№8.2023. Марсель Гафуров. С прошлым расстаюсь смеясь

Из журналистской жизни

Запись: «Теща не поймет…»

У меня зазвонил телефон. Кто говорит?. .

– Здравствуй!– послышалось в трубке. – Шакиров говорит. Не сможешь ли подъехать ко мне к двум часам?

М. З. Шакиров занимал тогда пост первого секретаря Уфимского горкома КПСС. Мы не были знакомы, поэтому обращение на «ты» несколько удивило меня. Но я знал, что «хозяин города» человек властный, жесткий, может в своем кабинете даже республиканского министра поставить по стойке смирно, поскольку тот подчинен ему по партийной линии.

– Конечно смогу,– сказал я в ответ на приказ, облеченный в форму вежливого вопроса.

Дело, оказалось, вот в чем. В Уфе побывал М. А. Суслов, «серый кардинал» партии. У него, пользуясь случаем, получили разрешение учредить газету «Вечерняя Уфа». Уже подобрали редактора, стал им Явдат, в обиходе – Яша, Хусаинов. В его присутствии Шакиров попросил меня отдать новой редакции часть сотрудников «Ленинца».

Я честно предложил Яше пятерых самых опытных своих товарищей. Исходил при этом из двух соображений. Во-первых, не вечно же сидеть людям в «молодежке», а тут представлялась возможность продвинуть их вверх по служебной лестнице. Во-вторых, и для «Ленинца» это выгодно: наберем сотрудников помоложе, у молодых энергии и задора побольше, а опыт – дело наживное.

В кабинете Шакирова, таким образом, был решен вопрос о костяке «Вечерки».

А перед этим вроде бы разрешилась моя личная жилищная проблема. Яша Хусаинов к двум часам не пришел, «задержался», видите ли. Пока ждали его, Шакиров стал расспрашивать меня, как я поживаю, какая у меня семья. Семья у меня была такая: сам я, жена, двое детей, теща моя. А жили мы в деревянном полубараке, куда после ряда хитроумных обменов помог мне переселиться из частного угла обком комсомола.

– Да-а,– сказал Шакиров, выслушав меня,– теща тебя не поймет...

Слова эти побудили меня сообщить ему, что в Совете Министров республики заложили в план текущего года 50 квадратных метров жилой площади для «Ленинца» и коллектив редакции решил отдать эти метры мне. Но одно дело – цифра на бумаге, другое – квартира в натуре. Улита едет, когда еще будет...

Шакиров поднял телефонную трубку, набрал номер и сказал:

– Иван Федорыч, у меня сидит молодежный редактор, для него в плане, оказывается, предусмотрена квартира, отдай-ка ему... – далее последовали номер дома и номер квартиры.

По завершении разговора о «Вечерке» я полетел на крыльях радости знакомиться со своим будущим жилищем. Там моя радость сразу угасла. Квартиры в только что достроенной пятиэтажной «хрущевке» восторга не вызывали, а предназначенная мне выглядела худшей из них. Тесная, темная, с проходной комнатой. Угловая – значит, будет холодно. Вселившись в нее, я потеряю ощутимую часть ожидаемых квадратных метров. Более всего опечалило меня то, что негде будет поставить письменный стол для себя. Я мечтал о спокойном уголке, где мог бы работать вечерами, ведь я не только журналист, но и литературой занимаюсь. А тут в совмещенном санузле, что ли, придется запираться? Словом, после долгих лет томительного ожидания приличного жилья мне предстояло, как говорится, поменять шило на мыло...

Что делать?

На следующий день отправился к упомянутому Ивану Федоровичу Артемьеву. Он возглавлял горисполкомовский отдел по распределению жилья, я его знал, обращался к нему, когда хлопотал о крыше над головой для своих сотрудников. Прошу:

– Иван Федорыч, дай, пожалуйста, что-нибудь получше!

Он руками развел, не могу, говорит, «хозяин» назвал точный адрес и не забудет об этом, память у него крепкая...

Обидно мне, за что, думаю, Шакиров подложил мне свинью, что плохого я ему сделал? Попробую-ка обратиться к председателю горисполкома Сергею Сергеевичу Воронинскому. Он, конечно, тоже под Шакировым ходит, но авось да поможет выпутаться из этой ситуации.

Пошел в приемную председателя, а его нет, лежит, сказали, в больнице с сердечным приступом, всеми исполкомовскими делами ведает его первый зам Равиль Шакирович Сайфуллин. Ага, это неплохо, решил я, Равиль Шакирыч свой брат,– когда он работал в обкоме комсомола, у меня сложились добрые отношения с ним. Толкнулся к нему.

Сайфуллин встретил меня шутливым вопросом:

– Что это занесло тебя в наш муравейник?

– Да вот,– говорю,– пытаюсь выяснить, есть ли власть у Советской власти.

– Даже в шутку на минутку не впускай в голову такие мысли,– сказал Сайфуллин, посерьезнев. – Что случилось?

Я объяснил – что. Чуть-чуть подумав, он позвонил опять же Артемьеву:

– Иван Федорыч, я по поводу квартиры для редактора «Ленинца». Не надо мне объяснять, я все знаю и понимаю. Нельзя ли все ж как-нибудь извернуться? Согласись, неприлично же мы будем выглядеть... Слушай, а что если ма-аленькими буковками вписать его в обкомовский список? В случае чего я подставлю свою шею... Вот и ладненько, значит, договорились...

Выяснилось, что в большом девятиэтажном доме один подъезд предназначен работникам аппарата обкома КПСС, они ведь тоже нуждались в крыше над головой. Квартиры в этом подъезде такие же, как в остальных, но все они спланированы удачно, потолки повыше, чем в «хрущевках». Обкомовцев решили вселить в один подъезд, чтобы им удобно было общаться меж собой.

Меня вписали в список новоселов этого подъезда, список пошел на утверждение к З. Н. Нуриеву, он его подписал. Не могу сказать, обратил ли Зия Нуриевич внимание на мою фамилию. Он предпочитал заниматься крупными делами, в мелочи особо не вникал.

Я получил хорошую трехкомнатную квартиру и нарадоваться не мог. Только вот рядом с благодарностью Равилю Шакировичу осталась в душе обида на Шакирова.

Запись: «Инцидент с номерами телефонов».

В 1972 году меня перевели в редакцию «Советской Башкирии» на должность заместителя редактора. Я попал в обстановку, резко отличавшуюся от веселой, демократичной обстановки в «Ленинце». У редакторов партийно-правительственных газет было по два заместителя. Де-юре они были равноправны, де-факто неравнозначны, один из них в зависимости от способностей лидировал, ну, как бы выполнял функции премьер-министра при королевской особе. До моего перевода в «СБ» первым замом редактора, Г. Г. Михеева, считалась Надежда Михайловна Неред. Я эти тонкости внутриредакционной иерархии постиг не сразу и по неведенью произвел «дворцовый переворот».

На второй или третий день моей работы на новом месте заведующие отделами собрались, как обычно, в редакторском кабинете на утреннюю планерку. Григорий Григорьевич отсутствовал, должно быть, с утра сразу поехал на заседание бюро обкома, и я, решив, что планерку надлежит провести мне, направился к редакторскому креслу, дело-то ведь для меня привычное. А по другой стороне комнаты шла Надежда Михайловна с той же, оказывается, целью, о чем я догадался лишь потом. Не сообразив вовремя что к чему, я сел в кресло первым. Надежда Михайловна несколько растерянно опустилась на стоявший у стены стул. Планерку провел я. Исходя из этого, заведующие отделами пришли к выводу: власть переменилась! И смех и грех...

Смех смехом, но на следующий день Надежда Михайловна пришла в мой кабинет со свежим выпуском газеты и сказала укоризненно:

– Зачем вы так, зачем об этом на всю республику объявлять?

– О чем вы, Надежда Михайловна?

– Зачем поменяли местами номера телефонов?

Я понятия не имел, что на четвертой странице газеты номера телефонов заместителей редактора переставлены, первым поставлен мой. Стали разбираться. Выяснилось, что дежурный по выпуску расстарался.

Номера телефонов вернули на прежние места, но Надежда Михайловна то ли из-за этих инцидентов, то ли под грузом проживших лет, ставшим с приходом молодого коллеги более чувствительным, заметно сникла. Отошла в руководстве редакцией на второй план. Это определило мое место в редакционной жизни на последующие одиннадцать лет. Не очень, должен сказать, веселых.

Запись: «Главная неприятность».

С Григорием Григорьевичем Михеевым я сработался легко, у нас установились дружеские отношения. Он был добрый, порядочный человек. Если в газете проскакивала какая-нибудь ошибка, принимал удар сверху на себя, старался оградить сотрудников от неприятностей. Но чувствовалось, что он устал из-за постоянной нервотрепки. Частенько Григорий Григорьевич уезжал куда-нибудь в сельский район, посмотреть, как сам он говорил, на поля, давал душе отдохнуть. В таких случаях мне приходилось присутствовать вместо него на заседаниях бюро обкома КПСС, на меня ложилась неприятная процедура согласования с обкомом официальных материалов, вплоть до небольших информаций.

Главная неприятность заключалась в том, что первым секретарем обкома стал М. З. Шакиров. Поначалу на новом месте он, видимо, чувствовал себя неуверенно, при этом решил сразу же показать свой крутой характер, отчего слегка пострадал и я. С подачи нового Первого бюро обкома приняло постановление о наказании за небольшие в общем-то провинности нескольких знаменитых председателей колхозов, зубров сельскохозяйственного производства. Общий отдел прислал постановление в редакцию, дабы мы подготовили его изложение для опубликования в газете после согласования текста с первым секретарем обкома.

Тут надо заметить, что официально главной газетой республики считалась газета «Совет Башкортостаны», издававшаяся на языке титульной нации. Но и обкомовцы, и местные руководители читали русскоязычную «Советскую Башкирию», ведущей фактически была она, по ней определяли, куда дует ветер. Согласованием официальных материалов занималась наша редакция, о том, что и как публиковать, другие редакции узнавали от нас.

Так вот, подготовив изложение, я, опять же по неопытности, отправился к Шакирову вместо того, чтобы перевалить согласование на нижестоящих обкомовцев. Шакиров внимательно изучил доставленную мной бумагу, повертел ее в руке и сказал:

– Подумай-ка над этим еще. Почитай «Правду» и подумай.

Никаких конкретных замечаний или пожеланий. Я решил, что стиль изложения ему не понравился. Вернувшись в редакцию, посидел, подумал, добавил блеску в стиль и поехал в обком вторично. А Шакиров опять напустил туману, подумай, говорит, еще. Вышел я в обкомовский коридор, соображаю, кто из нас дурак: я или он. Проходил мимо знакомый работник обкома, я попросил у него совета и помощи. Он, посмеиваясь, раскрыл мне глаза. Зря, говорит, с этим ходишь, Мидхат Закирыч засомневался в правильности постановления, оно им не подписано, стало быть, не имеет силы.

Выходит, Шакиров мурыжил меня, не зная, как быть, подписать или не подписать.

После этого я старался держаться как можно дальше от него. А он вскоре, обретя уверенность, перестал узнавать многих прежних своих знакомых, в том числе и меня. При случайных встречах в кулуарах разных совещаний не здоровался.

Вернусь к теме согласований, измучивших и обкомовских аппаратчиков, и – в еще большей степени – нас, газетчиков. Представьте такую ситуацию. Приехал, скажем, в республику высокопоставленный визитер. Первый секретарь выехал с ним показывать наши города и веси. В завтрашних газетах в обязательном порядке должна появиться информация об этом, согласованная с самим Шакировым. И вот несчастный Урал Насырович Бакиров, заведующий отделом пропаганды обкома, «висит» на междугородном телефоне, ловит Первого, чтобы прочитать ему эту пустячную информашку. Я «вишу» на другом телефоне Бакирова, коллеги по Дому печати «висят» на моем внутрииздательском. Согласовал-таки Урал Насырович текст часам к десяти вечера. А у нас все графики уже полетели к чертям, газеты на поезда и самолеты не попадут, читатели в глубинке получат «свежие» новости лишь через два-три дня. Зато утром высокопоставленному визитеру будут показаны газеты с информацией о его пребывании в республике.

Редактор газеты «Совет Башкортостаны» А. Г. Исмагилов в конце концов взбунтовался против такого рода безобразий, написал возмущенное письмо в бюро обкома. Вследствие этого Абдулле Гиниятовичу пришлось расстаться с газетой. Благо, он имел ученую степень, пошел преподавать в вуз.

Запись: «Мне предложили взятку...

Пришел ко мне в редакцию пожилой мужчина, житель, как выяснилось, села Бураево. Вот, говорит, есть у меня фотокарточка, тут я снят с моим фронтовым другом, хочется, чтоб вы поместили фотку в газету ко Дню Победы.

Два молодых человека в военной форме напряженно смотрят в объектив. Тысячи таких простеньких снимков можно увидеть в застекленных рамках на стенах деревенских изб. Особенность этого снимка заключалась лишь в том, что на груди друга моего визави висела Золотая Звезда Героя Советского Союза. Ах, если б качество снимка было получше!. .

Посетитель, видно уловив на моем лице сомнение, сказал:

– Уж пожалуйста! Я вам заранее приготовил подарок...

И положил на стол свернутую в трубку газету, из которой высовывалась шкурка норки и краешек пятидесятирублевой купюры.

Я почувствовал, что багровею. Что же это получается? Мне предлагают взятку.

– Слушай, дядечка,– прошипел я,– забери-ка все это и выметайся отсюда, пока я не вызвал милицию. Быстро!

Дядечка глянул на меня испуганно, схватил свой сверток и ушел. Для меня взяточничество было и остается одним из отвратительнейших пороков общества. Так уж воспитан. Не хочу этим сказать, что в те времена не давали и не брали взяток. И давали, и брали. Но мздоимство наказывалось очень сурово. Разве лишь в высших эшелонах власти все прощалось. Врезалось в память газетное сообщение: заведующую пищеторгом одного из курортных городов суд приговорил за взятки в особо крупных размерах к расстрелу, приговор приведен в исполнение. Меня поразило, что расстреляли женщину, поэтому сообщение запомнилось. Да что ходить за примерами так далеко! Отраслевому секретарю нашего обкома партии из района привезли гостинец – кадочку меда, и он гостинец принял. Факт получил огласку. Секретаря обкома с треском-шумом сняли с должности.

Сейчас такая провинность вызвала бы, наверно, только снисходительную усмешку. Коррупция ныне повсеместна и привычна, приобретает подчас совершенно неожиданные, изощренные формы. Рядом с нами, в Оренбургской области, построили церковь в родном селе В. С. Черномырдина. Тогда он возглавлял правительство России. Средства массовой информации радостно сообщили россиянам, что «Газпром» не поскупился, потратил на эту церковь что-то около 17 миллиардов тогдашних рублей. Со школьной скамьи мы помним, что во времена насмешника Гоголя взятки давали борзыми щенками. А теперь, как видим, можно и церквями. Газпромовцам не пришло в голову построить, скажем, мечеть в моем родном селе. Я же не председатель правительства.

Впрочем, я начал с того, что и мне была предложена взятка. Тот дядечка ушел, забыв впопыхах на моем столе свой снимок. На обороте снимка были сведения о нем самом и о его друге. Повертел я снимок в руке, повертел и позвонил в Бураевский райисполком. Известен ли вам, спрашиваю, такой-то. Слышу в ответ: известен, он у нас в мукомольном производстве работает, очень старательный труженик и скромный человек, хотя полна грудь боевых наград.

Неловко мне стало, зря, думаю, обошелся с ним так грубо. Ну хочется человеку, чтоб односельчане узнали, какой у него был друг, что тут плохого? Допустил, конечно, промашку, решив отблагодарить меня за услугу по деревенскому обычаю, так ведь не зря говорится, что конь о четырех ногах и то спотыкается. Написал я текстовочку, и опубликовали мы снимок в День Победы. Пусть человек порадуется!

Запись: «Мы застряли в Тбилиси».

В ту давнюю пору заметным явлением в спортивной жизни страны были ежегодные массовые легкоатлетические кроссы на призы газеты «Правда». Проводились они не только в Москве,– как бы путешествовали по разным городам. Однажды в редакции наших республиканских газет прислали аккредитационные карточки с предложением послать корреспондентов на кросс в Тбилиси. Выяснилось, что в кроссе примет участие и один из самых быстроногих наших бегунов – работник Уфимского моторостроительного производственного объединения Миннивасик Абдуллин. Воспользовавшись случаем, полетели в столицу Грузии двое: от «Советской Башкирии» – я, от газеты «Совет Башкортостаны» – Булат Рафиков, товарищ мой еще по работе в «Ленинце».

В Тбилиси есть на что посмотреть, но прежде всего мы должны были думать о кроссе. На стадионе пристроились к болельщикам в полусотне метров от стартово-финишной черты. Видим в огромной толпе бегунов нашего Миннивасика. Он стартовал не спеша. Хотелось, чтобы сразу вырвался вперед, ну да ладно, ему видней, как бежать. Кроссмены вскоре скрылись из виду, и не знаю уж, спустя какое время вновь показалась их лидирующая группа. Миннивасик бежал в ней где-то посередочке. Неужто не станет призером? Ах, какая досада!

Когда лидирующая группа поравнялась с нами, я закричал отчаянно:

– Васик, жми!

Закричал непроизвольно, не надеясь, что он услышит в шуме-гаме, но случилось чудо: Миннивасик рванулся вперед, побежал чуть ли не вдвое быстрей, на глазах изумленной публики оставил позади одного, второго, третьего... Словом, на последних метрах обогнал всех, достиг финиша первым. Боже мой, как мы с Булатом орали от радости!

Вечером участников кросса и гостей-журналистов пригласили на концерт детского ансамбля «Мзиури» («Солнышко»). Это стало вторым чудом того дня. Прошло много-много лет, но и сейчас будто слышу голоса этих удивительно талантливых мальчишек и девчонок, вижу оркестр, в котором девочка лет 13–14 вытворяла на ударных чудеса почище иного фокусника. В Грузии все любят петь и поют великолепно, но когда поют дети, причем особо одаренные, впечатление это производит неизгладимое.

На следующий день у нас выдалось время, чтобы поближе познакомиться с Тбилиси: самолет в Уфу вылетал вечером, о билетах позаботился оргкомитет кросса, так что можно было спокойно побродить по городу.

Мы с Булатом оба писали стихи, были влюблены в поэзию, а здесь все напоминало о ней, о Пушкине, Грибоедове, Лермонтове... На проспекте Руставели Булат задумчиво продекламировал самые, может быть, знаменитые строки «Витязя в тигровой шкуре»: «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор…» Постояли над бурной Курой, и, конечно же, всплыла в памяти задиристая строка Маяковского: «Шумит, как Есенин в участке…»

Не могу сказать, есть ли еще где-нибудь в мире дворец, построенный специально для шахматистов, в Тбилиси мы побывали в таком дворце. В юности, прочитав исторический роман «Великий Моурави», я запомнил, что грузины издревле очень уважали эту игру. Неспроста уже в наше время две грузинки носили корону чемпионки мира по шахматам среди женщин. Дворец тоже произвел на нас сильное впечатление.

Мы поглядывали на часы, дабы не опоздать на самолет, но времени оставалось еще много. Пошли на тбилисский рынок посмотреть, что и как там. Прилавки на рынке ломились от цитрусовых, продавцы громко зазывали покупателей. Один из них обратился к нам с предложением:

– Поменяйте мне мелкие деньги на крупные, дам за это по килограмму мандаринов бесплатно.

Крупных денег у нас не было. Посмеявшись, пошли дальше. Купить ничего не купили. Как ни странно, апельсины и мандарины в Тбилиси стоили дороже, чем в Уфе, хотя торговали ими у нас тоже сыны Грузии. (Между прочим, нынешний грузинский Президент Эдуард Шеварднадзе, будучи еще секретарем ЦК комсомола республики, прикатил однажды в Уфу с командой ребят спортивного вида и разогнал на нашем рынке своих земляков, чтоб не позорили Грузию спекуляцией. Но вскоре все вернулось на круги своя).

Нагулявшись, отправились мы, наконец, в аэропорт. Сидим ждем регистрации и посадки на самолет. А объявления о нашем рейсе все нет и нет. Встревожились мы, обратились к девушке в справочном бюро: почему не объявляют рейс на Уфу? Ваш самолет, отвечает она, давно улетел, точно по расписанию.

И только тут дошло до нас, что мы, раззявы, не перевели часы с уфимского на местное, вернее на московское, время. Сгорели наши билеты. Это бы еще полбеды, но выяснилось, что и завтрашним рейсом нам не улететь, и послезавтрашним, все билеты проданы заранее. Кассы в аэропорту осаждали толпы народа – обычное явление в разгар курортного сезона.

Кое-как пробился я к дежурному по аэропорту, сунул ему свою визитную карточку, так, мол, и так, попали мы в переплет, помоги, генацвали, двум представителям братской Башкирии если не домой, то хоть в сторону дома улететь. Дежурный отнесся к просьбе сочувственно, пообещал помочь при первой же возможности. И где-то около часу ночи помахал нам рукой. Есть, говорит, одно место до Ульяновска.

От Ульяновска до Уфы, наверно, с полтысячи километров, а все же не за Кавказским хребтом он расположен, и авось, думаем, там с билетами полегче, надо кому-то полететь.

– Давай лети ты,– сказал Булат,– без меня в редакции обойдутся, а ты – руководитель, ты там нужней. Я уж как-нибудь потом...

Я поколебался, неловко оставлять товарища одного в таком положении, но уговорил он меня, полетел я в Ульяновск. Да, к несчастью, и там застрял. Рейсов в Уфу в ближайшее время не предвиделось.

Утром, гляжу, направляется ко мне Булат, рот до ушей. Попал в следующий самолет с посадкой в Ульяновске. Только вот в сторону родного города не скоро улетим. Подумали мы, подумали и отправились ловить счастье на железнодорожный вокзал...

Такой вот получился у нас «кросс». У башкир и татар есть поговорка: муки дорожные – смертные муки. Это уж точно. Натерпелись мы – дальше некуда.

Впрочем, о Тбилиси я вспоминаю с чувством признательности и легкой грустью. Грустно оттого, что вряд ли снова побываю там. Меж Россией и Грузией пробежала черная кошка, народы наши переживают «бесславных дней позор».

Запись: «Игра «Найди ошибку» и прочее».

Года два назад случилось мне полежать в больничной палате рядом с Т. И. Ахунзяновым, бывшим секретарем обкома КПСС по идеологии, ныне просто писателем в годах. Было у нас с ним, о чем повспоминать, чтобы скоротать вялотекущее время. При одной из наших бесед я пошутил, что ему, наверно, поставят, как Хрущеву, двухцветный памятник. Как человек творчески одаренный, Тагир Исмагилович помогал кое в чем нашему брату, журналистам и писателям, как секретарь обкома доставлял неприятности, подчас немалые. Мне тоже от него перепадало, я раза два тогда с ним поругался, после чего повышать голос на меня он перестал. Теперь мы беседовали мирно, мне интересно было слушать его, он помнил много и смешного и грустного из прежнего обкомовского бытия.

Вот одна из историй, услышанных от него. Ко дням рождения Л. И. Брежнева было принято готовить пышные приветственные адреса и подарки, себестоимость коих зависела от возможностей дарителей. Скажем, писатель Шараф Рашидов, он же первый секретарь ЦК КП Узбекистана, мог преподнести адрес в золотой обложке с платиновой надписью. У Башкирского обкома возможности были поскромней. Однажды по поручению М. З. Шакирова Тагир Исмагилович придумал подарить ковер, на который как бы кинули вроссыпь обрызганные росою розы. Чуть ли не год трудились уфимские ткачихи, создавая художественный шедевр. А дорогой Леонид Ильич взял да умер, в высоких наградах, приветственных адресах и подарках он больше не нуждался.

Полежал ковер, полежал, и, пока ценную вещь не потратила моль, решили подарить ее М. С. Горбачеву. Он несколько раз побывал в нашей республике, разок даже инкогнито – приехал с женой, Раисой Максимовной, чтобы повидаться в Стерлитамаке с ее родственницей. В фотоальбоме «Башкирия», изданном в 1986 году, можно увидеть снимок, на котором Михаил Сергеевич внимательно смотрит в развернутую перед ним газету «Кызыл тан». В связи с этим мне почему-то вспоминается другой, широко известный в прошлом, снимок: В. И. Ленин читает «Правду». Впрочем, это не имеет отношения к истории, рассказанной моим соседом по больничной палате. Соль ее в том, что Михаил Сергеевич подарок, имеется в виду ковер, приготовленный для Леонида Ильича, принял...

Вспоминали мы и о том, что у Ахунзянова не заладились отношения с новым Первым. Когда Шакиров работал в горкоме, Ахунзянов смотрел на него с обкомовской высоты и позволял себе иногда разговаривать с ним в начальственном тоне. Но положение переменилось, и поговорка «я – начальник, ты – дурак» обернулась острием против Тагира Исмагиловича. Вдобавок к прежним промахам он допустил оплошность, высказавшись при Первом в том смысле, что он, Первый, может не обременять себя руководством газетами, поскольку у него опытный секретарь по идеологии, профессионал в своем деле (и редактором газеты поработал, и диссертацию на тему развития печати в Башкирии защитил). Первый ответил ему ледяным взглядом и замечанием, что руководство газетами входит в обязанности первого секретаря. Дальше – больше. Первый принялся методично выбивать из Ахунзянова профессиональную спесь. Просмотрев утром республиканские газеты и обнаружив в них какую-нибудь «блоху», вызывал его к себе и вежливо (Шакиров, по-моему, всегда был по-иезуитски вежлив) указывал на ошибку, вот-де в твоем ведомстве – непорядок. Выйдя от него, Ахунзянов спускал собак на нижестоящих, срывался на крик.

Однажды мне позвонил инструктор сектора печати обкома, взмолился: Тагир, говорит, Исмагилович велел нам найти ошибку в текстовке к вашему снимку, у нас ум за разум заходит, не можем ее обнаружить, скажи Бога ради, в чем она заключается. Текстовка была простенькая, на снимке, гласила она,– передовой рабочий завода резиновых технических изделий такой-то. Я тоже поломал голову, стараясь найти ошибку, но безрезультатно. К вечеру Ахунзянов сжалился над своими инструкторами, раскрыл секрет. Незадолго до этого заводу по инициативе Шакирова было присвоено имя М. В. Фрунзе. Сей факт мы в текстовке не отразили, то есть не дополнили привычное название завода словами «имени М. В. Фрунзе». В связи с этим секретарь обкома по идеологии получил очередное вежливое замечание и в сердцах устроил игру «Найди ошибку».

Чтобы предотвратить ошибки в газетах, прежде всего в «Советской Башкирии», и тем самым сохранить себе хорошее настроение, Тагир Исмагилович стал вечерами накануне праздничных дат и торжественных местных событий просматривать оттиски со сверстанных газетных полос. Часто оттиски возил ему я, иногда ввиду позднего часа – к нему домой. Как-то принял он меня лежа в постели, утыканный иглами,– иглотерапевт подлечивал его расшатавшуюся нервную систему.

Непосредственных контактов с Шакировым у меня тогда не было. Нет, вру, один раз в отсутствие редактора был вызван к нему на правёж. В объявлении на четвертой странице газеты из слова «Троицкий» выпала буква, получилось «Троцкий институт».

– Никогда еще не было у нас такой похабной ошибки,– начал разговор Шакиров.

Я отделался от наказания, промямлив, что за объявления отвечает не редакция, а отдел объявлений издательства, которому мы лишь предоставляем газетную площадь, но впредь во избежание таких неприятностей объявления будут вычитывать и наши корректоры.

Это был мой последний разговор с Шакировым, однако по долгу службы мне приходилось видеть и слышать его издали довольно часто – на заседаниях бюро обкома, на крупных совещаниях и торжественных мероприятиях. Я поневоле изучил его повадки, запомнил его любимые выражения. С нетерпением ждал, например, когда он скажет: «Леонид Ильич нас учит…» – от этого мне становилось весело. Фраза «трудящиеся нас не поймут» (в контексте недовыполнения плановых заданий) вызывала у меня воспоминания о моей покойной теще, хорошая была у меня теща, царствие ей небесное...

Прошло несколько лет, прежде чем Ахунзянов и Шакиров притерлись друг к другу. Все это время мы, газетчики, испытывали сверхнормативное напряжение. У меня в душе выработалась стойкая антипатия к Шакирову. Да и другие граждане вряд ли любили его. Боялись – это да. Осмелившийся противоречить ему мог угодить и в «психушку», и в тюрьму, были тому примеры. Нашему Первому симпатизировал разве лишь Брежнев. Леонид Ильич самолично прицепил к лацкану его пиджака Золотую Звезду. За что? Из года в год ради красивых рапортов Шакиров выжимал из наших хозяйств выращенное ими зерно сверх всякой разумной меры, отправлял в «закрома Родины», сажая животноводство на голодный паек. В благоприятном для урожая году выгреб из республики более 3 миллионов тонн зерна и добился вожделенной цели, получил звание Героя Труда.

А народ удивлялся, почему с прилавков исчезла колбаса.

Запись: «Н. П. Конфликт за конфликтом».

Под крылом Григория Григорьевича Михеева я чувствовал себя более или менее защищенным, но пришла ему пора уйти на пенсию. На посту редактора «Советской Башкирии» сменил его Н. П. Каменев, работавший до этого помощником первого секретаря обкома, то есть Шакирова.

Николай Петрович пришел в редакцию с грузом странноватых для нас привычек.

В частности, перед уходом из кабинета он убирал все бумаги в сейф. Чтоб не угодило что-нибудь секретное в чужие руки. Это касалось всех работников аппарата обкома, для поддержания их бдительности устраивались специальные проверки. Но на редакционных-то материалах гриф секретности не ставился, а Николай Петрович из виду это упустил. Положили ему на стол кипу материалов, подготовленных для очередного номера газеты. Только начал он их просматривать – позвонил Шакиров. У Первого – свои привычки, привык он к своему помощнику и долго еще выдергивал его из редакторского кресла, брал с собой в поездки. Так вот, позвонил Шакиров: айда поехали! Николай Петрович быстренько убрал все бумаги в сейф и уехал из редакции.

Вскоре в секретариате редакции началась тихая паника: материалы – в сейфе, из чего номер делать? Выпустить газету – это вам, как говаривал светлой памяти фотокорреспондент Лутфулла Исхакович Якубов, не баран чихнул, это длительный и сложный процесс. У секретариата, конечно, всегда есть какой-то запас материалов. Но их надо еще продуманно скомпоновать, затем должны прочитать их ведущий номер заместитель редактора и по возможности – редактор, что-то при этом будет подправлено, что-то возвращено на доработку и перепечатку на пишущей машинке. Лишь после этого материалы попадут в типографию, там линотипистки превратят тексты в металлические строки, метранпажи сверстают из строк полосы, корректоры вычитают оттиски с полос, исправят ошибки, допущенные при наборе, на следующем этапе работы прессовщики изготовят матрицы, по матрицам стереотиперы отольют формы для печатных машин, печатники выдадут готовый тираж газетной экспедиции, работники экспедиции отправят часть тиража на автомашинах в ближайшие почтовые отделения, часть – к поездам и самолетам, далее эстафету примут почтальоны. Как видите, сотни профессионалов стоят за свежим номером газеты. Так было раньше, так и теперь, хотя в технологической цепи появились компьютеры. И теперь, если не сработает какое-либо звено этой цепи, свежего номера газеты вы не получите.

Надеюсь, читатель может уже представить, какой ужас обуял нас из-за полезной в одних и совершенно неуместной в других условиях привычки.

Николай Петрович вскоре после полудня вернулся в редакцию, проблему с очередным номером газеты утрясли. А если бы он уехал с «шефом» в район?

И таких «мелочей» случалось немало…

Перечитал все написанное и понял: усмешки в некоторых случаях оказались горькими. Что тут скажешь? Я следовал по «волнам»