Фердинанд Бигашев. На Чукотке

Фагилу Каримову, очевидцу, посвящается, который, начитавшись в юности Джека Лондона, поехал за «белой мглой» на золотые прииски Чукотки. И рассказал автору этот сюжет.

1. Завалила медведя

1967 год. Тундра.

Из палатки вышла молодая женщина в красных резиновых сапогах, в вязаной черной спортивной шапочке, надвинутой на лоб, в ватной телогрейке, с железным закопченным ведром в руке. Было видно, что она красива, несмотря на то, что одета в грубую рабочую одежду.

Тонкая, высокая, длинноногая… Казалось бы, тяжелая, требующая выносливости и силы палаточная жизнь геологов не для нее. Но она переносила все тяготы наравне со всеми, легко, без жалоб и нытья, как будто ее они не касались.

Начальник геологоразведочной партии Солодухин в этот ранний час уже сидел на берегу и ловил на удочку хариусов. Так, наверно, рыбачил и первобытный человек, когда на земле все реки были чистейшими как вот эта безымянная речушка шириной около десяти метров. Здесь, на Чукотке, еще сохранилась та первозданная, не тронутая человеком, природа.

 Рядом с Солодухиным лежало охотничье ружье. Он был членом охотничьего общества, купил ружье на свои деньги, имел разрешение на его ношение. И не расставался с ним даже в геологоразведочной партии.

– Привет, Лира! – приятным ласковым басом поздоровался Солодухин, готовый вступить в продолжительную беседу, если, конечно, она согласится.

Он деловито снял с крючка очередного хариуса и неторопливо бросил в стоящий рядом котелок.

– Здравствуйте! – вздрогнула Лира не то от утреннего холода, не то от густого ласкового баса Солодухина. – Решили подышать свежим воздухом, Иван Степанович?

– Мне, дураку, этот тундряной воздух дороже городского, – пошутил Солодухин, а сам продолжал с интересом разглядывать ее ноги повыше сапог. – Чай решила поставить?

Солодухин неуклюж, мешковат, медлителен. Самый толстый член геологоразведочной партии. Говорит он без одышки и сопения, иногда чмокает губами.

Старается ухаживать за поварихой Лирой, но у него мало что получается. Вот, например, тщетно все лето пытается склонить ее «на любовь». Но дело не идет дальше обычных, ничему не обязывающих разговоров.

Еще не совсем проснувшаяся Лира зачерпнула из речки воду и уже собралась пойти с ведром обратно, как вдруг позади себя услышала шумное приближающееся дыханье. Оглянулась – мамочки! – из высокой прибрежной травы выскочил медведь. Поняв, что женщина увидела его, он встал на задние лапы и пошел на нее, глядя хищно прямо в глаза. Тяжеловатый Солодухин замешкался с подъемом. Лира мгновенно оценила смертельную опасность. Она бросила ведро, схватила рядом лежащую двустволку, дрожащими руками направила его на приближающегося – вот он! – медведя и нажала на курок.

Почти одновременно грохнули два выстрела. Медведь успел шагнуть и, как подкошенный, рухнул на Лиру. Хотя, по правилам, случайно получив двумя жаканами удар прямо в сердце, должен был опрокинуться на спину.

Все произошло быстро, никто не успел даже опомниться, ни Солодухин, ни сама Лира Максютова. Она упала вместе с медведем. Он подмял ее. Но он был уже мертв. Никто не ожидал такого. Тем более от Лиры, слабенькой женщины, как считал Солодухин. Но что произошло, то произошло.

Солодухин растерянно и восхищенно – других слов не подберешь – приговаривал, помогая ей выбраться из-под туши медведя:

– Ай да Лира! Ай да слабенькая! Что ты натворила?! Самого Топтыгина завалила!

Он, толстый и неуклюжий, ходил вокруг огромной туши в болотных сапогах, в меховой куртке, подпоясанный офицерским ремнем, в военной панаме, высокий, крупный.

Из палаток повыскакивали разбуженные мужики со встревоженными лицами.

– Что случилось?

– Кто стрелял?

– Мы окружены зеками?

– Медведь напал?

– Почему паника?

Геологоразведочная партия стала похожа на разворошенный муравейник. Люди, давно привыкшие к грохоту при поисковых взрывных работах, были немало удивлены дуплетным выстрелом из ружья.

2. У костерка

Перед завтраком шурфовщики, промывальщики и рабочие сидели вокруг очень своеобразного костерка – размером с кулачок. Кое-кто из рабочих любил почифирить. В лагере был сухой закон, но чифирить Солодухин не запрещал, хотя относился к такому «мероприятию» отрицательно. Об этом рабочие знали. Они как бы ушли в подполье и в то же время как бы вполне легально, как бы в порядке исключения могли почифирить и при нем. Сегодня был именно такой случай.

Шурфовщик Коля Бурундуков, смуглый юркий малый с Урала (в отряде собралась «сборная страны») развел маленький костерчик – диаметром около десяти сантиметров – из тоненьких веточек кедрового стланика. Рыжий Санька Валяев, одессит, жадно ловил глазами каждое его движение. Глотая слюнки, он нетерпеливо ждал, когда будет готов чифирь. Бурундуков насыпал в зеленую эмалированную кружку чайную заварку, Петро Харченко из Владивостока налил из ковшика воды. Харченко отличался в отряде тем, что носил длинные висячие усы как у Тараса Бульбы.

Бурундуков бросил в костерок еще парочку «поленочек» величиной с мизинец и «поставил» кружку на огонь. Он «поставил» кружку не на «дровишки», а держал ее в руке над огнем. Весь изрезанный черными трещинами красный кулак его был «сделан» из толстого, грубо отесанного мяса. Кружка нагревалась, и Солодухину было непонятно – обжигает она грубую руку Бурундукова, или он выхваляется тем, что делает вид, будто ему нипочем всякое такое «поджаривание».

– Эта Лира, не побоится, в горящий дом войдет... – проговорил Бурундуков, думая о поварихе.

Подержав минуту– две, он передал кружку Саньке Валяеву. Тот взял ее, как эстафетную палочку. Подбросил в костер пару сучочков-«поленьев» со спичку размером и стал держать кружку прямо над этими горящими «спичками», ожидая, когда вода закипит, а чай заварится.

– Не смотри, что Лира слабый пол. Медведя завалила… – поддакнул Бурундукову Петро Харченко.

– Она спасла Солодухину жизнь!– сказал Бурундуков со вздохом. – Не мужик, а баба завалила медведя. Смотри, как оно бывает…

– А Солодухин прохлопал ушами…– плохо отозвался о начальнике за глаза Валяев и показал руками, как хлопают ослы ушами.

Последние слова услышал подходивший к костру Солодухин, но не стал привязываться к Валяеву, а, молча, подсел к Петру, до которого дошла очередь подержать кружку над огнем. Вода все еще не закипала.

– Ты смотри, Бурундуков, чтобы она и тебя, как медведя, не подкосила! Решительная баба, – злословил Санька Валяев, для острастки щелкнув зубами, и расхохотался над собственной шуткой.

Солодухин знал, что мужики тоже ищут как бы «подладиться», как бы «подобраться» к Лире, но она держится особняком и никого близко не подпускает к себе.

– Легендарная женщина! Пенелопа! – отозвался о ней технический работник Самойлов, обошедший пешком российский Север от Лабытнанги до Певека. Геологи, как известно, измеряют землю не метром, не рулеткой, а ногами.

– И что, по-твоему, значит – Пенелопа? – спросил недоуменно Коля, обижаясь.

– Двадцать лет ждала мужа Одиссея из путешествия. Никого не подпускала к себе из мужиков, – объяснил Самойлов, усаживаясь на чурбан рядом с Солодухиным.

– Нельзя обзывать таким грубым чернорабочим словом «мужики» благородных древних греков, – поправил его Солодухин.

– Здесь, на Чукотке, нет парней, Иван Степанович. Есть только мужики! Одиссей – «мужик»! – повторил свое мнение Самойлов.

Знал бы Самойлов, почему Лира Максютова не подпускает к себе мужиков. Она была на пятом месяце беременности и боялась потерять ребенка. Хотела во что бы то ни стало сохранить его, своего крохотного «карапузика», поэтому принимала все меры предосторожности, чтобы не допустить выкидыша. Ей удавалось скрывать беременность, а когда рядом никого не было, она ласково с ним, своим «малюсеньким, сладеньким пузожителем», разговаривала.

Вода в кружке дошла до кипения. Первым сделал маленький глоточек Коля Бурундуков. Даже не глоточек, а можно сказать, обжигаясь, чуть-чуть только губы помочил крутой терпкой заваркой. И передал кружку Саньке Валяеву. Тот обрадовался, внутренне собрался, сделал глубокий подготовительный вдох, прежде чем прикоснуться губами к горячему краю кружки.

Промывальщик Петро Харченко держал кружку, наслаждаясь тем, что она у него в руке. Не питьем, а держанием кружки наслаждался он. И это было хорошо видно. Сделав хлюпающий, всасывающий, свистящий глоточек, чтобы не обжечься, передал кружку снова Коле Бурундукову. Коля подбросил в костер «дровишек» и стал греть над огоньком поостывший чифирь.

– Пока Солодухин то да сё, Лира уже успела схватить ружье…и жахнуть, – говорил Коля, неравнодушный к ней.

На высокую, красивую с поэтическим именем повариху Лиру все теперь смотрели иными глазами.

Попивая чифирь, сидя у костерка, вспомнили и другие случаи. В том числе и тот, что произошел с год назад на Тюменском Севере.

– Пусть Петро расскажет… Он там был, – сказал Солодухин, вписываясь в общий разговор. Он долго сидел, молча, на чурбане и всё только слушал.

– Дело было под Ханты-Мансийском, – начал послушный, исполнительный промывальщик Петро из Владивостока, несколько косоглазый, про которого говорили, что он «смотрит вбок, а видит прямо». – Прилетели мы в тайгу сменить геологов. Смотрим с воздуха: медведь на палатке геологов сидит. А самих хозяев не видать. Поискали с воздуха – никого нет. Поняли – они в палатке. Видимо, медведь напал на них ночью, когда они спали. Свалил на них палатку и передавил всех. Мы садиться не стали. Полетели на базу за охотниками-хантами.

Петро помолчал, сделал глоточек из кружки и продолжил:

– Прилетели обратно с двумя опытными охотниками-хантами. Посадили вертолет от лагеря подальше, чтобы не спугнуть косолапого. Охотники пришли на место, а мишка, как сидел на палатке, так и сидит, караулит добычу. Увидев охотников, встал на дыбы и пошел прямо на них. Охотники-ханты тоже не трусливый народ, видали зверя и почище. Ни на шаг не отступили. Застрелили...

– А где находились геологи?

– Все трое лежали в окровавленной палатке. Двое мужчин и одна женщина. Они боролись, но палатка накрыла их, не дала выбраться. Медведь сознательно напал на них. Он, неспеша, обдуманно съел у женщины грудь и живот. У мужчин распотрошил животы. Это был настоящий людоед.

– И что они сделали с тушей? Увезли на базу, чтобы съесть потом? – с горящими, как у хищника, глазами спросил Санька Валяев.

– Нет… Они обложили тушу дровами, развели большой костер и сожгли.

– Не жалко было пускать в утиль столько мяса? – поразился Валяев, всегда голодный, всегда готовый пожрать, что бы ни попало под руку. – Не оставили себе даже шкуру на память?

– Они сожгли не медведя, а злого духа, которой сидел в нем. Если бы они съели его мясо, то их самих тоже можно было бы назвать людоедами, потому что вместе с мясом медведя они съели бы и геологов. Ведь души людей не покинули тушу медведя. Их мясо смешилось с мясом животного.

– Сожгли – значит, правильно сделали. Значит, ханты духовно правильный народ… – неожиданно заключил Солодухин, вставая с чурбана.

– Так все же… Что будем делать с тушей? – напомнила о себе Лира Максютова.

Она тоже стояла у костра, слушала общие разговоры, скромно и гордо воспринимая славу, которую они ей воздавали. Но как повар она хотела знать, что же будут делать мужики с медведем. Отправят на кухню? А что там она будет делать с таким количеством мяса? Засолит?

– Петро! Разводи костер! – неожиданно проговорил Солодухин, обернувшись к промывальщику.

– Это еще зачем? – удивилась Лира. – Ведь печка у меня работает.

– Разводи, Петро, большо-ой костер!

Послушный и исполнительный Петро все сделал так, как велел начальник. Целый день жгли тушу медведя-людоеда. Даже шкуру на память не оставили. Если бы Лира Максютова вовремя его не застрелила, он съел бы и ее, и Солодухина, и передавил всех мужиков, что спали в палатках в это время. Так они думали все.

3. На Факторию

По рации получили радиограмму, что завтра погода будет такая же нелетная, как сегодня. Вообще, прогноз на всю предстоящую неделю был неутешителен – сильный ветер, плохая видимость, дождь со снегом, туман. Так рано зима никогда еще в здешних местах не наступала. Прилет вертолета откладывался на неопределенное время.

 Разведочно-поисковые работы были уже закончены, сидеть просто так без дела не имело смысла. Запросили разрешение пойти на Факторию пешком. С большим скрипом, но дали согласие.

 Законсервировали остатки вещей и оборудования, чтобы потом, когда погода наладится, прилететь на вертолете и забрать. Закруглились и с последним, не доведенным до конца, делом. Это касалось исследования на золотоносность того самого участка на берегу реки, где был разбит лагерь. В задание партии входило шлиховое опробование долины безымянной речки с детальностью три пробы на один километр. Вот эту последнюю «детальность» и надо было завершить.

Прошурфовали, взорвали. Каково же было удивление, когда увидели, что взорвали не скальную породу, не галечник и не черную мерзлую землю вообще, а снег. Белый-белый снег. Нетронутый столетиями. Оказалось, что геологоразведочная партия стояла все лето на снежно-ледяной линзе, на вечной мерзлоте. Всего лишь 50-60 сантиметров наносной земли отделяли геологов от вечной мерзлоты.

– То-то под костром земля просела…Оказывается, под ним оттаяла вечная мерзлота, – сделал для себя открытие Коля Бурундуков.

Наконец, пятеро мужиков и одна женщина тронулись в путь с рюкзаками за спиной, со спальными мешками и продуктами. Солодухин нес еще ружье.

Они пересекли вброд речушку и углубились в тундру, не теряя из виду речку. Именно она была основным ориентиром, ведущим на Факторию.

Расчет был прост – сегодня проходят пока свежие силы тридцать километров, завтра – остальные десять.

 А может, сегодня все сорок? Это еще надо подумать. Обстоятельства покажут.

Перед уходом Коля Бурундуков с грустью посмотрел последний раз на брошенную стоянку и на прощание прочитал сочиненные им стихи, которые заканчивались словами:

Прощай костер – полночная звезда…

Мы покидаем этот край и не придем сюда.

Кстати, что такое Фактория? Это перевалочная база на берегу реки, состоящая из нескольких домиков: балка-столовой, балка-спальни и хозяйственного балка.

 Туда на тракторах завозят оборудование, инструменты, продукты. Разгружают. А потом на вертолетах или по реке отправляют до места назначения.

 Раньше на перевалочной базе существовала и фактория. Это был балок-магазин для скупки добытых охотниками шкур ценных пушных зверей, обеспечения охотников орудиями охоты, продовольствием и предметами домашнего обихода. Факторию по каким-то неизвестным причинам ликвидировали, но по старой памяти перевал-базу продолжали называть Факторией. Может быть, потому, что сам балок, в котором располагался магазин, не был снесен, а существовал как небольшой склад.

 Коля Бурундуков тащил два спальных мешка – свой и Лиры, хлеб и консервы. Лиру разгрузили, она ничего не несла, кроме своей сумочки, в которой находилась ее скупая полевая косметика.

Высокая, длинноногая, она была в красных резиновых сапогах,  брюках, зеленой штормовке. Капюшон был накинут на голову поверх черной вязаной спортивной шапочки, надвинутой на лоб.

Им предстояло пройти множество сопок, между которыми текло бесчисленное количество ручьев и речек с прозрачной, кристально чистой водой. Промытое дно их состояло только из блестящих камешков, без мутной примеси глины. В прозрачной, как стекло, воде, плавали хариусы. Причем стояли они всегда головой против течения, ловили проплывающую мимо пищу.

 Все мелкие ручьи и речки собирали воду с огромного бассейна в одну безымянную речку, которая впадала в другую – побольше, имеющую название. Она уносила воды ручьев, речек, речушек и рек в большой приток. А уже приток впадал в основную чукотскую реку Анадырь.

Были места между сопками, в ложбинах и распадках, где снег не таял никогда. Он затвердел, закаменел, хотя по краям был мокр.

Кочки в болотистых местах не просто кочки, по которым можно шагать, как по расставленным булыжникам, обросшим мягким мхом. На такую кочку наступишь, она расползается, под мхом обнажается снег, нога соскальзывает.

Прошагали десять, двадцать километров. Устали дико. Шли, не останавливаясь, не делая скидок на усталость. Местами кедровый стланик был так густ, что не давал идти. Ведь шли не по асфальту, а по прогибающейся под ногами болотистой тундре, по лишайникам и мху.

И тут, как это бывает на Чукотке, внезапно повалил густой мокрый снег. Редкий, он шел и с утра, а сейчас вдруг усилился. Однако шли, не обращая внимания ни на снег, ни на мокрую отяжелевшую одежду. Вдобавок Солодухин натер в сапоге ногу и стал прихрамывать. В резиновой обуви ноги потели, на пальцах ощущался холодный конденсат.

Колю Бурундукова почему-то трясло. Петро и Самойлов почти валились с ног от усталости.

Обошли сопку. Пошли по долине реки. Впереди Солодухин, за ним Лира и остальные.

4. Последний привал

– Отдохнем! – первым сбросил с себя рюкзак Санька Валяев, когда дошли до слияния речушки с широким протоком.

Это место было отмечено на маршрутной карте. Отсюда до Фактории оставалось еще десять километров. Значит, они прошли тридцать, которые отняли сил не меньше, чем на шестьдесят.

 – Отдохнем! – немедленно согласился Солодухин.

 Снег так же внезапно перестал, как и начался. Погода прояснилась, мороз усилился.

Решили разжечь костер, сходить в туалет, попить из речки холодной воды, перекусить, просушить портянки и пойти дальше.

Коля Бурундуков отказался разводить костер. Наломал кедрового стланика, стряхнул с него снег, постелил толстым слоем на землю, положил на ветки спальный мешок и влез в него. Тут же захрапел.

– Не вздумай, Коля, уснуть, – растолкала его Лира. – Во сне запросто замерзнуть… Даже не заметишь…Это очень опасно…Перед тем как замерзнуть, человек впадает в сладкий сон…

Мужики почему-то все как один отказались от ужина. Попадали кто куда. Никто не хотел разводить костер.

Лира знала, что ни за что не останется здесь ночевать. Она звала с собой мужиков. Что это они все сдали, ведь крепко держались на ногах весь день? Всех одновременно одолела усталость и сонливость.

– Сейчас, Лира! – успокаивал ее Солодухин. – Сейчас, дорогая, пойдем! – а сам не вставал, не вылезал из спального мешка. – Сейчас вот отдохнем немного и пойдем…

 Петро уже спал и его невозможно было разбудить.

– Надо было тушу медведя оставить. Сейчас поели бы… – язвительно изрекал Валяев, высунув голову из спального мешка, но тут же зевал во весь рот.

– Иди Лира на Факторию одна, – не то бредил Солодухин, не то говорил в ясном сознании. – Шагай потихоньку вдоль речки, если есть силы… Возьми ружье … Мы тебя догоним… Мы, геологи, народ бывалый, привычный к морозам. Через всё прошли… За нас не беспокойся, не замерзнем… Догоним…

– Догоним… – подтвердил Самойлов. – Ты иди потихоньку…

– Обязательно догоним, – согласился Петро и снова захрапел.

Положение было безвыходным. Лира поняла, что, сколько она ни уговаривай, не поднимет мужиков. Что делать? Остаться? Ни за что. Если останется – погибнет… Погибнет Лира и погибнет ребенок. Оборвется род Максютовых. Вон как «бушует» крохотное создание в ней. Хочет жить. Требует, чтобы пошла. На Фактории найдется и медицинское обслуживание. Иди! Иди, Лира! Во имя жизни ребенка иди!

– Вставай, Коля, не спи, – расталкивала она шурфовщика.

 Но он был невменяем. И не только он. Все остальные мужики словно забыли об опасности, перестали бороться за свое существование. Не хотели вставать. Всех охватила апатия, все были словно в каком-то угаре.

– Идемте, идемте! – уговаривала Лира.

– Сейчас, Лира! – согласно кивал Солодухин. – Сейчас пойдем! – а сам, как прежде, не вставал и часто зевал. – Сейчас… Вот подремыхаем немного и пойдем…

– Догоним… – подтвердил Самойлов.– Если вернешься к нам, запомни ориентировку – место слияния речушки с протоком…

– Обязательно догоним, – сказал проснувшийся Петро и вновь захрапел.

Положение было безвыходным. Лира поняла: не в ее силах поднять чрезмерно уставших мужиков.

– Мужики, пойдем, пойдем! Не засыпайте, вставайте, замерзнете. Это место гиблое, нельзя оставаться! Гиблое… Пойдем! – в отчаянии говорила она со слезами на глазах.

5. Одна ночью в тундре

…Она ушла.

Рваные тучи покинули небо, другие еще не подоспели, чтобы сменить их. Показалась луна. Видимость достаточная, чтобы идти. Мороз усилился. Как они там? Ведь замерзнут.

– Вставайте мужики… Идемте, идемте! – тихо разговаривала она сама с собой, не вытирая слез, веря, что мужики ее слышат. Она бредила находу.

Ей казалось, что она все еще там, с мужиками что она все еще уговаривает их пойти с ней. Вот она немного поговорит, и они соберутся и пойдут.

Ночь. Звезды, луна. Она отчаянно шла, боясь уснуть находу, упасть и не подняться. Замерзнуть. Ею двигало желание, во что бы то ни стало, спасти ребенка. Это был непобедимый животный материнский инстинкт.

Она вспоминала, что ее беременная мама тридцать лет назад вот так же тормошила мужиков, когда их поисковая партия (мама была геологом) закончив полевой сезон, возвращалась на перевал-базу. Мама не хотела рожать Лиру в дороге, желала дойти до перевал-базы и там родить в более-менее подходящих условиях. Да, мама родила ее, Лиру, семимесячную, когда их отряд дошел до перевал-базы. Сильная, волевая была мама.

И вот сегодня Лира с удивлением обнаружила, что и ее судьба тесно переплетена с судьбой матери. Невозможно было не заметить эту наследственную параллель. Все совпадало: и работа в геологоразведочной партии, и возвращение на перевал-базу с мужиками, и беременность. Это было удивительно. Да, есть с кого Лире брать пример.

«Напрасно дети стесняются своих родителей, – думала она, – что они де не такие грамотные, отсталые, пониже культурой. А задаваться не стоит. Наоборот, надо видеть в них опору. По параллельной дорожке с родителями шагают они, недалеко ушли от них».

Она не заметила, как наступила на кочку, словно на булыжник, обросший мягким бархатным мхом. Нога соскользнула, подвернулась и, чвакнув, провалилась в яму с водой. Она упала, невольно крепко выругалась (бывало с ней такое) и тяжело поднялась на ноги. Набрала в сапоги воды. Усталость была неимоверная. Неодолимо тянуло на сон. Подбирать ружье не стала. Не было сил нести его. Выбросила она и сумочку со скудной косметикой. Если дойдет до Фактории, купит новую.

Она не раз спрашивала себя: не вернуться ли обратно? Но ее плод был против. Она сделает все, чтобы его сохранить. Идти назад, значит, погибнуть. Погибнуть и ей и ребенку.

 Она подумала о муже, что вот он ничего не знает о ее страданиях, а она с превеликим терпением и старательностью вынашивает от него ребенка.

 Но ничего… Так уж получилось, что он в другой геологоразведочной партии. У него, наверно, не меньше забот, чем у нее. Он тоже не бездельничает, а зарабатывает деньги на семью. Вот встретятся и больше никогда не расстанутся.

Эти мысли успокаивали ее. Она физически ощущала его присутствие. Ей казалось, что идет не одна, а рядом с ней локоть об локоть шагает муж.

Временами охватывала паника, что заблудилась. Но проток, от которого не отрывалась, подсказывал, что идет правильно. Усталость нарастала. Все так же неодолимо тянуло на сон.

…Утром смотритель Фактории вышел из балка-спальни и обнаружил ее крепко спящей у нижней ступеньки крыльца. Подняться выше не хватило сил. Только тихий стон срывался с губ. Он узнал ее – Лира Максютова, повариха из геологоразведочной партии!

В балке, куда смотритель помог ей взобраться, она не сразу пришла в себя. Кое-как попила чаю и, даже не вздремнув, нашла в себе силы сесть в вертолет, чтобы самой показать ориентировку на месте. Самой! Она считала своим непременным долгом вернуться к мужикам, чтобы сказать им, что дошла до фактории и что вот она – прилетела за ними.

Мужики лежали в спальных мешках. Лежали там, где она их оставила. Ночью был мороз, не очень сильный, но достаточный, чтобы прихватить спящих. Спальные мешки и одежда на них заледенели. Они заснули, чтобы больше не проснуться. В сладком сне ушли в небытие. И их начало уже заносить снегом.

– Храбро живут на свете женщины, – тихонько покачал головой видавший виды седой вертолетчик, снимая перед мужиками меховую шапку. – Все мужики погибли, а женщина, смотри-ка ты, выжила…

Вертолетчик, конечно, не знал, что она старалась сохранить, может быть, не столько себя, сколько ребенка. Кто знает, без таких женщин, возможно, прекратился бы и сам род человеческий.

Вскоре Лира родила свое чудо – семимесячную дочь. Точно так же, как ее родила когда-то тридцать лет назад мама.

Какую судьбу в наследство получит ее новорожденная дочь? Можно не сомневаться, что параллель судеб сохранится. Ведь передается она из поколения в поколение, от матери к дочери, от отца к сыну.

Из архива: март 2014 г.