№08.2017. Савельев Игорь. От «грязной войны» до сексуальной контрреволюции. Конкурс 39-го Московского международного кинофестиваля

Игорь Викторович Савельев родился в Уфе в 1983 году, окончил Башкирский государственный университет, работает журналистом (обозреватель РБК в Уфе). Автор книг прозы «Терешкова летит на Марс» (2012, второе издание 2015), «ZЕВС» (2015), «Вверх на малиновом козле» (2015), «Без тормозов» (2016), выпущенных издательством «Эксмо» (Москва) в серии «Проза отчаянного поколения. Игорь Савельев», а также четырех книг, изданных в переводах на французский и английский языки. Лауреат Государственной республиканской молодежной премии им. Ш. Бабича (2013). Член союза писателей Башкортостана и редколлегии журнала «Бельские просторы».

От «грязной войны» до сексуальной контрреволюции

Конкурс 39-го Московского международного кинофестиваля

Если бы слово «предъюбилейный» не было таким чудовищным, его можно было бы применить к прошедшему накануне 39-му Московскому международному кинофестивалю. Впрочем, возможно, дело и не в слове. По крайней мере, на церемонии закрытия президент киносмотра Никита Михалков отшутился, что «сорок не празднуют», да и неизвестно, как в июне 2018-го «круглый» фестиваль уживется с чемпионатом мира по футболу в наглухо перекрытой Москве. В июне нынешнем традиционная «красная дорожка» закрытия чудом разминулась с очередным московским ураганом, да и в целом все складывалось хорошо. За восемь дней на фестивале показали 225 фильмов из 64 стран мира, и видно, что интерес зрителей и журналистов к ММКФ с каждым годом растет. Со зрителями и раньше проблем не было – билеты на все показы раскупаются, даже будучи недешевыми. А вот полные залы на пресс-показах даже документального конкурса – явление на моей памяти новое. Это при том, что сами конкурсные программы никогда не были самой «лакомой» частью Московского фестиваля, это и не секрет: конкурс конкурсом, но киноманы ценят ММКФ за возможность увидеть самые яркие новинки мирового кино, которые привезены с Каннского, Берлинского, Венецианского фестивалей. Многие из них никогда не пойдут в российском прокате, да и в интернетах не всплывут. А если и всплывут, то качество, большой экран... – да о чем тут говорить; было очень странно прочитать претензию известного кинокритика, посетовавшего, что на ММКФ показали «Послеобразы», последний фильм Анджея Вайды, «который, вообще-то, уже можно найти на торрентах». Ну, допустим, ну и что?.. При желании вообще найти можно многое – рано или поздно, особенно поздно (хотя на западе с авторскими правами все очень жестко, «тут вам не рунет»), главное – знать, что искать, и вот в этом смысле значение Московского кинофестиваля и всего сопутствующего ему «контента» (отношу сюда и фестивальную газету ) невозможно переоценить.

Упомянутая претензия критика, вероятно, каким-то образом отталкивалась и от того, что ММКФ, как и другие киносмотры «класса А», – фестиваль премьерных показов. Это правило железно действует для конкурсных программ и более-менее принято для ряда внеконкурсных, например, «Спектр» или «Спецпоказы». (Раз уж разговор пошел о фестивале в качестве навигатора в мире современного кино, назову ключевые для киноманов внеконкурсные программы: «8 ½ фильмов» Петра Шепотинника, «Эйфория» Андрея Плахова, которая каждый год обретает новый акцент – в прошлом году она была «Тропической эйфорией», в этом – «Эйфорией окраины»; «Фильмы, которых здесь не было» Стаса Тыркина, представляющая собой довольно экзотическое зрелище для нашей насквозь уже «зацензуренной» киносреды.) В основном конкурсе 2017 года соревновались 13 фильмов, в том числе три российских. Ежегодно для обзора в «Бельских просторах» я разбиваю конкурс на «тройки» , в этом году – поэкспериментируем с «парами».

Черно-белые триумфаторы

«Хохлатый ибис» (Yuan Shang) Ляна Цяо (Liang Qiao) и российский «Мешок без дна» Рустама Хамдамова не похожи друг на друга ничем, кроме избранной режиссерами черно-белой эстетики, но и ею они, на самом деле, не похожи. Если в китайском фильме отсутствие цвета призвано изобразить экологическую катастрофу (и все пребывает в постоянной серой дымке, и живописные холмы да развалины великой стены неотличимы от соседнего цементного завода), то Хамдамов как художник (причем, единственный современный российский художник, чьи картины купил Эрмитаж) сотворил с кинопленкой что-то невообразимое. Точнее, с «цифрой»: с пленкой выступить на ММКФ у него бы не получилось, потому что, как говорили в кулуарах, он пытался монтировать-перемонтировать уже принятый в конкурс фильм за считанные дни до показа, и это было почти как с Толстым, у которого Софья Андреевна обманом отбирала гранки – после тридцатой правки – потому что должна же книга уже когда-нибудь да выйти… На премьерный показ сбежались, в том числе, кинооператоры, которые спорили о том, как это сделано, потому что игра солнечного света – блики ли это воды, преломление ли это через листья могучего леса – получилась за гранью возможного.

Рустам Хамдамов – художник странной судьбы; можно было бы описать его как «автора фильмов, о которых все слышали, но никто не видел». «Нечаянные радости», в котором Елена Соловей играла звезду немого кино Веру Холодную, смыли (изображение смыли с пленки), сохранились лишь фрагменты, а Никита Михалков переснял это как «Рабу любви». «Anna Karamazoff» с Жанной Моро в заглавной роли прогремела на Каннском фестивале 1991 года, и больше ее никто не видел, потому что из-за сложной истории с продюсерами пленка оказалась погребена в каких-то зарубежных сейфах. По сети кочует чудовищного качества синяя копия, которую я принимал за съемку любительской камерой с телеэкрана (потом мне объяснили, что это позитив). В общем, кинематограф затворника Хамдамова существует скорее в виде «послеобразов» (пусть будет такая отсылка) в сознании поклонников; «Мешок без дна», снятый им после многолетнего молчания, представляет собой настоящее визуальное пиршество – после всех этих слепых синих картинок-то. К тому же, были некоторые основания считать, что это первый и последний показ фильма на большом экране. Под него отдали первый зал кинокомплекса «Октябрь» – полторы тысячи мест, но все равно давка стояла почти беспрецедентная даже для фестиваля. Причудливо снятый мир волшебного леса, где русский фольклор соединяется с японской притчей «В чаще», представлял собой сказку, которую фрейлина (Светлана Немоляева) рассказывает князю.

Став главной сенсацией 39-го ММКФ, «Мешок без дна» получил серебряный приз; обладатель золотого – упомянутый «Хохлатый ибис» – рассказывает историю журналиста из Пекина, который командирован на малую родину – в глухую деревню – писать репортаж о том, что здесь поймали редчайшую птицу, национальный символ Китая. Кроме всего прочего, это краснокнижный вид, а значит, из-за репортажа придется закрыть завод, что только усложняет положение героя. Разногласия с друзьями детства, а ныне местными функционерами, только подчеркиваются тем, что стороны говорят на разных диалектах – и не способны друг друга услышать.

Самобичевание или месть за детство?

Австрийская и финская истории трудного взросления – «Лучший из миров» (Die Beste aller Welten) Адриана Гойгингера (Adrian Goiginger) и «Звездачи» (Kaiken se Kestää) Висы Койсо-Канттилы (Visa Koiso-Kanttila) – оказались объединены еще одним интересным приемом: режиссер наделяет главного героя своим именем, прозрачно намекая тем самым на автобиографичность истории и «неоплаченные счета» в отношениях с родителями. В австрийском случае это проговаривалось прямо: режиссер сообщил отдельным титром, что его мать была героиновой наркоманкой. При этом отношения Хельги и семилетнего Адриана на экране не выглядят той чернухой, какую ожидаешь, вспоминая традицию «Семьи вурдалака». В свободное от уколов время Хельга суетится, обустраивая детскую, и не только потому, что к ней регулярно наведывается инспектор соцзащиты, но и потому, что из последних сил пытается поддержать воображаемый мир сына – мир чудовищ, в котором Адриан – супергерой.

«Звездачи» более интересны хотя бы потому, что обличаемый порок взрослых – не какие-то там обыденные наркотики. Виса и его друг Карло, 12-летние подростки из финской глубинки, страдают от самой настоящей сексуальной революции, развернувшейся в их семьях (на дворе – лохматые 70-е). Периодически взрослые поселка уединяются в одном из коттеджей, чтобы предаться разврату. Сами при этом относятся к свингерскому опыту по-разному: мама Висы с трудом терпит происходящее, мама Карло «слетает с катушек» и бросает семью. Дети относятся к экспериментам родителей с нескрываемым омерзением, а в конце даже пытаются поджечь дом, где это в очередной раз происходит. Любопытно, что больших сторонников оргий в кадре как-то не наблюдается, и в целом режиссер выставляет Sexual Revolution той корью, которой надо переболеть. Перетерпеть. Практически заставлять себя.

Распад личности перед камерой

Кино – это и так «эмоции перед камерой», но иногда режиссеры устраивают своего рода зазеркалье: героя снимают, и сам этот процесс снимают также. В «Селфи» (Selfie) Виктора Гарсия Леона (Víctor García León) за главным героем Боско постоянно таскается некто с камерой. Это позволяет балбесу Боско постоянно выступать с монологами, комментируя события здесь и сейчас (что и определяется как «Селфи», впрочем, не вполне точно). Окружающих это раздражает. Когда режиссеру надо, дружок с любительской камерой будто растворяется в пространстве, и мы наблюдаем за событиями без посредников. В остальное время собеседники Боско с неприязнью выясняют: «А это еще кто с тобой?!». Их раздражение понятно: эти люди – истеблишмент, существующий за закрытыми дверьми богатых вилл. Боско и сам из «мажоров», его папа – министр, однако в самом начале фильма случается неприятность: папочка, так и не увиденный нами, арестован за коррупцию. После чего весь мир, окружавший недоросля, рушится, как замок из песка, и вот он уже вынужден проситься ночевать к горничной, которую вчера гнобил. Любопытно, что от Боско отворачиваются не только вчерашние дружки, но даже и мать, которая как-то, легко порхая, растворяется в пространстве, и сын вынужден ловить ее ускользающую тень на приемах и фуршетах. Любопытно также, что ничто не способно поколебать оптимизм идиота: Боско парадоксально выкручивается из каждодневных неурядиц, его монологи – пустая, но бодрая трескотня, и, видимо, быть юноше политиком – весь в отца.

«Утопленник» (Doob) Мостафы Сарвара Фаруки (Mostofa Sarwar Farooki) – не такое озорное зрелище, к тому же, фильм постоянно кренит в традиционную индийскую, даже сериальную, сентиментальность (не случайно главная роль доверена мегазвезде Болливуда). На родине фильм оказался в центре цензурного скандала, потому что якобы бросил тень на память бангладешского классика – Хумаюна Ахмеда, семейная история которого, вероятно, породила сюжет. Популярная личность (не вполне понятно, писатель это или кинозвезда), Джавед уходит из семьи к подруге дочери. Страдают все, в том числе и сам Джавед, с которым больше не разговаривают его дети. Все это происходит перед объективами телекамер и под вспышками папарацци, что заставляет всех участников драмы делать хорошую мину при плохой игре. Джавед вынужден бравурно отшучиваться, когда дозвонившиеся в прямой эфир задают вопросы вовсе не о творчестве, а о том, «какой пример вы подаете нации». Силы оказываются неравны. Дети по-болливудски эффектно простят отца, обнимая богато украшенный гроб.

Разборка ради семьи

Корейский «Обычный человек» (Botongsaram) Кима Понхана (Kim Bong-han) и датская «Преисподняя» (Underverden) Фенара Ахмада (Fenar Ahmad) погружают нас в мир трущоб и криминальной изнанки мегаполиса практически в равной степени: и тут, и там будут многочисленные переломы конечностей, драки-гонки и кровь на асфальте в неоновом свете фонарей. Поправка может быть лишь на то, что азиатские жестокости изощреннее – так уж повелось, зато датские разборки густо приправлены этнической темой: сам Фенар Ахмад – сын эмигрантов из Ирака. Получив хорошее образование и став модным «молодежным» режиссером в Дании, он снял фильм о том, до какой степени держит, не отпускает даже лучших представителей диаспоры полукриминальная «традиция». Его герой, Заид, единственный из семьи «выбился в люди» и стал уважаемым кардиохирургом, однако налет цивилизованности оказался тонок. Убивают младшего брата, и вот уже приходится, сбросив белый халат, вернуться в подвалы и гаражи, чтобы мстить. До какой степени «приходится» – сказать, на самом деле, трудно: если при жизни Заид непутевого брата не слишком-то жаловал, то теперь тем более странно выглядит осознанная жертва – на заклание иракской мафии ожидаемо, почти планово идет сильно беременная жена. Между прочим, коренная датчанка. Ей трудно разобраться в национальных традициях и мотивах мужа, да и зрителю подчас тоже.

Южнокорейская история психологически более выверена, тем более что ее героя, комиссара сеульской полиции Сончина, ведет не героизм во имя семьи, а, наоборот, страх за семью. Раз прогнувшись перед коррумпированными шефами, он уже не может выбраться из положения заложника. Сначала ему надо всего лишь подвести подследственного под роль серийного убийцы, хотя ему очевидно, что это мелкий жулик, затем всех, кто не согласен с этой точкой зрения (например, приятеля-журналиста), начинают устранять. Можно было бы бороться, но во имя чего? – пытается спросить себя Сончин, обрастая роскошью и балансируя так, чтобы кровавые расправы со всеми вокруг не коснулись его близких.

Учительницы бывшими не бывают

В «Карпе отмороженном» Владимира Котта Марина Неелова играет забитую жизнью пенсионерку из маленького поселка под Питером (а в образе ее соседки, разбитной бабки «из народа», предстает Алиса Фрейндлих, и этот парный бенефис двух гранд-дам российского кино, которые, к тому же, никогда прежде не снимались вместе, порождает некое количество комичных сцен). Героиня Нееловой – бывшая учительница, божий одуванчик, мухи не обидит, – но в некоторых сценах Елена Михайловна проявляет вдруг диктаторскую твердость. Так что становится примерно понятно, почему пять лет назад ее покинул единственный сын, ныне успешный коуч (Евгений Миронов), и с тех пор – ни звонка. Окруженная бывшими учениками, большинство из которых спилось, Елена Михайловна узнает, что может умереть в любой момент от болезни сердца, и решает действовать: организовать собственные похороны, а затем, когда все готово, включая оливье для поминок, – и смерть (прокиснет – оливье-то). Владимир Котт снимает фильм в жанре доброй сказки, в конце которой Евгений Миронов обнимет мать: что-то подобное Миронов уже проделывал лет двадцать назад в «Маме» Дениса Евстигнеева, бенефисе Нонны Мордюковой. Таким образом он продолжает утверждаться в амплуа «идеального сына» большой актрисы, для которой написана «возрастная» роль.

Японку Хацуми роднит с россиянкой Еленой Михайловной не только бывшая профессия, но и кротость: героиня картины «Апрельский сон длиной в три года» (Shigatsu-no Nagai Yume) Рютаро Накагавы (Ryutaro Nakagawa) тоже не способна обидеть муху, а также поставить заслон своей бывшей ученице, простоватой-хамоватой бой-бабе (аналог героини Фрейндлих?), ворвавшейся вдруг в ее тихую жизнь. От героинь «Карпа» персонажей «Апрельского сна» отличает возраст – эти прекрасные девушки будто сошли с рекламы Japan Airlines. Разумеется, о смерти думать им рановато, вот они и говорят о любви, обсуждая своих бывших мужчин. Попутно беспардонная ученица, которая как раз скрывается от очередного бойфренда, внесет в быт Хацуми много хаоса, но ведь должен же кто-то встряхнуть спящую царевну. Впрочем, всем встряскам с трудом удается расшевелить это статичное зрелище.Бессилие человека-винтика

История человека, который боролся-боролся, но, кажется, не победил, представлена сразу в нескольких фильмах: бессильная против системы, но гордая и несломленная аргентинка Ана просто исчезла («Симфония для Аны» Эрнесто Ардито и Вирны Молины – “Simfonía para Ana” by Ernesto Ardito and Virna Molina), турок Ибрагим так и остался «мальчиком на подхвате» на баклажанной плантации («Желтая жара» Фикрета Рейхана – “Sari Sicak” by Fikret Reyhan). Москвичка Катя бросила филфак, чтобы наставлять на путь истинный валютных проституток, став на время одной из них, однако потерпела фиаско и отбыла обратно под крыло мамочки-бизнесвумен («Купи меня» Вадима Перельмана).

Последняя картина производит наиболее странное впечатление из всех конкурсных, трудно понять – то ли это наив, то ли ирония. Возможно, режиссер не определился и сам; вообще, его фильмография – из крайности в крайность: эмигрант из СССР, он начинал в Голливуде («Дом из песка и тумана» – три номинации на Оскар, «Вся жизнь перед глазами» – Ума Турман в главной роли), но продолжил сериалами для «России» и ТНТ, а также какими-то из «Ёлок». Вот уж, что называется, побросало парня по жизни; побросало и героиню его нового фильма Катю, но за любыми ее амплуа (пай-девочка или элитная путана) просвечивает интерес к «красивой жизни» с ночными клубами, шампанским и кокаином. Поскольку Катя – филолог до мозга костей и цитирует Ходасевича, даже отрабатывая с клиентами, можно предположить, что это лишь ее игра в Прекрасную даму Серебряного века – и это будет лучшая трактовка фильма.

Две оставшиеся картины отличаются некоторой медитативностью, как это ни странно, например, для «Симфонии...», в которой изображено нервное предчувствие «Грязной войны» в Аргентине 70-х. Умер национальный лидер Перон, его лукавая вдова не может или не хочет удержать страну в узде, назревает военный переворот, особенностью которого станут похищения людей – сотнями, тысячами. Несогласных просто выдергивают из жизни, как морковь с грядки. Одна из «несогласных» – ученица Национального колледжа Ана, впрочем, можно заподозрить, что ею движет только интерес к мальчикам (Ана разрывается меж двух огней). Кипит деятельность студенческих революционных кружков, кто-то передает через Ану какие-то записочки, кто-то бежит, кого-то хватают, но Ану все это, кажется, лишь глухо раздражает, – но в конце концов придут и за ней. Супруги Эрнесто и Вирна снимают документальные фильмы об этой эпохе лет пятнадцать, и вот решили сделать на этом же материале игровой дебют.

Наконец, в «Желтой жаре» не происходит решительно ничего, и это как раз лучше всего передает изнуряющую атмосферу жизни в замкнутом круге. Ибрагим – младший сын в большой семье фермера Несипа (по совместительству, мигранта, и с давлением на него по «паспортной» линии связана едва просвечивающая сюжетная нить). Уже не юноша, но мужчина, однако к Ибрагиму продолжают относиться с позиции «подай, принеси», вот он и перетаскивает корзины с баклажанами весь фильм. Вообще, Ибрагим мечтает стать дальнобойщиком, копит какие-то деньги, пытается дать какие-то взятки за лицензию водителя и т. д., но среда сильнее, из нее так просто не вырваться.

Завершая на этой ноте, не хотелось бы проводить слишком пессимистических параллелей, но вот и Московский кинофестиваль оставляет у стороннего, особенно не столичного зрителя тревожащее чувство, что где-то есть другая жизнь. То, что не пойдет в нашем прокате (и, может быть, это касается в большей степени даже не конкурсной программы, которая, впрочем, тоже не пойдет, а общей атмосферы и «контента» фестиваля). Но, поскольку каждый сам кузнец своего счастья, выход здесь только один – бороться, искать и находить интересное кино, потому что знающий, что ему нужно, однажды это разыщет (для того я и привожу здесь оригинальные названия – как ключи в игре с поиском кладов). Может быть, повторюсь, но значение Московского кинофестиваля как навигатора сегодня колоссально – и надо пользоваться этим богатством, пока оно у нас есть.