№12.2024. Елена Луновская. Мельничное

Рассеянные пылинки витали, кружились перед глазами. Становилось душно. Хотелось встать рывком – и на кухню; крутануть старый кран, наполнить кружку и, сделав щедрый глоток водопроводной воды, окончательно проснуться. Немедленно.

Настя оглядела общую с братом комнатку. На полу и на соседней кровати – взрослые ребята. Друзья брата пробуждались, девушки приводили себя в порядок. Настя увязалась за одной очень бесконечной девушкой. Высокая, рыжеволосая, с пирсингом в носу Вера обещала познакомить Настю со своим младшим братом.

Бесконечность Веры отдавала загадкой. И дело не в росте: она как будто существовала в с е г д а, о чем сама не подозревала. Она встала быстрее всех и выглядела так, точно прошедшая ночь – песчинка от длительного, длительного времени жизни, один момент, который может позже и не вспомниться. Моргнула – забыла.

Настя привязывалась к подругам брата, за подругами чудилась сила. За каждой – некая аура, яркая и неповторимая, как стихийная импровизация. Настя хотела стать если не бесконечной, то выразительно в и д и м о й, тоже обладать аурой. Ничего не бояться и научиться плавать.

…Высокий, плечистый, с намечающимися усиками темноволосый подросток предложил прогуляться. Лёха таскал сигареты у сестры (а у ее подруг и открыто «стрелял»), общался в снисходительной манере человека, которому якобы известно больше, чем собеседнику. Настю окружало много мальчишек во дворе. Но Лёшка отличался. То ли действительно постарше, то ли сам по себе.

Они шли по Калинина. Жарища достигла той концентрации, когда представляешь, как пожарные тянут шланги на улицу и щедро поливают асфальт, а за ним и отбегающую, взвизгивающую ребятню. Настя хотела предложить Лёхе пройтись до «пожарки», но тот опередил:

– А пойдем на «Химик»?

Рядом с черниковским Дворцом культуры, едва оказавшись у мозаичного фонтана, он резво вспрыгнул на бетонный бортик, скинул кеды и стал спускаться по узорам-выступам – к воде. Брызги разлетались, вода тянула к себе.

– Ну, че стоишь зыришь? – Лёха насмешливо оглянулся, подначивал: – Айда тоже?

Настю и уговаривать не пришлось. Она вскочила на бетон, смешно подтянула зеленые шорты. После раздражающей возни стащила сандалии…

Чувствовать ногами мозаичное дно казалось невероятным. Шероховато, странно, прохладно. Вода обдавала, мочила одежду, и хулиганское веселье охватывало, заполняло. Они шагали по дну скорее деловито, чем как неуправляемые маленькие дикари. Обошли по окружности фонтан. Выбирались довольные, мокрые: Настя – задумчивая и уставшая, Лёша – внимательно оглядывая площадь: вдруг найдется у кого сигарету «стрельнуть»…

Настя прикинула, что обсохнет, пока дойдет до дома. А значит, взрослые никогда не узнают.

Когда друзей загоняли домой, а солнце становилось милосерднее, Настя шла на улицу Свободы и вскоре оказывалась в торговом комплексе, где работала мама. Настя садилась на деревянный ящик из-под овощей.

– Мороженое хочешь?

Настя кусала «Юбилейное» эскимо, глядя на изображение памятника Салавата Юлаева. На обертке значилось: «Уфе 425 лет».

Иногда Настя ела «Дыньку», фруктовый лед. Мороженое стремительно таяло, капало на коленки. Девочка украдкой вытирала их руками, руки становились липкими, мама поливала их водой из пластикового баллона.

Мама трудилась без выходных. Ради постоянных покупателей и чтобы поменьше находиться дома, не попадаться на глаза мужу. Покупатели согревали душу, охотно подходили к ней.

Настя слышала, как мама цедит в адрес конкуренток ругательства, когда случайные покупатели идут не к ней. Торгашка напротив одаривала маму замечательно-рептильими взглядами. Хочешь выжить в комплексе – не показывай слабину, не сдавай позиций. Каждая отстаивала свое место под солнцем в холодной иерархии рыбопродажи.

В комплексе Настя видится с Машей, которая приходит с родителями за покупками, но всегда остается поиграть. Маша – единственная подруга – жила по соседству, пока ее семья не переехала в квартиру побольше. Новый двор подруги называли «кремлевским» в честь ближайшей улицы.

Маша ничего не боится и делает, что нравится. И даже умеет плавать. У Маши есть настоящий маленький зоопарк, там живут хомяки-альбиносы, пушистая персидская кошечка, а большущая, размером с мотоцикл, немецкая овчарка с умными глазищами встречает гостей в коридоре и никогда не лает на них. Настя о зверинце и не мечтает: папа не любит животных, и она давно не просит завести питомца.

Маша словно ни о чем никогда не думает. Маша смеется, бегает, подшучивает над другими, изображает мартышку, играя с малышней. Она – сама легкость, и в ней тоже есть нечто проявленное, бесконечное, что-то, что останется уже навсегда. Даже когда сама станешь взрослой.

При встрече Маша предлагает:

– А поехали на Мельничное! С тарзанки попрыгаем, с «кремлевскими» тебя познакомлю наконец.

– Блин… не знаю… Давай у мамы спросим?

Родители легко отпускали Машу куда бы то ни было, и та пользовалась своей свободой, тем, что может хоть в комплексе с подругой остаться, хоть уехать на озеро с друзьями.

Девочки подходят к маме. Просит-канючит Настя, вторит ей Маша – «она же со мной, тетя Аля!», «мы недолго», «ничего не случится»… Но мама смотрит как сквозь них и качает головой. Наконец она твердо выговаривает:

– Нет. Не отпускаю. Ты-то, Маша, шустрая, а моя плавать не умеет. Без взрослых нечего ей там делать!

Удрученная, Настя плетется за Машей: провожает на остановку. Подруга словно перебирает ножками по воздуху в своем красивом бирюзовом сарафане с нарисованными пальмами. Сама с в о б о д а.

…Почему ее так манили реки, озера? Прочие водоемы? Почему она убегала от дома как можно дальше, приходила во двор, где теперь прыгала в осеннюю кучу листьев Маша, где теперь у Маши новые друзья? Почему шла порой до самой «Машинки»? Разрешала себе то, о чем бесполезно спрашивать у матери?

Таинство бесконечности. Как в тех девушках, которые приходили в гости к брату и исчезали внезапно, в неизвестность, и больше не играли с Настей, не знакомили с братьями, не рассказывали смешные истории про домашних животных и не приносили чупа-чупсы или киндеры. Исчезали и их братья. После прогулки к мозаичному фонтану Лешка приглашал как-то в гости, а после пропал, и Настя никогда не приходила в его двор, не искала, стала забывать…

Даже Черниковка виделась бесконечной, хотя Настя и знала прекрасно, что это лишь район, бывший когда-то давно, задолго до ее появления маленьким городком. В этой бесконечности Настя терялась. Конечно, не буквально терялась. Ей хотелось Лешкиной дерзости, Машиной свободы. Хотелось пойти с компанией друзей, прыгнуть в автобус и оказаться на озере. И плавать так, словно нет ничего легче в жизни.

Уставая от знойного дня в комплексе, мама тоже грезила вылазками на природу. Вечером, собрав товар и сложив стол, она садилась в машину и всем семейством – муж, сын, Настя – отправлялись к Мельничному. Освежаться. Плавать в темноте.

Входить в воду ночью – двойственное состояние. Думаешь: можно легко умереть, запросто пойти ко дну, и в темени, особенно в безлунные ночи, никто не поймет, что ты тонешь. Настя заходила в воду смело, до того, как медленный ужас становился довлеющим. Если не кинуться в воду резко, то станешь думать о том, как зацепишься ногой за корягу на дне. Воображение подскажет, что тянет некая мертвая рука, не отпускает лодыжку и не отпустит, пока не выбьешься из сил и не исчезнешь под страшной темной толщей воды.

Настя барахталась ближе к берегу, прыгала на месте. Взрослые устраивали заплыв, стремясь вперед, даже Альбина – будто и не стояла целый день на ногах – бойко неслась в воду, радостно вскрикивала. Протяженное озеро, разделенное широкой насыпной дорогой на две части, и манило, и отталкивало. Оно хранило свои тайны. Так же, как бесконечные люди. Как само время.

Настя знала все байки о Мельничном. Поговаривали, что мельниц здесь никогда не существовало, а жил богач с «мельничной» фамилией, который отгрохал рядом с озером шикарную дачу. «Мельник» собирал гостей, устраивал вечера. Но в то же время был одинок, страшно пил; рассказывали, что он утопился в озере и сбережения «прихватил» с собой.

Самая популярная легенда касалась появления Мельничного. Говорили, что озеро существовало не всегда, до него здесь находилось обширное кладбище. И кресты по сей день стоят на глубине, а в Вальпургиеву ночь можно увидеть всплывающие гробы. Дворовые мальчишки с пеной у рта доказывали: версия с кладбищем реальная. Ведь даже у входа на пляж стоит у дерева старое, с облупившейся серебрянкой, покрытое побегами ржавчины надгробие.

Надгробие. Прислоненное к дереву. Белый эллипс для фото, пустой. И пустота эта отчего-то пугала больше, чем само надгробие. Чудилось Насте, что принадлежало оно бабуле, тощей, в белом платке. Казалось, Настя видела фотографию, которой нет. Воображение навязывало версии, от которых должно бы стать легче. Никто не убирал мрачный памятник с пути. Так он и встречал на входе любителей позагорать и поплавать.

Насте нравился пляж. Песочно-каменистый, с постепенным заходом в воду. И даже люди, которые так не нравились ее родным, не беспокоили. Против воды, вдалеке, стоял остов старого троллейбуса. С дверями-гармошками. Брошенный троллейбус существовал здесь так давно, что практически врос в землю. Настя порывалась найти хоть одну щелочку или брешь, заглянуть внутрь (и что там могло быть?). Объект манил недоступностью. Его надежно заблокировали – ни заглянуть, ни прошмыгнуть внутрь. Если пройти дальше, можно выйти к другим берегам Мельничного. Берега, поросшие деревьями, с пятачками. В тени пятачков устраивалось не больше пары компаний. Купаться там Настя не любила. Глубина начиналась сразу, корни деревьев царапали ноги в воде. На них вечно опирались и оскальзывались. Подниматься по крутому берегу сложно – цеплялись руками за ветки и подтягивались.

Мама, как и Настя, предпочитала пляж. Но остальная часть семейства желала уединения, предпочитала тенистые пятачки Мельничного.

В день отдыха на Мельничном все выглядело как обычно – природа вокруг, суетливое семейство. Запаслись арбузом, виноградом, вином, водкой, соком и водой, ветчиной и хлебом. Долго объезжали озеро в поисках удачного места, остановились на берегу, противоположном пляжу. Нашли неприметный пятачок. Кругом деревья, кустарники, традиционный для озера мусор из бутылок, раскиданных по кустам. И никого.

До привычного пляжа не доберешься. Настя медленно зашла в воду. Дно оказалось волнительно-мелким. Приободрило. Настя любовалась возникающими на поверхности улитками-прудовиками и наслаждалась водой. Осмелев, стала барахтаться и дурачиться – пыталась понять, как же взрослые плавают? И не заметила, как оказалась далеко от берега. Ноги не касались дна, не находили его, и только вода затягивала вниз и выталкивала. Тянула и выталкивала. Настя пыталась кричать и не слышала своего голоса, озерная вода заливалась мерзко в рот, и Настя снова окуналась под зеркало и снова звала.

Она пыталась привлечь внимание и уже сдавалась, когда грубые руки схватили и вытащили. Зашлась кашлем. Задышала до боли. В тот день не решалась войти в воду, пока не накачали камеру от колеса и не вручили вместо спасательного круга. И все же жалась к берегу пугливо.

…В другой приезд на Мельничное она твердо решила победить себя.

Не приняв выбранный родителями пятачок, Настя убежала на пляж. И не то что бы желание преодолеть страхи вело ее, скорее упрямство – что же, все плавают, а я не могу!? Мама плавала по-собачьи. Не заплывала далеко, умела поберечь силы. Решила попробовать и Настя. Легко! Неожиданно легко, и вот уже вода не накрывает с головой, можно свободно плыть, держаться, владеть собой. Она плавала по-собачьи и плавала до синих губ, не выходила на берег.

Пришел отец. Он смотрел с хитрой улыбкой: понял, что произошло. Поманил дочь, взял за руку и вместе вернулись на пятачок. Хвастливо поведал жене, что ребенок-то – плавать умеет! Та не верила. Настя молчала. Она уже не боялась смерти от воды. Она могла стать бесконечной. Свободной.

…Она зашла в воду на пятачке. Шагнула с замиранием дальше. На то самое место, где уже тонула в прошлом году. Воды было по пояс.