Анатолий Яковлев. Бакенщик

Неприбранное купе трясло так, что подрагивала полуоткрытая форточка. За пыльным стеклом пробегающее лето, со всеми его перелесками и речушками, казалось мутным, даже муторным.

— Рельсы — колесом, что ли? — пошутил человек.

«Мордатый», _ сразу прозвал его про себя сидящий напротив сельский доктор. Мордатый — крупный, за сорок мужчина, «упакованный» в ладно пригнанный на заказ костюм, с одутловатым, даже синюшным лицом, с большими руками и не гармонирующими с ними неприятно-стройными и цепкими какими-то пальцами.

— Или рельсы — колесом, или колеса — квадратные! — Мордатый расхохотался.

Потом водрузил на купейный столик невесть как обнаружившиеся рюмку, коньячную флягу и, не обращая внимания на соседа, не подразумевая его даже нацедил полную и молча опрокинул.

— Ты кто? — спросил он вдруг соседа в упор. У Мордатого оказались редкие глаза — зеленые-зеленые; и когда бы не удручающий колорит физиономии, он выглядел бы вполне обаятельным.

— Ну, ты кто по жизни? — Мордатый перегнулся через столик.

— Доктор. Детский врач из Перевалова... педиатр... это село такое алтайское.

— Важная, наверное, там у себя сельская фигура. Детей спасал?

— Случалось.

— Врач-то, небось, главный? На селе последний конюх — за главного. А тут — интеллигенция.

— Нет, ординатор. Просто доктор.

— А чего на ж/д. понесло? Русь поглядеть, да себя показать? «Ящик» «достал»?

Мордатый налил и опрокинул еще. Потом повторил.

— Племяш женится.

— А сколько ему?

— Двадцать, вроде.

— Во, дурак! — беззлобно констатировал Мордатый. — В армии, что ли, застоялся? Натрахаются, надоест. А ведь потом жизнь еще жить надо!.. Слыхал, сколько разводов в стране?

Доктор не слыхал.

— Пятьдесят процентов. Процентов! — Мордатый поднял указательный палец.

Доктору не хотелось поддерживать бессмысленную и почему-то тяготившую его беседу, но Мордатый, напротив, не забывая о рюмке, откровенно напиваясь, все говорил.

— Слушай, док, ты, наверное, пустой, как стратостат. Не, без обид. Это я касаемо «бабла». Ссудить?

Мордатый извлек из-за пазухи тугую барсетку и протянул доктору.

— Все — это?.. — доктор смутился.

— У меня по карманам еще — на полтора «мерса». — На, возьми... Я — от сердца. Сопляку своему, женатику, купишь чего путного. И на это твое Привалово хватит с горкой. Семейство подымешь. Ты ж семейный?

— Ну, да… На селе бобыль — что бельмо. Глаз есть — а проку? Чесало, словом, для языкастых, — доктор сам удивился своему многословию.

— Так бери! Считай, что с неба упали. — Мордатый невесело чему-то усмехнулся. — Говорю, пригодится. За оклад корячишься — по лицу видать. Ну, бери тогда в кредит!

— Кредит?.. Но... когда?..

— В следующей жизни. Ты будешь пчелкой, а я… — Мордатый задумался на мгновение, — а я клевером, скажем... Люблю, как пахнет. А ты меня оплодотворишь! И весь дебет-кредит.

Мордатый в который раз расхохотался — смех у него был заразительный, почти детский.

Доктор пожал плечами, взял барсетку и неловко втиснул ее в карман, не разбирая даже — какой.

— У вас давление, видимо, — сказал доктор. У него дрожал голос. — Вам не следует пить.

— А я не пью! — неожиданно трезво заявил Мордатый. — Я горло сушу. Спиртное, оно сушит. Хотя говорят: «горло промочить». Неправильно говорят. Везде неправда... У тебя вода есть?

Доктор протянул «минералку».

— Я из горла, не брезгуешь?

Доктор покачал головой.

— В кайф пошла! — крякнул Мордатый и брякнул не в лад: — Как-то про троянцев читал — Парис и Елена, Гектор и Андромаха. Язык сломаешь... Вроде двух любовей, с особинкой. Тебе чья история по душе?

— Гектора.

— И мне Гектора. Воин, защитник. Правда вся его была, верно, док?

Доктор впервые улыбнулся:

— Все относительно, так ведь?

Но Мордатый вдруг отрезал с ледком в голосе:

— Относительно, пока не имеет отношения к человеку. В смысле, к его содержимому. Относительное зло — оно добро, что ли?!

...Зеркальная дверь купе отъехала. Дородный проводник, едва втиснув брюхо в проем, сверился с билетами и проворчал Мордатому:

— Следующая станция ваша. Стоянка пять минут.

— Моя? Моего имени, что ли? — хохотнул Мордатый. — Да хоть чья станция, хоть господина Черта... Трогай дальше, Ванька!

Проводник состроил было официально-оскорбленную мину, но Мордатый бросил ему в ладонь зеленую сотку.

— Во отожрался! — прокомментировал Мордатый визит. — На таких уродах, как я, и отожрался...

— А вы... Вы куда едете?

Доктор спросил это и почувствовал неловкость, копившуюся с того самого: «Ссудить?»

— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — «бородато» сострил Мордатый. — Еду, где пейзаж поразлапистей. Упасть в траву и смотреть в небо. Знаешь, док, облака бегут, а представишь, что стоят — и спиной чуешь, как вращается Земля… Короче, «увидеть Париж и умереть»…

Мордатый откинул голову. И закрыл глаза. Доктору показалось, что сквозь одутловатую синюшность, как сквозь грубо уложенный асфальт, проступила нездоровая, но человеческая бледность:

— Я, док, не жилец. И медицина — не панацея. Короче, на мушке я. Заказан, как «шампунь» в кафе... А официанты — народ шустрый.

— А?..

— Ты не спрашивай. Не путайся в кривду дела. Позвонки треснут. Вечером твой Тамбов, сойдешь _ вспоминай меня. Невесту поцелуй — девки это любят, но чтоб в щечку!..

— Вы по профессии...

— По профессии — мишень. — Мордатый усмехнулся с какой-то безнадегой. — Жаль, некому цидульку черкнуть, чтоб... Мои-то все перемерли, как быльем поросли… Друзья?.. — Мордатый выматерился. — Короче, Вениамин Степаныч меня зовут. В натуре: Бакен. Это вроде как погоняло, ну, прозвище такое... Но ты так вспоминай: Вениамин Степаныч. И детей там своих дальше спасай, а «баблом» не кидайся: оно как бумеранг, все одно — по лбу... Ты только так и вспоминай: Вениамин Степаныч Засохин.... Слово?

— Слово! — доктор кивнул.

— Сколько там еще до Тамбова прыгать? — Мордатый обнажил волосатое запястье: — «...и стрелки в круге цирковом». Откуда это, док? Помнишь?

И достал вторую рюмку.

Из архива: декабрь 2004 г.