№12.2024. Александра Гольцева. Бабушка-улитка

Сколько себя помню, бабушка-улитка всегда жила в нашем доме у парка Гафури. На самом деле её звали Улитой, о чём я узнала спустя много лет. Но в моём детском, избалованном сказками сознании это имя сливалось с образом сгорбленной старушки, вечно таскавшей свой жиденький скарб на спине, словно домик. Шагала медленно, вперевалочку. Утром, зевая, я топаю в школу – а она уже ковыляет по тропинке мимо унылых десятиэтажек. После обеда бегу домой, пиная на ходу сменку… и снова вижу её. Почти на том же самом месте, будто по шагу в час делает.

Иногда я замечала, как она копается в сухой зернисто-комковатой земле прямо под нашими окнами. Даже думала: уж не ищет ли клад? Я как раз там в прошлом году потеряла дельфина в панамке из «Киндера». Цветы на том газоне отродясь не росли, кроме тех лохматых медово-цитриновых одуванчиков, которых летом выкашивают охапками. А стараниями этой бабули у нас так и будет лезть одна сорная трава. Но что я тогда понимала вообще в садоводстве?

Я подходила ближе, а Улит(к)а поднимала на меня свои мелкие прогоркло-карие глаза. В узкой прорези чёрного рта словно перекатывались камешки. Звуки лишь смутно напоминали слова. Помню, как она скороговоркой повторяла: «кил монда», «кил монда», а лицо, похожее вблизи на перезревший грецкий орех, будто старело ещё больше.

Что это? Древнее заклинание? Осторожно попятившись, я срывалась с места и со всех ног бежала домой. Родителям рассказать постеснялась: ситуация-то дурацкая, думала я. Но страх прилепился ко мне, точно жвачка к ботинку, и сбежать от него стало невозможно. Тем не менее любопытство брало верх, и я продолжила тайком наблюдать.

Улит(к)а казалась маленькой, с меня ростом. А по тому, как она кособочилась, я даже представляла, будто её мешок весит тонну. Хотела спросить, что скрывается в нём, но никак не решалась. И не только из-за стеснительности или страха. Меня отталкивал специфический запах старости. Трудно его описать, но я хорошо запомнила – такой же стоял в квартире, где раньше жили бабушка и дедушка со стороны мамы. Он легко въедался в кожу, одежду и даже стены. Им же пропитался сложенный «конвертиком» платочек, фуфайка, чуни. Глядя на бледную ткань, промокавшую под дождями и снегом, я думала: а не прирос ли весь этот «прикид» к ней, словно раковина к улитке? Если бы моя мама заметила хоть одно выцветшее пятнышко или дырку, ни за что не выпустила бы меня в этом на улицу.

Однажды я всё же узнала, что скрывалось в том мешке. Оказалось, старушка собирала бутылки. Ясными тёплыми днями и промозглыми вечерами она слонялась по улицам и ползала под лавками. Хорошо помню тот воскресный вечер, когда тайна раскрылась. Кряхтел на весь двор соседский жигулёнок, гуляли мамочки с колясками, но никому не было дела до согнувшейся в три погибели старушки. А она, не колеблясь, запускала руку в потемневшие клювики мусорных «птичек». Без тени отвращения, молча и даже с чудны́м блеском в глазах, особенно когда отыскивала на дне разноцветные склянки. Мне такие бутылочки нравились – уж очень удобно глядеть через них на солнце. А ещё разноцветные осколки сверкали в зарослях травы, будто россыпь звёзд при свете дня. Я могла бы разглядывать их часами, легко представляя себя Каем в замке Снежной королевы.

Но взрослые ничего не замечали. Вот и Улит(к)а собирала бутылки не для того, чтобы их разбивать и потом любоваться. Стеклянные поллитровки бесследно исчезали, а пластиковые я вскоре смогла обнаружить воткнутыми в землю горлышками вверх. Десятки таких странных колышков закручивались спиралью и превращались в таинственные знаки, которые легко могли бы оставить пришельцы с других планет. Вот только мешок Улит(к)и пустел. Что она делала на этом газоне? Происходящее виделось мне затейливой игрой с непонятными правилами. Я сходила с ума от желания их тотчас разгадать. Странная старушка отличалась от других взрослых, в чём пришлось убедиться ещё не раз.

Не додумавшись самой, я частенько донимала расспросами папу с мамой. И пусть раньше они хотя бы кривили лицо, почти театрально вскидывали взгляды на потолок, словно именно там искали ответ, сейчас всё чаще лишь отмахивались. То я слишком маленькая и узнаю только когда подрасту, то уже достаточно большая, чтобы не доставать взрослых глупыми расспросами.

Другое дело – Сенька, мой одноклассник. Я давала ему свой портфель понести, а он беззаботным трёпом отгонял тревожные мысли. Правда, когда я ему показывала на бутылки и кивала в сторону знакомой сгорбленной старушки, на него это мало производило впечатления. Будто он это уже не раз видел. Я снова чувствовала себя глупой.

А странности на этом не заканчивались, и привыкнуть к ним становилось всё труднее. Например, я обнаружила плюшевого мишку, привязанного к дереву недалеко от дома: бурого, пухлощёкого и с ниточкой губ, растянутой в наивной улыбке. Может, малышня играла в разведчиков? Просто забыли его «в плену», когда мама с балкона уже загоняла домой. Но игрушка не пропала и спустя неделю. Вероятно, мишка прикрывал дупло в дереве? Расспросы опять не принесли пользы. Взрослые будто и не хотели ничего замечать.

Тем временем игрушки наводняли двор. Их крепко привязывали бельевой верёвкой к бесплодным яблоням и высохшим тонконогим вишням. Вскоре компанию косолапому составляли лопоухие зайцы, собаки, драконы – взгляд так и цеплялся за них, когда я выходила на улицу. А после майских гроз смотреть на зверушек стало невыносимо: шерсть потемнела, слезала клочьями, хвосты и уши висели на нитках. По утрам дворники равнодушно отвязывали и отправляли плюшевых беспризорников в мусорные баки. Но после школы я находила весь зоопарк на старом месте. В нашем дворе, если что-то ломается, остаётся поломанным. Таков негласный закон девяностых. А тут даже неспокойно стало. Не оживают же они, пока никто не видит! Кто-то явно помог им вернуться. Да ещё и строительной изолентой примотал до плотного кокона. И когда я узнала, у кого оказался такой запас настойчивости... 

– Да ведьма она, – выпалил в ответ Сеня по дороге в школу.

Я осторожно оглянулась через плечо и, выдохнув, заговорила, лишь когда мы повернули за угол:

– Да ладно! Улитка?!

– Я те говорю. Ты хоть раз детей видела у неё? Откуда у неё игрушки?

Внутри меня будто вырос камень, большой ледяной валун. Иногда Сеня мог нести полную околесицу. Но на тот момент я, кажется, поверила бы в любую версию. Весь день голова юлой крутилась от этих мыслей, даже двойку чуть не схлопотала. А ночью...

«Кил Монда! Кил Монда! Кил Монда!» – закипело, заклокотало, словно в ведьмином котле. Она снова здесь. В носу увяз запах старости, и даже в полумраке я уловила очертания игрушек. Но не тех, что вселяют уют, отгоняют ночные кошмары, а зловещих, всеми покинутых. Из пустых глазниц, переполненных дождевой водой, на меня с испугом взирала оцепеневшая девочка, беззвучно разевающая рот в попытках дозваться мамы...

И мама, наконец, услышала. Помню её прохладную ладонь у себя на лбу, успокаивающий неразборчивый шепот, а дальше – только сладкое забытьё. Утром я рассказала ей об игрушках, умолчав при этом о подозрениях Сени, – всё равно не поверит. Но она только обняла меня и растопила теплом своих рук ледяной камень внутри.

А уже через месяц мы переехали в другой район. Задолго до этого я слышала разговоры, сводившиеся к одной простой мысли: «ребёнок растёт, ему нужно больше пространства». Если за ней и крылся тайный смысл, для меня он остался покрыт мраком.

*  *  *

С годами тень старушки с её вечным багажом за спиной уже давно не маячила за спиной и, наконец, выплавилась из моих мыслей. Но иногда я вспоминала счастливые дни детства, нежно-розовой юности – и однажды не выдержала тоски по прошлому. Всё казалось другим. Дома не чудились мне гигантскими колоннами для небесного свода. Двор зеленел даже в пору холодной осени, оброс качелями и горками, на которые и сейчас я смотрю с лёгкой завистью – раньше на поиски целеньких не скрипучих каруселей у меня уходила уйма времени.

До боли потянуло в дом. Вдохнуть запах ещё дымящихся бычков в горшке рядом с соседским фикусом на моём этаже, поглазеть на зелёные стены сплошь в шедеврах подъездной поэзии, а потом заглянуть в старую квартиру родителей – словом, по кусочкам воспроизвести воспоминания в реальности. И мне это почти удалось, если б тогда на крыльце я не встретила свою первую учительницу. Фарида Фаритовна, такая родная в своём старом «верблюжьем» пальто по фигуре и с той же причёской «под Цветаеву», но совсем не знакомыми трещинками на подсушенной коже. 

Я поздоровалась. Она подслеповато сощурилась и уже спустя пару секунд широко распахнула глаза. Улыбка мягкой волной легла на её лицо. А дальше чай и печенье в моём пакете из магазина окончательно решили судьбу этого вечера. Раньше я уже приходила к Фариде Фаритовне – обычно с родителями помогала донести букеты или тяжёлые пакеты с тетрадями. Весь путь до квартиры мы с ней провели в воспоминаниях о школе. А уже за столом обсудили соседей. Всплыло имя Улиты. Интересно, поменялась ли она тоже или так и осталась тем якорем в море времени?

– Так нет её, – понизив голос, ответила Фарида Фаритовна и отхлебнула чай.

На мой немой вопрос в глазах она тихо пояснила:

– Померла уж, старенькая ведь была. Её однушку теперь дочь сдаёт.

– У неё дочь?

– Да. Правда, сама она не уфимская, из Казани. Ни разу маму не навещала. А ведь какая женщина хорошая была! Цветочки высаживала, двор украшала. Люди ж обычно игрушки выбрасывают, а она их пристраивала у нас…

Жизнь Улиты, вопреки моим ожиданиям, не раскрылась передо мной, как книга. Но этот разговор как будто подсветил те странные стороны её жизни, которые наблюдала я. Да и знала ли Улита себя и собственное сердце?

– Мы с ней почти не общались, только с дочкой, Эльмирой, немного. А ведь жаль, образованная женщина, говорят, была. Бухгалтером работала. По-русски только плохо говорила. Замужем была дважды. Да вот не повезло ей. Первый сердцем слаб оказался, а второй... – продолжила Фарида Фаритовна, но, не договорив, вздохнула.

Острый ум, кипучая энергия и бездна любви, которой нет ни конца, ни края, – такой я себе представила Улиту. Ведь была же у неё и любовь, и работа. Куда всё ушло?

– Ладно скроенный, работящий мужик ей попался. Одно плохо – запойный. Дочь говорит, как только ни пыталась Улита спасти его – любовью, молитвами, бабкиными травами – всё без толку. Вот он и утянул её за собой.

И представила я, как присмирела Улита в тихом пьянстве своём. Раньше татарские песни пела, огнём своих глаз сердца сжигала, а теперь вся в себя погрузилась. Муж руку поднимет – а она только в панцирь прячется, слово грубое сказать боится. А ребёнок ведь всё видит.

Хорошо, хоть бабушка с дедушкой есть – девчонку в Казань увезли, да так она там и осталась. И вот нет уже отчима на белом свете, нет и молодости Улиты. Никого не осталось. У дочки жизнь своя, ребёнка завела. Но Улита, как видно, не сдавалась – снова сблизиться с ней хотела. После смерти в её однушке нашли много хлама из «магазина на диване» и обыкновенного старья: эзотерические книги в мягкой обложке, заводской хрусталь, ручные тренажёры, чудо-блендеры из Китая и не только. Зачем это ей? Может, дочке всё отдать хотела. Эльмира потом в домовом чате кидала эти фото – берите кому надо за сущие копейки. И как на всё хватало пенсии старой женщине? Улита для того, наверное, бутылки собирала, а заодно и двор облагораживала. Как умела. Может, думала, хоть кому-то полезной станет...

Я всё размышляла об этом, и неясное чувство царапало меня изнутри. Тогда я подняла глаза к бывшей соседке и спросила:

– Фарида Фаритовна, а вы не знаете, за цветами кто-нибудь сейчас ухаживает?

*  *  *

Бархатец – цветок простой, неприхотливый. Живёт лишь год, но щедро дарит жизнь другим. Высадишь один – а вокруг него обязательно ещё парочка проклюнется. Нежный махровый ковёр стелется, медоносит и радует глаз. Я много думала об этом, когда пропалывала клумбы, бережно высаженные бабушкой-улиткой. Выходит не ахти, зато соседки помогают. Раньше мало общалась с ними. Сейчас не стесняюсь и в гости зайти, спросить совета, к чаю занести кучтэнэч. Раньше удивлялись моей преданности саду, а мне, признаюсь, такой труд по душе стал: никуда не торопишься, свежим воздухом дышишь, слушаешь птиц. Но даже сейчас в их криках мне чудилось больше не страшное, а, напротив, полное тоски: «Кил монда! Кил монда!»