздушного аса. Он его и рекомендовал кандидатом в космонавты-испытатели как хорошего профессионала по эксплуатационной и летной подготовке. С 1979 г. Урал уже работал по программе «Бурана». Вспоминая уже сегодня те времена, Урал Назибович снова с особым чувством уважения называет имена тех, кто помог утвердиться в профессии. Это Валентин Петрович Васин. Это Михаил Михайлович Громов, летавший вместе с Валерием Павловичем Чкаловым. Он приезжал в 78-м году в школу летчиков-испытателей. Авторитет отличного специалиста, умеющего мгновенно оценить обстановку в воздухе, был для молодых летчиков непререкаем. Урал в юности читал его книгу, и увидеть живого героя было большим подарком. «Мне удивительно везло на встречи со старшими коллегами, у которых многому учился, – не раз повторял в наших беседах Урал Назибович. – В том числе, и на замечательных педагогов в Московском авиационном институте, где учился заочно».

В 1987 году, окончив полный курс общекосмической подготовки Центра подготовки космонавтов – ЦПК им. Ю. Гагарина, Урал Назибович Султанов получил удостоверение космонавта-испытателя № 111 с подписью одного из первых героев нашей космонавтики генерал-лейтенанта Владимира Шаталова.

Серьезный человек с зарядом юмора

Урал Назибович располагает к себе с первой встречи: широкая улыбка, простота, открытость, которая вовсе не синоним выражению «душа нараспашку». Скорее, это любезная доброжелательность вкупе с умной наблюдательностью, с умением разобраться в собеседнике, понять, с кем имеешь дело и насколько стоит поднимать градус откровенности. Должна заметить, что достоинство и обаяние – общая черта всех Султановых, с кем довелось общаться: будь то родители Урала, его тетушки, брат или двоюродный брат отца – все производят сразу симпатичное впечатление, и оно остается, еще больше укрепляясь по мере продолжения знакомства.

Друзья – особая категория среди жизненных ценностей Урала Султанова. Узы товарищества только крепнут с годами. Мальчишкой в Суворовском училище близко сошелся уфимец Урал Султанов с казанскими ребятами Рафкатом Муксиновым и Мубараком Залялютдиновым. Когда мы виделись прошлой осенью с Уралом Назибовичем, он как раз собирался в Казань, навестить старых друзей. «Оба окончили Казанское танковое училище, – рассказывает Урал. – Теперь уже пенсионеры, при женах, детях, внуках». Спрашиваю: «У них останавливаетесь? Жены не возражают?» Смеется: «А куда они денутся!»

Оглядываясь на молодые годы Урала Султанова, можно во всех тогдашних интервью заметить, что он почти не произносил «я», рассказывая о своей работе, а перечислял тех, с кем трудился рядом: «По “Бурануˮ вхожу в экипаж под командованием Игоря Волка вместе с Римасом Станкявичюсом, Магомедом Толбаевым, Виктором Заболотским, Юрием Шеффером, Сергеем Тресвятским, Юрием Приходько. Работаем не только на космолете, но и от других испытаний не отрываемся». И чуть дальше поясняет, что все, кто входит в отряд, в принципе друзья:

«Потому что мы сами решаем, кого берем в отряд, а кого – нет. Наша работа сложная, мы зависим от надежности друг друга, и потому очень требовательны. И не только к знаниям и профессиональным навыкам, но и к чертам характера. Важно, чтобы особенности каждого, даже, бывает, странности не мешали взаимопониманию. Я летал с каждым из них, у каждого своя манера пилотирования и свой характер, а все вместе мы дружный экипаж единомышленников».

Через десять лет в очерке Виталия Чемлякова прочту, с каким уважением и нежностью он говорил о тех своих товарищах, кого уже не было в живых:

«Толя Левченко слетал в космос… У него впоследствии оказалась опухоль, не выжил после двух операций. Какой друг был… В Жуковском живу на улице его имени…

Олег Кононенко погиб, поднимаясь на самолете вертикального взлета Як-38 с палубы корабля. Возможно, сопла у него не повернулись в положение для укороченного взлета… Саше Щукину не хватило высоты выйти из штопора в спортивном самолете Су-26 во время программы его испытаний. Может, у него плечо болело… По себе знаю, что в перевернутом штопоре кидает хорошо. Вот и повлияло…

Римас Станкявичюс вынужден был заменить летчика в демонстрационной программе, хотя сам только вернулся после полета в США. Считаем, что он погиб из-за усталости и перенапряжения…»

Ни разу не слышала, чтобы о ком-то Султанов говорил плохо. Напротив, в каждом подчеркивал хорошие стороны, а уж о летчиках только с полным уважением к их нелегкой и опасной работе.

Изучение французского, а позже английского языка пригодилось и в дружеских контактах. Приходилось летать с французскими коллегами. В конце 90-х, когда в ЛИИ организовали «кооператив» и стали катать пассажиров – любителей острых ощущений, среди желающих были и иностранцы. С одним из них – американцем Джеймсом Вебером, который воевал во Вьетнаме летчиком-наблюдателем, летали дважды: на МиГ-25 и Миг-29. На Миг-25 поднялись на высоту 24 километра. Гость был в восторге, увидев оттуда землю, и что сели по-«Бурановски». Ранней весной 1997 года он пригласил Урала в Лос-Анджелес. Кроме поездок по США и полета в Мексику, за полтора гостевых месяца Султанов побывал в центре полетов, созданном неподалеку от Лос-Анджелеса для всех желающих. Тренажеры, игры, реальные полеты – было, например, интересно стать с Джеймсом соперниками в воздушном «бою» на Т-34. В феврале 1998 года Султанов еще раз был в гостях у Вебера, смотрел, как в США готовят частных летчиков, полетал тогда на «Цесне-172», самолете, внешне похожем на Як-12. На память о путешествиях в США сохранилась бейсболка, которую подарил во время посещения авиационной летно-испытательной базы «Эдвардс» президент NASA.

Всякий раз Урал Назибович отдавал должное коммерческой жилке американцев и проецировал их находки на свою страну, а на Башкирию в частности. К примеру, был доволен, что и башкирские инженеры внесли свой вклад в подготовку «Бурана» к полету (в Уфе разрабатывалась система запуска его вспомогательной силовой установки) и высказывался о том, что республика вполне могла бы наладить в воздушном пространстве полезное движение с помощью легкомоторной авиации. В очерке Чемлякова есть его объяснение, что тогда можно слетать по неотложным делам, быстро доставлять срочную почту, просто катать за плату желающих. «Я слышал, что в Кумертау, – цитирую слова Урала по публикации 1998 года, – собираются выпускать Ил-103. Американцам, например, этот легкомоторный четырехместный самолет очень понравился».

Остается спросить: воплотились ли этот и другие полезные советы опытных профессионалов авиации, в том числе космической, в реальную жизнь? Хочется задать и такой вопрос: почему специалисты высочайшего класса, в том числе Султанов, не были востребованы в своей отрасли, хотя находились в форме и, как еще в ту пору с юмором заметил Урал, «крепко приросли задом к катапультируемым креслам» и вполне могли еще пригодиться… Впрочем, это уже тема следующей главы. Пока же продолжу свои впечатления от общения с Уралом Назибовичем, о его умении оставаться в разных ситуациях спокойным, находя радость в каждом дне и самому строя его так, чтобы не скучать.

Он любит слушать музыку, не разделяя ее по направлениям и жанрам, а просто выделяя, хоть в классической, хоть в современной, единственный критерий: чтобы была такая, которая «сама лезет в уши». «Есть мелодии, – объясняет Урал Назибович, – которые можно слушать и слушать, они достигают извилин, затрагивают душу. В Уфе у меня есть друг – настоящий меломан, а я только любитель».

В свободные часы выручает довольно приличная кинотека, хотя и с киноискусством такие же примерно отношения, как с музыкой. Те фильмы, что «помогали жить», остались в советском прошлом. Телевизионные сериалы Урал Назибович справедливо называет резиновой жвачкой, где сюжет уныло тянется: «Полчаса едут в машине, столько же времени в нее садятся. Либо это, наоборот, бесконечная круговерть гонок с какими-нибудь сексуально-любовными вкраплениями. Режиссер так видит… А его “видениеˮ совершенно не интересное. Конечно, есть зрители, которые воспринимают киноленты как руководство к жизни, как своеобразный учебник. Но ко мне это не относится. Крепко скроенный детектив могу посмотреть в качестве развлечения или фильм, несущий какую-то полезную информацию». С похожими требованиями подходит и к чтению. Либо это увлекательный сюжет, либо любопытная информация. Урал Назибович за словом в карман не полезет, чтобы и амбициозных кинорежиссеров, и графоманистых писак не наградить остроумными характеристиками. Чувством юмора наделен, и добрая шутка всегда присутствует в его разговоре. Тетя Энже с улыбкой говорит о его посещениях: «Всегда пошутит, всегда с ним насмеемся». Даже короткие сообщения по Интернету расцветит узором легких подсмеиваний над самим собой и окружающим миром. Вот, к примеру, его поздравление с днем рождения:

«Третий день с утра не просыхая пью чай, кофе с молоком и без за здоровье новорожденной вприкуску с пожеланиями доброго здоровья и душевного удовлетворения полетом жизни! Два дня не работал Интернет, но я не переживал, потому что думаю, что доброго человека надо и можно поздравлять с днем рождения каждый день, ночь и в любую погоду».

Зато подарок был самый серьезный: календарь-энциклопедия из серии «История открытий и изобретений» под названием «Великие географические открытия российских исследователей».

Из архива: март 2013 г.