Нина Чеплашкина. Сказки зодиакальных созвездий

Рыбы

РЫБКА

Был последний день февраля, но никак не верилось, что вот-вот должна наступить весна, потому что за окнами дворца бесновалась вьюга. Она с ревом и свистом швыряла в окна заряды снега, раскачивала огромные деревья, наметала сугробы перед каждым препятствием.

Король стоял у окна. Сюда не доносилось ни звука, только видно было бешеное движение. Снег не падал с неба, а летел порывами параллельно земле, отчего казалось, что дворец куда-то стремительно несется, рассекая мглу, как воду.

Часы четко пробили одиннадцать раз. В покоях королевы послышались какие-то возбужденные голоса, двери распахнулись, и запыхавшаяся придворная дама улыбаясь произнесла: «Государь, у вас дочь!»

И все во дворце ожило: загорелись огни, всюду слышались негромкие, но оживленные голоса, растворялись и затворялись двери. К утру все немного успокоились, а когда глянули в окна, то увидели блещущие радостной синевой небеса и сверкающий в утреннем солнце снег. К полудню начало капать с деревьев и крыш — наступил март, и весна все-таки пришла.

— Принцесса принесла нам весну!

— Она всем будет дарить удачу!

— Она будет необыкновенно счастлива, — слышал король. «Надо спросить астролога, — подумал он, — что он там вычислил».

Но звездочет говорил что-то невнятное о созвездии Рыб, о каком-то двенадцатом доме трагедии, о том, что принцесса будет греть души всех, с кем столкнет ее жизнь.

Как всегда, люди услышали только то, чего им хотелось. И все подхватили: «Она Рыбка! Она точно будет всем приносить счастье!», а о каком-то двенадцатом доме трагедии не вспомнили... или не захотели вспомнить.

Король души не чаял в принцессе, называл ее Рыбкой и очень много времени проводил с ней. Ее обучали танцам и пению, научили понимать и ценить живопись и поэзию. Но больше всего принцесса любила музыку. Ее душа так трепетно откликалась на нее, следовала за ней в необозримые дали, замирая, опускалась в непостижимые глубины, взмывала в звездное небо и потом долго не могла возвратиться на землю.

Девочка очень любила отца, была весела, добра и приветлива ко всем окружающим ее людям, и при этом каждый чувствовал, что в душе у нее был какой-то особенный свет.

Однажды, когда она гуляла в лесу, мимо нее проскакал всадник на белом коне. Его алый плащ развевался по ветру. Юноша был так мужественен и так красив! Он улыбнулся маленькой принцессе со словами: «Когда-нибудь я приеду за тобой. Жди!» — и исчез, а она, потрясенная, долго стояла на месте.

Шли годы. Девочка превратилась в прелестную девушку. Много принцев сваталось к ней, но она всем отказывала. Делала она это очень тактично и мягко. Она умела чувствовать всякого на его месте и всегда боялась обидеть любого, будь это принц или самый простой человек.

Она понимала всех.

Как-то принцесса сидела у себя и смотрела на заречные дали. За окном плыло мягкое облако, пронизанное вечерним светом, и она увидала в нем розовый от закатного солнца простор озера с темными островками леса по берегам и дорогу в гору, за которой пряталось солнце. Принцесса видела все это как бы издалека, ее самой там не было, но чем-то и озеро, и лес, и дорога волновали ее, а это значило, что там должен был быть всадник в алом плаще. И она мысленно представила себе, как он поднимается по этой дороге все выше, уходя от нее дальше и дальше, и фигура его становится все меньше. Он спешил к кому-то, он шел к свету, а она навсегда оставалась далеко позади, где-то внизу, в сумеречных тенях.

Облако быстро растаяло, но оставило след в душе как предчувствие судьбы. Принцесса глубоко вздохнула. Этот июньский день был бесконечно долгим. Сегодняшнее утро воспринималось почему-то очень далеким, а весь день был длинным, как год. И вот теперь этот день умирал так неотвратимо, что казалось — кончается жизнь. Багровое небо отражалось в реке, и чудилось, будто не вода, а кровь наполняла ее. Отчего-то сжималось сердце и нехорошо было на душе. А тьма постепенно заливала и заливала сначала землю, потом небо, и не видно было, как уходит вечер, не слышно, как приходит ночь. Но вот на темную гладь небес всплыла луна, и заструился холодный серебряный свет, гася тревогу и примиряя с потерей навсегда ушедшего дня.

«День, как жизнь, — подумала принцесса, — а ночь, как смерть», — потому что куда-то исчезли и страх, и тоска, и тревога, и только тишина и покой были во всем мире.

На рассвете началась война. Коварный сосед напал на их королевство. Государь погиб в первом бою, и враги уже были у ворот горящего дворца. Королева не перенесла известия о гибели мужа, она бросилась к дочери и, пробежав несколько шагов, упала замертво. Принцесса схватила маленькую шкатулку, которую ей подарил в детстве государь, — память об отце. С этой шкатулкой она и бежала, спасаясь от врагов.

Долго она уходила от погони, пробираясь через лесные чащи и овраги. Платье ее превратилось в лохмотья, башмаки она потеряла. Силы оставляли ее, а преследователи все шли за ней по пятам. И вот, когда она в очередной раз упала, а встать уже не смогла, над ней вдруг склонился какой-то человек. Это был красивый и статный молодой крестьянин. Что было дальше, принцесса не помнила. Она не слышала, как он нес ее на руках по одной только ему известной тропинке, и очнулась уже у него в доме. Старая крестьянка помогла ей переодеться, накормила ее и спросила, откуда она. Принцесса ничего от нее не скрыла, рассказала о себе, потом поблагодарила этих людей и хотела идти дальше, но молодой хозяин сказал, что ей опасно скитаться по лесам и что он ее хорошо спрячет. И принцесса послушалась его. Да и некуда было ей идти. Так и осталась она у крестьянина. А когда прошло какое-то время, он предложил принцессе выйти за него замуж. Отказать своему спасителю она не могла. И началась для нее новая жизнь.

Как же трудно пришлось ей! Она ничего не знала о крестьянском быте и не могла предположить, как к ней отнесутся окружающие. Оказалось, что родители ее молодого мужа не рады ей. И она понимала их: действительно, какая она работница — не было у нее расторопности и достаточной силы для тяжелой крестьянской работы. Не управлялась она с печью, не получалась у нее вкусной даже самая простая еда. Только огород и сад были у нее чудесные: все росло, цвело, плодоносило. Никак не могла она по-крестьянски относиться к скотине — кормить, ухаживать, а потом резать или продавать ее. Тяжело было ей, когда свекровь, отрубив курице голову, презрительно поджав губы, подавала ей еще трепещущую птицу, чтобы она ощипала ее.

Долго не могла понять принцесса, почему ее невзлюбила черноглазая красавица-соседка — все старалась высмеять, уколоть. Когда же узнала, что та была прежде невестой ее мужа, она стала прощать ей все, потому что понимала чувства отвергнутой красавицы.

Молодой муж поначалу был нежен с женой. Удивительно, что и он почему-то тоже звал ее ласково Рыбкой, а вслед за ним все в деревне так стали звать ее. Но изнурительный труд и хозяйственные заботы быстро сделали их жизнь тяжелой и однообразной. Принцесса видела, как мужу трудно, и понимала его раздражение, когда делала что-то не так. Он всегда молчал: и тогда, когда ее ругали его старики, и тогда, когда она изредка пыталась найти у него сочувствие, если упреки родителей были слишком уж несправедливы. Она понимала мужа — он был между двух огней — и не осуждала его, просто перестала с этим обращаться к нему.

А когда у Рыбки родился сын, он стал для нее всем. Ему она пела дивные песни, рассказывала чудные сказки. Она никогда не гнала его маленьких друзей, и вскоре все деревенские дети собирались около их дома под огромным старым деревом и затаив дыхание слушали ее рассказы. Как-то незаметно она всех их научила читать, писать и считать. От нее они узнали, какие страны есть на свете, какие животные в этих странах водятся. И много чего еще она открыла детям. Чем старше становились они, тем увлекательнее были их беседы.

Незаметно и матери маленьких сорванцов потянулись к ней со своими печалями. Чем им могла помочь бедная Рыбка? Она только и сочувствовала им всей душой, стараясь поддержать и утешить, а главное — она умела слушать людей, ведь их никто никогда не слышал. И они уходили от нее просветленными.

И свекровь, и мужа это бесило: люди просили совета у какой-то слабосильной неумехи! И чтобы поставить Рыбку на место, муж стал поддерживать черноглазую соседку, когда та смеялась над ее хозяйственными неудачами, и хвалить все, что делала его бывшая невеста. Рыбка понимала, как страдает самолюбие мужа, и в душе оправдывала его.

Как-то, когда муж уезжал в город, она попросила его купить ей материи на платье, но он только буркнул, что она обойдется тем, что есть. Ей стало ясно, почему он ответил ей так: у него не было лишних денег, и ему не хотелось признаваться, что он ничего не может дать ей.

Она просила его сделать окна побольше — в доме так темно, мрачно и неуютно, но он незаметно для себя привык отказывать ей. «Как-нибудь», — ответил он. И она ждала, ждала, а годы шли, и ей уже ничего не хотелось, разве только услышать от него хоть одно теплое слово.

Однажды в лесу ее кто-то окликнул. Она остановилась, не поворачивая головы. Голос этот пробудил в ней какое-то неясное воспоминание, в душе что-то дрогнуло. Она обернулась — это был всадник в алом плаще. Он возмужал и стал еще красивее.

— Не слыхали ли вы чего о принцессе из соседнего покоренного королевства? Мне сказали, что она бежала сюда и скрывается здесь.

Принцесса стояла перед ним в бедном ветхом платье, в стоптанных башмаках, постаревшая и вся какая-то потускневшая. Она была уже матерью двух сыновей. Сердце у нее как будто остановилось. Не сразу, но ровным тихим голосом она заговорила:

— Что же, добрый человек, вы только сейчас вспомнили о ней? Не ищите ее. Сколько времени-то прошло! Да, была здесь принцесса, но она умерла несколько лет назад.

— Но мне при рождении предсказали, что она предназначена мне судьбой! И видели ее здесь совсем недавно.

— Видно, ошиблись.

— Я не могу смириться с этим! Я...

Но женщины уже не было, и ветки кустарника сомкнулись за нею, как вода.

Друг мужа Рыбки жил рядом. Она догадывалась, что он любит ее и поэтому до сих пор не женился. Как-то вечером у реки он встретил ее:

— Рыбка! Я вижу, как трудно тебе живется. Я люблю тебя и все сделаю для твоего счастья. Давай заберем твоих сыновей и уедем далеко-далеко.

Принцесса улыбнулась ему, и во взгляде ее он уловил сочувствие и благодарность.

— Спасибо, — мягко ответила она. Я всегда чувствую вашу поддержку, и она греет меня. Я рада, что вы есть в моей жизни. Но муж спас меня, и я никогда не предам его.

— Я не могу видеть, как он невнимателен к тебе, как он жесток и не жалеет тебя.

— Он не жесток и даже не суров — он самолюбив и очень страдает оттого, что почти ничего не может дать мне, — улыбнулась она.

Между тем старший сын вырос. Он был высок, красив, и обликом и манерами совсем не походил на крестьянина. Да он и не был им. Он мечтал уехать в столицу и найти там знатоков и ценителей поэзии, потому что он был поэт. Рыбка понимала, что сын талантлив, и поддержала его, когда он, вопреки воле отца, объявил, что покидает родной дом. Поддержала, хорошо зная, что, расставаясь с ним, обрекает себя на страшное одиночество.

Накануне отъезда сына она достала маленькую шкатулку, с которой бежала из горящего дворца. Шкатулку эту с камнями ей подарил отец. Камешки были всякие: красные, зеленые, синие, голубые и белые. Наверное, они не были очень дорогими. Девочкой она часами играла с ними, составляла узоры или просто подолгу смотрела, как вспыхивают в глубине их разноцветные огоньки. Ей казалось, что искры летят откуда-то издалека, из какого-то другого мира, где царит радостный свет, а сюда, к ней, они проникают сквозь крошечные отверстия, как проникает свет сквозь дырявую крышу где-нибудь на чердаке. И вот теперь она выбрала несколько самых лучших камней и дала сыну — они должны были обеспечить ему жизнь в столице на какое-то время.

Как она тосковала о своем первенце! Она была так счастлива, когда он находился рядом. Они так понимали друг друга!

С младшим сыном у нее все сложилось по-другому: муж решил не допускать Рыбку к его воспитанию — он хотел, чтобы это был только его сын, чтобы он был крестьянином и на мир смотрел бы отцовскими глазами. Поэтому он старался при сыне неуважительно разговаривать с женой, выказывать свое пренебрежение к ней и постоянно ставил ей в пример соседку. И хотя все это было тяжело для Рыбки, но мужа она ни в чем не винила: она понимала, что нельзя отнять у него и младшего сына, а потому смирилась — терпела.

По-прежнему она учила всех детей и своей, и других деревень, все так же приходили к ней со своими бедами их матери, да и отцы их нередко обращались к ней за советом. Только младший сын ничему не хотел учиться у Рыбки. А когда она все же пыталась что-нибудь объяснить ему, он только высокомерно говорил: «Да знаю я это, тысячу раз слышал!»

А потом наступил самый черный день — из столицы пришло известие о гибели старшего сына: он утонул. Рыбка не билась, не кричала, не упала в обморок. Она привыкла со всем справляться сама и не хотела ни на кого перекладывать даже часть своей боли и горя, но мир и время раскололись для нее на две половины — светлую и черную, «до» и «после», разорвав при этом ее сердце.

Вскоре заболел муж. Быть может, его точило чувство вины перед сыном, которого он не понимал и никогда не стремился понять, поддержать, ободрить. Рыбка достала шкатулку — надо было искать искусных лекарей, но когда она открыла ее, оказалось, что камней там почти не осталось.

— Зачем ты взял камни? — спросила она у младшего сына.

— Надо было, — высокомерно ответил он. Сердце матери болезненно сжалось. Впрочем, оно теперь постоянно сжималось у нее.

Хороших врачей она все же нашла, но только Бог, наверное, мог бы сказать, кто больше помог ее мужу, — она или эти доктора. Рыбка не отходила от больного, угадывала все его нужды и желания. Она потеряла счет дням, не различала, ночь на улице или утро. Наконец сознание вернулось к больному, он поправился. Но он ничего не знал и не помнил, как выхаживала его Рыбка, считал, что выздоровел сам собою.

Длинною чередою потянулись дни. Муж стал капризным, раздражительным. Рыбка понимала, что он не совсем здоров, да и стареет, и была очень внимательна к нему. Он же втайне радовался, что в жене ничего не осталось от принцессы. Тот неведомый свет в ее душе, казалось ему, погас. Этот свет всегда манил его и в то же время раздражал своей загадочностью, но из гордости он никогда даже не пытался заглянуть в душу жены и что-то понять. Ему было достаточно того, что она полностью принадлежит ему. С особенным удовольствием он любил прерывать ее разговоры с людьми: пусть не забывает, что главный — он. Рыбка уже давно не ждала от него теплого слова и никогда не искала его сочувствия — она понимала, что он не умел и потому не любил сочувствовать.

Младший сын, к тому времени неудачно женившись, во всем обвинял мать и всегда разговаривал с ней раздраженно. Только внук был ей отрадою. Он искренне любил Рыбку, и ему всегда было интересно с ней. Она же стремилась передать ему все, что знала.

И по-прежнему вся детвора собиралась у ее дома под огромным старым деревом. Многие были из дальних деревень. И это новое веселое племя незаметно научилось грамоте и счету. И все так же матери, а нередко и отцы этих детей приходили к Рыбке за сочувствием или советом.

Год шел за годом, все было настолько привычным и устоявшимся, что казалось, так будет всегда. Но наступил день, когда Рыбка не встала — не смогла. Муж что-то проворчал и хмуро взглянул на нее. Она лежала преображенная: лицо разгладилось, а глаза необыкновенно светились. Свет этот поразил мужа. «Рыбка!» — вырвалось у него, и в этом слове было столько нежности и любви, которых всегда так не хватало Рыбке. Она хорошо слышала его, но впервые ей было не до мужа. Рыбка чувствовала необыкновенную легкость — оковы долга спали с нее, она сполна расплатилась со всеми. И теперь ничто не держало ее здесь: муж? — она все отдала ему; сын? — он почитал только отца; внук? — он, конечно же, очень будет горевать о ней, но впереди у него — юность, любовь и долгая жизнь, а память о ней всегда будет согревать ему душу.

А там, за чертой, ее ждут. Она отчетливо слышала влекущий голос и стремительно летела на его зов. Был ли это голос отца или старшего сына, всадника в алом плаще или самого Господа Бога, она не знала. И еще она летела к свету, к тому радостному, негасимому свету, по которому так тосковала закатными часами...

И куда, в какую бездну навсегда улетала ее душа? Туда, где ни радости, ни печали, ни боли, а только покой... и вечность?.. Только покой... и вечность…

А за окном была ночь, но люди, каким-то чудом узнавшие о болезни Рыбки, все шли и шли к ее дому. Мужу и сыну пришлось выйти к ним. Вдруг какой-то мальчишка тихо воскликнул: «Смотрите на небо!» А другой, запрокинув голову к звездам, добавил: «Рыбка говорила, что небо играет, когда отходит отмеченная Богом душа».

А небо и вправду играло: звезды лучились, переливались, искрились и трепетали. А далеко внизу безмолвно стояла скорбная толпа людей, завороженно глядя в звездную бесконечность.

Скорпион

ПОБЕДИТЕЛЬ

Врагов больше не было — он победил всех. Он всего достиг, и даже мечтать больше было не о чем. Он появился на свет осенью, и наступавшая теперь была уже пятидесятой в его жизни. Военные походы закалили его, он сохранил стройность и силу, вот только голова была гладкой, как колено. И все-таки он был еще очень красив.

Начинал он солдатом, а теперь стоял во главе всего войска. Много земель сумел он завоевать за свою жизнь. Вот и эта горная страна покорилась ему.

Сидя на камне, он равнодушно рассматривал убогие домишки, прилепившиеся боками к склонам, расположенные террасами виноградники и снежные пики. «Я на вершине славы, — думал он о себе, ядовито усмехаясь, — словно муравей, заползший на огромный камень и с высоты обозревающий мир». Грандиозность гор давила на него. Солнце сползало к самой высокой из них, готовясь спрятаться там на ночь. В долины по ущельям стекала мгла. Светились только самые высокие вершины. И вот как-то вдруг они погасли, и тьма, как морская пучина, мгновенно поглотила все. Сразу стало холодно.

Он ощупью спустился с маленькой каменной площадки и прошел в помещение угловой башни. Краем глаза заметил, как кто-то спрятался за дверьми. «Жена», — подумал он и поморщился — ему надоела ее постоянная слежка. Супруга не покидала его даже в походах. Многие считали это подвигом, а он хорошо знал: это ревность. Он никогда не думал бросить жену и по-своему был привязан к ней. Но за двадцать лет, что они прожили вместе, она давно перестала быть для него возлюбленной, несмотря на сохранившуюся потрясающую красоту. Смешно, но он боялся ее гнева. Это, наверное, осталось еще с тех времен, когда он добивался ее любви, хотя тогда еще никак не мог считаться достойным ее.

А теперь его называли Победителем, заглядывали в глаза, льстили и угождали. Это раздражало его. Как-то незаметно осточертело все. Не надоели только деньги и женщины, которых поставлял ему его преданный друг. Имя этого друга все давно забыли, называя его не иначе как Правая Рука.

Вот и теперь Правая Рука должен был привести к нему одну пленницу. Победитель сразу выделил ее в толпе, стройную, смуглую, с каким-то обжигающе дерзким взглядом. О, эти сладостно острые моменты первой встречи глаз, высекающей искры, эта мгновенная оценка друг друга! Он не выносил покорности и не любил робких женских взглядов из-под ресниц, этих вкрадчивых взглядов-лазутчиков. Если в настоящем бою он никогда не шел на более сильного врага, не взвесив и не просчитав все заранее, то в любовном поединке он предпочитал равного себе «противника», ему важно было завоевать его — он же был Победитель!

Тяжело отдуваясь, еле протиснулся в дверь Правая Рука.

— Нашел? — коротко спросил Победитель.

— Ищу, но я...

— Найти! — раздраженно перебил его полководец.

— Конечно, найду! Но я хотел сказать тебе о другом: мать молодого горца, которого ты приказал казнить, добивается встречи с тобой. Слушай, он же еще мальчишка, да и его непочтительность не такая уж большая вина.

— Молчать! Изволь избавить меня от стенаний старухи!

Правая Рука тяжело вздохнул — он уже давно не узнавал своего товарища.

— Ну, чего ты еще мнешься? Говори! — уколол его проникающим взглядом Победитель.

— Друг! Отпусти меня со службы. Я очень устал, я хочу жениться, ты же знаешь, сколько лет я мечтаю о сыне.

— Что ты несешь?! Ты нужен мне здесь. Прекрати эти разговоры! — усилием воли Победитель подавил приступ гнева.

Не вздох, а какой-то свист вырвался из груди толстяка. Они разошлись недовольные друг другом: Правая Рука размышлял о том, что его товарищ стал нетерпимым, вспыльчивым и злым, словно где-то потерял свою душу. «Теперь весь вечер придется скучать с женой, — раздраженно думал Победитель. — Надоела эта чертова страна!» А мысли все возвращались и возвращались к смуглой пленнице, распаляя воображение.

Ночь миновала. В полдень к нему ввалился Правая Рука и, задыхаясь, довольно просипел: «Дикая козочка в загоне — иди!» Победитель стремительно вскочил и летящим шагом направился к маленькому садику, прилепившемуся к основанию глухой крепостной стены, над самой пропастью. Там никто не мог помешать ему.

Услышав его шаги, горянка отступила к кусту розы. Протянув руку, Победитель что-то бормотал прерывистым, задыхающимся шепотом и подбирался к пленнице. Голова кружилась от красоты девушки, от возбуждения, от опасности приближения к краю пропасти. А дикарка все отступала и отступала, двигаясь вокруг розового куста. И вот они оба оказались на краю бездны. Он думал, что девчонка теперь испуганно прижмется к нему, и уже хотел обнять ее, но неожиданно она полоснула его таким страшным ненавидящим взглядом, что он отшатнулся — и потерял опору. Жуткий крик, вырвавшийся из груди сластолюбца, взметнулся над ущельем и, быстро удаляясь, внезапно оборвался где-то совсем недалеко внизу, но за эти короткие мгновенья Победитель успел осознать, что ничего нельзя изменить, что это конец и что он совсем не готов к нему, а перед глазами почему-то с непостижимой скоростью замелькали яркие картины детства и юности, как будто он с невероятной быстротой заново проживал свою жизнь. Удара он не почувствовал — его самого уже не было, а была только вязкая черная тишина...

Но случилось чудо: то ли он зацепился за колючие кусты, и по ним его тело скатилось на маленький каменный уступ, то ли еще что, но он не погиб. Он не слышал, как Правая Рука созывал людей и как они, рискуя собой, спасали его и потом долго приводили в чувство. Очнувшись, он все никак не мог понять, жив он или мертв, а когда понял, что жив, его охватила такая первобытная радость, что он стал смеяться и говорить быстро-быстро, будто спешил куда-то.

Жена, бледная и испуганная, не отходила от него, а когда ненадолго удалилась, Правая Рука спросил его, что делать с пленницей.

— Отпустить конечно. Пусть идет, куда хочет.

— Но она же хотела убить тебя!

— Нет, не хотела. Я сказал тебе — отпустить!

— Кстати, она сестра того молодого горца. Ты его казнишь?

— Ни в коем случае! И потом... знаешь... матери его от меня... дай денег.

Правая Рука просиял: великодушие друга нисколько не удивило его — он увидел своего товарища прежним.

Вернулась жена. Острым взглядом Победитель смотрел на нее и на толстяка и видел, что их что-то беспокоит. Первой не выдержала супруга:

— А кто эта женщина, которую спасли вместе с тобой?

— Спасли вместе со мной?!

Она хорошо знала мужа и видела, что он действительно удивлен, а не притворяется.

— Ее нашли на уступе радом с тобой, — подхватил Правая Рука.

Победитель еще больше удивился:

— О чем вы? Какая женщина? Как она выглядит?

Правая Рука задумался:

— Не знаю даже, как ее описать... она какая-то... нездешняя. Да я сейчас пошлю за ней.

Победитель с интересом стал ждать, а его жена застыла в тревожном напряжении.

Женщина появилась. И вправду она была какая-то... нездешняя. Полководец привстал, судорожно сглотнув от охватившего его волнения, он даже почему-то не смог рассмотреть ее как следует — просто понял, что она хороша. У него было такое ощущение, что в эту темную крепость проникло белое облако, излучающее неяркий свет. А супруга мгновенно успела наметанным женским взглядом оценить красоту незнакомки, почувствовать заинтересованность мужа и тут же успокоить себя — соперница была немолода.

— Кто ты и как оказалась со мною в пропасти? — спросил Победитель.

Она как-то странно посмотрела на него и ответила:

— Не помню. — И почему-то никто не посмел задать ей еще какой-нибудь вопрос.

С этого дня Победитель стал каждый день беседовать с незнакомкой. Его неодолимо тянуло к ней, хотя он тоже видел, что она немолода.

— Сколько тебе лет? — спросил он как-то.

— Столько же, сколько тебе, — ответила она не задумываясь.

Он удивился, ему она казалась значительно моложе. Узнав, что они ровесники, он подумал: «Она же по всем женским меркам старуха». Но слово это никак не вязалось с ее обликом.

И все-таки что-то неудержимо влекло его к ней. Ему было так спокойно, когда она была рядом. С ней ему хотелось говорить обо всем, даже о своих любовных приключениях. Незнакомка не одобряла их — она всегда становилась на сторону жены, рассказывала ему, какие страдания приносят той его измены. Он соглашался, но совсем отказаться от привычных похождений никак не мог да и не хотел — это было выше его сил.

Жена не находила себе места от ревности — она считала, что муж влюблен в нездешнюю женщину, и стыдила его, что связался со старухой. Ей думалось, пусть уж лучше Правая Рука поставляет ему девушек, чем он будет все свободное время проводить с проклятой незнакомкой.

А Победитель уже не мог жить без разговоров с нею. Странной была эта нездешняя женщина: она излучала какую-то силу, спокойствие и доброжелательность, а когда она смотрела на Победителя, взгляд ее был таким светлым и теплым, будто солнечный луч падал ему на лицо. Она понимала его сразу, едва он начинал говорить, не боялась противоречить ему, чего никто не смел делать, потому что он не допускал никаких возражений. Это раздражало его и злило, но он почему-то сдерживался и терпел. С тех пор, как появилась незнакомка, он испытывал душевный подъем, будто возродился: помолодел, снова стал интересоваться своими старыми воинами, удивляя их своей необыкновенной памятью на имена и события, следил за обучением молодых. Он знал, что его воинство обожает его и, как прежде, восхищенно называет Орлом. Все было хорошо, только жена почернела от ненависти к незнакомке и не давала покоя Победителю, требуя, чтобы он как-нибудь избавился от незваной гостьи.

Вскоре среди горцев начались волнения, и нездешняя женщина сказала Победителю, что он вконец разорил их.

— Ничего с ними не сделается!

— Смотри, как голодают их дети, как слабеют старики!

— Пусть вовремя платят положенное!

— Ты циничен! В столицу ты уже отослал, сколько нужно, и сам разбогател. Остановись! Тебе пора уже подумать о душе.

Он ненадолго задумался. Мысли о тайне смерти не раз приходили к нему, но сейчас он был раздражен и потому, тряхнув головой, отогнал их:

— О душе? Не смеши. Где она, эта душа? Вряд ли что-нибудь останется от меня после смерти. Это, я думаю, сказки для слабых.

Незнакомка потемнела, словно облако перед грозой:

— Ты самоуверен до глупости и мелешь чушь!

Это взорвало его, и гнев, как пламя, охватил Победителя. Он уже не мог совладать с собой. А тут еще откуда-то выскочила подслушивавшая разговор жена.

— Как ты терпишь такую дерзость от какой-то старухи? Уничтожь ее! Я дам тебе свободу! Заведи хоть целый гарем, но от нее избавься! Убей ее! — И совала в руку ему кинжал. — Убей, убей, убей! — визжала она в ярости, и голос ее вонзался в мозг, как шило. Это было нестерпимо. Немедленно нужно остановить эту пытку! А тут еще из черной глубины сознания неведомым чудовищем всплыла мысль о желанной свободе, которую обещала жена… И как-то так вышло, что кинжал, будто сам собою, вошел в тело нездешней женщины.

В тот же миг резкая боль в груди опрокинула его навзничь. Он чувствовал, как его горячая кровь затекает ему за спину, и видел глаза незнакомки — в них не было ни ужаса, ни злости, ни обиды, а только жалость. А потом ему показалось, что женщина стала таять, таять и наконец легкой струйкой пара исчезла под темными сводами. Погружаясь во тьму, он успел подумать: «Что я наделал, почему я только сейчас понял, кто она?!»

И опять выжил Победитель, хотя и долго болел: видно, неистощимой энергией и силой он был наделен от природы. Но что-то в нем сломалось: мир потускнел для него, как будто он видел его через пыльное стекло. Уже не было прежнего аппетита к жизни, была только привычка к ней. Жены он избегал, а все новые и новые женщины исчезали из памяти, едва наступал очередной рассвет. Супруга очень страдала, начала прихварывать, и в конце концов наступил тот день, когда Победитель стал вдовцом.

А вскоре, поднимаясь по крутой лестнице крепости, упал и умер добродушный толстяк Правая Рука, так и не успев жениться и не оставив после себя сына.

И смерть жены, и смерть лучшего друга прошли как-то мимо сердца грозного военачальника, не задев никаких чувств, а люди перестали величать его Победителем, а начали звать  Скорпионом...

Холодной безлунной ночью два стражника грелись у костра перед воротами крепости. Молодой подбрасывал хворост в огонь. Пламя дрожало, вспыхивало и снова прижималось к земле под непомерной тяжестью тьмы. Разговор, как костер, то оживлялся, то почти угасал. Юному воину, попавшему сюда совсем недавно, было явно не по себе: он все время прислушивался, вертел головой, всматривался в темноту. Вдруг лицо его исказилось таким неподдельным ужасом, что старый солдат вскочил. Невдалеке двигалась какая-то темная фигура. Вот в красных бликах костра, как жуткий знак смерти, высветилась лысая голова, похожая на пустой череп. Она повернулась к стражникам, кивнула им и растворилась во тьме.

— Что это? — почти беззвучно прошептал молодой.

— Ты никогда не видел нашего полководца?

Юный воин мотнул головой.

— Вот это он и был.

— Скорпион?! Слушай, а почему его так зовут?

— Знаешь, что делает это насекомое, если вокруг него зажечь, например, солому? Оно задирает хвост и жалит себя в голову — убивает себя собственным своим ядом. И полководец наш сам погубил себя, как скорпион. Когда-то он сорвался со скалы. От удара у него вышибло душу, и она стала жить не в нем, а рядом с ним, в виде женщины, которая пыталась удержать его от дурных дел. В порыве гнева он убил ее, то есть самого себя.

— Но он же не мертвый!

— А разве он похож на живого?!

Юноша задумался, а потом снова обратился к старому солдату:

— А откуда это известно? Разве кто-то мог это видеть?

— Не могу сказать тебе точно, но знаю: если разные люди в разных местах говорят одно и то же, значит, это правда.

Водолей

НЕМТЫРЬ

Как он появился в городе, никто не помнил, и почему он всегда молчит, тоже никто не знал. Судачили, что он перестал говорить после того, как на его глазах погибла мать, которую он очень любил. Правда это или нет — неизвестно, но то, что в его прозвище Немтырь не было ничего унизительного, а было только сочувствие, это точно.

Знали его все, потому что не заметить его было невозможно: уж очень он был хорош собой — высок, строен, сероглаз и светлорус.

А в театр его привела музыка. Он услышал ее на шумной улице и пришел туда, где рождалась она, — в театр, в оркестровую яму. Так он и прижился в театре. Он не пропускал ни одной репетиции, ни одной постановки. Слух у него был абсолютный, а лицо так выразительно, что он как будто дополнял дирижера: и солисты, и хор, глядя на него, точно знали, правильно они поют или нет. Его взяли рабочим сцены и дали каморку в театре.

И оркестранты, и хористы уважали его за безупречный вкус. И хотя он всегда молчал, он всюду был в центре внимания. «Ах, если бы он был музыкантом!» — восклицали одни. «Каким бы он мог быть дирижером!» — сокрушались другие, сожалея, что у него не было музыкального образования.

Особенным почтением Немтырь был окружен у хористок. Девушки изо всех сил старались обратить на себя его внимание. Иной раз какой-нибудь из них удавалось провести ночь в его каморке, но остаться там навсегда и связать его узами брака не получилось ни у одной. Он был к ним очень внимателен, ко всем относился ровно, никого особо не выделяя. Пожалуй, это было не совсем так: его глаза теплели, когда он видел Маленькую Скрипачку — худенькую ласковую девушку, доверчивую и беззащитную, как выброшенный котенок. Немтырь любил ее за искренность, за открытость и за то, что скрипка ее никогда не фальшивила. Встречаясь с ней, он гладил ее по голове, совсем как маленького ребенка. Он знал, что она сирота, что отец ее в свое время был известным скрипачом, из-за болезни рано переставшим выступать в концертах, что сама она снимает комнатку где-то на окраине города, и сердце Немтыря почему-то сжималось от пронзительной жалости к ней. В последнее время к жалости добавилось еще и тревога: очень ему не нравился ее роман с Барабанщиком. Немтырь не любил этого стройного, красивого парня, который всегда жаловался на надоедливость своей матери и выдумывал о ней для смеха всякие глупые истории. Но все в театре знали, что только благодаря ее непосильному труду он одет с иголочки и всегда сыт. Маленькая же Скрипачка была так простодушна, что все люди на земле казались ей добрыми. И когда она сияющими глазами смотрела на Барабанщика, он, глядя в них, как в зеркало, видел себя значительным и достойным человеком.

Весной в труппе появилась новая Хористка. В этом не было ничего необычного, и никто не обратил бы на это внимания, если бы не ее удивительная красота. А голос у нее был так себе, средний — ничего особенного. Держалась она чересчур независимо, чувствовалось, что цену себе знает. Девушки из хора сразу невзлюбили ее, называли гордячкой и старались чем-нибудь досадить ей. Как-то они спрятали ее костюм перед самым выходом на сцену. Хористка в отчаянии металась, а потом, чтобы никто не видел ее слез, выбежала из дверей и столкнулась с Немтырем. Взглянув на нее, он все понял и, взяв ее за руку, привел в костюмерную. Он только посмотрел на девушек, сдвинув красивые брови, — и костюм тотчас же нашелся.

С этого момента началась любовь Немтыря к Хористке. Сначала она встречалась с ним, чтобы досадить соперницам, а потом, не устояв перед его обаянием, тоже полюбила его. Когда же она поняла, что он различает голос каждого отдельного инструмента в оркестре, а феноменальная память позволяет ему знать все партии наизусть, она решила обучить его нотной грамоте. Немтырь все схватывал на лету, ничего не нужно было повторять ему дважды. Эти уроки стали смыслом его жизни, потому что давали надежду передать когда-нибудь людям ту музыку, которая постоянно рождалась в его голове.

Девушки завидовали Хористке и по-прежнему недолюбливали ее, только Маленькая Скрипачка с наивным восхищением открыто глядела на избранницу Немтыря и была счастлива за него.

А вскоре театр выехал на гастроли, и Немтырь впервые увидел море. Был пасмурный день, дул ветер. Все небо было затянуто серо-коричневыми тучами, и такие же волны тяжко падали на песчаный берег. Рядом с Немтырем стояла Хористка. Вдруг что-то произошло, и среди туч возникла полынья ярко-синего неба, откуда на море косым столбом упал свет, и в солнечном луче вспыхнула прекрасная белая птица. Сверкнув несколько раз белоснежными крыльями, она последним рывком достигла синей полыньи и исчезла где-то в сияющей вышине, неподвластной никаким тучам. Это было так необыкновенно, что влюбленные, затаив дыхание, смотрели вслед исчезнувшему чуду. В этот день Немтырь подарил Хористке нотный лист, на котором впервые записал сочи-ненный для нее вокализ *.

————

* Вокализ — пьеса для пения без слов.

Вечером девушку пригласили к директору театра, мужчине лет пятидесяти с черными влажными глазами и крючковатым носом. Он усадил ее в кресло и, как кот, ходил вокруг нее, выгибая спину, когда наклонялся, предлагая фрукты, и почти мурлыкая, когда скороговоркой рассыпал комплименты.

Хористка привыкла к тому, что ее красота особенно волнует стареющих мужчин, и с внутренней усмешкой вполуха слушала его ласковое урчание. Но вот она напряглась:

— ...И что же, вы проведете жизнь с каким-то убо... — он хотел сказать: «убогим человеком», но тут же осекся, вспомнив, как хорош собой Немтырь и как сам он бледен на его фоне. И потом это было бы слишком прямолинейно и грубо.

«Уже донесли», — догадалась красавица.

Директор решил зайти с другого бока:

— А если будет ребенок? — спросил он.

— Какой ужас! Не дай Бог! — отшатнулась от него Хористка.

Пожилой влюбленный понимал, что ему этой девушки не заполучить обещанием богатства или угрозой бедности: «Покупателей на нее наберется много, — думал он, — и она, чертовка, это знает».

Но недаром он руководил театром! Он хорошо знал людей и тонко чувствовал каждого отдельного человека. Прекрасно понимая, как велико молодое честолюбие, он сделал правильный ход: он поманил Хористку славой и попал прямо в яблочко. Акт купли-продажи состоялся. С гастролей они вернулись уже мужем и женой.

Это предательство оглушило Немтыря, но не удивило. Он был умный человек и понимал, что Хористка рано или поздно бросит его, поэтому старался не думать о неизбежном разрыве. Но он никак не ожидал такого скорого конца их любви. Сердце его заходилось от ревности и омерзения, когда он представлял свою прекрасную возлюбленную в объятиях этой старой обезьяны. Рушилось все в его несчастливой жизни, и теперь он, обреченный судьбою на молчание, никогда уже не сможет передать через музыку все, что так волнует его в этом удивительно многозвучном мире. Завтра он навсегда уедет отсюда, а сейчас ненадолго приляжет — что-то нездоровилось ему уже несколько дней. Какая-то дрема, или забытье, навалилась на него. Потом ему показалось, что исчезла глухая стена его каморки, и Немтырь увидел множество людей на незнакомой городской площади, по которой навстречу друг другу шли две женщины. Одна, Суетливая Дама, почему-то расталкивала людей, меняла их местами, равнодушно смотрела на одних и ласково улыбалась другим, отчего ее грубое лицо становилось прекрасным. Немтырю показалось, что она всех направляет к другой женщине, которую он про себя окрестил Дамой Само Спокойствие. Та была невозмутима и царственна, и люди со страхом расступались перед ней. И вдруг она взглянула прямо Немтырю в глаза и улыбнулась ему, а в следующее мгновение уже оказалась рядом.

— Кто вы? Наверное, очень могущественная особа, раз перед вами все расступаются с таким страхом? — спросил Немтырь и вдруг запнулся — он говорит? И его понимают?!

— Да, я многое могу: например, избавить больного от непереносимых мучений, примирить заклятых врагов, исцелить страдающего от неутешного горя.

— То есть вы можете совершить чудо?! — удивился Немтырь.

— А разве не чудо, что ты говоришь? Я догадываюсь, что ты хочешь чего-то попросить. Разве не так?

— Так, — кивнул головой ее собеседник.

— Хорошо, я исполню твое желание, но только если...

— Если! — перебил ее Немтырь. — Всегда «если», «если»!

— А ты думаешь, у других людей не так? Это закон жизни, мой дорогой. Все возможно только при каких-то условиях. И за все человек платит — по крайней мере, должен платить. Итак, чего же ты хочешь?

— Я мечтаю услышать наяву музыку, которая все время рождается в моей голове. Только чем же я должен расплатиться за это?

— Жизнью, — невозмутимо ответила дама.

Немтырь вздрогнул, но потом, вспомнив крушение всех своих надежд, твердо ответил:

— Согласен! Только неужели ничего не останется после меня? И моя музыка тоже бесследно исчезнет?

— Нет, если… — Дама чуть улыбнулась, — опять «если»! Но потом подчеркнуто твердо проговорила: — Если тебе есть что сказать людям.

И госпожа Смерть (это была она) протянула ему ледяную руку. Немтырь вложил в нее свою горячую ладонь, а Суетливая Дама — Жизнь, скользнув по нему равнодушным взглядом, отвернулась. Смерть исполнила свое обещание: Немтырь услышал свою музыку. И услышал ее не только он…

Был светлый вечер. Кончилась сутолока напряженного летнего дня. Предначертанный каждому урок был исполнен: насколько положено, окрепли птенцы, наполнились соты, налились плоды, потяжелело зерно. Солнце, в веселой ярости доходившее днем до белого каления, теперь остывало. На него уже можно было смотреть. Полдневное марево давно исчезло, и в природе наступила какая-то особенная ясность.

Ясность была и в мыслях далеко еще не старого человека, стоявшего у окна загородного дома. Он думал о том, что жизнь промелькнула точно один день. Знойный полдень был уже пройден, в прошлом осталась суматоха страстей: безумная любовь, бурные размолвки, счастливые примирения. Впереди еще был долгий вечер. Они с женой прошли и через увлечения, и через ревность, и теперь точно знали: он — для нее, а она — для него.

Из окна хорошо были видны вечереющие поля, холмы, перелески. Блестела река. Издалека доносились веселые голоса его маленьких внуков. Было так хорошо, что щемило сердце. И слышались ему чудные звуки, плывущие над полями. Тихим голосом флейты пела печаль, вторили ей и кларнет, и фаготы. Незнакомая музыка манила и вела за собой, и пела скрипка о красоте земли, о любви, о счастье жить и о предуготованном конце. Так чудилось человеку. И в первый раз он вдруг подумал о своей предстоящей смерти как о неизбежной реальности. Нет, не сегодня, не завтра, и даже не послезавтра. Но никогда еще так остро не чувствовал он неотвратимости грядущего часа, а скрипка, словно чья-то душа, все говорила и говорила о том, как грустно и страшно покидать этот мир. И такая горячая тоска обжигала сердце, что оно было готово остановиться... Но вот музыка изменилась, зазвучал духовой оркестр, и человек неожиданно подумал, как хорошо, что после его ухода на земле все останется как было: так же будет вставать и заходить солнце, так же будут зеленеть поля, так же будут жить его дети и внуки, и даже незатейливый придорожный цикорий все так же по утрам будет раскрывать голубые цветы навстречу солнцу. «И будет благословенна жизнь всегда, и да не прервется ее нить вовеки!» — непривычно торжественно сказал себе человек, судорожно вздохнув. А музыка подтвердила эту вечную истину радостным, как весенний гром, голосом геликона*.

Каким-то чудом эта музыка проникла и в камеру городской тюрьмы, где ожидал суда заключенный. Он никак не считал себя преступником и даже гордился собою, потому что выполнил долг, отомстив убийце своего отца, — расправился с его молодым сыном. Пусть они судят его! Где им понять, как должен вести себя настоящий мужчина! Пусть их Бог не велит им убивать, пусть он учит их прощать своим обидчикам! Закон его народа — самый правильный закон.

————

* Геликон — медный басовый инструмент, применяемый в духовых оркестрах.

Луч вечернего солнца рыжей шкуркой распластался на серой стене, распятый тенью тюремной решетки. «Вот, даже солнце они хотят подчинить своим глупым законам», — злорадно подумал узник и в этот момент услышал непривычную для его уха музыку. Откуда она? Может, это только кажется ему? Он свыкся с давящей тишиной камеры, а тут слышались голоса многих не знакомых ему инструментов: вот один что-то рассказывал ему, и узник с удивлением слушал его, вот другой, перебивая, говорил о чем-то горячо и страстно, а третий будто сладко о чем-то нашептывал ему, и от этого в душе проснулся целый вихрь чувств. Он в мыслях увидел свою жену молодой, какой она давно уже не была. Вспомнил, как она расцвела после рождения первенца и как он гордился, что у него сын, как спустя много лет они с женой радовались его невесте-красавице, а потом и внуку. В груди потеплело, и он невольно улыбался, не сознавая этого.

Но вот что-то кольнуло его в сердце — он вспомнил заколотого им сына своего врага. Конечно, лучше было бы иметь дело с самим убийцей отца, но тот, проклятый, умер у себя в постели. Все было правильно... но что-то ныло и ныло в груди. А тут еще эта музыка рвала душу, как будто говоря ему, как короток век людской и как страшно, когда человек умирает молодым. Узник подумал о своем сыне... о внуке... Сын... сын сына... Он вдруг представил длинную череду предков, уходящую во тьму времен, и почему-то ощутил, как тяжела и опасна была жизнь каждого, как они радовались рождению детей, как трудно растили их. Сын... сын сына... сын сына сына... Он прервал эту цепь по своей воле... Может, прав их Бог, и нельзя убивать?.. Может, нужно было прервать цепь зла, а не цепь жизней?.. Но тогда выходит, что он преступник?.. И потом он подумал, что у него никогда не хватило бы духа нарушить привычный закон. Получалось, что он еще и трус?!

А музыка между тем терзала душу, и некуда было спрятаться от нее. Узник зажал уши руками и в отчаянии стал раскачиваться из стороны в сторону. Он не слышал, как растаяли звуки. Когда он очнулся, солнце уже уходило за горизонт. Был светлый вечер.

Хористка сидела в кресле и то ли дремала, то ли спала, только вдруг она увидела Немтыря. Он стоял на узком длинном облаке, у ног его расстилалось море неба: от края и до края была только синева, синева, синева, и не за что было зацепиться взгляду. Свежий ветер загнул полу его белого пиджака и трепал его волнистые волосы. Как же он был красив и как одинок! Все всколыхнулось в душе Хористки. Она остро ощутила, что вовеки не увидит Немтыря и никогда уже в ее жизни не будет ничего лучше его любви. И тут зазвучала чудесная музыка: невыразимо прекрасный женский голос, трепещущий поначалу, будто свеча на ветру, креп с каждой секундой и рвался ввысь, в запредельную высоту.

Хористка бросилась к роялю, нашла в груде нот вокализ, который для нее сочинил Немтырь. У окна она развернула ноты. Да, звучал именно он. Она никогда бы не смогла его так исполнить! И как же прекрасно было это творение! И вдруг красавицу осенило: Немтырь был Неосуществленным Гением! Ах, если бы она поняла это раньше и помогла бы ему состояться, то сегодня она купалась бы в лучах его славы, и ее честолюбивая мечта об известности осуществилась бы!

Налетевший ветерок вдруг вырвал нотный лист у нее из рук, и он, развернувшись, словно белая птица, взмахнувшая крыльями, взвился вверх и, блеснув на солнце, исчез.

«Как же я чудовищно просчиталась!» — простонала Хористка и закрыла лицо руками. Она словно оглохла и не слышала ни симфонического, ни духового оркестров. Долго стояла она в оцепенении, а когда наконец взглянула в окно, ей показалось, что на город опрокинулась ночь.

А в небольшом доме на окраине в это время отчаянно защищалась Маленькая Скрипачка. Вчера Барабанщик остановил ее в коридоре театра:

— Чему ты все время улыбаешься? — спросил он.

Она взглянула на него сияющими глазами и радостно ответила:

— Ты заметил? У нас будет малыш!

Глядя на нее сверху вниз, Барабанщик раздельно проговорил:

— У нас с тобой ничего не будет.

— А как же наша любовь? — прошептала осевшим голосом Маленькая Скрипачка.

— Любовь! — передразнил ее Барабанщик. — Дуреха! Это было просто развлечение! — Он с интересом наблюдал, как меркли ее глаза, как бледнело лицо, как заострялся ее хорошенький, слегка вздернутый носик. А потом, брезгливо отодвинув ее в сторону, навсегда ушел из театра.

А теперь хозяйка, у которой она снимала комнату, терзала ее. Маленькая Скрипачка почему-то очень боялась старухи. Той, видите ли, было скучно обедать и ужинать одной, и она требовала, чтобы жиличка «разделяла трапезу» с ней. Правда, плату с постоялицы она брала символическую.

— Избавься от ребенка! — требовала старуха.

— Нет! — трясла головой юная квартирантка.

— Я дам тебе для этого денег, — настаивала хозяйка.

— Нет! Нет! — отчаянно сопротивлялась Маленькая Скрипачка, потому что она уже всей душой любила своего еще не родившегося сына. Она разговаривала с ним, играла ему свои самые любимые вещи, и только в нем теперь была ее жизнь.

— Тогда отдай — может, его возьмут приемные родители.

— Н-н-ет, — всхлипывала несчастная девчушка. Ей так мечталось, что сын будет бурно радоваться ей, тянуть к ней ручонки, а она перецелует все его пальчики!

— Тогда тебе придется уйти из театра.

— Ну и уйду, коли так надо.

— А на что будешь жить? — продолжала мучить ее хозяйка. — Будешь играть на улице?

— Буду! — обрадовалась Скрипачка.

— Вряд ли ты этим что-нибудь заработаешь. Надо нормально питаться. Ты и одна-то только и знаешь булку да чай, чай да булку.

— Ну и что, — глотая слезы, возражала сирота. — Мы с отцом так и жили. Я же выросла!

— Выросла она! — Хозяйка насмешливо окинула взглядом ее маленькую фигурку. — Да не хватит этих грошей на ребенка. Ты же совсем не знаешь жизни!

Жизни Маленькая Скрипачка действительно не знала и только чувствовала, что тонет в ее пучине, но отчаянно барахталась, пытаясь выплыть, а старуха топила ее безжалостными вопросами:

— На какие средства ты будешь учить малыша?

— Я сама обучу его игре на скрипке, как отец выучил меня, — старалась вынырнуть сирота. Но вопросы хозяйки, как волны, захлестывали ее снова и снова:

— Сын должен будет ходить в школу, и наверняка мальчишки будут издеваться над ним, потому что он беден. Вдруг он проклянет тебя за то, что ты ничего не сможешь ему дать?

— Я ведь не проклинаю отца и с благодарностью вспоминаю его каждый день, — пыталась возражать квартирантка. Но уже новая волна накрывала ее:

— А если он будет насмехаться над тобой, как его папаша над своей матерью?!

— Не будет! — тяжело хватала ртом воздух Маленькая Скрипачка. Она вспомнила, как светлели глаза Немтыря, когда с любовью говорили о матерях, и ей даже показалось, что он погладил ее теплой рукой по голове.

— А кто тебя пустит на квартиру с ребенком? Он же всем будет мешать!

— Вы меня выгоните?! — ужаснулась сирота.

— А ты сможешь платить? — усмехалась хозяйка.

Слезы душили несчастную Маленькую Скрипачку. Она была никому на свете не нужна, так же, как и ее сын. Тяжкое одиночество, точно камень на шее, тянуло ее в черную бездну. Она захлебывалась, но не за что было ухватиться, и последние силы покинули ее. Она чувствовала, как малыш, все это время испуганно бившийся у нее в животе, обреченно затих. Это был конец: ее мальчик никогда не увидит солнечного света — не было места на земле ни для него, ни для нее...

Вдруг какая-то сила вытолкнула ее на поверхность — это старуха обняла сироту и прижала ее голову к своей груди:

— Деточка! Прости, что я испытывала тебя, — со слезами проговорила она. — Ты молодец! Я никогда не оставлю ни тебя, ни твоего малыша. Мы с тобой поставим его на ноги!

— Но мы же будем мешать вам! Зачем возиться с нами? Вам же надо беречь здоровье, — всхлипывая, никак не могла успокоиться Маленькая Скрипачка.

— Да кому я нужна, если я никому не нужна? — улыбнулась хозяйка.

Старая женщина платочком отерла слезы с лица квартирантки. Той вдруг показалось, что рыжий хозяйский кот, вспрыгнув к ней на колени, греет ее. Она хотела его погладить, но рука никого не нащупала. С усилием разомкнув опухшие веки, бедняжка увидела, что это заглянувший в окно солнечный луч устроился у нее на коленях.

Они сидели обнявшись, и Маленькая Скрипачка чувствовала, как рядом бьется родное сердце, которое еще совсем недавно было для нее чужим. И когда откуда-то донеслась незнакомая музыка, они, как ростки к солнцу, потянулись к ней. Безупречно слаженно звучал волшебный оркестр, рассказывая о драме человеческой жизни: о стремлении к счастью и несбывшихся надеждах, о невозможности вечной любви и страстных мечтах о ней, о неизбежных скорбях и нечаянной радости, о намечаемых планах и быстротечности жизни, о превратностях судьбы и о том, что неизменна в мире только материнская любовь. И потому, что это была настоящая музыка, она обращалась к каждому человеку, и всякое сердце слышало в ней свое, сокровенное, что так тревожило, волновало и жгло.

А потом грянул духовой оркестр, поднимая душу высоко-высоко, над жизнью и смертью, открывая ей какую-то тайну, которую никак не мог постичь разум, но легко угадывала душа.

Был светлый вечер. Праздничной медью горели облака. Предначертанный каждому урок был исполнен. А музыка постепенно становилась все тише, как будто по невидимой дороге навсегда куда-то уходили таинственные музыканты. Потом что-то сверкнуло перед глазами, и в отдаленье отзвуком грозы, улетающей за горизонт, раскатился торжествующий бас геликона.

И вздрогнул малыш — в его крошечное сердце, уже столкнувшееся с предательством и великой любовью, с ужасом смерти и неистребимым желанием жить, в его крошечное сердце, спасенное чудом обыкновенной человеческой доброты, попала искра вдохновенного огня Немтыря. И, как Немтырь, он появится на свет под знаком Водолея, но он будет Осуществленным Гением!.. Если... Если не произойдет никаких катаклизмов... если мать благополучно произведет его на свет... если люди не затопчут эту былинку, появившуюся на обочине жизни... и если... если... если...

Из архива: август 2006 г.