Юрий Коваль. «Лемешев звал меня Ванечкой»

В октябре 1995 года в Уфе проходил 16-й Международный конкурс вокалистов имени М. Глинки. В столицу Башкортостана прибыли 325 вокалистов из стран СНГ, Вьетнама, Китая, Румынии, Югославии, Южной Кореи. В жюри вошли Ирина Архипова (председатель), Иван Петров, Мария Биешу, Леонид Сметанников и другие. Руководство Уфимского училища искусств, воспользовавшись случаем, пригласило выдающегося певца Ивана Петрова в гости.

Пролог

Он вошел в Малый зал училища искусств, и зал взорвался аплодисментами. Еще бы: преподавателям и учащимся училища искусств явилась живая легенда русской оперы – Иван Петров. Несмотря на почтенный возраст – 75 лет, – Иван Иванович статен, красив и могуч. Гвардейский рост (метр девяносто), аристократическая внешность, редкой красоты, благородной окраски голос...

– Я вас приветствую. Мне очень приятно видеть молодых людей, которые вступают в замечательную сферу музыки, пения, театра.

Он заговорил, и стало ясно, что слушать его можно без конца. Рассказчик Иван Иванович отменный, и судьба к нему щедра: она преподнесла ему столько сюрпризов, что их хватило бы на несколько жизней.

В 23 года он стал солистом Большого театра – случай небывалый. В 50 лет Иван Петров уже сошел со сцены – для баса это не возраст. Увы, сахарный диабет никого не щадит: ни домохозяйку, ни государственного деятеля, ни выдающегося артиста.

Певец и тиран

Начинал петь Иван Иванович как Краузе (его далекие предки были немцы). В историю отечественной и мировой культуры вошел Петровым. А дело было так.

Однажды спектакль Большого театра, в котором пел Иван Краузе, посетил Иосиф Виссарионович Сталин. Он обратил внимание на молодого артиста. Вызвал директора в свою ложу: «У вас новый певец появился. Молодой и, кажется, талантливый. Но почему такая фамилия? Почему бы ему не взять псевдоним? Вы ему скажите: я прошу подумать над этим. Мы вели такую кровопролитную войну с немцами, и эта фамилия... Пусть подумает».

Потом все как-то стихло, забылось. А Иосиф Виссарионович еще раз пожаловал в оперу. Опять приглашает к себе директора: «Вы что же не передали мою просьбу молодому человеку?» Перепуганный насмерть директор пролепетал: «Он, наверное, колеблется, а может быть, забыл». «Вы ему все-таки еще раз передайте мое пожелание...».

«Иван Иванович, а ведь третьего раза может и не быть», – предупредил молодого баса директор.

Мне казалось, что Иван Краузе стал Петровым из чувства протеста: «Вам нужен псевдоним? Русская фамилия? Пожалуйста. Выбор знаком – Иванов, Петров, Сидоров, Козлов...» Оказывается, все было гораздо проще. Посоветовавшись с близкими, он взял фамилию жены, балерины.

С именем Сталина связано еще одно памятное событие в жизни Ивана Петрова. Известно, каждый уважающий себя бас мечтает спеть Бориса Годунова. Иван Петров впервые спел царя Бориса 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина. Он рассказывает:

– Все говорили: Сталин умер, только об этом не объявляют. Я сидел дома и думал: «Спектакль, конечно, отменят». Вдруг часа за полтора раздается звонок: «За вами выехала машина».

Пришел в театр... Атмосфера тяжелая, никто друг с другом не разговаривает. Надо же мне было так попасться. Дебютировать в такой день!

Загримировался. Начался спектакль. «Чудов монастырь». Пошла сцена коронации. В одной руке у меня скипетр, в другой – держава. Иду из глубины на авансцену, а руки трясутся. Как пел, не знаю. Говорят, прилично.

Спел, занавес закрыли и – бурные аплодисменты. Меня вызвали на поклон, что бывает нечасто.

Когда я спел «Терем», прибежали мои друзья и даже портные. Все поздравляли и говорили: «Родился третий Борис». (Прежде были Марк Рейзен и Александр Пирогов – Ю.К.)

Черт-джентльмен

В 1954 году парижская Гранд-опера пригласила Ивана Петрова спеть Бориса и Мефистофеля (в «Фаусте» Ш. Гуно). Он обрадовался и... испугался. Потом решил: «Надо ехать. Смелость города берет!»

Годунова парижане приняли как нельзя лучше. Были восторженные рецензии, которые Иван Петров – человек скромный – стеснялся показывать знакомым. Некоторые рецензенты, правда, писали: «В русской опере он действительно хорош. Посмотрим, каков он будет во французской».

Мефистофеля Петров готовил вместе с известным оперным режиссером Николаем Васильевичем Смоличем. «Не надо подчеркивать, что Мефистофель – черт, – говорил Смолич. – Мефистофель должен вести себя изысканно, галантно, как настоящий джентльмен». Петров прислушался к советам мастера. Его Мефистофель имел головокружительный успех. Ивана Петрова пришли поздравить юная и чертовски очаровательная Софи Лорен и восторженная старушка, внучка Шарля Гуно. «Мой дедушка о таком Мефистофеле не мог и мечтать», – прощебетала она.

По решению ассоциации Гранд-опера Петров стал ее почетным членом. (Кроме него, в то время такой чести был еще удостоен Марио дель Монако.) Это давало ему право выступить в любом оперном театре Франции.

Кесарю – кесарево

1964 год. В Милане (на сцене «Ла Скала») Большой театр открывал гастроли «Борисом Годуновым». После спектакля Петрову позвонила дочь великого дирижера Артуро Тосканини: «С вами очень хотела бы встретиться одна дама».

Встреча состоялась. Дама сделала царю Борису – Ивану Петрову царский подарок. Она вручила ему коробочку, в которой был перстень. «Мой папа всегда надевал его, когда пел Бориса Годунова», – сказала... дочь Федора Ивановича Шаляпина.

Иван Иванович передал эту реликвию в дар музею Шаляпина в Москве.

Кинематограф

…Мне повезло: я дважды слышал Ивана Петрова. В январе 1964 года на сцене дворца съездов (ее единодушно ругают все оперные артисты) он пел Галицкого в «Князе Игоре». В 1976 году (если мне не изменяет память) Петров выступил с концертом в Башгосфилармонии.

В фильме-опере «Евгений Онегин» он играет и поет князя Гремина. Тут нечему удивляться. Но однажды я увидел его в игровом художественном фильме. Увидел и глазам своим не поверил. Уж точно ли он? И ведь хорош: сдержан, красив, благороден. Великий оперный певец играл... старого охотника Зеба Стампа в приключенческом фильме «Всадник без головы» (по Майн Риду).

Дебют был удачным. Кажется, ему была уготована счастливая судьба в кинематографе. Куда там! Ни одного предложения больше не последовало.

…А родился Иван Иванович Петров, как многие колоритные богатырские натуры, в Сибири.

Футбол, волейбол... Князь Гремин?

Детство мое прошло в Иркутске, на красавице Ангаре, рассказывает певец. Широченная река, глубиной до пятнадцати метров. Если на лодке выедешь, на любой глубине увидишь каждый камушек и рыбу, что плавает в воде.

Вода чрезвычайно вкусная. Ее бы консервировать и отправлять за рубеж, да настроили всяких целлюлозных комбинатов...

Сибиряки здорово трудились, воевали, себя не жалея, но и застолье любили. Застолье продолжалось два-три дня. Не было такой цели – обязательно напиться. Любили побеседовать за столом, попеть песни: «Славное море, священный Байкал», «Ревела буря, гром гремел…». «Боже мой, какая поэзия, какая красота!» – думал я, но мне и в голову никогда не приходило, что эти песни я лет через двадцать буду петь на сцене.

В 1930 году мы переехали в Москву. У меня были большие способности к спорту. Я играл в футбол за детскую команду «Динамо». В волейболе дела шли еще лучше. Я был нападающим, четвертым номером сборной юношеской Москвы и команды мастеров клуба «Локомотив». Мне казалось, что путь мой обозначился и я буду спортсменом.

Голос у меня сформировался рано, в шестнадцать лет. Как-то раз я пробегал по школьному коридору и напевал арию Гремина из «Евгения Онегина». Вдруг меня кто-то хватает за руку. То был наш педагог по музыке.

Вскоре я выступил на вечере художественной самодеятельности. Приняли меня на ура.

Триумфатор

В довоенной Москве в Теплом переулке, около Крымского моста, было музыкально - драматическое училище. Туда я и отправился на вступительные экзамены. Глянул во двор.

– Матушки мои: на двадцать мест пришло человек двести. Один парень уже попробовал свои силы. Он мне и говорит: «Комиссия… злые, как тигры. Ты на них не смотри».

Я вошел и встал, длинный-предлинный мальчик в локомотивской красной майке с белой полосой и короткими рукавами. Члены приемной комиссии переглянулись и заулыбались.

– Что вы будете петь?

– Арию Руслана.

Отвернулся от них и всю арию пропел, глядя в окошко. И вот ко мне подходит завуч:

– Скажите, пожалуйста, почему вы все время глядели в окно?

Я ему рассказал.

Он посмеялся.

– На второй тур вам приходить не надо. Вы приняты.

Во дворе меня встречали как триумфатора.

Училище наше было невзрачным: маленькое двухэтажное деревянное здание, но педагоги у нас были очень хорошие. Я попал в класс к Анатолию Константиновичу Минееву. (Когда-то он пел в одних спектаклях с Шаляпиным.) Это был красивый человек, настоящий интеллигент. Смотреть на него и то было приятно.

Боевое крещение

Во время Великой Отечественной войны я три месяца был в составе концертной бригады на Брянском фронте. Потом еще столько же – на Волховском. Мы давали по два-четыре концерта в день. Зал – уцелевшая изба, церковь без окон, без дверей. Морозы были страшные, до 32 градусов. А мы пели. И что удивительно: никто ни разу не простудился, не заболел.

Запомнился такой случай. В нашей бригаде был очень хороший баритон Павел Васильевич Валовов. После концерта заночевали в двух землянках. Вдруг прибегает вестовой: приказ – срочно собрать вещи и убраться. Машина ждет.

Выскочили из землянки, Валовов застрял. Вестовой торопит: сейчас с немецкой стороны будет артподготовка. И вот только Валовов выскочил с чемоданом из землянки, сделал десять-пятнадцать шагов, как в нее угодил снаряд. Осталась только огромная воронка. Мы все замерли и не могли сказать друг другу слова: так это было неожиданно и страшно.

Среди «китов»

В Большом театре я был среди басов первого положения... восемнадцатым. Мне говорили: «Ну, что ты здесь будешь делать? Зря теряешь время. Смотри, тут какие «киты».

В первый год я спел шесть небольших партий. Во второй – дона Базилио, Вальтера из «Вильгельма Теля» и Галицкого в «Князе Игоре». Вскоре я пел вровень с Пироговым, Рейзеном и Михайловым. Это были такие басы! Когда кто-нибудь из них выходил на сцену – дух захватывало. А я вровень с ними пел весь репертуар. Для меня это было отрадно и почетно.

Дом ученых

Я очень рано оставил Большой театр: сахарный диабет. Прихожу в театр, пробую голос – звучит хорошо. Вышел на сцену, минут пять попел – и как будто мне в горло насыпали песку. Скрипит, хрипит. Боже ты мой! Ужас!

Что же делать? Надо как-то себя в искусстве и жизни определить. Я начал помогать самодеятельным коллективам, был консультантом. Не за деньги, на добрых началах. Потом стал руководить вокально-оперной студией в Доме ученых. На этом посту уже шестнадцать лет. До меня Лемешев работал, после – Лисициан.

Почему я там работаю? В Дом ученых приходят очень интересные люди. Прибегают после лекций, опытов, распеваются и смотрят мне в рот: что я скажу? И, знаете, очень хорошо поют, как профессионалы. Мы бережно относимся к слову и музыке. Каждый месяц – один-два концерта. Ставим оперы. «Русалку», «Моцарт и Сальери», «Алеко». В «Алеко» я даже участвовал. Правда, как чтец. Читал пушкинские стихи.

Напутствие

Мы живем в тяжелое время. Надо все это как-то перетерпеть. И самое главное – надо очень много работать.

Вот Рихтер, уж какой пианист! Я с ним часто бывал за рубежом. Приехали на место. Он переоделся, пошел немного погулять. Потом сел за рояль и играет часов шесть-восемь кряду. Представляете? Ну, так поэтому он и Рихтер.

«Яркий артист дорогу пробьет»

В училище искусств Иван Иванович проговорил едва ли не два часа. Но мне было этого мало, и я отправился за ним в гостиницу «Россия».

В холле под аккомпанемент ревущего пылесоса мы продолжили беседу. Спрашиваю:

– Владимир Атлантов живет теперь преимущественно в Вене. В одном из интервью он сказал, что в Большом театре был крепостным. Вы, Иван Иванович, начали петь еще при Сталине. Чувствовали вы себя крепостным?

– Да ничего подобного. Ущемляли, конечно, когда распределяли звания. Но не это главное. Если человек творческий, если он – яркий артист и у него хороший голос, он все равно дорогу пробьет.

У меня родители были арестованы и сосланы. Отца – Ивана Ивановича Краузе – расстреляли. Казалось бы, все, конец. Но меня в Большой театр взяли. Голос. Куда его денешь?

Было: отстранили меня от Государственной премии. А публика-то все равно свои симпатии выражает. Получил я одну Сталинскую премию, другую... Я был одержим и работоспособен. И меня признали.

– Вам не было тесно среди корифеев?

– У меня были с ними прекрасные отношения. Они если и делали мне замечания, то в очень тактичной форме. Я незлобивый человек. Они меня любили, как сына. Лемешев звал Ванечкой.

– И никакой конкуренции?..

– Какая там конкуренция? Кто ее мог составить таким большим певцам, как Пирогов, Рейзен, Михайлов?

– Выдающийся бас в пятьдесят лет ушел из театра. Это если не трагедия, то большая беда.

– Я пережил ее спокойно. Вы говорите: бас в пятьдесят лет ушел со сцены. Но в пятьдесят лет ведь и умирают...

– Что вы не успели спеть?

– Очень хотел спеть «Мефистофеля» А. Бойто, «Дон Кихота» Ж. Массне. Думаю, у меня это получилось бы.

– Какому репертуару, западноевропейскому или русскому, вы отдавали предпочтение?

– Наверное, все-таки русскому. Почему? Потому что это мое, родное. Это моя жизнь. Вы мне можете не верить, но я патриот своей родины. Я люблю все русское.

Знаете, что писали французские критики после «Годунова»? «Как же певуч и красив русский язык»!

– Русская вокальная школа. Есть такое понятие?

– Безусловно. В русской вокальной литературе содержание ярче и глубже. Психологически Германа в «Пиковой даме» петь труднее, чем Радамеса в «Аиде», а Бориса Годунова труднее, чем Мефистофеля в «Фаусте». В «Борисе» я три раза переодевал рубашку. Каждое слово... сгусток тяжелого металла.

В какой-то степени я испорченный человек. Мне довелось работать, общаться не просто с солистами Большого театра, они были замечательные певцы, актеры и ин-тер-пре-та-то- ры. Звукоизвлечение – это слишком мало.

Почему выдающийся музыкант Николай Семенович Голованов пригласил меня петь Алеко? Он понял, что я не просто звукодуй. Я пою мысль, содержание. У русских композиторов (Чайковского, Римского-Корсакова) есть произведения, где каждое слово звучит как образ. Вот послушайте.

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной

 я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье

 мне явился…

Какие стихи-то! Как это Пушкин-то все сумел!

– Как вы относитесь к осовремениванию классических опер?

– Отрицательно. Я против того, чтобы их искажали, корежили. Как-то я пел в Белграде, в «Фаусте». Режиссер был немец. Я запомнил его фамилию – Шрам. Так он настроил кубов разных, соединил их лестницами – того и гляди упадешь и разобьешься. Когда у меня брали интервью, я сказал про него: «Это не Шрам, а какой-то Срам...»

– Вам нравятся произведения модернистов в жанре классической музыки? Рок – музыка?

– Я этого не признаю. Такая музыка не по мне.

– Но рок, не говоря уж об авангарде, включают в свой репертуар весьма известные, признанные во всем мире симфонические оркестры…

– Христопродавцев много. Я люблю настоящую классическую музыку. Французских импрессионистов, например.

– Будущее оперы… Каково оно?

– Опера погибает. Такой оперы, какая была в 50–60-е годы, нет и в помине. Сейчас все захватили в свои руки режиссеры. Они уродуют спектакль, как хотят. А в опере главное лицо – дирижер, потому что это музыкально-вокальное искусство.

– Дирижеры уехали за рубеж.

– Вот вам и результат.

– И не только они. Несколько десятков отечественных певцов и певиц активно выступают за границей.

– Это нормально. Если их приглашают и хорошо платят – слава тебе, Господи. У нас-то зарабатывают гроши.

 – Легко представить, какие заманчивые перспективы открылись бы перед вами, если бы вы пели сегодня.

– Мне и тогда ой-ой-ой какие контракты предлагали. Но я даже не мог об этом заикнуться.

– Значит, были все-таки крепостным?

– В какой-то степени да. У нас ревностно относились к зарубежным гастролям. И потом я был очень занят в Большом.

– Вы, наверное, считали его тогда лучшим оперным театром мира?

– Несомненно. Это был золотой век Большого театра. Какие были басы, меццо-сопрано, тенора! А баритоны какие!

Нас всегда укоряли: почему не ставите советских опер? А Большой театр отвечал: вот когда вы нам дадите советскую оперу, которую хотя бы немного можно будет сравнить с классической, тогда мы ее поставим. На этом разговоры заканчивались.

А вообще-то народ всегда ходил и будет ходить в Большой, хоть вы дайте ему китайскую оперетку.

– Вас что-нибудь сегодня связывает с ним?

– Почти ничего. Я не хожу туда, где ко мне относятся без уважения.

– Вы далеки от политики и политиков?

– Очень. Для меня политик – это честность, доброта, честь и достоинство. Таких очень мало. Попадаются все больше шарлатаны.

– Что вы смотрите по телевизору?

– Информационные программы и, к великому сожалению, стал смотреть «Санту-Барбару».

Из архива: июль 2014 г.