Мустай Карим. Мой старший брат Абу

После тяжелого ранения в грудь в августе 1942 года я несколько месяцев находился на излечении в госпиталях. Поэтому меня, как негодного к строевой службе, послали на работу в газету «Советский воин» 3-го Украинского фронта. Наша газета выходила на русском, казахском, татарском, узбекском, азербайджанском, армянском, молдавском языках. Я был назначен в татарскую редакцию.

Попал я в удивительную многоязычную семью. Сразу замечу: в нашем разноплеменном коллективе почти отсутствовало солдатское чинопочитание. Почет и уважение у нас определялись талантом, смелостью и расторопностью фронтового журналиста. Кроме трех-четырех старших офицеров, сейчас даже не помню, кто в каком звании был. Конечно, мы, сотрудники тюркоязычных изданий, общались теснее, ближе. Нередко каждый из нас говорил на своем языке, а понимали все.

Редактором казахской газеты был Исхак Дюсенбаев — человек достойный и дельный. Но все-таки в наших глазах старшинство во всех отношениях принадлежало Абу Сарсенбаеву — и по возрасту, и по многим человеческим качествам: это безмерная доброжелательность, правдивость без оглядки, степенность и в то же время страстность — к месту. Кажется, он меня сразу принял в свою душу. У нас даже было одно внешнее сходство: оба мы до невозможности были косматыми. Наши буйные кудри не вмещались летом в пилотку, зимой — в шапку. Благо у нас в редакции на внешний вид внимания не обращали, начальство не требовало от нас «солдатской прически».

Скупой на воспоминания, Абу иногда с тоской говорил о море — о своем Каспии. В апреле 1944 года, после освобождения Одессы, мы оказались на берегу другого моря. Тогда он наслаждался, дыша морским воздухом, глядя в бесконечную синюю даль. Его любовь к морю, его тогдашняя тоска через почти десяток лет вольются в его роман «Рожденные на волнах».

Более двух лет, как говорится, «в боях и трудах» жили мы вместе, шли рядом, одолели долгий победный путь через Украину, Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию до Австрии. Победу встретили в Вене.

Мало кто сегодня представляет будни фронтового журналиста. Постоянно в дороге, постоянно в движении — от редакции до передовой и обратно. На войне нет безопасных троп. Журналист оказывается и под бомбежкой, и под артиллерийским и минометным обстрелом, и посреди горячей схватки с врагом, когда идет вместе с наступающими войсками. Он живой свидетель и летописец военных подвигов, очевидец гибели героев. Одним из тех, кто нес эту миссию, был Абу Сарсенбаев.

Сарсенбаев, с его добротой и отзывчивостью, особенно сблизил наши две редакции. Он всегда готов был прийти на помощь человеку в трудную минуту, помочь в беде. И мне на всю жизнь запомнился эпизод, когда его добрая рука отвела от меня беду, возможно, большое несчастье. Об этом расскажу подробнее.

В двух наших редакциях вошло в обычай делать «солдатские пирушки», если кто-нибудь с оказией получит от близких из тыла посылку с немудреными гостинцами или кто-то из нас что-то добудет из трофеев на передовой.

В конце декабря 1943 года из Казахстана в командировку на наш фронт приехал поэт Капан Сатыбалдин. Он, видимо, явился не с пустыми руками. Казах всегда казах. С разницей в три дня совпадали дни рождения Абу и Капана. Отмечать дни рождения мы научились у сотрудников русской редакции. Они в любой обстановке старались отмечать такие события. Иные из друзей нас тоже приглашали. Это нам понравилось.

Тогда вся наша общая редакция размещалась на улице Дачной в городе Днепропетровске. Сейчас помню, Абу квартировал в доме № 2. Вот он и пригласил нас к себе после сдачи очередного номера газеты в печать. Стоял поздний вечер. Собралось человек десять-двенадцать. Из-за сердечной щедрости хозяина среди нас очутился человек по фамилии Бурнашев, которого мы недолюбливали за его высокомерие и поучительную манеру разговаривать. До войны он, по его словам, был доцентом какого-то института в Средней Азии.

Сначала, как в той кинокартине, «хорошо сидели». Об Абу и Капане говорили добрые слова. В их честь наш Габдулла Ахметшин даже старинную башкирскую песню спел. Чем шумнее становилось веселье, тем больше мрачнел Бурнашев, все чаще перебивал говорящего, вносил неуместные поправки речам, причем все это делалось спесиво и назидательно. Так продолжалось довольно долго. Абу, будучи главным тамадой, видимо, считал неудобным осаждать гостя. Тот все больше расходился, досаждал всем...

Теперь меня считают терпеливым и рассудительным. В молодости я был горячий и довольно безрассудный. В тот вечер мое хрупкое терпение лопнуло и я крикнул: «Замолчи, наконец, старший лейтенант Бурнашев!» Он даже не смутился, не спеша встал, сквозь зубы негромко скомандовал: «Младший лейтенант Каримов! Встать! Вон отсюда!» Я не шелохнулся. Он повторил свой приказ: «Вон!» «Перестань каркать, общипанная ворона!» — закричал я, хотя никогда общипанных ворон не встречал. Бурнашев подошел ко мне и, видать, силой хотел меня выставить за дверь. Я быстро вынул из кобуры наган и рукояткой замахнулся прямо в висок обидчика. Он этого никак не ожидал, потому не обратил внимания на мои движения. Кто-то сильно ударил меня по руке. Наган упал на пол. Оглянулся. Стоит, весь бледный, Абу.

Вот так. В несчастье помочь человеку — дело благое, отвести от него несчастье — дело Божье. Абу Сарсенбаев совершил в тот вечер Божье дело.

Еще до декабря 1945 года мы продолжали служить — выпускать наши газеты. В румынском городе Констанце нас с Абу демобилизовали. Вместе — в одном вагоне, в одном купе — поехали мы в Москву. В дороге Абу меня спросил: «Где ты остановишься в Москве?» Я пожал плечами. Разговор на том кончился. Когда приехали на Курский вокзал, мой спутник сказал: «Поедешь со мной...» Он привез меня в Казахское постпредство, где нас приняли как иностранных послов или героев сражений. Я почувствовал, каким уважением пользуется Сарсенбаев у своих сородичей. Из-за него и мне почет. Угощали отменно. Я первый раз в жизни видел и ел красный, сочный, большой, как старинное пушечное ядро, алматинский апорт. Потом в Алма-Ате и в Уфе плод с таким названием есть приходилось, но вкуса такого больше не ощущал.

Война сроднила нас, но и мирное время не разлучало, пока была жива наша держава — СССР. Москва — Алма-Ата — Уфа — Ташкент — Тбилиси — Киев — Баку... — до любого из городов нам было рукой подать. Вдруг звонок из уфимского аэропорта. Снимаю трубку — Абу. Оказывается, его самолет по пути домой на несколько часов сел в Уфе. Мчусь на аэродром. Обнимаемся. Показываю ему свой город. Особенно его восхитил величавый памятник Салавата на утесе над рекой Белой. Успеваем и нагуляться, и наговориться, и навеселиться.

Каждый мой приезд в Алма-Ату отмечался застольем в доме друга и надеванием казахского чапана. Как он порадовал меня, приехав на мое 60-летие! Его чуть поседевшая кудрявая голова красиво выделялась в президиуме моего праздника.

Выступая перед студентами Башкирского государственного университета, он меня долго не хвалил, а сказал только: «Ваш Мустай Карим — наш Мустай Карим, он солдат храбрый, фронтовой журналист бесстрашный, человек надежный». Эти слова возвращаю ему самому. Он действительно был солдатом — храбрым, фронтовым журналистом — бесстрашным, человеком — настоящим.

Из архива: сентябрь 2008 г.