Галина Фадеева. Рождество на Пушкинской

Когда приближаются новогодние праздники, я вспоминаю свое уфимское детство и все, что было связано с ёлкой, с катанием на горке, волнительную суету, ожидание встреч с дальними родственниками и знакомыми. Хождение в гости на Рождество означало для меня визит к милой и доброй тете Кате, жившей в маленьком деревянном доме на Пушкинской улице, недалеко от сада имени Луначарского; ныне сад носит имя нашего земляка Сергея Аксакова.

Уфа начала 60-х годов мало чем отличалась от какого-либо провинциального дореволюционного города. Старая ее часть сохраняла деревянные одно- и двухэтажные домики, с покосившимися от времени ставнями, с окнами, на подоконниках которых цвели яркие герани, фиалки, гортензии. Такие дворики... с поленницами дров, с засыпанной снегом скамеечкой, с крыльцом, напоминающим сморщенный гриб, любят рисовать художники. Стекла веранды украшали причудливые морозные узоры. Отец поднимал меня на руки, и я дергала медное кольцо, расположенное возле косяка двери. Раздавался веселый мелодичный звон, и скрип дверей и половиц мгновенно заполнял коридорчик и веранду.

Меня хватали, уносили в комнату, где перемешивались ароматы пирогов, домашнего печенья, мандаринов и пихты. Мою персону высвобождали из огромной маминой шали, толстого ватного пальто и кроличьей шапки. Валенки я стягивала сама и радостно мчалась в большую комнату. Под пихтой меня уже ждали подарки: тетя Катя снабжала нашу семью красивыми вязаными вещами, каждый раз изобретая что-нибудь новое, а ее супруг – дядя Саша мастерски делал шкатулочки из старых открыток, в которые клали конфеты, орехи, вафли.

Тетя Катя и моя мама сервировали стол, а дядя Саша отправлялся к соседям, у которых была девочка Оля – моя ровесница, приглашать в гости. Оля появлялась в сопровождении своей мамы, смущенно входила в комнату и садилась в уголке. Пока женщины раскладывали по тарелкам угощение, мы, четырех-семилетние барышни, рассматривали друг друга. Однако через пару минут вся наша чопорность улетучивалась, и мы носились по комнатам, визжа и хохоча от избытка энергии. Чтобы как-то нас утихомирить, дядя Саша звал нас в свой «теплый чуланчик», где хранились всякие столярные инструменты, а на небольшом квадратном столике лежали болванки-заготовки, которые, благодаря его умелым рукам, прямо на наших глазах превращались в ангелочков, миниатюрные ели, забавных скоморохов, клоунов, медведей, зайцев, собак, лошадей... Это превращение кусочка дерева в какое-либо существо вызывало у меня восторг и потрясение. Мы с Олей, забыв про все, внимательно следили за движениями металлических лопаточек (как я называла, ковырялок) в руках дяди Саши, но чудо рождения очередной деревянной игрушки происходило так быстро и ловко, что нам оставалось только вскрикивать: «Ой, зайчик!», «А это кошка!», «Ёжик!»

Дверной звонок извещал об очередном госте. Зажав в руках «фирменные» подарки, мы выскакивали в коридор. Приходили старушки-соседки, поздравляли всех с Рождеством, целовались, угощали нас с Олей конфетами, пряниками. Мне запомнился визит высокого худощавого старика с аккуратно подстриженной бородой и чуточку насмешливыми, по-юношески, блестящими глазами. Он опирался на массивную трость, шумно кашлял, грел руки возле печки и поглядывал на Олю. Олина мама взяла дочку за руку и что-то тихо сказала бородачу на ухо. Я полюбопытствовала у тети Кати: «Это Дед Мороз?» Тетка загадочно улыбнулась: «Нет, это добрый волшебник... доктор Владимир Алексеевич. Он Оленьку лечит».

По моим понятиям доктор должен был делать уколы и пахнуть лекарствами, но Владимир Алексеевич благоухал хорошим одеколоном, который, впрочем, не перебивал запах крепкого табака. Оля с мамой и доктором удалились в спальню, а я, на всякий случай, спряталась за сундук и с ужасом ждала реакции Оли на укол. Но вскоре я заснула, а проснулась от смеха тети Кати: «Ну-ка, вылезай скорей!».

Владимир Алексеевич Бабочкин (кстати, родственник известного артиста Бориса Бабочкина, сыгравшего комдива Чапаева в одноименном кинофильме) – бывший начальник и коллега тети Кати, имел огромный стаж врача-кардиолога. В начале 60-х ему было уже за восемьдесят лет, но он сохранял величественную осанку, ясность ума и тонкое чувство юмора. Куда бы ни направлялся Владимир Алексеевич, он брал с собой кожаный саквояж с лекарствами и медицинскими инструментами. А еще в этом саквояже находились несколько плиток шоколада, которые в тот раз достались нам с Олей. Консультации опытного кардиолога для девочки с пороком сердца стали лучшим Рождественским подарком; позднее, благодаря правильному режиму, дозированным физическим нагрузкам и курортному лечению, Оля не только победила болезнь, но и выполнила норматив мастера спорта по туризму.

А тогда... после застолья мамы хотели увести нас спать. Время было позднее, но Владимир Алексеевич сказал, что эта ночь необыкновенная и детям можно еще поиграть. Помню, все оделись и вышли во двор. Электрическое освещение на улицах в частном секторе почти полностью отсутствовало, но в небе мерцали звезды и снег блестел и искрился. Тетя Катя смела иней со скамейки, постелила на нее старый полушубок и мы с Олей уютно устроились возле крыльца. Несмотря на совсем юный возраст, мы чувствовали какую-то торжественность момента... В те годы не принято было говорить о Боге, о вере... Наша маленькая компания – две девочки и несколько взрослых просто наслаждались тишиной и покоем, переводя взгляд от звезд на снежный ковер и обратно, жадно вдыхая морозный воздух и прислушиваясь к ночным звукам. За забором по улице быстро прошли несколько молодых людей, заскрипел под ногами снег, раздался приглушенный смех, где-то басовито залаяла собака, но через несколько секунд вновь стало тихо. Пахло овчиной и свежим снегом.

Владимир Алексеевич вынес из дома большой термос, поднос с эмалированными кружками и вазочкой с печеньем. Мы пили вкусный настоянный на травах чай с медом и хрустели еще не остывшими ванильно-ореховыми ромбиками и звездочками. Все это походило на какой-то таинственный ритуал... Наконец, Владимир Алексеевич глубоко вздохнул, подхватил рукой охапку снега, протер лицо и, сдвинув шапку на затылок, размахивая в такт кружкой, продекламировал:

                             В небесах торжественно и чудно!

                              Спит земля в сиянье голубом...

                              Что же мне так больно и так трудно?

                              Жду ль чего? жалею ли о чем?

Мы с Ольгой внимательно слушали стихи, не понимая толком их смысла. Моя верующая тетка познакомила меня с некоторыми молитвами, но я повторяла слова автоматически. Здесь же из отдельных фраз в моей душе родилась светлая грусть, томящее чувство чего-то такого, чему я не могла дать определение. Неожиданно я расплакалась. «Владимир Алексеич, это Вы что ребенка до слез довели?!» – всплеснула руками тетя Катя. Старик подхватил меня на руки и засмеялся: «Ну-у-у... деточка, это хорошие слезы. Значит, душа твоя поэту сопереживает».

С той памятной встречи я не видела Владимира Алексеевича. Говорили, что он уехал в Харьков к сыну. Для меня и для Оли он присылал рождественские открытки, которые сам рисовал. На одной из них изображены двое детей, идущие через лес; деревья покрыты инеем, высоко в небе светит луна, а над головами юных путников два ангела молитвенно сложили ладони.

Последний раз на Рождество к тете Кати я приезжала в конце 60-х годов. Маленький домик на Пушкинской вновь объединил нас своим теплом и надеждой на лучшее. Мы опять выходили ночью во двор, пили ароматный чай с домашним печеньем и смотрели на звезды.

Из архива: декабрь 2016 г.