№2.2024. Мадриль Гафуров. Просто жить – это слишком легко

Журнальный вариант

На нас с тобой осела пыль

дорог Башкирии,

Мадриль.

Узнали горы наши ноги,

обили многие пороги,

нас знают степь,

леса, ковыль...

Пусть Бог хранит тебя,

 Мадриль.

Анатолий Козлов, 2000 г.

В связи с юбилеем Башкирского радио меня попросили поделиться своим журналистским опытом работы. К сожалению, болезнь не позволила мне вовремя выполнить просьбу коллег, но коль обещал, слово надо держать...

В штате республиканского радио я не состоял, но активно сотрудничал с ним, будучи четверть века собственным корреспондентом Всесоюзного радио и телевидения, а затем ОРТ и радиостанции «Маяк» в Башкортостане и Оренбургской области, Международной радиовещательной компании «Голос России», которая вещает на 34 языках в 160 странах мира...

Взялся за перо, точнее сел за компьютер и... осёкся. Нет, не потому, что мне не о чем рассказывать. Живу я на этой грешной или благословенной земле довольно долго – девятый десяток закругляю, всего повидал и, как журналист, о многих и о многом писал. Жил бурно, а не просто небо коптил... Только что из прожитого и пережитого наиболее важно, существенно, интересно, а главное – будет полезным для моих молодых коллег?

Впервые мой голос прозвучал в эфире башкирской радиостудии осенью 1959 года. Было это в день, когда СМИ всего мира восторженно извещали о спасении четырех советских моряков, унесенных штормом на утлой неуправляемой барже в просторы Тихого океана. Вот их имена: Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Филипп Поплавский и Иван Федотов. Скитались ребята 49 дней. Небольшие запасы пищи на судне кончились, и они начали питаться кожей ремней и сапог...

Меня же пригласили на радио как бывшего моряка Тихоокеанского флота выразить свое отношение к этому трагическому событию. Я что-то высокопарно говорил о советском патриотизме (как будто именно это спасло бедолаг) и завершил выступление стихотворением, написанным по этому поводу, которое уже не помню...

Написал «не помню» и внезапно осознал: как давно это было – более 60 лет назад... Да, Время неумолимо. В пыль веков превращаются великие в прошлом империи, на месте некогда цветущих городов остаются бесплодные пустыни, навсегда уходят из памяти имена и даты...

«РАДИ НЕСКОЛЬКИХ СТРОЧЕК В ГАЗЕТЕ...»

Корреспондент должен иметь хорошо налаженную связь с предприятиями, учреждениями и организациями, иметь там своих информаторов и вовремя получать от них сигналы о том или ином факте, событии. Дело шло к вечеру, когда мне позвонили из Уфимского аэропорта и сообщили, что в Шафраново произошла трагедия, есть человеческие жертвы, через несколько минут туда вылетает вертолёт и, если успею, меня возьмут на борт...

Я выскочил из корпункта, находился он тогда на перекрестке улиц Ленина и Пушкина, остановил какую-то легковушку, уговорил водителя, не помню, сколько дал денег, и уже через пятнадцать или двадцать минут был в аэропорту...

Итак, добрался до места трагедии. Но вертолёт улетел обратно, забрав пострадавших, а мне необходимо было узнать подробности. Я остался, а потом всю ночь на попутках добирался до Уфы, а точнее – до ожогового центра (это примерно 150 километров. И в 6 часов утра (по московскому – 4 часа), когда Всесоюзное радио начинало передачи, продиктовал по телефону свой репортаж, который приведен выше...

Ничего необычного в этом нет, не зря же раньше были популярны слова песни: «Трое суток шагать, трое суток не спать – ради нескольких строчек в газете...» Так и для радио. Но надо быть всегда готовым оказаться в нужное время в нужном месте, и только тогда к тебе придет творческая удача. Ночь в полночь, по выходным и в праздники, в любую погоду вскакивать и бежать, ехать, лететь туда, где что-то случилось или происходит, – и читателю, телезрителю, радиослушателю неважно, как ты добыл информацию.

И всё же успех приходит не сразу. Не однажды переживал я ужасное состояние бессилия, злобы на себя. Впервые было это после назначения меня собкором Гостелерадио СССР. Я, вчерашний газетчик, ещё микрофон-то держать толком не умею, а тут «Маяк» требует срочный отклик на приветствие Брежнева хлеборобам Башкирии. У меня нет никакой техники, в смысле магнитофона, к тому же день воскресный. Что делать? Хорошо, что сосед по дому – первый секретарь Уфимского райкома партии Анатолий Локотченко. Я к нему за помощью. Вызвал он машину, поехали в район, отыскали где-то в поле известного механизатора, кавалера ордена Ленина, привезли его в Уфу, в телецентр. Написал я за него текст (этого я больше никогда не делал), он зачитал, записали на пленку. Я сам что-то наговорил, и материал перегнали в Москву. Жду вечером: вот сейчас на всю страну буду говорить! В девять часов «Маяк» передает: «Сегодня Леонид Ильич Брежнев сердечно поздравил с трудовой победой хлеборобов Башкирии, и вот что сказал знатный механизатор…» И одно предложение... Меня нет, а дома – толпа соседей!..  Год барахтался я, как ягненок в проруби, пока Москва прислала оборудование, пока я его освоил... Перегоняю в редакцию материал – в эфир не идет, а местное начальство костерит меня: почему ничего не передают о Башкирии? Видимо, ты бездельничаешь? Вот тогда я даже заявление написал об увольнении... Но поддержала корсеть Гостелерадио: прислали опытного коллегу, поездили с ним по республике, вместе готовили репортажи, потом вызвали меня в Москву на стажировку, и постепенно дело пошло. Я даже вошёл в обойму «золотых микрофонов», то есть без всякой цензуры выходил в прямой эфир по своей заявке...

СМЕШНЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ СЛУЧАИ

Были в начале карьеры проколы и другого характера. На память приходит пример из села Толбазы Аургазинского района, где прошло мое детство. Перед Отечественной войной там была РКШ (районная или республиканская колхозная школа), где мой отец работал завучем и когда-то вместе с сотрудниками посадил вдоль забора берёзы и осины. Отец не вернулся с войны. А я, приехав однажды в Толбазы, пошёл туда, где когда-то была РКШ. Пошёл вместе с друзьями детства. И мы с ужасом увидели, что многие деревья повалены, а там, где был сад, стоит разбитая сельскохозяйственная техника СПТУ. Зашли к директору и высказали ему свое возмущение, что попрана память тех, кто остался на полях сражений, и что этот сад, эти берёзы – памятник им... Увы, я на время забыл, как плетутся интриги. Это была встреча с друзьями, от нас пахло вином. Директор после нашего ухода дозвонился до редакции и рассказал, что я к нему явился пьяный... Удар был выверенный: заведующий корсетью Госкомитета влепил мне выговор, а материал, очень злободневный, пошел, как говорится, в корзину...

Случались и смешные казусы. Началось строительство Башкирской атомной станции и города Агидели. Строители ютились кто где, даже в землянках, а уже наступила осень, пошли дожди. Правда, возвели два пятиэтажных дома, но заселять не стали. В репортаже для «Маяка» я сказал, что «половой вопрос» не решён, то есть нет досок для полов... И вот в два часа ночи звонит главный выпускающий последних известий и хитро спрашивает, чем, мол, я сейчас занимаюсь? Отвечаю, что подготовил информацию для утренней передачи и ложусь спать... Ты уж, говорит, дорогой, половой вопрос с женой решай, а в репортаж не включай. Вот ведь какой казус вышел из-за необдуманной фразы. В общем, хороший урок мне преподали, и долго ещё коллеги подшучивали...

НЕУДОБНЫЙ ЖУРНАЛИСТ

Вообще, за годы работы в различных средствах массовой информации я получил немало уроков и прихожу к выводу, что уважающий себя журналист должен всегда иметь свое твердое мнение и отстаивать его перед кем бы ни было...

Но свободен ли в России человек? Конечно, свободен: его посылают по конкретному адресу из трех букв, а он идет, куда хочет... Так же и свобода слова – пустой звук, пока ты сам не осознаешь, что она в первую очередь зависит от тебя, от твоих убеждений.

Знакомые спрашивают иногда: что, мол, такого ты сказал, показал, написал, что тебя считают, мягко говоря, неудобным журналистом для власть имущих? Отвечаю, что ничего особенного, просто я старался и стараюсь писать, говорить и показывать Правду, а не угождать кому-то. И ещё: всегда стараюсь мысль свою выразить образно, чтобы она сразу привлекла внимание читателей или слушателей, запомнилась им.

Когда в повестку сессии Верховного Совета Башкортостана был включен проект «Закона о средствах массовой информации», многие депутаты не прочь были принять этот закон, не обсуждая детально, хотя был он антидемократичен. Журналистов среди депутатов было раз-два и обчелся, а директоров заводов или председателей колхозов не очень волновало, что написано в законе. Но нам-то, журналистам, предстояло жить и работать по нему. Будучи народным депутатом Башкортостана, я вышел на трибуну и сказал, что «это удавка для прессы и для свободы слова», и выразительно провел рукой по шее... Зал встрепенулся, проект закона был отложен для доработки.

ДЕЛО О «МЕТАФОРЕ»

Было такое «дело» – громкое, на всю страну, сфабрикованное в недрах башкирского КГБ. Я тогда руководил объединением молодых творческих сил Уфы, и вот сляпали дело «об антисоветчике и диссиденте» башкирского масштаба Мадриле Гафурове... Но в чём же меня обвиняли?

Я не надеялся, что в КГБ мне покажут первоисточник, то есть донос. Владимир Андреевич Поделякин, бывший председатель комитета, угощая меня чаем, лукаво заметил, мол, своих они не выдают. Однако показал копию «справки» на полутора страницах, видимо, часть донесения, когда-то подготовленного для Москвы. Переписать что-либо из этой справки мне не позволили. Но вот что выписал я из злополучного решения бюро обкома КПСС, когда к власти в республике пришли другие люди: «“Метафора” превратилась в кружок случайных, политически незрелых людей, ставших аудиторией для чтения и распространения низко-художественных, идейно не выдержанных и аполитичных стихов. Под предлогом проведения очередного заседания “Метафоры” некоторые её члены во главе с председателем, коммунистом Гафуровым, организовали коллективное пьянство в автофургоне, где вели развязный аполитичный разговор о советской демократии, моральном кодексе строителя коммунизма, читали низкопробные стихи».

Страшнее клевета кинжала,

страшнее клевета огня, –

исподтишка змеиным жалом

она вонзается в меня,

Страшнее клевета кинжала –

живя лишь мщением одним,

она тебя порой ужалит

рукою друга и родни...

Действительно, мы, члены литобъединения, в последний раз встретились второго (или третьего) ноября. Заседание не состоялось. Тот, чьи стихи собирались обсуждать, не пришёл. Школьники и студенты разошлись, а мы, несколько взрослых: Георгий Кацерик, Станислав Сущевский, ставшие впоследствии членами Союза писателей СССР, а также Кашаев (мой однокурсник, ставший кандидатом философских наук и преподавателем в мединституте), и ещё трое или четверо (фамилий уже не помню) решили отметить годовщину Великой Октябрьской революции.

Канун великого праздника, все кафе заняты под банкеты (время тогда было застольное), заглянули туда-сюда – тщетно. И тогда бывший среди нас строитель сказал, что на стройплощадке – на углу улиц Коммунистической и Цюрупы – есть у них вагон, зайдем хоть туда...

Говорили о поэзии, помню, этот строитель пытался прочесть свою поэму, где были примерно такие строки против Хрущева: «алый парус моей мечты вы перекрасили в черный», на что Сущевский в свойственной ему манере среагировал, что это не поэзия, а обыкновенное г...

Потом появился Наиль Исмагилов и торжественно поставил на пол вагона две бутылки сухого вина. Одну ребята тут же опустошили, а со второй пошли в сквер Маяковского, к его памятнику, где давали каждому по глотку, кто вспоминал строки поэта-главаря... На том и разошлись.

Строитель, как стало потом известно, был доносчиком.

УЛУ-ТЕЛЯК

А теперь об одном из самых печально-памятных событий в моей журналистской практике – о трагедии под Улу-Теляком, где погибли, сгорели сотни и сотни пассажиров двух встречных пассажирских поездов...

Воскресенье. Просто так пошёл утром в корпункт и вижу: вертолёты над Уфой. Что такое? Звоню в обком партии, говорят: авария, взрыв на трансконтинентальном продуктопроводе, много жертв, подробности неизвестны. Бегу в телецентр, в гараж за машиной, звоню кинооператору Ренату Амирханову, слава Богу, быстро прибежал. Берем два киноаппарата, магнитофоны и – на площадь за уфимским цирком, рядом – ожоговый центр, куда приземлялись вертолёты с пассажирами двух встречных поездов, оказавшихся в эпицентре взрыва. Бросаем машину на краю площади и с боем, под брань военных, врываемся в один из вертолётов. Уже при подлёте к месту катастрофы видим – лес повален словно после падения Тунгусского метеорита. Вертолёт делает круг, спасибо летчику, снимаем панораму места трагедии, но садиться тут не разрешают – ожидается прилет Горбачёва и Рыжкова... Высадили нас в 15 километрах от места катастрофы. А как добраться туда? Надо снять место аварии, конкретные детали, взять интервью у Горбачёва, вернуться в Уфу и передать готовый репортаж в Москву для программы «Время», а плёнку надо ещё проявить – тогда на корпункте ещё не было видеокамеры. Сделать материал для «Маяка» проще...

Идет УАЗ с медицинской эмблемой. Наставляем на него как автомат кинокамеру: «Стой!» Выскакивает какой-то чиновник (потом узнал, что второй секретарь местного райкома партии). Отталкиваем его, садимся в машину, даем команду шоферу, а секретарь орёт: «Буду жаловаться...» Отвечаю: «Хоть Господу Богу или чёрту, но репортаж с места катастрофы через два часа должен быть в Москве, понял?»

Вертолёт с Горбачёвым и Рыжковым уже садится. Перед нами три линии оцепления: солдаты и чекисты – их преодолеваем без труда, а дальше стоп – личная охрана Президента СССР. А сверху сплошной поток воды – чёрная туча словно специально нависла над Змеиной горой. Гремучая смесь заполнила всю лощину вдоль железной дороги. Один из охранников нам кричит: «Стой, стрелять буду!» Говорю: «Стреляй, мать твою, если не соображаешь, что это Центральное телевидение...» В общем, прорвались к палатке, в которой находились Горбачёв и Председатель Госкомиссии. Спрятался от дождя под карниз палатки, и тут мне просто повезло: стоявший рядом человек оказался главным врачом Ашинской больницы, который первым с бригадой прибыл к месту трагедии. Записываю его рассказ на магнитофон для «Маяка», пока высокое начальство занято (рассказ этот прозвучал в тот же вечер). Потом оператор снимает на кинокамеру ужасную картину: обгорелые тела, части тел, искореженные вагоны... Взял интервью у Горбачёва, кинулся к председателю Госкомиссии: «Помогите, надо срочно в Уфу!» Взял он нас на свой вертолёт, а в уфимском аэропорту меня уже ждали два разноречивых распоряжения. Один из замов председателя Госкомитета приказал срочно доставить плёнку в Москву. Другой заместитель велит проявить плёнку в Уфе и передать готовый репортаж по каналу. Выбираю второй вариант – это быстрее...

Мчимся в телецентр. Там уже прервали передачи на втором российском канале и ждут нас. Но проявка плёнки задерживается... А уже началась программа «Время», диктор на шестой минуте сообщает, что «репортаж на подходе, наш корреспондент Мадриль Гафуров уже вышел на связь...». Через 20 минут перегоняем «сырой» видеоряд и мой звуковой репортаж, а ещё через пять минут материал идет в эфир... Всё, успели. В тот же вечер этот наш с Ренатом репортаж, а также мое сообщение для «Маяка» передали все информационные агентства мира. Потом мне писали из Африки, Австралии, Южной Америки… Такая вот история.

Потом я неоднократно ездил на Змеиную гору в день годовщины и вёл прямые репортажи по «Маяку» прямо с места события, пользуясь полевым телефоном или рацией военных. И однажды произнёс в прямом эфире, что, по мнению родственников и близких погибших, для выяснения причин катастрофы и конкретных виновников трагедии ничего не делается.

В то время Гусев был заместителем председателя союзного правительства и возглавлял Госкомиссию. Его помощники пытались привлечь меня к суду «за оскорбление члена правительства». Но юристы Госкомитета по телевидению и радиовещанию парировали им: «Это не корреспондент сказал, а народ так говорит. Может быть, вы с народом будете судиться?»

ЖУРНАЛИСТ СЕГОДНЯ И ЗАВТРА

Мы сейчас учимся самому трудному – находить внутри себя мерила нравственности: на фоне разгула пошлости и халтуры. И не красота спасет мир (да простит меня великий Достоевский, что перечу ему), а труд, упорный, до чёрного пота, до кровяных мозолей, кем бы каждый ни работал, кем бы ни был.

После долгих лет запретного молчания нас прорвало. Мы обрушились на всё прошлое, на все наши достижения и победы, просчёты и ошибки, несбывшиеся надежды. Народ вроде проснулся, разбуженный перестроечной волной, как от долгой спячки, будто с глубокого похмелья, потому действия его после пробуждения уже десятилетия носят далеко не созидательный характер. Потому я с печалью думаю о том, что наша новая история перевернула, перекорежила саму психологию журналистов. Некоторые наши коллеги воспринимают свой профессиональный труд товаром на рынке. Ради мнимого жизненного благополучия они пишут и говорят что угодно по заказу – лишь бы платили. Отсюда, за этим заказом, искажается сама суть нашего дела, нашей профессии, ибо заказная статья, равно как и заказной репортаж по радио и телевидению, – это страшнее, может быть, даже, чем заказное убийство. Потому что этим деформируется всё общество, попираются все наши ориентиры. И в итоге мы, журналисты, не выполняем своей главной функции. А она, конечно, не в том, чтобы изображать из себя четвертую власть. Нет, не властью мы должны быть, а частью общества, которая ощущает точно, что вокруг происходит, как будем жить дальше, кому верить, а кому нет…

И не надо уподобляться мальчику, который прикрыл ручонками глаза, ничего не видит и думает, что его тоже никто не видит. Не нужно закрывать глаза на проблемы, которые есть, они вполне разрешимы общими усилиями, в том числе и усилиями журналистов. Журналисты – некоронованные короли слова, эфира: написанное, сказанное и показанное нами сегодня, завтра становится общественным мнением.