№10.2024. Инна Начарова. Золотая феска

От автора

Часть событий рассказа разворачивается в Крыму. В каменном городе караимов Чуфут-Кале. Крым – исторически родина караимов. А караимы, в свою очередь, потомки хазар, которые могли и ветер запрячь. Караимы – удивительный народ России. Самым известным из караимов был маршал Василевский. Знал ли он сам, что в нем течёт караимская кровь? Про себя я не так давно узнала. Нас, россиян, как поделить? В каждом из нас целый мир, а мир – это субстанция неделимая.

«Кимэт болса»[1]

(«Если небесам будет угодно»)

Солнце над Чуфут-Кале заходит быстро. Оно словно запрыгивает за саму скалу, оставляя в кромешной тьме камни улочек и стен домов. Вместе с темнотой новой ночи смолкали голоса жителей. Город, как по команде кого-то свыше, засыпал. Что снилось этим людям, чья речь была тюркской, а молитвы православными? Юной красавице Назлы снился Муса Аджи. Сын бондаря. Он улыбался ей в том сне и обещал подарить золотую феску. Когда парень девушке обещает золотую феску, здесь это означает только одно – он хочет взять ее в жены. Ей снился ароматный каравай праздничного хлеба, который караимы называют «кульчэ». Ее мать Беруха пекла кульчэ на ее дни рождения.

Назлы проснулась от утреннего шума в доме. Мать месила тесто. Отец с братьями собирались в кофейню к утреннему кофе. День мужчин-каримов начинался с кофейни. Зимой и летом уже в пять часов утра отправлялись в кофейню, где выпивали чашечку черного кофе. Кофе пили сладким или вприкуску с сахаром или без сахара, в зависимости от вкуса. Кофейня – это своеобразный клуб для мужчин. Здесь узнавали и обсуждали новости, встречались с друзьями, заключали сделки.

В каждом доме Чуфут-Кале была мельничка – дегерменчик для того, чтобы молоть высушенные кофейные зерна. Кофе варили в йыбрыке[2] на древесном угле. А запивали кофе всегда холодной водой.

Весна грела утренним солнцем, и где-то весело щебетала птица. Назлы потянулась в своей постели и бодро вскочила. Выглянула в окошко. Крикнула, выходящим с крыльца отцу и братьям:

– Отец! Братья! Доброго утра!

В ответ донеслись голоса:

– Доброго утра тебе, моя красавица! – ласково отвечал отец.

– Утро уже давно, засоня! – подтрунивали братья.

После утреннего кофе все отправлялись в кенасу[3] на богослужение. Толпились у каменного амвона, затем, после службы, не отрывая взглядов от алтаря, пятились к выходу и на улице расходились по своим делам. Кто-то уже сегодня уходит на летние пастбища, кто-то отправился на виноградники, а купцы и торговцы ехали в соседний Бахчисарай на базар. Среди них и Муса, возлюбленный Назлы. Он с отцом каждый день на Бахчисарайском базаре торговал бочками. Они там же их и изготавливали на глазах у жителей и слыли лучшими бондарями и в Бахчисарае, и в Феодосии.

Назлы же с Берухой с раннего утра пекли караимские пироги, а затем Назлы тоже отправлялась в Бахчисарай продавать их. Поднос с пирогами накрывала салфеткой и привычно спускалась со скалы Чуфут-Кале, грациозно, словно молодая козочка, ступая по камням горных тропинок. С ней шли с подносами ее подруги, такие же девушки, как и она, тоже продавать караимские пироги. На базаре она часто разговаривала с Мусой и его отцом. Иногда они вместе ехали на базар или возвращались домой. Ехать на телеге рядом с возлюбленным было счастьем. Они переглядывались, пока отец Мусы был занят лошадью и не мог видеть их влюбленных взглядов.

– Что, твой отец, Назлы, собирается на летние пастбища? – спросил, не оборачиваясь, отец Мусы.

– Да, Алан-бей, собирается.

– На все лето Бахчисарай останется без божественных пирогов досточтимой Берухи, – покачал головой бондарь.

Базар в Бахчисарае постепенно становился все шумнее и к началу торгового часа уже гудел, словно огромный улей. Здесь лудили, точили, строгали, варили, торговали. Покупатели и продавцы в разномастных одеждах. Казачьи папахи, татарские калфаки, караимские бархатные фески с накинутыми на них легкими полупрозрачными шарфами, кисточки на турецких фесках, реже – панские шапки. Толкались среди торговцев не только местные. Много пришлых. Порт тут же неподалеку. Суда из Турции, Румынии, Европы и Азии стояли на рейде. Торговцы везли сюда на продажу ткани, пряности и всяческие диковины. Но и местным крымским умельцам было что показать. Кованные изделия, резные кофейники, бочки, пироги. Здесь же варили кофе на горячем песке и пахлаву. Ароматы над базаром стояли аппетитные и пряные. Когда с моря дул ветер, он освежал, заполняя запахом моря всю округу. А потом вновь торжествовал пряный дух многолюдного базара.

Назлы бойко торговала пирогами. Покупатели почти все постоянные и знают, как вкусны караимские пироги, которые печет ее мать.

– Эй, Назлы, девочка, здравствуй! – кричит старик, идя к ней.

– Здравствуйте, досточтимый Габдулла-газзан! – радостно отвечает ему Назлы, уже заворачивая пирог. Он взамен дает ей монету. Такова цена одного пирога.

– Передай от меня лучшие пожелания досточтимой Берухе! – улыбался ей газзан. – Она печет лучшие караимские пироги на нашей земле.

– Благодарю вас, досточтимый Габдулла-газзан! Я обязательно передам ей ваши слова. Да возблагодарит вас Господь наш за доброту вашу, – отвечала старику девушка.

– Храни тебя Господь, – старик осенил крестом девушку и исчез в толпе.

Назлы пыталась разглядеть среди людей лавку бондаря, где трудился целыми днями ее возлюбленный Муса со своим отцом. Но люди сновали туда-сюда. Иногда подходили покупатели. Когда пирогов на подносе осталось всего два, Назлы уверенно направилась к лавке бондаря. Она на ходу поправила косы, перекинув их на грудь, и посмотрелась в блестящую поверхность уже пустого блюда, на котором сиротливо лежали два пирога, предназначавшихся Мусе и его отцу. Но тут кто-то толкнул ее, и поднос выпал из рук. Пироги оказались на пыльных камнях базарной площади. Назлы смотрела на них, и на глаза навернулись слезы.

– Простите меня! Я такой неловкий!

Перед Назлы стоял по европейской моде одетый юноша. Он смущенно говорил слова извинения. Затем, словно спохватившись, достал мешочек с монетами из дорогого бархата с вышитым золотыми нитями вензелем. Открыв его, юноша достал оттуда горсть монет и протянул Назлы. Она механически подставила ладони, и монеты посыпались на них. Юноша вновь стал извиняться, а Назлы, переведя взгляд с монет на него, сказала: «Но мои пироги столько не стоят…» Юноша улыбнулся и ответил:

– У вас очень красивые пальцы. И вы очень красивая. Уберите монеты, а то на каждом базаре полно бесчестных попрошаек.

Юноша спешно отправился дальше и сию же минуту исчез в многоликой толпе снующего базара. Назлы спешно убрала деньги в свой кожаный мешочек за пазуху и, подняв поднос, подошла к лавке бондаря.

– А, Назлы! – приветствовал ее отец Мусы. – Уже все продала? Хорошо! Подожди немного, сейчас вернется Муса. Он пошел донести покупателю бочонок до судна у причала. И мы подвезем тебя.

– Спасибо, Алан-бей! Я подожду.

Назлы села на низкую резную табуретку перед бондарной лавкой, поставила поднос на колени и, облокотившись на него, вспоминала богатого господина, который заплатил ей за два упавших пирога баснословно много. Она и за месяц здесь столько не наторговывает. «Вот дома родители обрадуются», – представляла девушка радостные лица своих родителей.

Вечерние песнопения мужского населения Чуфут-Кале слышались по округе: «Чашу спасения поднимаю и Превечного зову! О, Превечный, спаси!»

Красное вино из кувшинов в стаканы молящихся разливали самые молодые из присутствующих. Песнопения продолжались: «Богом мы сильны, и он попирает недругов наших».

Женщины это время проводили в своих домах за рукоделием. Их вышивки жемчугом славились на всю округу. Ходили разговоры, что совсем скоро сюда приедет войско великого литовского князя Витовта во главе с самим князем и даже великой княгиней Анной. Все местные женщины обсуждали небывалую красоту княгини, хотя никто из них никогда не видел ее лица и никогда не сможет ее увидеть, потому что никто из подданных не мог поднять головы в присутствии великих особ.

Беруха и Назлы укладывали тюки в дорогу. Затем Беруха сварила им кофе, и дочь с матерью присели отдохнуть за чашкой ароматного караимского кофе. Особый рецепт отличал караимский кофе от турецкого. Здесь его называют «кавэ» и любят повторять: «Одна чашка кофе и одна трубка – целая пирушка». На одну джезву кладут одну чайную ложку с горкой молотого кофе, добавляют сахара на кончике чайной ложки и добавляют сырую воду до того места, где джезва начинает расширяться. Варят на огне, помешивая, и как только пена начинает подниматься, убирают с огня. Сразу разливают в чашки и пьют горячим. Кофе караимы пьют молча. Вот и Беруха с Назлы смотрели на закатное солнце, неспешно помаленьку отхлебывая ароматный напиток. Когда кофе был допит, на тропе к дому появились отец и братья Назлы. Беруха коротко сказала:

– Осенью надо выдать тебя замуж.

Назлы взволновали слова матери. Жаль, что отец с братьями уже вернулись и она не успела поведать матери о своих чувствах к сыну бондаря Мусе.

Июньские ночи в Вильно темные, словно сам ад. И только зловеще светятся факела огромного Виленского замка. Великая княгиня Анна в черной накидке спешила к этому каменному жереху, в утробной темноте которого страдал ее возлюбленный супруг. Следом за ней семенила необыкновенной красоты молодая девушка. Это служанка княгини Анны. Она шла за своей госпожой покорно, с каким-то даже вызовом этой ночи, выражающимся в ее плотно сжатых губах и решимостью в небесно-голубых глазах. Подкравшись к воротам замка, обе женщины остановились, прислушиваясь. Одна створка ворот приоткрылась, и Анна протянула в темноту бархатный мешочек, набитый золотыми монетами. Створка приоткрылась чуть шире, и мужской голос из темноты прошептал:

– Идите за мной, госпожа. Нам надо торопиться. В этих местах светает рано.

Женщины в накидках, сливающихся с темнотой ночи, скоро вошли внутрь замка. Пока спускались в подземелье, им никто не встретился в каменных коридорах, освещаемых редкими горящими факелами, закрепленными в кованных подставках на каменных стенах. Их проводник шел впереди. Он был высок и широк в плечах. Лица его они еще не видели, спеша вслед за ним по коридорам подземелья Виленского замка. Он ловко открыл засов, когда они остановились перед дверью темницы. Анна в темноте увидела абрис любимого лица своего супруга в отблесках факела.

– Торопитесь, – напомнил ей проводник.

Анна буквально срывала одежды со своей служанки, и, когда та осталась совсем нагой, притягивая взгляды обоих мужчин белизной тела в темноте, княгиня властно сказала мужу:

– Надевайте, князь, все это. Я пойду первой. И помните, что женщины не умеют топать.

Дверь темницы захлопнулась за ними, оставив в ее холодной темноте нагую служанку великой княгини Анны. А сама княгиня и ее супруг в одеждах служанки спешили к выходу из замка вслед за своим проводником. Стража у ворот не заметила подмены одной из ночных гостей. Стражники даже пожелали им счастливого пути, не подозревая, что это великий литовский князь Витовт и его супруга, великая княгиня Анна, заклятые враги их господина в борьбе за престол.

За воротами ночь поглотила княжескую чету, и они благополучно добрались до поджидающих их стражников с лошадьми. Они во весь опор мчали коней в Троки и к рассвету уже прибыли в свой замок. Анна гладила любимое лицо своего мужа. А он спросил, как ей удалось уговорить служанку.

– Умереть за тебя, честь для наших подданных, – только и ответила ему Анна.

Витовт помнил ту девушку. Она была нежна, словно пух, и красива, словно богиня. Он любил ее страстно, втайне от жены. Но во дворцах тайны никогда не остаются тайными. Слишком много ушей и глаз среди холодных замковых стен. Анна знала обо всех утехах своего любвеобильного супруга. Но принимала это как данность княжеской власти, своевременно устраняя соперниц. Вся ее жизнь посвящена ему и его княжению. Такова ее судьба. Княгиня Анна на судьбу свою никогда не роптала.

На исходе этой ночи князь любил Анну страстно, но словно бы и не ее саму. Он любил ее неистово, но ей казалось, что он представляет здесь, в их супружеском ложе, не ее, а белое нежное тело той служанки, что осталась на заклание в темноте Виленского замка.

Новое утро над Чуфут-Кале клубилось туманом. Солнце не вышло в назначенный час. По обыкновению взвились дымы из печных труб домов. Закукарекали первые петухи. Город просыпался к своей обычной жизни. Мужчины потянулись к кенасе. Вслед за ними шли женщины и дети. Прохлада туманного утра бодрила. Аромат утреннего кофе повис над городом караимов. Женщины переговаривались между собой. Назлы догнала ее подруга Айтолу, дочь соседей.

– Доброе утро! – крикнула она.

– Доброе, – оглянулась, улыбаясь, Назлы.

Девушки пошли рядом, весело разговаривая. Их заливистый смех вызывал добрые улыбки окружающих. Только Беруха, нахмурив брови, озабоченно говорила своей соседке, матери Айтолу:

– Пора наших дочерей замуж отдавать. А то в девках недолго засидеться и умереть в одиночестве.

– Да, соседка, ты права, – вторила ей соседка. – Не успеешь оглянуться, а время уже и пролетело, словно летний ветерок! Давно ли мы с тобой сами были невестами?

Беруха улыбнулась:

– А теперь у нас уже дочери невесты.

– Счастье смолоду не заладится, так, не приведи Господь, до старости несчастной да злой на это несчастье проживешь.

– Да… – вздохнула Беруха. – Я помню, как мой Давлет, словно молодую кобылицу, меня в своих объятиях стреножил. Да так и держит крепко всю жизнь.

Беруха задумчиво посмотрела в небо на облака. И не сразу поняла, что говорит ее соседка.

– А меня отец выдал. Стерпелось, слюбилось. Дети выросли. Не обижает нас. В дочке души не чает. Жениха ей присмотрел. А моя Айтолу своевольная, – откровенничала соседка. – Муж удивляется, как смеет ему перечить. А я смотрю, нрав-то у них одинаков. Чуть что не по ним – буря!

Так в задушевных разговорах они дошли до кенасы. Утренняя молитва в Чуфут-Кале начинается рано. Досточтимый газзан читал Тору, раскачиваясь из стороны в сторону. Прихожане повторяли: «Аминь», осеняя себя крестом Господним. Когда молитва закончилась, все, выйдя из кенасы, щурились на появившееся солнце. «Господь милосерден», – слышалось в толпе прихожан.

Беруха выискала глазами в толпе Назлы и окрикнула ее. Они вдвоем спешно спускались с горы к дому. Надо напечь караимских пирогов для продажи на Бахчисарайском базаре. Назлы помогала матери с начинкой, а потом, вновь ловко обхватив блюдо с горячей ароматной выпечкой, спешила на базар. Ее подруга Айтолу, наоборот, целыми днями ткала ткани на продажу. Но иногда ей удавалось удрать от матери в Бахчисарай и там, среди суеты и шума базара, поболтать с Назлы. За такие вольности мать оставляла девушку без сладкого на ужин, но никогда не жаловалась отцу на такое самовольство дочери. Сегодня Айтолу спешила на базар, рассказать Назлы ужасную новость, которая только что распространилась по Чуфут-Кале. Вся в слезах она торопливо рассказывала, как с утра жестокий ага, наместник Золотой Орды в Чуфут-Кале, вызвал к себе представителей всех национальных общин и приказал им за три дня изготовить огромное количество пряжи.

– Грозится в случае невыполнения забрать из наших семей мальчиков в янычары.

– И что теперь будет? – во все глаза смотрела Назлы на подругу.

– Мужчины отправились молить Бога о спасении в кенасу.

Девушки взволнованно вздыхали. У них были младшие братья, и они за них очень волновались. Тут на базаре раздался звук трубы глашатая, и все услышали его весть:

– Горожане, произошла беда с одним агой! Он утонул во время морской прогулки!

Девушки повернули головы к морю, на котором был полный штиль. Удивленно смотрели друг на друга. Айтолу аж взвизгнула и произнесла:

– Господь милосерден.

– Господь милосерден, – вторила ей Назлы.

– Я побежала обратно, расскажу всем, что случилось.

Вечером жители Чуфут-Кале отмечали это радостное событие. Так появился у караимов праздник «Ага-Думпа»[4]. И через пять столетий будут отмечать этот праздник. Готовят на него с тех пор волокнистый ступеч, блюдо, напоминающее пряжу, которую нужно было изготовить по заданию того наместника.

– Брось Тохтамыша. Отдай его Орде на растерзание. Из-за басурман негоже нам врагов наживать, – говорила Анна мужу. Они ехали верхом на лошадях по Жемантийскому лесу, наслаждаясь его прохладой и пением птиц в кронах деревьев. Анна в красном платье и в накидке из горностая, подбитой такого же красного цвета бархатом, была божественно прекрасна.  Белые волосы струились по плечам, соперничая с мехом горностая. Голубые глаза в сумраке леса приобрели оттенок моря. Великий литовский князь Витовт любовался своей юной красавицей женой. Когда они поженились, ей было тринадцать лет. Она напоминала ему, двадцатисемилетнему рыцарю, ангела. И она стала его ангелом-хранителем. Он был счастлив, когда она родила ему сыновей. Княжескому роду нужны наследники. Но потом она стала для него богиней, которой он готов был поклоняться за то, что она, пожертвовав сыновьями, сохранила ему жизнь и престол.

– Дорогая моя княгиня, я использую этого никчемного хана, как щит в своей битве с его же противниками. Он сам приехал к нам в Киев просить убежища от Тамерлана. А отвоевать крымские земли у него для нас сейчас главная цель. Орда мешает спокойствию на нашей земле. Твои родичи русы помогут мне в этой битве. Я уже провел переговоры, и князья сопредельных княжеств готовы поддержать меня в этой битве. Призвал я и столь ненавистных нам рыцарей.

Анна слушала мужа внимательно. И только при упоминании о рыцарях легкая дрожь пробежала по ее лицу. Она на миг вспомнила своих сыновей, которых безжалостно отравил магистр ордена крестоносцев. Она готова была вырвать его сердце собственными руками. Но она знала, что в случае победы над Ордой ее возлюбленный супруг отомстит крестоносцам, которые не держат рыцарского слова и пренебрегают рыцарской честью.

Супруги еще долго обсуждали планы предстоящей сечи. Великий литовский князь Витовт умел крепко держать меч в руке. Его же супруга, великая княгиня Анна, умела вести переговоры с самыми воинственными и непримиримыми врагами князя. Благодаря ее уму и умению вести беседу, все они становились, словно послушные ее воле щенки.

– Любезный супруг мой, сегодня к ужину я распорядилась приготовить жареного поросенка. К нам приедут мои сестры с мужьями.

Витовт довольно улыбнулся. Мужья сестер Анны могут составить немалую часть его будущего войска в походе на Крым. Он согласно кивнул словам жены и повернул коня обратно к замку. Уже вечерело, и лесная прохлада быстро становилась холодной и сумрачной. Анна повернула своего коня вслед за супругом. И тут со свистом пролетела стрела и вонзилась в огромное дерево перед королевской четой. Анна вскрикнула, а Витовт приказал жене скакать в замок. Махнув рукой стражникам, чтобы они следовали за ним, помчался в лесную чащу.

Анна благополучно добралась до замка, слезла со взмыленного от быстрой езды коня и, оставив его придворным конюхам, быстро скрылась в замке. Она отдала приказ командиру стражников, чтобы седлал коней и торопился на подмогу князю.

К полуночи князь Витовт со стражниками воротился в замок. Встревоженная Анна встретила мужа.

– Похоже, что мой брат Ягайло так и не успокоился! – гневно воскликнул князь. – Мало ему наших сыновей, так он хочет и наши жизни забрать!

С этими словами князь протянул Анне обрывок свитка, на котором был кусок печати Кревского замка. Это фамильный замок Ягайло. Именно туда в темницу был брошен Витовт, когда Ягайло вел междоусобную борьбу с двоюродным братом Витовтом за литовский престол. Глаза Анны пылали гневом:

– Сжечь надобно это осиное гнездо! Вместе с братцем твоим! Рыцарскую честь попрал, нечестивец! Литовскими землями править хочет. А как без чести-то править? – в запале гнева кричала Анна.

Витовт обнял жену и нежно похлопывал ее по спине, чтобы она успокоилась. Затем он отправил гонца в Кревский замок с депешей для брата Ягайло. В этой депеше он приглашал его на званый обед в честь одного важного принятого Витовтом решения. Про само решение в депеше не было ни слова. И это, по мнению Витовта, должно было разжечь любопытство кровожадного брата. А это самое любопытство и приведет Ягайло в Трокайский замок Витовта. Довольный своей задумкой, князь вышел к гостям и сел рядом со своей возлюбленной женой.

Воскресный обед требовал от домочадцев неторопливости и спокойствия. Трапеза у караимов – это всегда изобилие. Когда кто-то из сыновей начинал торопиться, чтобы поскорей отправиться по своим делам, Беруха всегда припоминала им слова своей матери.

– Моя матушка, царство ей небесное, ваша бабка, любила повторять, что чем дольше просидишь за трапезой, тем больше пребудешь в раю небесном, – с этими словами она строгим взглядом обводила своих детей за столом, и те покорно успокаивались, шепча «Аминь» словам матери. А муж Берухи частенько добавлял к словам жены заповеди из Торы. Вот и сегодня он произнес укоризненно:

– Жена! Тридцать шестая заповедь Торы не велит нам обращаться к духам умерших!

– А я обращаюсь не к душе своей покойной матери, а к своей памяти о ней. В Торе об этом ничего не сказано. Значит, Господь позволяет нам предаваться воспоминаниям, – ловко ответила мужу Беруха.

Дети при подобных частых перепалках родителей сидели, опустив головы к тарелкам. Отец повернулся к Назлы и строго произнес:

– Дочка, ты у нас уже на выданье, и я приглядел тебе хорошего жениха.

Один из братьев, младший Хикмет, выпалил:

– Она за Мусой все ходит, сыном бондаря!

Назлы залилась румянцем и шикнула на брата:

– Не болтай ерунду!

Беруха вскинула руки к потолку:

– О, Господи, дай мне терпения сладить со своими детьми!

На этом обед и закончился. Беруха и Назлы стали убирать со стола, а отец и братья отправились в кофейню пить кофе и играть в нарды. Воскресный вечер обещал прохладу. В дом вошла соседка и, поприветствовав хозяек, села на табурет, сняла с головы легкий шарф, оставшись только в бархатной феске.

– Ох и жара, – заговорила гостья. – Я иду от порта. Помогала одной знатной ханум подбирать ткани в своей лавке, так и дошла с ней до порта. Она рассказала мне, что все аги готовятся к большой битве с литовским князем. Якобы он хочет Орду истребить и нечестивцев этих изгнать, чтобы воздать славу Господу нашему Иисусу Христу повсеместно в Крыму.

Беруха села напротив соседки. Покачала головой, слушая ее, и тоже заговорила:

– Это на него так смоленская княжна Анна повлияла. Мне рассказывала одна женщина из литовских земель, что Анна православие чтит. И что она очень красивая.

Женщины замолчали. Потом соседка тихо заговорила:

– А если выйдет битва победой Тамерлана? Тогда как?

Беруха встала и быстро закрестилась перед иконой. Соседка тоже вскочила с табурета и, повернувшись к иконе, трижды осенила себя крестом.

– Пойду я. Время позднее.

– Доброй ночи, – вслед ей произнесли мать с дочерью.

В Кревском замке сегодня с ночи неспокойно. Ягайло, собрав своих советников, раздумывает с ними о полученной ночью депеше брата Витовта.

– К чему такая спешка с приглашением? – проговорил один из советников. Он был немолод и служил еще отцу Ягайло, Великому князю литовскому Ольгерду.

– Отправить гонца в ночь, чтобы поделиться с вами своими планами? Какими? – вторил ему молодой шляхтич, проводивший много времени с Ягайло на охоте и в состязаниях по стрельбе из луков. Они вместе предавались после этого длинным ночным оргиям, на которых вино лилось рекой в их золотые и серебряные кубки, а многие невинные до тех празднеств красавицы принадлежали только им, сменяя друг друга.

После долгих размышлений и обсуждений, Ягайло принял решение написать ответную депешу, в которой он, сославшись на занятость, просил Витовта в письме разъяснить ему, что к чему. Ягайло тянул время. Он снова стал вести политические игры с некоторыми ханами Орды, чтобы заручиться их поддержкой в новой борьбе за литовский престол с братом Витовтом. Зная, что Тохтамыш находится под защитой великого литовского князя Витовта, он пытался убедить Тамерлана забрать ненавистного ему хана Токтамыша у князя Витовта силой. Но Тамерлан с таким решением не спешил, зная, что великий литовский князь сумел заручиться поддержкой многих русских князей и даже так ненавистных князю рыцарей крестоносцев. Ягайло сулил Тамерлану золотые горы, если он единолично взойдет на литовский престол. Тамерлан лишь усмехался его словам, ведь он сам был золотой горой. Когда-то в детстве он пас табун своего отца. И Токтамыш пас табун своего отца. Их отцы были соседями. Однажды табун отца Тамерлана украли, а Токтамыш помог ему отыскать табун, чтобы отец не наказал Тамерлана. С тех пор мальчишки стали верными друзьями. Практически братьями. Но власть разделила их. Борьба за эту самую власть пришла на смену братской дружбе. Почти все, как у литовских князей, двоюродных братьев Витовта и Ягайло. А ведь их отцы, родные братья князья Кейстут и Ольгерд, были дружны и завещали своим сыновьям не делить престол, а править им вместе. Но трон один, и два седока, как и в одном седле, на нем не поместятся. После смерти Кейстута его сын Ягайло начал междоусобную борьбу. Но для Витовта братские узы оказались очень важны. Он уговорил брата Ягайло примириться, заплатив дорогую цену. Крестоносцы отравили двух его сыновей. У Витовта осталась только прекрасная Анна, которую даже Тамерлан почитал святой, узнав эту историю, когда молодой красавице пришлось сделать выбор между мужем и детьми. Она выбрала мужа и его нелегкий княжеский путь, ведущий к литовскому трону.

Среди маковых весенних полей и долин Назлы коротала дни в мечтах о Мусе. Однажды на заре их пастбище окружили воины с хоругвями, на которых изображены гербы Великого княжества Литовского. Когда отец объяснил им, откуда они и что здесь делают, один из воинов спешился и подошел к Назлы.

– Какая красавица!

Он взял Назлы за подбородок и улыбнулся ей. Назлы зарделась и опустила глаза.

– Проси, что хочешь, красавица, – продолжал рыцарь.

Отец Назлы спешно поднес ему кувшин бузы[5].

– Отведайте, пан, – протянул кувшин. Рыцарь взял из рук главы семейства кувшин и, не сводя взгляда с девушки, начал пить большими глотками.

– Возьму тебя в услуженье великой княгине Анне в Тракай.

И вся семья Назлы поняла, что перед ними великий литовский князь Витовт. Назлы, ее братья, Беруха и отец опустились на колени перед ним и опустили головы, не смея поднять глаз на сиятельную особу. Великий князь вскочил на коня и, резко его пришпорив, словно ветер полетел прочь, а следом за ним и все его многочисленные воины. И только ветер донес до Назлы и ее семьи слова князя: «На обратном пути, когда зацветет лаванда!» Вся семья, наконец, поднялась с колен. Беруха заворчала на дочь:

– Сидела бы в шатре.

– Она ни в чем не виновата, – заступился за дочь отец и продолжил, повернувшись к сыновьям. – Ты пан, я пан, а некому сена дать коням. Гоните стадо на водопой, уже вечереет.

Ранним утром просторы Крымской равнины огласились оглушительным звуком труб глашатаев татарского лагеря Орды. Звуки эти долетели и до Бахчисарая, и до Чуфут-Кале. Орда предлагает войску великого литовского князя Витовта отдать дань традициям предков и перед решающей битвой устроить поединок богатырей. Не в чести Витовта отказываться. Он свято чтит рыцарские традиции. Из стана Орды выезжает на коне воин, за ним десять его славных предков и товарищей. Среди них и хан Батый, и сам Чингисхан. Воин, едущий на коне впереди, громко хулит Христа и бесчестит словами своими войско Витовта. Скулы на лице литовского князя нервно ходят туда-сюда, глаза, словно у Зевса, мечут молнии. Князь уже готов сам сорваться вскачь к этому мурзе[6], чтобы вырвать его сердце. Но время поединка остужает рассудок перед боем. От войска Витовта идет к конникам рыцарь огромного роста, широкий в плечах, словно гора Аю-Даг. Он без коня, и его широкие шаги стремительно сокращают расстояние до ненавистного мурзы. Этого рыцаря из польско-литовского дворянского рода Сырокомля князь Витовт выбрал лично. И не ошибся. Этот гигант в сверкающих латах быстро одолел мурзу. Впоследствии Ягайло за это пожаловал богатырю личное знамя. Брат Витовта по всякому случаю любил подчеркнуть свою власть.

Литовцы хлынули на врага. Татары были быстро смяты, и воины Орды бросились врассыпную по крымской степи, в которой, словно волны морские, гнулся под ветром ковыль. Витовт и его воины, окрыленные столь скорой победой, позабыли о коварной тактике врага. И когда тяжеловесные литовские копейники[7] и немецкие конные рыцари уже выдохлись в преследовании и оказались, словно рассыпанный горох в чистом поле, со всех сторон на литовские фланги ударила конница Орды. Лучники татар, словно отроки ковыльных степей, прицельно били по лошадям воинов князя Витовта. И конное войско столь же быстро было разбито. Солнце жарким кругом стояло над полем брани. Часть воинов спасалась от стрел Орды вплавь через реку. Но стрелы врага настигали их в воде. Они тонули, не имея уже надежды на спасение. Великий князь Витовт был ранен одной из стрел, и его подданные чудом вынесли своего предводителя с поля боя, спрятав князя в одной из пещер в ближайшей скале. Согдийская броня, заговоренная Анной, спасла ему жизнь. Здесь, в темной пещере, Витовт поклялся сам себе лично расправиться с ханом Едигеем, который настоял на этой битве вместо благоразумных переговоров. И это Едигей пустил стрелу прямо в сердце великого литовского князя Витовта. Но конь князя споткнулся, и стрела угодила в руку. Это Едигей изгнал литовских переговорщиков, и теперь Витовт гадал, уж не приложил ли к этому руку его ненасытный брат Ягайло. Подумал, что смерть брата на поле битвы вполне была бы на руку Витовту. Он повелел своим приближенным разыскать брата Ягайло, чего бы им это ни стоило.

Когда все было кончено и воины Орды с победой покинули поле брани, усеянное трупами людей и лошадей, начали слетаться вороны и стервятники со всей округи. Ночь накрыла степь, и в свете луны, словно призраки, отражались доспехи согдийской брони на павших рыцарях бывшего войска князя Витовта.

(Окончание в следующем номере)

[1] Караимский язык

[2] Кофейник

[3] Храм караимов

[4] «Ага провалился»

[5] Пенный напиток

[6] Принц, правитель у мусульманских народов. Слово имеет персидские корни.

[7] Конный шляхтич и 4–7 человек его вооружённой прислуги вместе составляли основную боевую единицу того времени – копьё.