Алина Гребешкова. Марта любила Генделя

Апокалипсис – шизофрения мира…

Томас Экзештейнер

В центре комнаты стоял большой стол на маленьких ножках, покрытый черным лаком и отполированный до белизны. На огромном потолке, достаточно маленьком для комнаты, болталась облезшая люстра, купленная на ничтожные деньги в самом дорогом магазине. Обстановка комнаты поражала своей бедной дороговизной. Диван, кресла и шкаф были чистыми, но покрытыми пылью. Запах духов и плесени давил на грудь, заставляя прикрывать рот рукой, чтобы не лишится остатков ужина, застрявших в недрах организма. Но что-то другое заставляло убирать руку и принюхиваться – пошлое и невообразимое любопытство образованного зверя. Ноздри вздымались и опускались, как у загнанной старой лошади, как у молодого спортсмена после удачной тренировки. Во рту стоял приторно-горький вкус запаха. Такое часто бывает – нарушение работы рецепторов.

Кроме всего прочего, в воздухе пахло тоскливым ожиданием чего-то счастливого и, в тоже время, всесильно жестокого, как юный Арес.

Если пройти прямо по коридору, то можно наткнуться на кухню. Чайник, выскобленный до блеска, с подтеками копоти и каплями жира. Деревянный пол, сохранивший природный цвет, но выкрашенный в синий цвет. Кухня поражала своей чистотой, – заваленный посудой подоконник, кружки и тарелки, выставленные вниз дном, разного калибра; белый холодильник, почерневший от постоянного курения табака, готовки, грязных пальцев, ищущих снедь для набивания желудка; особняком стояли синяя кружка и тарелка, принадлежавшие Человеку. Каждый должен иметь, кроме годового дохода и выплаты налогов, кружку, тарелку и подушку – все в лучших традициях тюремного заключения.

Окна на кухне, не открываемые и не мытые с сотворения мира, сливались с серой стеной, лишь усилием воли и напряжения зрительных органов можно было условно отделить два разных объекта столь одинаковой действительности.

Человек пришел с работы, отточенными до механизма движениями образовал себе времяпровождение на ближайший вечер: приготовил еду, включил телевизор, посмеялся и лег спать в грязно-белую, холодную от человеческого дыхания, кровать.

Перемирие. Сегодня уникальный день, Человек! Два материка заключили перемирие, а это значит, что Война закончена и тебе не быть на ней, не стать Героем – мечта с самого рождения. Это не тщеславие или желание принести кому-то пользу. Твой прадед воевал и вернулся без головы; твой дед вернулся без ног, а отец, зачав тебя, вовсе пропал в мировом забытьи, в центробежном потоке «рождение – умирание». У твоей матери были соленые слезы, смешанные с желанием увидеть в единственном сыне – Героя, который принесет Мир. Но она умерла в прошлом году, Война закончилась, и теперь ты никому ничего не должен. Перестань перебивать! Ты никому ничего не должен! Повторяй! Ты никому ничего не должен! Солдаты нынче никому не нужны.

Утро. Просыпание. Умывание. Бег. Работа. Обед в дешевом кафе. Улыбка официантки – один доллар, разговор о погоде – три доллара, о политике – пять, пригласить на свидание – в жизни не расплатишься. Продолжение рабочего дня. Звонок, сообщающий об его окончании. Роботы едут в депо, рабочие расползаются по конурам, начальство едет в лифтах, служащие спускаются по лестнице: женщины по одной, мужчины по другой. Поговаривают, что женщины сбрасывают неугодных сотрудниц с лестницы. Правда это или нет – Человек не знал, но за последнее время количество знакомых лиц в отделе С уменьшилось.

Следует отдельно рассказать об отделе С, который славился своими сплетнями и наговорами, а также декретными отпусками и особенно Начальником (единственный представитель мужского пола, средних лет, с сединой в бороде, был начисто выбрит). Лицо его было слизано и скомкано, поэтому никто точно не мог сказать, как он в действительности выглядит. Одни поговаривали, что он стоял у истоков образования завода № 3576, на котором и работал Человек, но Начальник провинился перед Верховным и его разжалобили; другие с пеной у рта утверждали, что он незаконнорожденный Верховного, но так как ни того ни другого они никогда в глаза не видели, Человек не особо им верил, так как привык верить только проверенным фактам и самому себе.

Отдел С занимал весь третий этаж и Человек, поднимаясь на лифте, видел женщин в серых униформах, склоненных над бумагами. Униформа на заводе №3576 была одинаковой для всех, единственным отличием был ее цвет. Отдел А носил черную форму, В – коричневую, С – серую. Сам Человек носил грязно-зеленую и работал в отделе D, занимая, таким образом, среднее положение. Какую форму носили высшие представители завода, он не знал, так как никогда не поднимался выше пятого этажа. Завод представлял собой двадцать этажей в высоту и столько же этажей подвальных помещений. Каждый рабочий знал только то, что происходит на его этаже, особо не вникая в происходящее, да и времени на это не хватало. Человек проработал на заводе около десяти лет, но знакомствами не мог похвастаться. «Приятельство-товарищество-дружба» не входили в устав, не входили в обязанности, да и стоили они слишком дорого, в зависимости от того, что именно требовалось, каждый час по определенной цене, каждая услуга оплачивалась отдельно. Своеобразная проституция. В субботу вечером Человек садился возле окна, и пока время не подходило к десяти, пил алкоголь, добытый подпольно через пятого десятого с одной целью – забыться. После десяти наступал комендантский час, с фонарями шастали полицаи, если они замечали силуэт в окне, то без предупреждения врывались в квартиру. На первый раз грозные стражи составляли протокол, на второй сажали на пятнадцать суток, на третий отправляли в тюрьму с конфискацией имущества. Где находилась тюрьма, и выходили ли оттуда заключенные этого никто не знал.

Напиваясь, Человек забывал о главном – о страхе. Страхе быть пойманным, не проснуться, не стать Героем.

В один из вечеров, часов в девять, Человек ощутил потребность выпить. Как назло предыдущая доза, грамм триста, закончилась за неделю до основных событий, о которых речь пойдет далее.

Выпить хочется… до рези в животе… хотя бы маленький глоток… Женщина сегодня не придет…не придет она и завтра…ее духи оставляют след в стенах…нет, они впечатываются в них, как пули и застревают в них навечно…

Она всегда приходила неожиданно, не предупреждая и даже не стучась. Ее шаги по скрипучим половицам были легки и беззвучны, как повисшая тишина после выстрела в Альпах. Женщина неизменно садилась на свое любимое место – старое кресло в углу комнаты, наверное, потому, что туда не падал свет, и Человек не мог разглядеть ее лицо. Затем она просила выключить свет вовсе. Ее голос напоминал что-то неопределенно приятное и сладкое, похожее на детское счастье, на первый поцелуй, на начало жизни или конец несчастья. Когда она говорила, Человеку казалось, как будто на него сходит лавина снега, уши закладывало от ее шепота, перед глазами вставали неясные образы двух переплетающихся тел, наслаждения чем-то запретным и стыдным, но в тоже время самым важным и необходимым. Ее вопросы были непонятны и то, что она спрашивала или говорила, наполняло Человека новым содержанием, похожим на зернышко, которое даст свои всходы через несколько лет, если за ним хорошо ухаживать, если его не склюют птицы, если оно не замерзнет или не сгорит на солнце, если ему захочется взойти. И, самое главное, она никогда не брала деньги за свое существование…

 – …Иосиф, я хочу, чтобы тебя звали Иосифом, в этом есть что-то величественное и гордое… в свое время я знала много Иосифов…Ты знаешь Иосифов? Хотя бы одного? Хотя бы одного маленького или большого, толстого или тонкого, черненького или красненького Иосифа? Нет! Откуда?! Ты наверняка скажешь, что это было до нашей эры, точнее до начала Четырех Войн, что ты не обязан этого знать?! Молчи, прошу тебя…

В хорошем настроении она влетала в комнату, быстро гасила свет, и уже в темноте он слышал ее шепот:

– Ты похож на моего старинного друга, он был смешным и таким же неуверенным, как и ты… Он умер в начале Второй Войны, задолго до твоего рождения, задолго до моего…Загадай любо число! Загадал? Три?

– Нет, а почему именно три?

– Я загадала, что если ответ будет три, то я поцелую тебя…

В следующий раз он сказал: три. И каждый раз когда она просила загадать число, то он загадывал именно его. И не ясно, кто из них заблуждался в своём выборе…

Иногда она рассказывала странные истории, у которых не было ни начала, ни конца. От них пахло бабушкиным нафталином и овсяным печеньем, какими-то сушеными травами и коньяком, как в их доме, когда еще была жива мама.

– Был у меня один знакомый – Станиславский. Так он такое вытворял!…Помнишь театры? Все люди красиво одетые, буфет, пирожные «Графские развалины», пирожки с яблоками и корицей? Не помнишь? А я помню. Помню, мама любила малиновое варенье. А ты любишь? Вот и я нет. А она любила. Голубей любила и собак. И плюшевых кошек, ей кучами дарили... Когда наступила первая война, ты, наверное, еще совсем маленький был, в мире существовало только четыре стихии – земля, вода, огонь, воздух… В древнем мире было пять, пятым элементом была стихия, со временем люди победили ее в себе. Система – не пятый элемент! Даже не заикайся о ней! Система творит рабов, она дает им работу, но не заботится о душе. Что ты знаешь о душе?! Н-И-Ч-Е-Г-О! Все началось с Мировой революции – на ней погиб мой прапрадед. Эти люди уничтожили систему. Твой прапрадед был товарищем моему. Откуда я это все знаю? Я знаю практически всё, что произошло за последние сто лет. Они думают, что воспитывая Хранителей, они станут сильнее, потому что кто-то в этой стране должен знать правду, чтобы переделать ее как угодно. Кто-то должен работать на первом и втором уровне, чтобы последующие могли жить и управлять ими. Они хуже, чем животные! Они – НЕ ЛЮДИ! Система превращает человека в НИЧТО, она делает его рабом. За что воевали наши отцы и деды? Чтобы эти звери опять создали систему?! Ответь мне! Лучше молчи!

– Успокойся, ты пьяна и сама не понимаешь, что несешь. Поспи. Если хочешь, мы поговорим об этом завтра.

– Ты такой же, как и они! Думай головой! Включи свои мозги! Что у тебя есть?! Ты ничтоЖЖЖен! Ты…ничтоЖЖЖный раб! Раб! Вы все рабы, готовые питаться дерьмом и ни о чем не задумываться! Да ты СССдохнешь, идиот, ничтожество, идиот…рабы!

Она зарыдала и закрыла лицо руками, не переставая повторять «рабы». От тишины пахло сумасшествием. Человек закурил, посмотрел в окно – полицаев не было видно, открыл окно. Скоро это все закончится. Правда, пока не знаю что, но оно должно закончиться. Система… в детстве нас учили, что все существует лишь в системе – пищевая и половая система, система чисел, координат, политическая и уравнений, Грибы – это тоже, наверное, система. Все система – и я, и она, и даже соседи сверху и снизу. А что, если предположить? Нет, это глупо, но всё же, что нет системы. Что каждый делает, то, что ему угодно? Нет, простите, конечно, но это хаос и беспорядок.

Потушив сигарету, он подошел к ней и обнял. Она медленно убрала его руки со своих плеч.

– Мне нужно идти. Не обижайся. Мне кажется, нам больше не нужно видеться…

Ловушка захлопнулась.

***

– Так где вы познакомились?

Тяжелый запах пота и безнадежности окутывал Олега Человекова коконом, из которого, казалось, никогда не выбраться, как из комнаты, в которой мать оставляла его одного, уходя на завод, и он сидел целый день в одиночестве, запоминая все трещинки в полу, слушая ругань соседей за стенкой, пытаясь из тысячи снующих вверх и вниз ног, те, родные шаги. Но она всегда приходила поздно ночью, когда он уже спал. Отец ушел на войну, когда мальчику было четыре года, Олег не запомнил его лица, но навсегда осталось в памяти мужское рукопожатие. «Ты, сынок, теперь для матери всё! Не подведи меня». А потом были Мировые войны за воду, еду, несколько десятков наводнений и пожаров. Земля стремилась избавиться от своих обезумевших от денег и власти детей. Все, кто выжил, работали на Заводе, им просто некуда было деваться – дети вечно будут хотеть есть, им всегда будет страшно и холодно, если ты не будешь гнуть свою спину на систему… Конечно, Человеков не думал сейчас об этом, вообще он не имел свойства погружаться в прошлое, он жил настоящим и насущным, достаточно было куска хлеба и тишины, чтобы никто не лез в душу с жалостью и не требовал ответного движения, чтобы можно было вернуться домой, в котором после смерти матери стало одиноко и как-то абсурдно: стол, сделанный отцом еще далеко до рождения Олега, чужие запахи соседей, даже пол теперь покрыт синей краской, и на всем пыль прошлых воспоминаний, поужинать вчерашним ужином, выключить свет и ждать ее…

Вот и сейчас, как в далеком детстве, Олег пристально изучал бетонный пол, у которого не было лица – слишком идеален, чисто вымытый, выбритый, как лицо этого безусого улыбающегося Хищника. Он сожрет меня, он ничего не оставит. Что ему нужно?! Я ничего не знаю, так и скажу, и пусть ломает голову. Я не обязан им говорить правду! Я не обязан вообще что-то говорить.

– Так где вы познакомились? Вы, конечно же, можете не говорить ничего, но мы давно за вами следим. Не смотрите так на меня, мы следили за вами, чтобы до конца убедиться в том, что вы нам подходите. Посмотрите на экран. Это ваша жизнь в фотографиях, мы промотаем ее в обратном порядке.

Олег был поражен – вся жизнь в мельчайших деталях. Он в обнимку с Хранительницей, вот он пьет вино, читает книгу – за всё это его уже давно должны были посадить в тюрьму или пристрелить в темном переулке, но он до сих пор жив. Детские фотографии. Что это???!!! Мама никогда не показывала мне эти фотографии! Почему это животное, сидящее напротив, держит меня на своих руках?!

– Ты поражен? Марта хотела, чтобы ты никогда не узнал, кто твой настоящий отец, ей всегда больше нравилась сказка про то, как меня убили на Войне, тогда бы я был для тебя Героем.

Он подошел к окну со стальными решетками, повернувшись к Олегу спиной.

– Весна в этом году пришла рано. Как и в тот год, когда ты родился. Она разрешила сделать только одну фотографию, и всё это время из года в год я смотрел на нее и думал, что когда-нибудь мы встретимся. Извини, что при таких обстоятельствах. Твоя Хранительница знала кто ты – старый дурак доктор проболтался, она была, кажется, его племянницей. Не важно, но он проболтался. Она нашла тебя и попыталась склонить тебя на сторону врагов, мы не сразу ее раскусили, к сожалению. Я понимаю, мне давно следовало раскрыться, сказать тебе всю правду. Но я боялся, ты понимаешь! Я БОЯЛСЯ!

Он повернулся, его лицо было красным, а голос перешел на крик.

Внезапно дверь открылась.

– Да здравствует, Верховный!

– Сколько раз тебе повторять, скотина, что нужно стучаться!

– Извините, я стучался несколько раз.

– Что тебе?

– Ее наконец-то нашли, она скрывалась в церковном подвале за городом.

– Зайди позже, я сейчас занят!

Дверь закрылась, и они снова остались наедине.

– Так где вы познакомились? Это очень важно, таких, как она, нужно еще в детстве душить. Глупая девчонка решила, что с маленькой кучкой своих приспешников сможет свергнуть мою власть! Так ты мне поможешь, сынок?

У него глаза, как у мертвой рыбы. Спасибо, мама, что мой отец был Героем. Я всегда думал, почему меня не отправили на Войну, почему так легко поднимаюсь по карьерной лестнице, почему я такой вечный везунчик. А все оказалось проще простого – ни потому, что я уникальный, а потому, что они следили за мной, как крысы. Крысы! Вот вся система – крысы. Крысы в серых, черных, коричневых униформах. Сколько понадобится времени, чтобы убить всех этих паразитов?!

– Я не крыса.

– Что ты сказал?!

– Я не крыса!

– Что за бред ты несешь? Какие крысы? Неужели, ты настолько глуп, чтобы поверить ее бредням? Что она тебе сказала?! Что!

Он схватил Олега за руки и шепотом спросил:

– Ты ненавидишь меня?

– Наверное, нет, но она единственная считала меня Человеком. Когда-нибудь ты умрешь, и вся твоя система рухнет. Но никто, слышишь, никто! Не отберет у меня это имя!

Человек сжимал тиски вокруг горла все сильнее и сильнее. Лицо Верховного наливалось кровью. Из рыбных глаз уходил смысл...

За окном садилось солнце, хищно сжимая челюсти и радуясь чему-то понятному лишь ему.

Стоп! Быть не как все! Мама всегда повторяла это. Будь не как все!

Человек разжал тиски.

– Ты сам скоро умрешь…

Хрип, шедший из глотки Хищника, перешел в учащенное дыхание.

– Щенок! Перед тобой был весь мир! А что ты выбрал? Неудачник!

Он нажал на кнопку, дверь распахнулась…

– Иди! Не смотри на меня! Я сказал тебе иди!

Человек неуверенно, как пьяный, шатаясь, как идя по канату, неуверенно двинулся в сторону распахнутой двери.

– Иди, она уже ждет тебя, я распорядился. Ты достоин своей матери, она была такой же ненормальной, как и ты, хотя, возможно, за это я ее и любил. Кто знает, кто знает… Давно, еще до твоего рождения я загадал, когда мой родной сын отвернется от меня, все потеряет смысл – так и случилось. Марта любила Генделя. Ты слышишь, это «Сарабанда», хотя откуда тебе это знать, ты же ребенок нового поколения. Иди! Вас никогда никто не найдет. Надеюсь, ты будешь отцом лучше, чем я…

Сделав последний глоток прошлого, Человек перешел порог, далеко с возвышения холма к нему приближалась Хранительница, она призывно махала рукой. Он оглянулся назад, его отец держал в одной руке бокал с чем-то красным, а в другой – пистолет. Так тому и быть! Главное оставаться Человеком.

Олег Человеков впервые почувствовал себя Героем, распахнув крылья и поддавшись легкому дуновению ветра, он устремился к той, которая теперь стала его Жизнью…

Из архива: декабрь 2012 г.