№7.2024. Салават Вахитов. Одинокий мужчина в мире затейливых женщин

Продолжение. Начало в № 3–6

Часть 2. Софья

 

41

 

– Семён, ты всё время о женщинах и о женщинах. Давай хоть на сегодня сменим тему, – просит Бекешин.

Как всегда, сижу с приятелями в таверне. Они привычно троллят друг друга, а я помешиваю ложечкой кофе и не понимаю, зачем это делаю. Кофе-то без молока и без сахара. Но раз принесли ложечку, значит, надо ею воспользоваться. В задумчивости чисто механически верчу ложку, смотрю на кружащиеся в пене пузырьки и придумываю версию: бариста разливает напиток слоями, и разные по высоте слои должны иметь разную степень насыщенности. Но я не гурман, и мои вкусовые рецепторы не столь развиты, чтобы ощущать это, а потому надобно добиться однородности… «А надо ли?» – задумываюсь я.

– Не будь мудаком, Тимур. Когда это я всё время говорил о женщинах? – возмущается Семён. – Это же так просто понять! Женщина – как-никак божье творение, и именно в неё он заложил идею совершенства мира. Женщина, в отличие от нас, мужиков, стоит ближе к нему ровно на пять ступенек, которые нам преодолеть ну никак не суждено. Ни в жисть, ни в жесть, ни в жуть... И как мне не любоваться ею? Как не писать о ней? Если она меня вдохновляет? Ты-то прозаик, а потому не в силах понять поэта.

«Ну что за бред? – ворчу про себя и переключаюсь на новое рассуждение: – А что это за пять ступенек, о которых разглагольствует Семён? Наверное, на ходу придумал, раньше я о них ничего не слышал».

– Да хоть весь излюбуйся и испишись, Семён, но можно хотя бы не говорить об этом? – Тимур явно не в духе. – Кстати, один из ваших, из поэтов, утверждал, что всякая женщина – зло и хороша лишь дважды: на ложе любви и на одре смерти.

– И кто этот умник?

– Паллад.

– Паллад? Да он же язычник! А что касается меня, то, если честно, у кого чего не хватает, тот о том и говорит. Я тоскую по вечной женственности, а она избегает меня. Самат вон нашёл себе Йолу на старости лет и не парится, и тебя ненаглядная дома дожидается, пока ты по кафешкам шастаешь. Что не так с вами, прозаиками?

– Всё не так, Семён. Поругался я с тварью божьей… – вздыхает Тимур.

– А-а-а… Прости. Другое дело. Тогда поговорим о книгах, клуб-то у нас литературный. Нравится ли вам «Ася» Тургенева?

Помешиваю кофе. Ася в данный момент меня не очень волнует. Думаю о Софье. В тот год, когда она ушла, я проснулся однажды и не мог понять, что происходит вокруг. Не мог воткнуться даже в то, почему ничего не понимаю. Где я, что я и отчего кажусь полным идиотом, если посмотреть на себя со стороны? Чуть позже, постепенно, шаг за шагом пришло осознание, что за окном шумит город и этот шум мне был когда-то знаком. А потом мощный поток информации разворотил мозг, словно обдали его холодной водой из брандспойта, тело вмиг отреагировало, и единственно возможной реакцией стал страх, сковывавший и мысли, и движения.

Мозг лихорадило, он пытался вычленить из шума важные, существенные моменты, но мир оставался однороден и сух. Наконец пришло понимание, что шум исходит от автомобилей, несущихся по улице мимо моего дома: было утро, и люди спешили на работу.

И как только до меня это дошло, сразу полегчало: я попытался осмыслить происходящее, и чем больше нейронов связывалось в привычную сеть, тем спокойнее я становился. Спокойнее и гармоничнее, что ли. Вскоре мне даже понравился процесс возвращения к привычной реальности: я получал удовольствие от осознания того, что было когда-то известно мне, но информация по какой-то причине утратилась. Утратилась, слава Создателю, не навсегда.

Потом я подумал, что человечество только и делает, что занимается восстановлением связей, которые однажды вдруг стираются. Возможно, память, ответственная за них, по какой-то причине становится недоступна. Человечество так похоже на одного знакомого алкоголика с Уфимского завода аппаратуры связи, промывшего мозги техническим спиртом и прикорнувшего в сточной канаве цивилизации. И для того чтобы вывести его из богатырского сна, нужно обладать отвагой декабристов. Хотя, между нами, девочками, говоря, неблагодарное это дело – будить сердечного. Лучше записаться в пилигримы и проследовать мимо, ни на что не отвлекаясь и никуда не сворачивая, – шкандыбать себе яростно к началу начал, ведь надобно знать, каким оно было, это начало. Я почему-то уверен, что прекрасным.

Разве может быть иначе, если неведомое начало создало меня по своему подобию? Кто ты, Создатель, и как твоё имя? Я бы хотел знать его, но если ты не намерен открыться, то это твоё право.

Но разве мне будет хуже от того, что я узнаю имя или просто догадаюсь о нём? Или ты хочешь, чтобы я сам дал всему имена? Ты хочешь, чтобы я сам расчленил необъятный мир на отдельные слова и потом смешал их в хаотично кружащее целое? Не этот ли мир, согласующийся со своим началом, я увидел в чашке горячего кофе? Но хорошо, пусть он будет чуточку другим, пусть соответствует моим несовершенным чувственным рецепторам. Возможно, так мне будет комфортнее.

Понимаю, отец, ты хочешь, чтобы я жил лучше тебя, как и я желаю, чтобы мои дети жили в лучшем из миров. И дети, и внуки, и внуки внуков. Мне страшно подумать, что мир этот будет цифровым. Что человечество придёт к безальтернативному движению к цифре, знаку и коду. Но что, если такой мир окажется сплошной иллюзией? И что, если человек в нём будет исключительно одинок?

Тоже мне, сделал открытие! Ясен перец: покуда каждый из нас имеет свой отдельный разум, одиночество – естественное наше состояние. Вот сольёмся единожды в общей сети, завертимся пузырьками в кофейной пене, тогда, возможно, и затоскуем об одиночестве, заностальгируем по интеллектуальной свободе.

– А разве есть она, эта свобода? – задаюсь я риторическим вопросом.

– У меня есть! – сверкает очами Семён. Отвечать на риторические вопросы – его тайное призвание.

Бекешин грустно улыбается и молча глотает из чашки ароматную горечь. «Нет её», – читается в его грусти.

– Нравится ли вам «Ася» Тургенева? – повторяет вопрос Семён, поворачивается ко мне и щёлкает пальчиками перед моими глазами, пытаясь привлечь внимание.

– Алло, Самат, ты где?

Где-где… В Москве…

 

Если зовутся они одинокими, что их так много?

Где одиночество тут, в этой огромной толпе?..

 

42

 

На мою реабилитацию был отведён месяц, в течение которого я занимался исключительно собой любимым, живя в отеле словно в элитном санатории. Поощрялись фитнес с бассейном, прогулки по парку, здоровое питание и безмятежное чтение. Запрещались новости, мобильные телефоны и интернет. Телефон, конечно, никто у меня не отбирал, интернет тоже был доступен: мне доверяли, но просили оградить себя от излишней информации на время болезни.

– Но я должен хотя бы предупредить родных и знакомых, что со мной всё в порядке, к тому же остались незаконченные проекты. Меня начнут искать, беспокоиться, – взмолился я.

– Да кому ты нужен? Не будут, – сказал Евгений. Потом объяснил: – Всех предупредили, что ты в творческой командировке от Союза писателей на время, которое потребуется для того, чтобы дописать книгу... Кстати, как она будет называться?  

– «Одинокий мужчина в мире затейливых женщин», – произнёс я смиренно.

– Во-во, её и пиши, а я подброшу тебе свеженького материала.

– Затейливых женщин?

– Именно.

«Свежего материала» было ровно две штучки. Первую звали Анна, а вторую тоже Анна, они были близняшками и носили нелепые бежевые береты. Я их не различал долгое время и, надеясь только на интуицию, одну называл Асей, а другую Аней. Я был уверен, что ни разу не ошибся, потому что заметил: у Аси взор был тёмен и чаще устремлён вниз, отчего она выглядела чуточку старше; Аня же казалась веселее и смотрела светло и открыто прямо в глаза собеседника. А что, если бы они обе прикрыли веки и тогда не было бы ни светлого, ни тёмного взгляда, то как бы я их отличал? Да очень просто – по ладошкам, конечно. Женщин только и можно узнать по рукам.

Ася и Аня были приставлены ко мне в качестве горничных и сменяли друг друга. Вели они себя ненавязчиво, выполняли свои нехитрые обязанности и уходили. Однако оставалось впечатление, что они всегда незримо присутствуют в комнате. Я даже в шутку придумал себе, что это моя охрана. Телохранительницы. Кстати, в обязанности Анн входило сопровождать меня во время пеших прогулок, и тогда они меняли отельную униформу на изящные спортивные костюмы или свободные платьица. Мне было легко с близняшками, и я часто беседовал с ними, правда, беседы всегда выходили ни о чём, просто о каких-то сиюминутных вещах, над которыми можно весело посмеяться – и тут же забыть о них.

Ася и Аня наполнили мою комнату множеством бумажных книг, которые мне передавал Евгений – сам он жил и работал в Подмосковье и в столицу наведывался нечасто. Я давно не читал так много. Книги в основном касались искусственного интеллекта – области, с которой был знаком лишь постольку-поскольку. Это были китайские и американские авторы. Сначала я «проглотил» научпоповские издания – с особым интересом прочёл Кай-Фу Ли, потом Криса Фрита, а потом перешёл и к серьёзной, специальной литературе. Среди прочего было довольно книг, касающихся человеческих чувств и эмоционального воспитания. Мне они показались менее интересными, и я отложил их на будущее. «Потом прочитаю», – подумал я. «На потом» отложил и книги о правовых аспектах применения искусственного интеллекта: они показались мне слишком скучными.

Когда чтение утомляло, я развлекался тем, что рассматривал голову Дианы Габийской, хранящуюся на полке рядом с книгами. Она была не мраморная и не гипсовая, а изготовлена из неведомого мне искусственного материала, настолько пластичного, что казалась живой. Я даже разговаривал с ней. «Сочувствую тебе, – шутил я. – Женщина без тела – это намного хуже, чем мужчина без головы». Диана не обижалась и, в отличие от моего приятеля Семёна, никак не реагировала на мою риторику.

В один из прекрасных сентябрьских дней, когда я, сидя в кресле, наслаждался очередным опусом, а беспечное солнце радостно ласкалось у моих ног, падая ярким прямоугольником из расшторенного окошка, вошла Ася и положила на столик передо мной ещё одну книжку. Я мельком взглянул на неё и вздрогнул от неожиданности. Уж что-что, а эту книгу я знал и однажды проштудировал основательно под руководством самого автора. Это была книга профессора Васильева «Теория семантического поля». К чему она здесь?

– Ася, передай, пожалуйста, Петру Петровичу, что я желаю отобедать с ним в ближайшее время, – попросил я девушку.

Она улыбнулась.

– На какое время назначить встречу?

– Это не горит, пусть приедет, когда ему будет удобно.

– Хорошо, – ответила она.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что Ася чем-то меня раздражает. Уж больно она правильная и пластичная, как актриса. Исполняет обязанности чётко от и до и никогда не ошибается. И ещё помалкивает, как Диана Габийская. Вот Аня, бывает, опрокинет чашку с кофе или ещё лучше – уронит и разобьёт вдребезги, казалось бы, небьющийся графин, зацепится за дверцу шкафчика и растеряется, а эта как робот, даже улыбка всегда одна и та же. Наверняка в школе была отличницей-заучкой, а Аня, видимо, легкомысленной двоечницей. Так бывает, что близняшки в чём-то противоположны друг другу.

Я решил проверить свою догадку и спросил:

– Ася, а ты сама-то читала что-нибудь из того, что приносишь мне?

– Да, читаю иногда из любопытства.

Я тормознул. Что-то здесь было не так: юная горничная прочитывала книги, для понимания которых требовалась солидная специальная подготовка. Они и для меня были совсем не просты, особенно те, что изобиловали математическими формулами. Поэтому я часто просил достать мне те или иные справочники и даже школьные учебники.

– Ты их читаешь? Но для чего?

– Для общего развития.

– Прекрасный ответ! И как тебе это помогает в работе?

– Это помогает в жизни.

Ну да, про жизнь юной леди я совсем не подумал, но всё же спросил:

– А «Теорию семантического поля» ты тоже читала?

– Да, – ответила Ася и пожала плечами, мол, что тут особенного.

– И ты можешь напомнить мне её? Я изучал труды Леонида Михайловича, он был моим преподавателем в вузе, но, сама понимаешь, студенческие годы остались далеко позади, и я многое уже подзабыл.

– Хорошо, давайте напомню, ‒ согласилась она.

И стала излагать мне содержание по порядку, страницу за страницей, выдавая одну гипотезу за другой и объясняя их сильные и слабые стороны.

Я почти не слушал: смотрел заворожённо на то, как движутся Асины губы, и думал совсем о другом. Как такое возможно? И тут меня озарило. Я прервал девушку и сказал:

– Знаешь, Ася, ситуация изменилась. Передай Петру Петровичу, что я хочу встретиться с ним немедленно. Пусть бросает всё и приезжает.

 

Эх, сводят с ума меня губы речистые,

Алые губы…

 

43

 

Евгений не приехал, а прислал за мной «Тойоту». А ещё и пакет с джинсами и чёрной рокерской футболкой. «Надень это», – было начертано в приложенной записке. Джинсы были от Wrangler, мои любимые с самых советских времён. Как же я мечтал о таких в юности, «когда влюбился, ах, на свой на риск и страх в девушку в заштопанных штатовских штанах»! Сейчас я ценю их за удобство, в них я почти не устаю, даже если работаю целый день. А вот костюмные брюки, обязательные для официальных мероприятий, будь они самые широкие, стесняют движения и быстро утомляют, особенно когда ничего не делаешь.

Евгений помнил мои пристрастия, и я был бы рад напялить такое на себя, но не в этот раз: меня раздражала игра в угадайку, продолжавшаяся довольно долгое время. Неужели нельзя было сразу объяснить, что происходит? Так нет же, подсовывает кучу книг, одинаковых девушек, окружает отеческой заботой… Тьфу!

Кровь начинала бурлить и приливать к голове. Я открыл шкаф, гневно швырнул туда джинсы и предпочёл одеться в белую рубашку и серые брюки. В этот момент вошли девушки и недоумённо уставились на меня.

– Ну и ну, – нахмурилась Ася, покачала головой и посмотрела на сестру.

– Ой-й-ой-ой! – расхохоталась Аня, запрокидывая голову в безудержном смехе.

Я хотел было рассердиться, но вдруг посмотрел на себя в зеркало шкафа и сам рассмеялся, поняв, что поступаю совершенно по-ребячески. Тем не менее переодеваться не захотел.

– Так не пойдёт, – заявила Ася.

– Так не пойдёт, – подтвердила её сестра.

– Но почему?

– Так позволено одеваться только Чулымову.

– Какому Чулымову? Телеведущему? Что за бред! Мне, значит, не позволено, а ему позволено?!

– Ему позволено, а вам не рекомендуется, – Ася сдвинула брови.

Аня достала из шкафа пакет и двумя руками, картинно вытянув шейку, подала мне. Я медлил. Аня наклонила голову и сделала книксен. Выглядела она уморительно, и пришлось сдаться.

– Отвернитесь, – сказал я. – Ваша взяла. Но что бы случилось, если бы я поехал в брюках?

– Ничего, – ответили девушки хором. – Мы бы вас не выпустили!

 

* * *

– Ты всё торопишься и чувствовать спешишь, – проворчал Евгений вместо приветствия, встречая меня на пороге рокерского клуба, и лишь потом протянул руку.

Меня привезли в «Старушку-полтарушку» – забавную пивнушку в центре Москвы. Странно, но барный полусумрак мгновенно расслабил сознание. Старая, добрая роковая музыка неслась в меня, и я уже приготовился вслушаться в проникновенную, характерную хрипотцу Нодди Холдера:

 

And I'm far, far away

With my head up in the clouds.

 

Но тут раздался скрипучий голос Сергея Фроловнина, певшего совершенно по-русски:

 

И я так далеко!

Мысли в облаках витают.

Далеко-далеко!

Ноги ищут путь, что нов.

Но родного дома зов

Ни на миг не утихает –

Слышу его, слышу его, слышу его…

 

Это меня весьма растрогало. Был бы нетрезв, всплакнул бы.

– Домой хочу, – сказал я. – Ну а кофе-то здесь наливают?

– В пивнушке-то? Да здесь ничего другого и не бывает, – сыронизировал Евгений. – Пошли, командир, я покажу тебе свой офис.

Офис оказался отдельным кабинетом рокерского бара. Увидев на входе табличку In Flame, я не смог удержать улыбки.

– Твоя затея?

– А то! – Евгений улыбнулся.

Мы расселись за дубовым столом, который постепенно стал наполняться бокалами с янтарным напитком и крепко поджаренными куриными крылышками. К удивлению, для меня нашёлся и кофе. Я немедленно попробовал его – вкус был что надо: густой и насыщенный, с небольшой долей горчинки. Именно такой я люблю смаковать в кафешках, когда придумываю свои истории.

– А для кого это? – спросил я, показывая на лишний бокал в центре стола.

– Для одного человека. Думаю, тебе пора познакомиться с ней по-настоящему. Она с минуты на минуту будет здесь. А пока мы одни, можешь задавать вопросы. Теперь я готов отвечать на них с максимальной откровенностью.

Я напрягся.

– Скажи мне, кудесник, любимец богов, ты занимаешься искусственным интеллектом?

– У тебя не должно оставаться никаких сомнений.

– Ну да, после того как ты скормил мне кучу книг по ИИ, догадаться было несложно. А теперь скажи: девушки-близняшки в отеле… одна из них… робот?

– Они обе биороботы, командир, с искусственным интеллектом.

– С машинными мозгами?

– Можешь называть это так. Но вернее сказать, у них иной принцип мышления…

– Значит, они не люди?

– А кого ты называешь людьми?

– Тех, кто живые.

– А что такое жизнь?

– Почитай у Шрёдингера.

Я ещё в отеле разгадал загадку Евгения и расшифровал довольно быстро все его намёки, а злился на него лишь потому, что он буквально разжевал мне правильный ответ прямыми подсказками, не оставив места для догадок.

– Скажем так: я называю людьми тех, кто родился от отцов и матерей и…

Евгений улыбался и смотрел куда-то мимо меня.

Вдруг кто-то, незаметно подкравшийся сзади, закрыл мне глаза ладонями, и я почувствовал не тепло, а прохладу тенистых садов в жаркий июньский полдень… Эти руки я вспомнил сразу, так свежи были воспоминания.

– Здравствуй! – раздался за спиной до боли знакомый голос.

Я резко обернулся и вскочил со стула: передо мной стояла...

– Йола, – прошептал я, поражаясь очередной догадке.

Мы обнялись, и дрожь пробежала по моему телу.

– Я думал о тебе… – сказал я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать. – Очень рад тебя видеть…

– Не то, – рассердился Евгений. – Совсем не то!.. Абсолютно другое!

Я посмотрел на него исподлобья.

– Надеюсь, Йолы не две?

Евгений махнул на меня рукой с видом полного разочарования, его смутила моя холодная настороженность.

– Зря надеешься. Впрочем, сейчас ты всё узнаешь: время сдавать карты и время раскрывать их. Прошу за стол, дамы и господа!

Я предложил Йоле стул, и мы расселись. Я смотрел на неё, вырядившуюся в футболку с надписью Slade под четырьмя весёлыми рожицами, и думал: «Неужели Йола тоже биоробот?» Эта мысль бесила меня.

– Йола родилась от отца и матери, – начал Евгений. – Ты же знаешь, что Марина, её мать, не могла иметь детей, поэтому пришлось подключить прогрессивные биотехнологии. Понадобилось и оперативное вмешательство, конечно.

Я слушал.

– Почему же не спросишь, кто её отец?

– И кто её отец?

– Ты.

Я вздрогнул.

– Что за ерунда? Я встречался с Мариной лишь дважды: когда она была подростком и когда, простите меня, лежала на смертном одре.

– Был использован твой генный материал.

Последняя фраза прозвучала настолько неубедительно, что я склонил голову и бессознательно поднёс руки к лицу, дабы прикрыться от всего этого бреда, да так и застыл, глядя на ладони в печальной мусульманской молитве. На моём лице само собой нарисовалось недоумение.

– Но откуда взялся мой генный материал?

– Не оттуда, откуда ты думаешь.

– Я ещё ни о чём не подумал. Но почему мой? И кто меня спросил, хочу ли я этого? И как это согласуется с законом?

– Ты подходил идеально, и был расчёт на то, что твои способности передадутся по наследству.

– Передались?

– А ты не заметил?

Я взглянул на Йолу. Она смотрела на меня, и в глазах её таилось тревожное ожидание.

– Ты не рад мне, отец?

Я решил принять правила игры и положил руку поверх её ладони.

– Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом! Я всегда думал, что дочки рождаются маленькими, их качают в колыбели, покупают им куклы и всё такое прочее. А тут, здрасьте, пожалуйста, вот ваша дочь… У меня просто ум за разум заскакивает.

– И у меня заскакивает. Правда, дедушка?

Я взглянул на Евгения. Тот невозмутимо глотнул пива и, заедая его куриным крылышком, кивнул:

– Какие есть сомнения? Кстати, командир и имя тебе придумал. А маме оно понравилось, потому что напоминало ей Яака Йоалу.

Я удивлённо посмотрел на Евгения. Тот разъяснил:

– А ты не помнишь? Однажды, когда мы резвились, разгадывая инопланетные коды, ты забылся от усталости и тебе привиделась девушка. А очнувшись, спросил меня: «Кто такая Йола?» Потребовалось много лет, чтобы наконец ответить на этот вопрос. Сейчас тебя ждёт ещё один сюрприз, и этому «сюрпризу», похоже, как и тебе, понадобится чашечка кофе. И что вы такие капризные, не пьёте пива?

– Ещё одна затейливая женщина? – спросил я.

– Не опережай события, сейчас сам всё увидишь, – улыбнулся Евгений.

Но я уже увидел: в раскрытую дверь кабинета изящной походкой входила ещё одна Йола. Вот этого-то я и боялся больше всего! Я даже зажмурился от неожиданности, а затем широко распахнул глаза от удивления: чем ближе подходила Йола к нашему столу, тем больше она становилась похожа на Софью.

 

Я ненавижу Эрота. Людей ненавистник, зачем он,

Зверя не трогая, мне в сердце пускает стрелу?

 

44

 

Мы ехали в Зеленоград в потоке машин, то и дело намертво встревавших в пробки. Евгений за рулём рассуждал о том, что прогресс в целом всегда приветствовался общественностью, если только в нём не видели скрытую угрозу для человечества. Но люди – такие сволочные существа, что даже благополучие соседа могут воспринять как личное оскорбление. Социалистический уклад, задуманный во имя справедливости и процветания, привёл к беде, возможно и потому, что в нём каждый зорко следил за тем, чтобы сосед не стал жить лучше, и, чуть что, торопился обвинить его в воровстве и мещанстве. Всеобщая бедность, концентрация материальных ценностей в привилегированной столице и разделение общества на партийную номенклатуру и всех прочих партийных и беспартийных в конечном итоге сделали своё дело.

Я молчал. На это у меня была причина. Я молчал и думал. В моей голове одновременно металось слишком много мыслей, и они никак не выстраивались в одну логическую цепочку. «Начнём с очевидного, – думал я, – раз со мной так возятся, значит, я для чего-нибудь да нужен. Евгений мог вытащить меня из небытия, не дожидаясь, пока пройдёт сорок с лишним лет. Почему он сделал это именно сейчас? Сказалась моя случайная встреча с Йолой? Положим, что так. Да, так бывает: крутится у человека навязчивая идея, и вдруг, скажем, падает на голову яблоко – и формулируется новый закон. Или какой-нибудь писатель устремляется неожиданно за незнакомой девушкой, а наблюдателю приходит в голову мысль использовать неуёмную энергию этого чудака. И чем я могу помочь Евгению, если абсолютно не шарю в ИИ, забросив любые мысли об автоматике с начала восьмидесятых?»

– Евгений, зачем я тебе? – спросил я прямо.

– Полагаю, ты должен спасти мир, – усмехнулся Евгений. – А конкретнее поставит задачу Узбеков.

Я искренне удивился.

– Значит, он ещё существует?

– А ты сомневался?

– Да как сказать... Столько знакомых уже ушло.

– Это ничего, это бывает, мы тоже, знаешь, не вечные.

Он замолчал, и какое-то время мы снова ехали молча. Я смотрел то на дорогу, то на руки Евгения, лежащие на руле. Неожиданное волнение охватило меня и стало стремительно нарастать – меня лихорадило. Преподаватель автоматики Потапов, вещающий у доски, огромная схема станции связи на столе начальника цеха, антенна на крыше заводского корпуса и колонки цифр, с бешеной скоростью сменяющиеся на экране дисплея, – всё мгновенно промелькнуло в моём мозгу. И я всем трепещущим сердцем почувствовал, что сейчас найду решение мучившей меня загадки. Так работала интуиция, и она ко мне вернулась через много-много лет.

«Если нельзя связать все факты в одну логическую цепочку, значит, их две», – подсказала интуиция. Были бы у меня длинные волосы, как когда-то в юности, они бы точно встали дыбом и свернулись в кудри вопросительных знаков, а так только брови встопорщились да дрожь невозможно было унять. В глазах на мгновение помутнело, а когда прояснилось, произнёс чуть слышно:

– Останови машину, Женя. Что-то чувствую себя плохо.

Евгений помрачнел, глянул подозрительно исподлобья. Автомобиль выехал на обочину и остановился. Я с трудом выбрался наружу. Тревожный ветерок скользнул по лицу, и сердце загрохотало-зашумело, как мотор колхозного трактора. Справа от дороги дубовый лес махал ветвями, зазывая укрыться в его густой зелени.

– Что с тобой? – крикнул Евгений.

– Дойду до кустиков, – я показал на молодую поросль у леса. – Видимо, перебрал слегка кофе. Надо бы пить поумеренней.

Евгений хмуро кивнул, настороженно наблюдая за мной.

Я спустился с обочины, осторожно скользя ногами по зыбкой щебёнке, и пошёл неторопливо по злачному лугу. Не дойдя десятка шагов до лесной чащи, резко ускорился и, перестав скрывать истинные намерения, бросился бежать – прочь, прочь, прочь от леденящего сердце холодного Евгениева взгляда.

 

Я загораюсь, как долгою ночью горят

Звёзды блестящие в небе…

 

 

45

 

Мне стало страшно, но не потому, что боялся погони, диких зверей или ещё чего подобного. Нет, я боялся самого себя. Но ведь от себя-то не убежишь, правда?

Пока продирался через кусты к роще, исцарапал себе лицо и локти, очки слетели, но я, поймав их на лету, продолжил бег. В дубовом лесу бежать было нисколько не легче: всё пространство поросло тёмно-зелёным папоротником, никогда не предполагал, что он может быть таким густым и высоким. Я задохнулся и подумал, что в нём легко спрятаться от Евгения, если он меня будет преследовать.

Я так и сделал – нырнул в самую гущу зарослей и стал прислушиваться: сначала слышал лишь бешеный стук собственного сердца, а потом он стал перекликаться с посторонним стуком. «Дятел», – подумал я и чуть приподнялся, чтобы оглядеться. «Сам ты дятел!» – откликнулось тут же в голове старым анекдотом про Штирлица. Я усмехнулся: если бы за мной была погоня, то меня бы моментально вычислили – в зелёном море папоротника оставался след, словно от глиссера на воде или от истребителя в небе. Справа раздался тревожный стук. Приглядевшись, я увидел дятла, высунувшегося из-за ствола многорукого дуба. Дятел был необычный – красноголовый, таких я никогда не встречал. Какое-то время мы рассматривали друг друга, а потом он скрылся, и вновь из-за дерева раздался его одинокий стук.

Странно, но работяга-дятел меня успокоил: что бы ни происходило рядом, он был обязан заниматься своим делом. Вот и мне надо было заняться своим. И я пошёл дальше в лес, не понимая, куда иду и как потом найду дорогу в город. Мысли мои смешались и не дали сосредоточиться на чём-то одном, главном. Тогда я стал искать, где бы присесть и пораскинуть мозгами, и даже представил себе широкий удобный пень, но такового нигде не было видно. Наконец нашёл поваленный ствол, трухлявый и замшевший, и как-то пристроился на нём.

«Quo vadis?» – спросил я себя. «Кто ты и куда идёшь?» Потом поднёс к лицу ладони и стал внимательно разглядывать их, как разглядывают противную болячку на теле, от которой все воротятся, но ты-то не можешь от неё отмахнуться: она от этого никуда не исчезнет, так и будет на твоём теле, и тебе придётся с ней жить какое-то время.

Давай разберёмся, сказал я себе. Что тебя напугало? Во-первых, Йола. Но Йола – кто, а не что. Я усмехнулся. Ты уверен, что «кто»? В «Старушке-полтарушке» ты, несомненно, узнал прикосновение Йолиных рук, их ни с чем невозможно спутать. Но ведь сами руки, они же были другими! Внешне-то ты их не узнавал! А ногти? Маникюр был совсем не в её стиле, он был свежий – современный и изящный.

Затем – Софья. Я ж любил её и помню каждый изгиб её тела. Да, любил, а возможно, и сейчас люблю. Я бы сказал, что это, несомненно, она, если бы не руки. Они были не такими, я же их хорошо помню. Если она биоробот, как выразился Евгений, то для чего потребовалось копировать её? Я хотел было возмутиться и спросить об этом своего товарища, но внезапно был шокирован другим открытием, в которое никак не мог поверить: взглянув случайно на свои ладони, вдруг обнаружил на них иной рисунок: на моих-то всегда была чуть искажённая, вытянутая буква «ж». Куда она подевалась? Не может такого быть, чтобы это были чужие руки? А если они чужие, то кто я?

Вот это – главный вопрос, сказал я себе. Разберись сначала, кто ты есть сам, и только потом действуй. Я приподнялся. Никто в этом мире меня не искал, а это значило, что хочешь не хочешь, а придётся самому находить дорогу и выбираться к людям. Ужасно захотелось домой, а ещё – в родное кафе, к Семёну и Бекешину. Это было подло с моей стороны, что я ни разу за месяц так и не позвонил им. Небось, тревожатся, даже если и считают, что я в командировке.

Я вынул из кармана телефон и стал звонить.

 

Свой ум взрыхлил он браздой глубокою,

Произрастают там решенья мудрые…

 

 

46

 

Позвонил Семёну. Вызов шёл непростительно долго, словно никто не хотел брать трубку. Пришлось перезванивать дважды – безрезультатно. Позвонил Бекешину.

– Ал-ло, – раздалось наконец в телефоне.

– Привет, Тимур!

– Привет, – откликнулся неуверенный голос. – А вы кто?

Я занервничал и буркнул в микрофон несколько раздражённо:

– Раньше меня звали Саматом…

– Если это шутка, то она глупа: Самат умер, похоронили его, – сказал Бекешин и отключился.

Я вздрогнул. Самые страшные предположения становились реальностью. Позвонил снова, не надеясь, что Бекешин отзовётся, но он ответил.

– Скажите, а что случилось с Саматом?

– Скончался от инсульта. Скоропостижно.

– И давно?

– Сорок дней будет. Вы звоните с его номера, и это довольно сильно напрягает. Вы его родственник?

– Да, я его брат. Близнец.

– Сочувствую, – сказал Бекешин, – но не верю. У него не было брата-близнеца.

– Это верно, – подтвердил я. – Раньше не было. Он нашёлся дней сорок назад.

Разговор прервался. Я позвонил Татьяне и выдохнул в телефон:

– Таня, я жив. Ты веришь?

– Верю, – ответила она. – А почему ты спрашиваешь?

– А разве я не умер сорок дней назад?

– Хм, не слышала. Если вдруг соберёшься умирать, то хотя бы предупреди в «Ватсапе». У нас проблемы: муж вчера ещё улетел в Турцию, а я еду к нему на машине со знакомыми через Грузию.

– Что случилось, Таня, почему так сложно?

– Да ведь мобилизацию вчера объявили. Ты вообще-то следишь за новостями?

– Вообще-то нет. Почитай в интернете, я сейчас не могу говорить, не хочу проблем, пока-пока!

Итак, Семён не отвечает, Бекешин говорит, будто я умер, а Татьяна об этом ничего не слышала и почему-то что есть духу мчит в Грузию, да ещё непонятно с кем. Чудны твои дела…

Я запрокинул голову и уставился на клочок чистого синего неба, видневшийся сквозь зелёную дубовую крону. Коварный ветерок прошелестел надо мной листьями и принёс тонкий аромат портера. Интуиция сработала моментально, да что там интуиция, уже до неё я понял, что это означает, и вскочил на ноги.

 

Мы сон свой принимаем за действительность.

А может быть, мы живы, это жизнь мертва?..

 

47

 

«Чуррр», – раздался громкий, пронзительный крик дятла, словно он хотел предупредить меня о появлении нового персонажа, и я вздрогнул: из-за дуба, по которому только что молотил клювом-долотом красноголовый дятел и за которым прятались огненные лучи ещё жаркого сентябрьского солнца, выплыло зеленовато-красное облако, заколыхалось складчатой тканью, немедленно приняло женский облик и бесшумно направилось ко мне. На фоне зелёнолистной раскидистой кроны дерева видение напомнило индуистскую богиню Лакшми. К моему удивлению, я не испугался. Скорее всего, потому, что уже догадался, кто это. Моя писательская интуиция шепнула мне: приближающейся девушкой может быть только она. И я спросил довольно раздражённо:

– Софья? Какого чёрта? Как ты здесь оказалась? И вообще, что происходит?

Но я уже практически понимал, что случилось. Я, вероятно, сошёл с ума, и всё это глюки. На самом деле никакой Софьи здесь нет. Этого не может быть, как не может быть и красноголового дятла в Подмосковье.

В отчаянии я вскинул руки к небу, как законченный атеист, решившийся наконец обратиться к богу. И тут увидел, что руки снова стали моими: на ладони вернулась чуть искорёженная буква «ж».

– Успокойся, – в мозг ворвался Софьин голос. – С тобой произошли некоторые изменения, но это всё ещё ты.

– Но как такое возможно? Я ничего не понимаю. Люди, которые меняются на глазах и превращаются в других людей, – мне кажется, это чересчур. Евгений, неожиданно взявшийся из иного, почти забытого мира. Йола, дочка Маринки, взрезавшая ножом мою спокойную жизнь. Друзья, которые считают, что похоронили меня, но с которыми я ещё могу созваниваться. Ты, возникающая неизвестно откуда, хотя должна находиться за тысячу километров.

Софья всегда отличалась мудростью. Ну это и ежу понятно, само её имя намекает на высокую интеллектуальную напряжённость и пренебрежение низменной чувственностью.

– Давай ты сначала поздороваешься со мной, а потом шаг за шагом я постараюсь ввести тебя в курс дела. Ты что застыл? Посмотри на меня, это я – Софья.

– Покажи руки.

Она протянула руки. Не надо было и вглядываться в очертания женских пальчиков и ногтей, я уже чувствовал, что это Софья. Я привлёк её к себе и, крепко прижав к груди, отчаянно поцеловал куда-то в волосы в районе макушки. Родная! Я уже не хотел думать ни о каких нестыковках во времени и пространстве. Чувственность взяла верх над разумом. Так бывает. И, сказать прямо, это божественное ощущение. Ощущение блаженства и гармонии. Вот так и теряют головы мужики-олаферны. И ничуть не жалеют потом о своих головах.

– Софья, вот уже больше месяца меня водят вокруг да около и почему-то не говорят, что происходит. А я хочу знать правду!

Софья слегка отстранилась, и лазеры её зрачков пронзили мне мозг.

– Её нет, Самат. Прими как аксиому то, что вместо правды есть только множество её вариантов.

– А разве совокупность всех вариантов не составляет правду?

– Нет, они всё ещё остаются множеством вариантов. Причём открытым множеством.

– Как математик говоришь?

– Ну не доктор же. – Она улыбнулась, и её улыбка откинула на неопределённое время мою попытку добраться до истины.

Я вдруг подумал, что было бы неплохо выбраться из зарослей папоротника, из дубовой рощи и укрыться на каком-нибудь островке цивилизации, где можно спокойно выпить пуэра и предаться неспешным медитациям: лихорадочная тряска мозга порядком осточертела.

Софья перехватила мою мысль.

– Нам надо слинять отсюда, Руслан ожидает на дороге. Он добросит до города.

Я опять насторожился.

– Кто такой Руслан?

– Чулымов, телеведущий, столичная звезда.

– А Евгений?

– Евгений – мозг, он не может понапрасну тратить время, с ним связаны миллионы ниточек, которые вертят Вселенную.

– Софья, я почему-то готов верить любой чуши в твоих устах.

– Верь мне, Самат, только без фанатизма.

– Я снова засомневался…

– Это хорошо. Возьми меня за руку, почувствуй, что я живая. И не бойся, я не превращусь больше в Йолу.

– А могла бы?

– Я нет, это делают семантические поля, которые влияют на восприятие, Самат. Понимаешь? По большому счёту, все телесные изменения связаны с твоими ощущениями и их обработкой сознанием.

– Значит, я всё-таки брежу?

– Можешь называть это бредом. По большому счёту, термины не играют никакой роли. Есть данность и бесконечная вариативность ощущений.

– Я тебя не узнаю, Софья. Я догадывался, что ты умная, но не настолько же.

– Очнись, Самат, очнись. – Софья стала трясти меня.

 

Если б сомкнула милая губы с моими,

Разом одним выпила б душу мою…

 

48

 

Я открыл глаза. В белом халате надо мной склонилась Софья, за ней голые стены больничной палаты стремительно разбегались в абсолютно белое бесконечное пространство. Сознание вернулось ко мне разом, мозг включился мгновенно, как радиоприёмник, и автоматически настроился на самую мощную волну информации. Мой внутренний гетеродин отсёк ненужный шум, и оттого не было ни волнения, ни страха, только гармония внезапно нахлынувшего белого мира побежала мерзкими мурашками по всему телу.

– Софья, мне холодно, – произнёс я и почти не услышал своего голоса.

– Он пришёл в себя, – крикнула Софья в пустое пространство, и стены вернулись на своё место.

Вместе с ними появилась и Ася. Тоже в белом. Мне ничего не требовалось объяснять, с неким сожалением я осознал, что недавние мои встречи и переживания были всего лишь сном или бредом. Да-да, бредовым сном. А вот она – действительность, и она легко постигается, потому что всё действительное чуточку разумно, а вот всё разумное не всегда действительно. Я попытался встать.

– Лежите, лежите! – всполошилась Ася, придерживая меня, и только тут я заметил прикреплённую к вене и извивающуюся змейкой пластиковую трубочку капельницы.

– Мне было бы здорово сейчас подняться.

– Да, да, конечно, вот сейчас доктор освободится и вас осмотрит.

Тёплым южным ветерком налетела слабость и прикрыла веки, я наконец расслабился и перестал дрожать.

 

*  *  *

Чулымов домчал нас до места. Я не удивился, что на той же самой «Тойоте». Куда подевался Евгений, меня уже не интересовало. Я знал, что он скоро появится. Не могло быть иначе.

Чулымов всю дорогу болтал – весело и непринуждённо, – и понравился мне. Чем понравился? Открытостью и искренностью. А ведь раньше представлялся мне чопорным и сухим, как сосновая ветка, с которой сняли новогодние игрушки. «Что всё-таки телевизор делает с человеком! – думал я. – В студии он играет роль некоего суперинтеллектуального шоумена, вместо того чтобы оставаться собой и быть просто общительным молодым парнем – симпатичным и жизнерадостным, каким на самом деле и является».

Чулымов рассказывал про своего кота Барни.

– Представляете, – говорил он. – Мой кот предпочитает жить в своём замкнутом мире, ограниченном пределами квартиры, и терпеть не может каких-либо изменений в привычном пространстве. Когда ко мне приходят гости, он воспринимает их как опасность и тут же заползает под покрывало на диване и сидит там, пока они не уйдут. Что он при этом переживает, вслушиваясь в разговоры чужих людей, не очень важно. Главное то, что он их не видит. Он и не задумывается, что гости могут усесться на него, не заметив под покрывалом, и раздавить в лепешку. Его принцип – не видеть опасности: не видишь – значит, её и нет.

Чулымов тут рассмеялся так забавно, по-детски. Мы с Софьей посмотрели друг на друга и расхохотались. Чулымов казался настолько трогательно наивным, что я, хоть и представил себя прячущимся в папоротниках, но не принял рассказ на свой счёт.

– А ведь и люди ведут себя так же, как Барни, – продолжал Чулымов. – Залезут под покрывало и делают вид, что нет проблем, а если они и возникают, то их это не касается. Проблемы – это гости в доме: сначала заполнят комнатное пространство шумными разговорами, а потом наконец исчезнут – растворятся в эфире над покрывалом, словно их никогда и не было. Вот тогда можно будет выбраться на свет и пошлёпать на кухню, где хозяин уже позаботился насыпать вкусняшек в твою мисочку.

Впереди показался город, но наша «Тойота» свернула налево, и по неширокому асфальту мы подкатили к воротам из металлических прутьев, за которыми виднелись корпуса санатория ещё советской постройки.

– Сегодня заселяемся и осваиваемся на местности, – сказал Чулымов. – Распорядок вам доложат, столовая на первом этаже в административном корпусе. А с завтрашнего дня – приступайте к обязанностям.

– Я что, принят в штат этого санатория?

Чулымов внимательно посмотрел на меня и пожал плечами.

– Насколько мне известно, вы здесь командир.

– Это откуда известно?

– От отца.

– Вы здесь все родственники?

Чулымов улыбнулся.

– В каком-то смысле – да.

– Как мне надоела ваша загадочность, – вздохнул я.

А Софья вдруг подошла ко мне и влепила лёгкую пощёчину.

– Приди же в себя, Самат!

 

*  *  *

Я открыл глаза. Надо мной, в белом халате, склонилась Софья.

– Я отключался? – спросил я.

– Скорее, отлучался, – ответила Софья. – Но это не страшно. Побудь немного с нами, пока доктор тебя осмотрит.

Доктором оказался молодой парень лет тридцати, очень юркий, с точными, словно заранее рассчитанными движениями. Манипуляции, которые он совершал, были несложные: сначала он долго обследовал мои зрачки, и я решил, что он окулист, потом помог присесть и пальцами выбил дробь на моей макушке, стук вышел глухим, словно дятел молотил по дуплистому стволу дуба.

– Вы массажист? – съязвил я.

– Как это прекрасно! – Доктор отреагировал весьма эмоционально, вскинув руки к потолку.

Софья радостно объяснила:

– Шутишь – значит, с тобой всё в порядке.

– Ага, – подмигнул доктор. – Или почти всё. Сейчас медбрат Даниил повезёт вас на томограф, – в это время кто-то вкатил в палату кресло типа инвалидного с велосипедными колёсами, – а потом можете свидеться с вашим старым товарищем. Он давно рвётся к вам, вчера даже не ушёл, так и заночевал на диванчике в коридоре. Ну очень беспокоится за ваше здоровье, как за родного. Вам можно позавидовать, что есть такой друг.

Я догадался, кто это мог быть.

– Евгений? – спросил у Софьи.

Она кивнула.

– Слушай, Сафо, всё, что со мной происходит, здорово сбивает меня с толку. Кто-нибудь может разъяснить, что здесь реально, а что нет? Или это всё мои собственные писательские выдумки? Конечно, если воспользоваться бритвой Оккама, то самое простое объяснение и является верным. Ведь так? Тимур сказал, что со мной случился инсульт дней сорок назад. Он считает, что меня уже нет, хотя я вот он, тут, в палате, и даже речь моя кажется внятной. Но если случился инсульт, это значит, что повреждены какие-то нейронные связи, и, видимо, оттого всё смешалось в доме Облонских? Может, я действительно при смерти и поэтому веду себя неадекватно?

В ожидании ответа я заглянул в глаза Софьи, но она прикрыла веки и промолчала. А доктор сказал:

– Не было никаких сорока дней, вас привезли только вчера.

– Вчера? Я был в отключке?

– Типа того.

– Типа? А инсульт – это типа капец?

– Нет, почему же… Одна наша общая знакомая считает, что, по крайней мере, лобная и височная части, а также гипоталамус и области варолиева моста не затронуты и вообще вы легко отделались.

– Общая знакомая? 

– Да, Йола.

– Йола? Уролог?

Мне показалось, что я снова брежу. Ну откуда уролог может об этом знать? Видимо, недоумение вперемешку с отчаянием выразилось на моём лице, потому что доктор поспешил объяснить:

– Тут нечему удивляться. При серьёзных поражениях вы бы страдали недержанием.

– Каким недержанием?

– Мочи, разумеется.

 

Скорую смерть Эскулап предвещает. Возможно,

Путь свой последний пешим придётся пройти…

 

49

 

С трудом удалось перебраться на кресло: после нескольких попыток, поддерживаемый Софьей, я буквально рухнул на него боком и долго устраивался поудобнее, ощущая скованность в движениях. А потом брат Даниил покатил меня по больничному коридору среди бледных стен. Впереди показался ряд людей в синих халатах. Они стояли, взявшись за руки, и смотрели на меня.

– Кандалы! – закричал Даниил.

– Скованы! – ответили хором люди.

– Раскуйтесь!

– Кем?

– Братом твоим!

Даниил с силой толкнул коляску, я покатился вперёд, разбивая чьи-то сцепленные руки. За людьми оказалась широкая мраморная лестница, ведущая вниз, вся залитая золотым, ослепляющим солнечным светом. Коляска понеслась в тартарары, звеня и подпрыгивая, и через девять дней я уже сидел в просторном рабочем кабинете в Зеленограде за широким дубовым столом, за которым не стыдно было бы творить и самому Достоевскому.

 

Я прослезился, потупил глаза и поник головою,

И на висках у меня не удержался венок…

 

50

 

Я сидел в кабинете за широким дубовым столом, за которым не стыдно было бы творить и самому Достоевскому. Стол был чист: ни листочка бумаги, ни чернильницы с пером, только на углу его грустил одинокий ноутбук с погасшим экраном. Я придвинул его к себе – экран засветился. Нажал на кнопочку и грозно прокричал в микрофон: «Инженера ко мне!»

Не прошло и минуты – в дверь постучали, и вошёл Евгений – крепкий, высокий седой старик в плотной защитного цвета куртке, застёгнутой наглухо под самый подбородок. Я долго смотрел на него, не предлагая сесть, а он молчал и стоял, замерев, как стоят воины на посту у памятника неизвестному солдату. 

– Поговорим, инженер?

– Поговорим, командир.

– Расслабься и веди себя свободно, – предложил я. – Можешь устроиться в кресле или походить по комнате, размахивая руками, как ты привык, но я хочу искренности в твоих ответах, если мы действительно в одной команде.

– Слушаюсь, командир.

– Слушай, конечно, только не ёрничай. Расскажи, ты действительно основал политическую партию и рвёшься к власти, как мне докладывают? Чего-чего, а вот этого я никак не ожидал. И зачем оно тебе надобно, старче?

– Не сочти за дерзость, командир: а как насчёт того, чтобы самому подумать? Ответ-то элементарный.

– До сих пор меня учишь жизни, инженер, хотя я и взрослый мальчик? Пардон, сменю интонацию на утвердительную: до сих пор меня учишь жизни и заставляешь решать задачи. Понимаю тебя и с твоего разрешения чуть порассуждаю. Предположим, что после закрытой шарашки, в которой ты отбывал срок, политическая деятельность стала ширмой для того, чтобы иметь возможность работать легально. В бардаке конца восьмидесятых такое, конечно, прокатило, а потом, видимо, всё пошло даже не по инерции, а с заметным ускорением. Я никогда не увлекался политикой, более того, совсем не разбираюсь в ней и не понимаю её, но имя Лужина в одно время было на слуху. Помню, в девяностые годы вдруг стала популярной белебеевская водка «Лужин» с этикеткой, на которой мужик, похожий на Ельцина, валялся в луже и подмигивал, если наклонить бутылку. Значит, это была твоя работа. Жаль, что не просёк я тогда дьявольской проделки и водку пил. Поначалу она казалась неплохой, а потом пошло сплошное палево.

Я вдруг вспомнил, как потерял Сафо из-за безудержного пьянства. Так мне думалось поначалу. И хотя истина была совершенно иной, мне до сих пор хочется думать так же. Почему? Потому что Сафо действительно страдала, и в том была моя вина. Как и многим людям, мне тогда казалось, что всё в мире идёт своим чередом и нужно лишь изо дня в день делать выпавшую на твою долю чёрную работу, дабы получать за неё зарплату. А впрочем, и работа не играла большой роли, для человека советского воспитания тогда главным всё-таки было само дело, за которое ты был ответственен перед страной. А близким людям порой не хватало твоего внимания. Непонимание простой человеческой истины разрушило мою семью, а потом и страны на какое-то время не стало, словно смерть прибрала её. Всё это постепенно привело к несуетному образу жизни философствующего члена «Клуба одиноких сердец имени полковника Пронина». Да что сейчас вспоминать об этом? Дело прошлое. Но…

Что значит «но», я не додумал, потому как заметил на стене плакат с неожиданным текстом. Вот что там было написано:

Смерти нет. Прошлое рядом. В одиночестве – свобода.

Текст показался мне ответом на мои рассуждения, и я замолчал и задумался. Молчал и Евгений. А потом он заговорил.

Говорил он долго, и нет необходимости воспроизводить его речь полностью. Глубокомысленно уставившись в пол, инженер ходил по кабинету, энергично размахивая руками, и его длинным ногам не хватало места. Довольно пространно он развивал свои соображения о том, что мы не одиноки во Вселенной. Идеи, которые он излагал, казались очевидными, словно позаимствованными из школьного учебника по астрофизике. Мне быстро наскучила витиеватая лекция, и я остановил его.

– В чем дело, Евгений, почему я здесь? – спросил я.

– Просто настало время вырвать тебя из небытия, – ответил он.

– Мне всегда казалось, что с бытием у меня всё в порядке и что именно ты пребывал так долго в небытии.

– Это тебе казалось. Ты мне нужен сейчас по одной простой причине: когда-то мы с тобой раскололи код, если ты помнишь.

– Какую-то чушь из Коула Портера?

– Я бился над этой чушью 40 лет, если что… Твоя интуиция не подвела тебя. Мы действительно расшифровали межзвёздный сигнал, только неверно интерпретировали его. С тех пор я и моя команда приняли тысячи, миллионы посланий, необъятное количество информации, которое не способен обработать ни один компьютер в мире. Но мало фиксировать и обрабатывать сигналы, настало время отозваться на них. Вселенная ждёт от нас ответа.

– Ты хочешь, чтобы я подготовил ответ на одно из посланий?

– В том-то и дело, что не на одно. Запросов так много, что, даже если бы все люди на планете взялись отвечать на них, потребовалось бы несколько миллионов лет. А представь себе: в это время продолжает приходить ещё больше новой информации, и она возрастает в геометрической прогрессии. Поймать и расшифровать внеземной сигнал было самым лёгким делом. Наша задача – сформировать общий ответ на все поступающие вопросы. Необходимо создать что-то вроде массовой рассылки. Искусственный интеллект пока не может справиться с этим.

Я усмехнулся.

– Другими словами, я должен заменить всех людей на планете, инженер?

Последнее слово было проинтонировано с неприкрытой иронией, и Евгений заметил это.

– Команди-и-иррр, – протянул он многозначительно, – можешь понимать это так. Хорошенько подумай и ответь мне, возьмёшься ли за такую работу.

Тут и думать-то не надо было. Возможный ответ звучал бы примерно так: «Признаюсь, твоё предложение неожиданно. Будучи писателем, я готов ухватиться за оригинальную мысль. Не знаю, как справлюсь с ней и справлюсь ли вообще, но такая работа мне по душе». Но я не стал торопить события и сказал следующее:

– Не считаешь ли ты, что мне пора вернуться домой, чтобы сначала привести в порядок мысли, чувства, образ жизни и недавно сложившиеся отношения? Есть одна девушка, которая выбила меня из колеи.

– Ты думаешь о прошлых женщинах?

– Да ведь прошлых женщин не бывает, Евгений.

– С философской точки зрения ты абсолютно прав, но по той же философии всё абсолютно по-другому.

– Нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

– Звучит довольно пошло, Евгений, не ожидал от тебя.

– Я и сам не ожидал, пока не убедился в этом. Освободи моё рабочее место, командир, для тебя приготовлен другой кабинет.

Словно какое-то движение произошло у дверей, я обернулся и немедленно встал. На пороге прямо из воздуха проявилась молодая женщина, и её нельзя было не узнать по её прекрасным волосам. Моя интуиция не подвела меня, я догадался, как её зовут. Это была Вероника. Видение радостно махнуло рукой и тут же исчезло.

– Какое приятное лицо! – обомлел я.

– Ты это о чём? – нахмурился Евгений. – Челюсть верни на место.

– Мне показалось, здесь была Вероника.

– Тебе не показалось. Выслушай меня внимательно и прими всё как данность.

Евгений говорил долго, и я слушал его, не перебивая. Он говорил и говорил, а я не перебивал и не перебивал. Другого кого поразил бы шок от Евгеньевых речей, но я-то был подготовлен к неожиданным вариантам развития событий всеми предшествующими забавными приключениями, поэтому ничуть не удивился. Когда наконец инженер кончил говорить, у меня уже сложился план действий.

Вы, наверное, хотите знать, о чём поведал Евгений? Я, разумеется, расскажу, если успею, а пока нужно изложить главное.

 

Всё, что обдумано зрело, стоит нерушимо и крепко.

То, что решил второпях, будешь менять, и не раз…

 

51

 

Сначала требовалось собрать команду, но она никак не собиралась, поскольку разбилась на три отряда. В принципе, это было неплохо, ведь каждый отряд должен был выполнять свою задачу. Первый состоял из Евгения, Йолы, Чулымова, Аси и Ани. Ах да, чуть не забыл про видение Вероники, но видение нельзя было поставить на довольствие, поэтому оно нигде не числилось. Во второй отряд входили Узбеков, Валера Калачёв, Анатолий, Ирина Константиновна, Лариса и Клара. Третий был самым малочисленным – Семён и Тимур. А куда было девать Софью? Может, взять её с собой в клуб одиноких сердец? Нет, это исключено, Семён не потерпит такого предательства, ведь невозможно обсуждать женщин при женщине. Пусть Софья будет в засадном полку, раз уж она появилась.

Первому отряду предстояло разобраться с информационными проблемами и обеспечить связь с инопланетными цивилизациями. Второй решал задачи политического толка, а третьему нужно было осмыслить тему одиночества, чтобы поставить на ней окончательную жирную точку. По крайней мере, для себя. А для кого ещё-то?

Я пошёл по пути наименьшего сопротивления и сначала организовал встречу с Тимуром Бекешиным и Семёном, всё-таки они считались моими друзьями. Надо было решить третий вопрос. Он казался не самым сложным, поскольку практически так или иначе мы все сталкивались в жизни с одиночеством, необходимо было лишь какое-никакое теоретическое обоснование.

 

*  *  *

 

Друзья уже ждали меня в «Камчатке», сидя за уютным столиком, когда я появился и, не дав никому опомниться, с ходу, ещё до того, как заказать кофе, предложил:

– Давайте поговорим о женщинах!

Семён никак не ожидал от меня такой прыти, поэтому ничего не сумел ответить. Я протянул руку улыбающемуся Бекешину, потом озадаченному Семёну.

– Сначала нужно промочить горло, – сказал Бекешин.

За что люблю друзей: с ними можно просидеть весь вечер, не услышать от них ни слова и уйти в полной уверенности, что неплохо поговорили.

Официантка принесла кофе, и я начал беседу.

– Смотрите, какой расклад, – говорю. – Пью я сейчас кофе, потому что у нас клуб такой, где кофе нас объединяет. На этом наше единство заканчивается, поскольку ни в каком другом вопросе мы никогда не сходимся, и беседы наши – вовсе даже не беседы, а бесконечные споры бесконечно одиноких людей.

– Ты же сказал, что сегодня говорим о женщинах, – пробубнил Семён в свою чашку. – Давай ближе к теме.

Тимур рассмеялся.

– Издалека заходит. Философ!

– Чуточку терпенья, – продолжаю я, – сейчас будет точно о женщинах. Вот Софья, моя бывшая, приучила меня к пуэру, и дома я пью чай. Почему?

– Что значит «почему»? Потому что приучила.

– Потому что не можешь забыть её?

– Да, вы тут оба правы. Потому что чай напоминает о том прекрасном времени, когда в пуэре плескалось счастье. Теперь в процессе чаепития я ощущаю, что Софья где-то рядом, что есть человек, который меня понимает, и чувствую себя менее одиноким. Или вот взять Йолу, я её совсем не знаю, но и с ней пью пуэры. И становится она мне ближе только оттого, что напоминает Софью.

– Хочешь сказать, что, уединяясь дома, среди четырёх стен, ты менее одинок, чем с нами в клубе, потому что пьёшь чай? Бред!

– Об этом я ещё не думал, но похоже, что так.

– Самообман.

– Возможно.

– Кажется, я уловил мысль, – изрёк Тимур. – Чувство одиночества возникает из-за непонимания. Когда-то тебе казалось, что тебя понимали, и ты не ощущал его. Казалось – и этого было достаточно, хотя на самом деле, вероятно, никакого взаимного понимания и не было. Но и теперь ты сам обманываться рад: пьёшь чай и сам себя успокаиваешь этим. В общем, это не по-мужски и даже противно. Хотя бы потому, что врёшь не только самому себе, но и нам к тому же.

Что мне было ещё ожидать от друзей? Перед кем я пытаюсь раскрыть душу? Иногда хочется взвыть, как Джиму Моррисону, на весь мир: «Понимает ли кто меня?!» Да что там на мир, на всю Вселенную. Да и не одному мне хочется. Во все времена находились люди, которые били в колокола для того, чтобы быть услышанными, прорубали просеки в тайге, бороздили моря и океаны, осваивали космос, лишь бы не пребывать в одиночестве. А если бы рядом с ними были понимающие женщины, разве стали бы они всё это делать? Боюсь, что не стали бы.

– Оставим чай, к нему ещё вернёмся. А что, если творчество есть способ преодоления одиночества?

– Творчество ‒ одиночество – это рифма, созвучие, одно без другого не бывает, – сказал Семён. – Здесь ты, безусловно, прав. Когда накрывает одиночество, я пишу стихи или читаю. Пушкина, например, или Лермонтова. Каждый из них – отдельный мир и своё одиночество.

– Как? – возмутился Бекешин. – Пушкин не мог быть одиноким, рядом с ним была Мадонна.

– Была, но вот то, о чём говорит Самат, – понимания никакого не было, – отпарировал Семён. – Мадонна-то косила, да всё на сторону. Да и чего бы ей не косить, когда разница в возрасте тринадцать лет и интересы совершенно отличные. Пушкин был умным человеком, но и подумать не мог, что его скорее понимает деспот Николай, чем своя собственная супружница, а потому вставлял ему палки в колёса. Да и не один он вставлял, оттого и стал Николай Палкиным. А куда было царю деваться, если человек при власти обречён на одиночество и непонимание?

– Думаешь, и Путин одинок?

– А то! Какие сомнения? Во власти, как и в поэзии, нельзя дорожить любовию народной. Народ надо любить, это да, а потакать ему – ни в коем разе. Народу же много: сядут на шею и раздавят.

– Давайте не будем о политике, иначе опять рассоримся. Решили же говорить о женщинах, – остановил нас мудрый Бекешин. – Вот вы считаете, что Пушкин умный, хотя поступки его, на мой взгляд, весьма опрометчивы. А Лермонтов? Вот пример абсолютного одиночества. Отчего женщины избегали Михаила Юрьевича?

– Ну, это всё просто, – сказал Семён. – Он же демон. Сам это осознавал и признавался в этом. И в любой женщине есть что-то демоническое, а одинаковые заряды, как известно, отталкиваются. Екатерина была сухой и чёрствой, и с Варварой он лопухнулся. О сближении и понимании не могло быть и речи.

– Сдаётся мне, что поэты как властители: чем крупнее талант, тем более он одинок. Вот и Семён уже двадцать лет одинок и сторонится женщин, – сказал я.

Семён безнадёжно развёл руками.

– С гениями-поэтами всё ясно, а как насчёт обычных смертных? Как насчёт прозаиков? Вот Чехов, например, совсем не считал себя вундеркиндом, напротив, предполагал, что через пару лет его забудут. Зато женщины сыпались на него гурьбой, как перезревшие яблоки-антоновки. Разумеется, их он не воспринимал всерьёз и грустил. И тогда Максим Горький присылал ему девок с острова Капри и даже сам оплачивал их услуги. Грусть, конечно, проходила, но оставалось одиночество. Чехов не был умным, как Пушкин, или демоничным, как Лермонтов, он был простодушен. И в простоте своей привязался к Ольге Книппер, называл её ласково собакой, предполагая в ней верность и преданность. Однако Книппер была актрисой и играла роль жены, как в театре, хотя и искренне, по Станиславскому. Был ли Чехов менее одинок, умирая при ней с бокалом шампанского?

– Смерть всегда одинока, если это не коллективное самоубийство. Нашёл, куда завернуть. У Чехова была большая семья, и он её поддерживал, а потом ещё друзья и целый театр вместе с Немировичем-Данченко. Где тут одиночество?

– Можно быть и бессмертным, как Вечный жид, таскаться по земле до второго пришествия, сгорая изнутри от одиночества.

– А кто сказал, что Агасфер был одинок? Он никому об этом не докладывал.

– Как это никому? Давно известно, что в 1533 году во Флоренции он посетил чернокнижника Корнелия Агриппу и попросил устроить ему встречу с Ревеккой, дочерью раввина Эбена Эзры, своей возлюбленной. Когда-то он предал её, вынужденный покинуть Иерусалим и пределы Палестины, а потом смерть Ревекки разлучила их на долгие пятнадцать веков.

– Чушь, беллетристика! Некоторым хочется верить в легенды. Ничего этого не могло быть, – сказал Бекешин.

– Смерти нет. Прошлое рядом. В одиночестве – свобода, – повторил я фразу, заученную в кабинете Евгения. – Агриппа организовал ему эту встречу с помощью прибора, который он называл зеркалом. Увы, как было устроено зеркало, нам пока неведомо. Мы можем лишь гадать. И у меня есть одна из версий. Агасфер же не только встретился со своей возлюбленной, но и коммуницировал с ней. То есть видение в зеркале не было всплывшим из памяти воспоминанием. Оно оказалось реальностью, перенесённой в прошлое. Эдаким писательским приёмом, когда о настоящем повествуют в прошедшем времени. Агасфер встретился с любимой, и она повела его по холму, где на границе между днём и ночью выпала роса. Он долго тогда беседовал с ней и просил прощения за страдания, которые причинил ей.

– Тогда откуда же это известно? – спросил Семён. Ему явно понравилась история.

– Были свидетели, которые и рассказали об этом. Таинственная история Вечного жида впечатлила людей, и они передавали её на разные лады, приукрашивая одни подробности и опуская другие. В России начала XIX века о мистической встрече влюблённых поведал Антоний Погорельский, а в конце века свою версию изложила Вера Желиховская. Оба автора ссылались на старинную английскую книгу «Хроники Картафила, странствующего еврея», хранящуюся в Британском музее. Мне удалось раздобыть копию текста в Мичиганском университете, и я много над ним размышлял.

– Всего лишь писательские придумки, я и сам сочиняю легенды не хуже Эжена Сю, – вставил Бекешин.

– Ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, а вот французам не доверяю, – заметил Семён.

– Это почему же?

– Врут много.

– Да ведь все врут, – буркнул Бекешин, без всякого желания вступать в полемику.

– Нет, не все!

– Все, – поддержал я Бекешина. – К сожалению, людское общение основано на лжи, это уже установленный факт.

– Значит, и ты нам сейчас заливаешь баки?

– Нет, нет, стараюсь придерживаться фактов.

– И о чём говорят твои факты?

– О том, что Агриппе удалось создать саморазвивающиеся тексты – то, что мы сейчас именуем искусственным интеллектом. Хотите верьте, хотите нет, но его книги обладали разумом.

 

Время всесильно: порой изменяют немногие годы

Имя и облик вещей, их естество и судьбу…

(Продолжение следует)