№6.2024. Салават Вахитов. Одинокий мужчина в мире затейливых женщин

Продолжение. Начало в № 3–5

32

 

Незримый, находился я в номере отеля и наблюдал за всем происходящим холодно и отрешённо до тех пор, пока плазма не погасла и пока антигравитационная сила не вернула меня ввысь, в темноту, к мигающим звёздам и уже оттуда свергла к месту нового действия.

Я нашёл себя в столичном рокерском баре под названием «Старушка-полтарушка» – заведении, мрачноватом даже для причудливого туристического Арбата. Но лично мне была симпатична нарочито грубоватая обстановка его с массивными барными стойками и длинными столами из вяза. И, конечно, были любопытны клиенты – сборище безбашенных бородатых стариков в мятых косухах. Пиво оказалось безумно дорогим, зато натуральным, без химии и на любой вкус. Из закусок предлагалось фирменное блюдо – перчёные куриные крылышки. Именно обилием перцев, поделённых на три уровня остроты – низкий, средний и высокий, «Старушка-полтарушка» и славилась среди публики, не выносившей пафосных клубов с туповато-монотонной электронной музыкой и предпочитавшей взвинченный фальцет Нодди Холдера с виниловых дисков, крутившихся на допотопной «вертушке».

Бармен за стойкой – бородач устрашающих размеров, с рожей из бандитских сериалов – тщательно натирал льняной салфеткой стакан, то появлявшийся, то исчезавший в его волосатых ручищах, и как раз поднял его на уровень глаз, чтобы оценить на свет качество проделанной работы, когда входная дверь отворилась. Сквозь отполированное стекло он мог лицезреть возникшего в дверном проёме мужчину, удивлённо озирающего экзотическую обстановку бара. Бармен резко отставил стакан и рявкнул, адресуясь к вошедшему:

– Добрый вечер! Кого-нибудь ищите?

Мужчина насторожился и на всякий случай не стал подходить близко к барной стойке. На вид ему казалось лет двадцать, а то и двадцать пять, сразу не поймёшь, поскольку освещение было довольно тусклым. Тёмно-синий, классического покроя костюм и фирменные лоферы намекали, что парень явно попал не в свою тарелку. Однако он ничуть не смутился и держался уверенно – похоже, внутренний антагонизм и бунтарство засели крепко в его характере. Тем не менее в гордой осанке посетителя опытный наблюдатель без труда мог разглядеть напускное достоинство и показушное презрение к окружающим. Бармен, глядя на несуразного посетителя, скроил такую забавную мину, словно хотел сказать: «Э-э, парень, да в твоём возрасте пора завязывать с юношескими причудами».

Каштановые волосы вошедшего были плотно зачесаны назад и уложены ровно и гладко, наверняка не без помощи геля. Эта деталь придавала красавчику некоторую брутальность, но, увы, не спасала от насмешливого взгляда бармена, по всей видимости принявшего его за фотомодель с глянцевого журнала. Разве такому место среди грубых мужланов-рокеров?

– Пётр Петрович назначил мне встречу в вашем заведении, – сказал молодой человек. – Но я, к сожалению, задержался. Сами понимаете, какие пробки в это время. Он ещё здесь?

Бармен был предупреждён о госте, но явно не ожидал, что таковым окажется городской пижон.

Пётр Петрович Лужин был известным оппозиционером-социалистом, не так давно поднявшимся на непримиримой борьбе с коррупцией и коррупционерами. Его рейтинги зашкаливали, популярность за короткое время выросла до размеров, сделавших его опасным для «приближённых к властным структурам». Постоянный участник теледебатов, Лужин то и дело повторял любимый слоган: «Коррупция – это коррозия власти». Произносил он его гневно, с жёсткостью, выражаемой всеми мускулами лица, дабы электорат не сомневался: будь Пётр Петрович у власти – никому бы спуску не дал и зарвавшимся чиновникам не поздоровилось бы. 

– Нужно пройти до конца зала, а потом по коридору налево – в апартаменты In Flame. Впрочем, вас проведут.

– Андрон, – обратился бармен к увальню, застывшему у стены напротив в позе атланта, забывшего подпереть крышу, – доложи Петру Петровичу… – Он перевёл взгляд на молодого человека: – Как вас представить?

– Руслан Чулымов, – ответил тот.

Руслан Чулымов! На ранее ироничном лице бармена выразилось удивление, и думал он теперь примерно следующее: «Мать вашу! Как же я сразу не догадался?! Ну да, это же тот самый красавчик, мельтешащий с утра и до вечера на экране телевизора в бесконечном политическом шоу. Как оно там называется? “Трёпушки-потрёпушки”? Кстати, о “трёпе”: поговаривают, что Чулымов – внебрачный сын Лужина. Хотя, кто его знает. Возможно, это просто фейк, пущенный недоброжелателями».

Андрон кивком головы пригласил гостя следовать за ним и чинным шагом, с печатью непревзойдённого тупоумия на бесстрастном лице повёл к апартаментам мимо рокерских столиков. Разумеется, завсегдатаи бара не могли не обратить внимания на холёную «птичку», случайно залетевшую в их заповедный дремучий лес.

– Это же телеведущий Руслан Чулымов! – узнал один. – Может, собирается снимать здесь программу?

– Нет, – уверенно ответил другой, – он идёт в гостевые апартаменты к своему папаше. Я слышал, будто Чулымов – внебрачный сын Лужина.

– Никакой он не сын, – возразил третий, бросая презрительный взгляд в спину телезвезды. – Видно же, что мальчик по вызову. Лужин любит таких, вот и пристроил в телик на блатное место.

– Какая мерзость! – скривился первый.

 

Упивайся досыта, дерзновенный.

Упрёк мой – тебе обуза.

 

 

33

 

Войдя в дверь с бессмысленной для непосвящённого табличкой In Flame, Руслан увидел отца, попивающего пиво за небольшим столиком. Напротив него на диване расположились двое мужчин, судя по кожаной одежде с блестящими заклёпками – рокеры. Один, с кудрявыми цыганскими волосами до плеч и узкими острыми глазками, выглядел лет на пятьдесят, другой, толстомордый, с пышными усами, был значительно моложе и, скорее всего, не дотягивал до тридцати. Беседа прервалась на фразе «Мир открыт для затейливых женщин, Валера…». Лужин, несмотря на грузное тело, легко вскочил с массивного кресла и, картинно раскинув руки, пошёл навстречу Руслану.

Тот принуждённо обнял отца и чуть скривился, почувствовав колючую щетину на своей щеке. Обошлись без поцелуев. Лужин повернулся к рокерам.

– Господа, познакомьтесь, мой сын Руслан, – сказал он.

«Господа» поднялись.

– Анатолий Васильевич, – протянул руку старший.

– Валера, – представился второй.

Руслан пожал им руки. Анатолий Васильевич казался равнодушным к вошедшему, видимо, всё ещё обдумывал давешний разговор с политиком, Валера же рассматривал Чулымова длительным, изучающим взглядом.

– Ты звал меня, отец. Была причина?

– Ты, смотрю, не очень-то торопился…

Лужин кивнул рокерам.

– Господа, был рад нашей встрече.

«Господа» распрощались и ушли, а Лужин указал Руслану на диван, где только что сидели его необычные собеседники: «Присаживайся», – а сам снова развалился в кресле напротив.

– Я был на работе. Приехал, как только освободился. Ты специально выбрал место, где негде припарковаться, отец?

Лужин пригладил ёжик крашеных волос.

– Так получилось.

– Была веская причина отрывать меня от работы?

– Да. Хотел выпить с тобой по бокалу пива.

Отцовская откровенность смутила Руслана. «И в самом деле, чего я на него взъелся?» – риторический вопрос, как в зеркале, отразился на его лице.

– Тогда закажи мне «Номер один».

– Любой каприз!

Лужин поднял левую руку и щёлкнул пальцами.

– Официант!

– Он не увидит и не услышит, – подсказал Руслан. – Надо нажать на кнопку.

– Ах да, всё время забываю, – рассмеялся Лужин. – Что же они её прячут под стол? – Он попытался нащупать кнопку.

– Она слева.

– Откуда тебе известно?

– Опыт.

Наконец подбежал официант.

– Пиво «Номер один» с крылышками! – распорядился Лужин.

– Кто эти странные люди, с которыми ты так любезно общался? – спросил Руслан, даже не взглянув на официанта.

Не успел он договорить, а тот, словно факир в цирке, уже обернулся – тут как тут с горячими куриными крылышками и пивом. Когда они его успели налить? Не иначе как предугадывают желания постоянного клиента и обслуживают, не дожидаясь заказа.

– Мои старые друзья. Назовём их однопартийцами, – Лужин хитро сощурился и отпил пиво, не отрывая взгляда от сына.

– Мой босс говорит, ты неплохо раскрутился в последнее время.

– Да брось ты… – хохотнул Лужин, но было видно, что он доволен собой. – Всё как обычно: реагирую вызывающе экзальтированно на ситуацию в стране и мире, а публике импонирует дерзость. Расскажи лучше о себе. И, кстати, как там твоя курица?

Руслан поставил на стол бокал, из которого уже собирался отпить. В глазах его вспыхнули искринки гнева.

– Не смей называть её так! Я уважаю и люблю Люду… Людмилу. Если она меня бросила – значит, виноват в этом только я!

– Прости, не хотел тебя обижать, – Лужин изобразил обескураженность. – Вообще-то, я имел в виду перчёные крылышки, которые у тебя под носом.

Руслан задохнулся. Губы и горло разгорелись от перца, и он поспешно запил курицу пивом, стараясь за бокалом скрыть смущение.

– Ты слишком болезненно переживаешь разрыв с женщиной, которую интересовали лишь твои доходы. Мир не построен на любви и гармонии, как нам рассказывают в книжках, он соткан из хаоса и противоречий. Ты не можешь простить мне, что я поступил легкомысленно с твоей матерью, но я был молод тогда и ничего ещё не понимал в жизни. Почему ты мне отказываешь в праве на ошибку? Да и ошибался ли я, если в результате получил такого сына, как ты? Нет, я не считаю, что ошибался…

– У меня совсем другой случай. Я никого не бросал. Бросили меня, предали в самую тяжёлую минуту. Да, мне не просто справляться со всем этим дерьмом. Но я никому не мщу и всем прощаю. Из-за меня никто не умер и не умрёт. А если бы не ты, мама была бы жива…

Руслан демонстративно извлёк из кармана айфон и взглянул на время, намекая, что пора завязывать с разговором. Лужин не ответил, лишь тяжело вздохнул. Какое-то время отец и сын молчали. Только слышался хруст куриных крылышек, аккомпанировавший визгу Нодди Холдера, доносившемуся из-за закрытой двери, да уменьшалось пиво в бокалах.

– Ты простил чужую женщину, – проговорил Лужин негромко, словно размышлял вслух. – Может быть, когда-нибудь простишь и меня…

– Зачем ты позвал меня? Ведь не для того, чтобы просить прощения?

– Нет, не для этого. Может, заказать ещё крылышек?

–  Крылышек? Мы куда-нибудь летим?

– Совсем не обязательно хамить мне, сын…

Ватсап пропищал мелодию – Руслан бросил взгляд на экран айфона.

– Объясни же, чего тебе надобно, старче? Нельзя было поговорить по телефону?

– Честно говоря, хотел просто побыть с тобой рядом…

Слова Лужина вызвали в Руслане раздражение.

– Ну что за капризы! Отец, ты ведь сам протолкнул меня на телевидение. Ты же понимаешь, какой там плотный график! – распалился он вдруг. – Вот и сейчас босс требует, чтобы я был на месте, а пока доберусь до студии, пройдёт часа два, не меньше. Понимаешь, целых два часа! Ты хочешь, чтобы меня уволили?

– Да, сын, именно этого я и добиваюсь.

– Не понял. – На лбу Руслана обозначились резкие полоски, словно кто-то добавил контрастности в изображение.

– У меня есть предложение. Переходи ко мне на партийную работу.

– В качестве кого?

– В качестве законного сына и наследника.

Руслан промолчал, выжидая, пока отец разъяснит детали.

– Мне нужен человек, имеющий опыт журналистских расследований, которому я могу всецело довериться. Мне нужен ты, сын.

– Журналистских расследований? Чтобы копать компромат и плодить бесчисленные фейки? Коррупция – коррозия власти?

– Можешь иронизировать до тех пор, пока не надоест. Но есть тема, которая тебе наверняка понравится. Я уверен, ты сам захочешь переменить свою судьбу.

Зазвонил айфон, Руслан включил громкую связь.

– Где тебя черти носят? Немедленно ко мне в кабинет! – раздался рассерженный голос босса.

Руслан неожиданно развеселился и озорным взглядом указал Лужину на телефон.

– Я должен идти, отец.

Лужин поднялся.

– Раз должен, иди. Только наш разговор не окончен. Видишь ли, я обладаю знаниями, которые могу доверить только близкому человеку. Мне нужна твоя помощь, сын. Когда я смогу разъяснить детали?

– Никогда. Мой ответ – «нет». Где ты был, отец, когда мне была нужна твоя помощь?

– И всё же я буду рад, если ты выслушаешь моё предложение и хорошенько его обдумаешь. Приезжай ко мне в выходные, я намереваюсь провести их дома.

Взгляд Руслана вновь заскучал.

– Именно сейчас я не намерен менять образ жизни. Пойми, мне по-человечески не просто. Кажется, один только Барни пытается хоть как-то понять меня. Что вам всем от меня нужно?

– Не скажу за всех, но я знаю, что кот, даже если он тебя и понимает, ничего посоветовать не сможет. А я могу: вернись к супруге, роди мне внука и забудь, наконец, про свою курицу.

 

Ум, приветливостью питая, – ближе

Будем к блаженным…

 

34

 

Отец и сын распрощались, и тут я почувствовал, что Петру Петровичу известно, что я наблюдаю за ним, и тот подтвердил мою догадку.

– Вот так вот, Самат, – сказал он, обращаясь ко мне. – Проблема отцов и детей коснулась-таки и меня своей когтистой лапой. Как себя чувствуешь, командир?

– Мы знакомы? – удивился я.

И тут же в сознании многочисленным эхом отразилась едва произнесённая фраза. Правда, эхо имеет обыкновение затихать, а тут звуки пронеслись сквозь череду каскадов усиления, и каждая повторяющаяся волна слов раздавалась всё громче и громче, пока не застучала в висках отбойным молотком: «Мы знакомы, мы знакомы, мы знакомы…» А потом я его резко узнал, словно вернулась потерянная память.

– Заходи, командир, и ничему не удивляйся, сегодня обойдёмся без эмоций, – зазвучал в ушах металлический голос Евгения.

Яркая вспышка нейтронной звезды выхватила космос вокруг меня, и фотоны света стремительно понеслись к Земле сквозь толщу спиральных галактик. Я оказался на Арбате среди беспечных туристов, уличных музыкантов и художников, выставивших картины на обозрение оживлённой публике. Пройдя чуть вперёд, заметил лакированные дубовые двери в ресторан с незатейливым названием «Старуха Изергиль» и догадался, что мне сюда. «Почему “Изергиль”, а не “Полтарушка”?» – спросил сам себя, но ответ не успел придумать, потому как тяжёлые двери отворились, и я очутился в сумрачном лесу и даже немного растерялся, но тут вырос передо мной высокий молодой человек, в очах его светилось много силы и живого огня, а в руке он держал светильник в форме человеческого сердца.

– Я Даниил, ваш проводник, – представился он и пригласил следовать за ним.

Я повиновался и под торжествующий шум леса среди дрожащей тьмы пошёл за проводником. Даниил нёс сердце высоко над головой, сверкающие искорки устремлялись к верхушкам деревьев и казались голубыми небесными цветами. Когда лес остался позади, плотный и немой, в море солнечного света открылась огромная мраморная лестница. Даниил остановился и знаками показал, что дальше мне предстоит идти одному. Труднее всего было ступить на нижнюю ступеньку – не оглянуться на проводника и не струсить, но я преодолел робость и с первым же шагом оказался в глубине далёких воспоминаний.

Ранним утром по ещё тёмным улочкам мама впервые привела меня в детский сад. В прихожей среди многочисленных шкафчиков для одежды шумно суетились чужие люди – мальчишки, девчонки и их громогласные родители. Я испугался, прижался к маме и никак не хотел её отпускать, хотя и понимал, что это неизбежно, маме нужно на работу, и она все равно уйдёт.

– А ты быстро вернёшься? – спросил её совсем безнадёжно.

– Конечно, быстро, – ответила она, – ты покушаешь, поспишь, и я уже приду.

Я понимал, что это неправда, будет наверняка не быстро, мама меня просто успокаивает, но смирился и отпустил её.

Зачем я отпустил мою маму? Я сам виноват в том, что произошло. Чужая тётя взяла меня за руку и, что-то говоря, повела в зал, где два десятка незнакомых детей уже разбирали игрушки и галдели, придумывая новые игры. И сделалось мне среди них так одиноко, что я заплакал. И никто не мог утешить меня: ни воспитательница, ни повариха, ни подбегавшие звать меня в игры ребята. Я не ел, не спал и тихо прорыдал в углу весь день, пока не вернулась мама и не забрала меня домой.

 

Но гнева своего не помню я:

Как у малых детей, сердце моё…

 

 

35

 

Единственный и последний раз, когда я носил беретки, был день 1 сентября 1968 года. Почему-то именно такая мысль пришла в голову на второй ступеньке. Нас, первоклашек, в одинаковых школьных костюмах, построили во дворе школы в колонну по два и после первого в нашей жизни звонка школьного колокольчика повели в класс. Я тогда позавидовал параллельному «Б» классу, которому досталась молодая учительница. Наша была, как мне показалось, в изрядном возрасте. Беретка явно мешала, но я её всё равно не снимал, поскольку был довольно послушным ребёнком, к тому же лет до …надцати мне было абсолютно наплевать, в какой одежде ходить. Что покупали – то и носил. Это потом уже, когда в технаре стал засматриваться на девочек, постарался раздобыть себе приличные штаны и даже рубашку. А тогда, в первом классе, на девочек вообще не обращал внимания, разве что на учительницу бэшников поглядывал – по сравнению с нашей она была молода и красива, и голос её был мягок. 

Наша Екатерина Исаевна оказалась строгой и терпеливой. Писали мы перьевыми ручками, которые периодически макали в чернильницы-непроливайки, а затем старательно выводили буквы в прописях. Писали синхронно под команду учительницы, интонации которой неожиданно зазвучали на третьей ступеньке мраморной лестницы. «Нажим, соединение… – говорила она, проходя вдоль рядов и заглядывая в наши тетрадки. – Нажим, соединение…» Эти упражнения продолжались бесконечно долго, словно монотонная песня из двух слов: «Нажим, соединение…»

«Кем ты будешь, когда вырастешь?» – спрашивает меня Екатерина Исаевна на следующей ступеньке. «Художником, – отвечаю я. – Буду вас рисовать». – «Отлично!» – радуется учительница.

Честно сказать, я вру, потому что не решил ещё, кем буду. Почему именно художником? Космонавтом намного интереснее, но, к сожалению, я вычитал в одном из рассказов Владимира Железникова, что очкариков в космос не берут, а у меня зрение как раз минусовое. Что делать? Идти в инженеры, конечно, и лететь к далёким планетам в качестве инженера – это я тоже у него вычитал. Однако нет уверенности, что главный по космосу предпочтёт инженера-очкарика, когда вокруг столько неочкариков.

На следующей ступеньке вижу Валерку Потяева, у них вчера сгорел дом, а он всё равно пришёл в школу. Да и куда было ему идти? Стоит растерянный и ничего не понимающий. Замкнулся и молчит. Екатерина Исаевна обняла его и рыдает. Мы сидим за партами, сложив руки перед собой, как примерные ученики. И никто не шелохнётся. Даже самые хулиганистые хулиганы застыли. Если бы я выучился на художника, то горе изобразил бы именно так: стоит Валерка Потяев, вытянув руки вдоль тела, а учительница прижимает к груди его стриженную под ноль голову и плачет.

Я знал, почему она плакала. Мы все знали и потому молчали. Вчера, когда сгорел Валеркин дом, мы были на кладбище. Двух сыновей-погодков Екатерины Исаевны одного за другим призвали в армию. Сначала вернули в гробу младшего, а потом точно так же второго. Что с ними произошло, никто так и не узнал. Хоронили их в той части кладбища, где были братские могилы, под автоматный салют солдат из воинской части, расположенной в Алкино. Мальчишки шмыгали между сапогами солдат и собирали отстрелянные гильзы. Мужа у Екатерины Исаевны по какой-то причине не было. Она осталась одна, наедине с нашим классом и жила с тех пор только нами. За что ей такое наказание?

На следующей ступеньке я в техникуме и на лабораторной работе собираю схему из кучи проводов и деталей, собираю машинально и быстро. «Неправильно», – говорит Потапов. «Тогда вот так!» – соображаю я и переставляю диод в другом направлении. «Конечно, так, – одобряет Потапов. – Молодец! Можешь идти отдыхать».

Поднимаюсь выше и вижу себя на заводе. Мы с Евгением вырубаемся от усталости. Ещё бы! Третий день безвылазно считываем бесконечные колонки цифр, выдаваемые электронно-вычислительной машиной. Программу написал Евгений, идея была не нова: космические сигналы, улавливаемые параболическими антеннами, проходили через ряды частотных фильтров и каскады усиления, а затем машина преобразовывала их в единички и нолики, выдавая результат на монитор в виде записи в двоичной системе.

Мы хотели найти закономерности в сигналах и превратить их в текст. Это было полным безумием, и сейчас трудно вспомнить, с чего у нас взялся такой неудержимый азарт, с чего этот зуд – непременно разгадать загадку, которую никто не загадывал. Да ладно бы азарт или зуд. Почему-то во мне жила мальчишеская, ни на чём не основанная уверенность, что я это сделаю. К тому времени я вызубрил книгу Шкловского и не поверил его выводам. Возразить учёному я не мог, у меня не было абсолютно никакой аргументации. Просто мне не хотелось верить в то, что мы одиноки во Вселенной, и всё. Глупо, конечно…

Я отключился прямо за монитором, откинувшись на спинку стула. Спал, а в сознании всё мелькали ряды и колонки ноликов и единичек, и тут резкий голос Потапова, как тогда в лаборатории: «Не так!» От испуга я понял как: нужно разбить единый поток сигналов на несколько направлений и сделать его пульсирующим, с возможностью регулировать частоты.

Я проснулся, рассказал о сне Евгению, и тот снова сел за программу. Возникли тысячи новых комбинаций цифр, их было в сотню раз больше, чем в примитивном преферансе, но появилась и одна замечательная особенность – комбинации повторялись. А дальше я ничего не рассчитывал: никаких тебе формул, ни уравнений. Код я попросту угадал, как угадал сгоревшее сопротивление в схеме Узбекова. А можно сказать и иначе: код сам открылся мне.

 

Мне внемли, богиня: утешь страдальца!

Странника домой приведи…

 

 

36

 

Она незаметно подкралась сзади, прикрыла мне глаза ладонями, и я почувствовал прохладу тенистых садов в жаркий июньский полдень. Наивная девушка! Для человека, разгадывающего космические коды, угадать, кто за спиной, как два пальца оторвать. Да и не надо было их отрывать, эти руки я не успел забыть, так свежи были воспоминания.

– Йола, – прошептал я. – Этого не может быть!

Она засмеялась и убрала ладошки, а когда я обернулся, её уже не было.

– Отрубаешься? – спросил Евгений. – Похоже, пора завязывать, надо хорошенько отдохнуть, впереди выходные, а с понедельника…

Я не дал ему договорить:

– Я нашёл решение. Назовём его принципом прикупа. Как в преферансе, следует поменять слабые карты на случайные две и укрепить этим свои позиции. Улавливаешь?

Евгений внимательно слушал.

– Всё дело в помехах, они не дают выстроить закономерность. Твоя программа должна отобразить все слабые сигналы и суперсильные, которые могут быть случайными. Тогда мы задаём вместо них нолики и единички и смотрим на результат.

Евгений долго молчал, а потом ткнул в меня пальцем.

– Ты отдыхаешь, – сказал он. – А я поколдую над программой.

– Разве ж это горит? Поколдуешь в понедельник, – пожалел я его.

– Боюсь, что нет у меня сил ждать до понедельника.

– А у меня нет больше сил пялиться в монитор, открытия совершаются или во сне, или на свежую голову. Спроси у Дмитрия Ивановича…

– Менделеева?

– Да, именно у него.

– А ведь ты прав.

– В чём?

– В том, что сигналы надо классифицировать по свойствам, как в таблице Менделеева. Это может сработать. Знать бы ещё, что мы ищем. Картинку, формулу, уравнение?

Это был, несомненно, риторический вопрос, и отвечать на него я не собирался, а вместо этого спросил сам:

– Евгений, а кто такая Йола?

– Не понял.

– Когда я отключился, мне привиделась девушка, и было такое ощущение, будто я её хорошо знаю. У тебя нет знакомых по имени Йола?

Евгений сочувственно покачал головой.

– Иди домой, Самат. Отдыхай: в понедельник будет много интересных дел.

В понедельник, вернувшись на работу, я даже не стал заходить на «Скиф», где меня давно потеряли, а отправился сразу в вычислительный центр к Евгению. Он выглядел утомлённым и даже удручённым. Куда подевался его оптимизм?

– Нам придётся прекратить исследование, – заявил он. – Меня вызывают в первый отдел, и это плохой признак. – Евгений перешёл на шёпот и произнёс чуть слышно: – Нас прослушивали и, кажется, решили, что мы занимаемся шпионажем.

– Но это же бред!

– Почти. Мы с тобой расшифровали сигналы, но, вероятнее всего, они не космические, а с американского спутника-шпиона.

– Не понял.

– В результате всех манипуляций, предложенных тобой, я получил не образ и не формулу, а текст. Причём на английском языке.

– Да ну, – удивился я и расстроился, потому что было сомнительным, что инопланетяне говорят по-английски. – Покажешь?

– А ты читаешь по-английски?

Я отрицательно покачал головой. Евгений потянулся за листком и старательно вывел латиницей: «A single man in a world of bizarre women».

– Что это значит?

– Что-то типа «Одинокий мужчина в мире затейливых женщин» – предположительно, шифровка для связного. В любом случае мы с тобой серьёзно влипли. Боюсь, что всё это закончится плачевно.

Не успел он договорить, как в комнату вошли двое в одинаковых опрятных чёрных костюмах и белоснежных рубашках без галстуков. Мне даже не надо было гадать, кто они, почему-то именно такими я и представлял сотрудников органов безопасности.

– Евгений Александрович? – спросил один из них и раскрыл перед глазами Евгения красное удостоверение.

Евгений кивнул.

– Пройдёмте с нами.

Я ринулся следом.

– А как же я?..

Оперативник обернулся.

– А ты никому не нужен.

Больше Евгений на заводе не появлялся, и судьба его долгое время была неизвестна. Через месяц-полтора Ирина Константиновна рассказала под большим секретом, что он в тюрьме. Об этом сообщил её муж, который, напомню, был тогда директором тюрьмы на Гоголя. Содержали Евгения вместе с уголовниками и должны были вскоре этапировать: получил он пятнадцать лет колонии за убийство на набережной, которого, я был уверен, не совершал. Меня же в скором времени вызвали на партком и уволили с работы, правда, по собственному желанию. Тогда я и дал себе слово, больше никогда, ни при каких обстоятельствах не связываться с инопланетянами, а чтобы не было соблазнов, резко переменил судьбу, перебравшись из технарей в гуманитарии.

 

В былом – былое!

Не довольно ль сердце моё крушилось?..

 

 

37

 

Почему меня потащили в партком? Удивлению моему не было предела. Партком, вообще-то, расшифровывалось как партийный комитет, то есть некое учреждение для коммунистов. Так мне казалось. Я же был всего-навсего комсомольцем, и должен был, по идее, относиться к ведению комскомитета. Но, как потом стало понятно, партком представлял на заводе верховную власть и верховный суд, и судьбу руководителей и инженерно-технических работников, к коим я относился, решал именно он.

Как и предсказывал Евгений, подставил меня снова Ельцин. Ну а кто бы ещё мог это сделать? Случилось так, что он внезапно взвалил на меня дополнительную общественную нагрузку – назначил ответственным за внедрение рацпредложений в нашем, 71-м цехе.

– Ты совсем озверел?! – возмутился я, когда он объявил об этом. – Мне ни за что не справиться!

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим! – Ельцин отделался расхожей фразой и тут же испарился.

Я почесал «в репе» и стал размышлять над новой задачей. Считалось, что рационализаторские предложения, в простонародье называемые рацухами, повышают эффективность производства, уменьшая затраты ресурсов, энергии и времени. Кому не хочется принести огромную пользу родному предприятию и великой Родине, а заодно и утереть нос международному империализму? Каждому хочется. Вот тебе и карты в руки. Хотя это, конечно, не преферанс – тут дело серьёзнее. Поговаривали, что за внедрение рацухи давали неплохие премии, а уж для рабочего человека лишняя копейка как награда за доблестный труд и прилежание. Однако при всех очевидных плюсах, которые обещало рационализаторство, никто не желал им заниматься, и я никак не мог понять, в чём тут проблема. Казалось бы, что может быть проще – пиши время от времени заявки на рацухи, получай дополнительный приработок и беги потом в магазин радовать жену и детей покупками. Что-то здесь было нечисто.

Настройщики, те сразу меня отшили и разговаривать на эту тему не пожелали. Монтажникам и даже монтажницам, так любившим позубоскалить по малейшему поводу, вдруг стало очень некогда, как только я заикнулся о рацухах: все моментально погрузились в рабочий процесс и дали понять, что моя персона в данный момент представляет угрозу для ответственного этапа социалистического соревнования. А чтобы было понятнее, закрылись от меня красным вымпелом с золотым профилем Ленина. Только одна Клара отбросила паяльник и повела меня к знакомому сборщику. Сборщик молча выслушал мою беду – а то, что это беда и что затея с рацпредложениями безнадёжна, я к тому времени уже догадывался, – покачал головой и средь гвалта рабочих и рёва станков стал громко объяснять свою идею.

– Смотри, – сказал он и взял в руки крышку собиравшейся станции АС-35. – На внутренней стороне крышки крепится металлическая пластина с инструкцией. Крепится она четырьмя заклёпками. А если мы посмотрим на модификацию этой станции – АС-35Б, то у неё точно такая же табличка с инструкцией на точно такой же крышке крепится почему-то шестью заклёпками. Вот тебе и рацуха: предложи и на новой станции использовать только четыре заклёпки. Это экономия и материалов, и рабочего времени!

Я поразился неожиданной простоте и изяществу решения сложной для меня проблемы, с которым вопрос рацпредложений можно было закрыть хотя бы на месяц. В неведомом доселе творческом экстазе набросал заявку, подписал её у Узбекова и отправился к главному инженеру завода. Тот был длинноног, мрачен и хмур. Возможно, пришёл я не вовремя, когда человек ещё не успел опохмелиться.

– Не морочь мне голову, – сказал он. – В техпроцессе прописано шесть заклёпок, значит, их должно быть шесть.

– Но это же неразумно! – попытался возразить я.

– Это не тебе решать, разумно или не разумно.

– А кому решать?

Главный инженер пожал плечами и отвернулся.

Вот после этого случая меня и вызвали на партком, даже не объяснив с какой целью.

Я пришёл на заседание в назначенное время. Найдя в длинном коридоре административного корпуса высокую массивную дверь, вошёл в неё и оказался в небольшой приёмной. За дубовой перегородкой сидела важная секретарша. Перед ней на столе выстроился ряд телефонов. Над ней красовалась огромная стеклянная люстра с висюльками. Пол был устлан красным ковром, а вдоль одной из стен располагался ряд кожаных стульев со спинками. Я попытался пройти в кабинет вместе с прочим людом, но секретарша меня остановила.

– Ждите за дверью, – сказала она, – вас пригласят, когда будет нужно, – и выставила из приёмной.

Мне это совсем не понравилось: ведь могла предложить присесть на стул, а тут томись в коридоре, непонятно для чего. В коридоре оказался и молодой чернявый бригадир из семьдесят второго цеха. Звали его Ильёй, и своей густой бородой он напоминал мне Илью Муромца с картины Васнецова.

– Тебя-то за что сюда? – удивился он искренне, и тогда до меня стало доходить, что привод в партком – дело чрезвычайное и исключительное.

Я взволновался. Первым вызвали Илью. Вышел он минут через сорок бледный и подавленный, руки нервно дрожали. Ничего не сказал и прошёл мимо меня в полной прострации. «Досталось Муромцу от Идолища Поганого», – подумалось с грустью.

Из-за двери секретарша выкрикнула мою фамилию, и я неуверенным шагом направился в кабинет начальства. За длинным столом сидели мужики в костюмах и галстуках. Было и несколько тёток, настолько невзрачных, что вообще не отпечатались в моей памяти. Никто не предложил сесть, а я и не посмел, потому что лица, обернувшиеся к моей персоне, показались злыми и уродливыми, как в королевстве кривых зеркал. 

Толстяк, восседавший во главе стола у дальней стенки подобно «королю-солнцу», по сути, и назывался парткомом, все остальные были всего лишь членами. Спутать парткома с кем-либо из членов было невозможно, поскольку прямо над ним висел портрет дорогого Леонида Ильича.

– Работа с рацпредложениями в семьдесят первом цеху ведётся из рук вон плохо, – заявил партком. Фактически вы сорвали её. Извольте объяснить почему.

Глаза присутствующих запылали благородной ненавистью, и я был готов вспыхнуть и превратиться в чёрный пепел, но странное «извольте объяснить» вдруг рассмешило меня и остудило. Это выражение, насколько я помнил из книг, употреблялось давным-давно в царской России и в строгих устах парткома мне показалось забавным – он бы ещё добавил «сударь».

– Разве может вестись плохо работа, которой отродясь не было? – удивился я. – Если хотите, то давайте поговорим о причинах…

Какой же я был наивный! Я думал, меня действительно хотят выслушать, и не догадывался, что партком – это такая древнеиндийская игра, и стою я пешкой на шахматной доске в окружении слонов, готовых затоптать меня по приказу напыщенного ферзя. Все вдруг зашумели, пришли в движение, в потемневших очах парткомовцев то и дело сверкала молния. Не смолкавшие ни на минуту раскаты грома сковали меня, и понеслась непристойная ругань, не прекращавшаяся в течение целого часа.

Злые распутные твари! Я не предполагал, что у меня столько лютых врагов, и не был готов противостоять им, а они отняли моё щедрое солнце и трепетные чувства вогнали во мрак. Повезло ещё, что сознание отключилось на первых минутах брани, словно ударили по голове кулаком, и всё остальное время я простоял как зомби, ничего не понимая и даже не пытаясь понять. Сникнув духом, я пожелал остановить безжалостную экзекуцию и стал покорно соглашаться с любыми утверждениями парткомовской своры. Здравый смысл покинул меня: надо было выбираться живым из гнетущего ужаса, воцарившегося в кабинете.

– Вам всё понятно? – прорычал председатель парткома, приподнимаясь из-за стола.

Я кивнул.

– Не слышу!

– Всё.

– Тогда пойдите и сделайте выводы.

Выводов я делать не стал. Я понял, что больше не хочу и не буду работать с этой кодлой.

 

Недругам – грусть и печаль… Ах, коль врагов бы

Вовсе не стало…

 

 

38

 

Я поднимался всё выше по мраморным ступенькам, и всё новые воспоминания стремительно мелькали в моей голове. И тут до меня внезапно дошло, что однажды в детстве я уже переживал подобное, когда коварный весенний лёд пришкольного пруда с предательским шипением разверзся подо мной и проголодавшаяся за зиму пучина с холодным безразличием потянула вниз, ко дну. Страницы небольшого томика моей жизни были стремительно перелистаны, и крышка переплёта должна была захлопнуться, но случилось чудо, и я был спасён.

Что произошло тогда с моим сознанием и что происходит с ним сейчас? Разве возможно одновременно и тонуть, и подниматься по ступенькам? И почему свет юпитеров слепит глаза? Если на этот спектакль пришли зрители, я хочу видеть их.

– Приглушите свет! – закричал я в глубину сияния.

– Хорошо, – ответили мне. – Но всегда помни, как ослепительно ярко каждое мгновение жизни.

Свет стал глуше, плавно перекатился в полумрак, и я оказался в пространстве кофейни – таком же, где обычно сижу с ноутбуком и набиваю строчки в бесконечные, как космос, файлы. Вокруг сновали обычные посетители, и компании молодых людей о чём-то галдели за столиками, уставленными напитками и десертом. В глубине зала спиной ко мне сидел человек из моего недавнего видения, я его сразу узнал по характерному ёжику крашеных волос. Пётр Лужин? Человек обернулся.

– Проходи, командир. Давно тебя жду.

Да что происходит?! Это был несомненно...

– Евгений?

Человек расхохотался.

– Узнал, чертяга! Значит, будешь жить.

Тут окружающее меня пространство качнулось, и кофейня исчезла вместе с Евгением. Я оказался лежащим в постели, и воздух, насквозь пронизанный запахом лекарств и дезинфицирующих средств, резко ворвался в мои лёгкие. Я возрадовался тому, что вновь могу дышать. О, я желал бы вечно глотать этот пьянящий воздух, прислушиваясь к звукам вдохов и выдохов, ощущая биение сердца и бег крови по сосудам!

Я лежал в больничной палате и безуспешно пытался открыть глаза. Наконец удалось чуть приподнять веки. У постели сидела женщина, и за секунду до того, как её увидеть, я уже знал, что это Йола.

– Йола, как хорошо, что ты есть! – хотел крикнуть я, но услышал лишь свой невнятный шёпот.

Йола тем не менее поняла меня, и улыбка прибавила прелести её лицу. «Именно такое лицо молодой Лев Толстой считал прекрасным», – подумалось мне.

– Как я рада, что ты снова с нами! – Йола выдала фразу из пошленького сериала. Кто её научил такому? – Закрой глаза и спи. Тебе надо хорошо отдохнуть.

«Странная Йола, – подумал я. – Я же только что проснулся, а значит, и не уставал. Положи мне руку на лоб, мне так будет легче». Она выполнила просьбу, и я удивился: каким образом она поняла меня? Читает мысли? Просто совпало, наверное.

Со мной что-то происходило: я почувствовал прохладу тенистых садов в жаркий июньский полдень – вот что почувствовал, когда её ладошка, прикрывшая лоб и веки, успокоила горячие мысли в моей голове. «Расскажи, куда ты пропала, я беспокоился за тебя», – попросил я мысленно и услышал: ответ:

«Меня выследили, и пришлось скрыться».

Я опять удивился. Кому надо было тебя выслеживать? Разве у такой маленькой, хрупкой женщины могут быть враги?

– Что же ты не предупредила меня?

– Боялась. К моменту, когда мы с тобой встретились, мне уже осточертело одиночество, надоело прятаться, захотелось простой, человеческой, душевной теплоты. Я попыталась объясниться с тобой, но ты не стал меня слушать. «Возможно, это к лучшему», – подумала я. А потом увидела в окно, как ты говоришь с Симой, и предположила, что вы можете быть заодно. Они легко вербуют в свои поля.

– О чём ты, Йола? Я не понимаю. В какие поля? И кто «они»? Богдан и Сима?

– Богдана и Симы не существует. Они лишь проявления возбуждённых семантических полей твоего сознания. Думаю, в этих терминах легче объяснить это явление филологу и литератору, но, кажется, на сегодня я сказала тебе лишнего. Всё остальное узнаешь от деда. Ты ведь помнишь, как зовут моего деда?

– Евгений?

 

Богу равным кажется мне по счастью

Человек, который так близко-близко…

 

 

39

 

К следующему пробуждению в моей палате суетились аж две медсестры, и я возгордился значимостью своей персоны. Только девушки были не в больничных халатах, а в голубой униформе и напоминали скорее горничных какого-нибудь недорогого отеля. Палата тоже изменилась: не было больше слепящей больничной белизны, только пробивающийся в зашторенное окно дневной свет разрезал комнату пополам и падал тусклой линией на паркет; напротив меня будто выплывала из стены огромная плазма, посреди комнаты – тяжёлые кожаные кресла, а между ними – совсем не вписывающийся в минималистский интерьер изящный круглый столик, а на нём – женская голова, то ли из гипса, то ли из пластика. Девушки улыбнулись, заметив моё пробуждение, но заговорить со мной не успели, потому что в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошёл Евгений.

– Кого я вижу! Одинокий мужчина среди затейливых женщин! – Внезапно ворвавшийся в мою жизнь почти забытый старый друг подмигнул девушкам, и те поспешно вышли, оставив нас вдвоём.

Несмотря на то что внутренне был готов к встрече, я разволновался сильно, аж давление ударило в глаза и виски. Поднялся с постели и, обнаружив себя в дурацкой полосатой пижаме, растерянно уставился на крепкого высокого старика с ёжиком крашеных волос. Прошло более сорока лет с проклятого дня последней встречи, и изменился он сильно, морщин на лице стало столько, что никаким утюгом не разгладишь. Встреть я его на улице – вряд ли узнал бы, прошёл бы мимо, скорее всего. Хорошо, что он назвал кодовую фразу, иначе засомневался бы.

– Это напоминает мне «Сорок пять лет спустя» Александра Дюма, – сказал я.

– У Дюма – «Двадцать лет спустя», не смешивай с «Сорока пятью», командир.

– Ничего я не путаю, просто ты потерял чувство юмора, инженер.

– А ты так и не научился шутить.

Что правда, то правда: шутил я всегда тупо.

– Ты почти не изменился, – зачем-то соврал я, – разве что пузо подросло. Поди, пиво похлёбываешь? А если честно, я очень рад тебя видеть.

– Да и ты возмужал слегка, а попутно научился хамить старшим.

Мы обнялись, а когда объятия разжались, меня качнуло – сказалась слабость, вызванная неожиданным недомоганием, и Евгений помог мне добраться до кресла.

– При всей моей природной догадливости никак не могу найти единственно правильного ответа на вопрос, который меня тревожит, – сказал я. – Не тяни и объясни, наконец, что со мной происходит и откуда ты взялся на мою несчастную голову.

Евгений улыбался и тянул-таки резину, мерзавец, пока она не лопнула с громким хлопом.

– Даже не знаю, с чего начать. – Заговорив, он стал вышагивать по комнате длинными ногами, и я отметил про себя, что привычки его мало изменились. – Попробую пояснить недавнее происшествие: тебя хотели убрать, то есть попросту убить.

«Кто и за что? – пронеслось в голове. – Бред какой-то! И вообще – это совсем другой жанр, он не подходит для развития моего сюжета».

– Насколько мне известно, случился сердечный приступ…

– Да, спровоцированный лучевым ударом. К счастью для тебя, мои друзья следили за тобой. И выяснилось, что не напрасно.

– Не говори загадками, в последнее время их слишком много. Может, лучше расскажешь с самого начала – с того самого момента, как мы с тобой расстались?

– Да, пожалуй, так лучше. – Евгений резко остановился и опустился в кресло напротив меня. – Когда мы с тобой расстались… Вернее – когда наше исследование было нагло прервано на самом интересном месте, а результаты засекречены, мне была предложена новая работа. Отказаться от неё, сам понимаешь, я не мог, и два десятка лет провёл в шарашке – учёном городке-колонии под Москвой, занимался любимым делом – писал программы и работал на разведку.

– Ирина Константиновна рассказывала, что тебя посадили якобы за убийство.

– Да, «якобы» – здесь ключевое слово. Видишь ли, нас на заводе прослушивал первый отдел, и в тот момент, когда мы с тобой прыгали от радости, что удалось-таки прочитать послание от братьев по разуму, компетентные товарищи решили, что мы разгадали шифровку, предназначенную для американского резидента. Первоначально и нас с тобой приняли за шпионов: если ты помнишь, мы работали на секретном предприятии, а занимались отнюдь не прямыми должностными обязанностями. Но, чтобы не раздувать шпионскую историю, меня решили засадить по другой статье. Тут как раз и подвернулось нераскрытое убийство на набережной Белой, где я проходил свидетелем…

– А почему меня не тронули, ведь мы работали вместе?

– Ты был слишком юн и, прости меня, глуп. – Евгений расхохотался. – Не обижайся, это просто метафора. На поселении мне не хватало твоей светлой головы, и я даже ходатайствовал о том, чтобы привлечь тебя…

– Ну спасибо, ты добрый…

– Да, но твоя кандидатура не прошла какую-то проверку, и эта идея была отвергнута. Иначе сейчас, как и я, жил бы под другим именем, и судьба была бы иной. Ты ведь писатель? Я даже прочёл одну твою книжку.

– И как тебе?

– По-моему, бред. Ты был хорошим инженером. Мне посчастливилось работать с выдающимися умами, но ни один из них не обладал такой интуицией, как у тебя. Шутка ли, нам за несколько дней удалось расшифровать инопланетное послание.

– А ты знаешь, что это за фраза?

– Коул Портер?

– Да, я узнал об этом через много лет, когда появился интернет. С тех пор «Одинокий мужчина…» – одна из любимейших моих песен. И я тосковал по тебе, Евгений. Те несколько недель с тобой были лучшими в моей жизни, никогда больше я не испытывал такого вдохновения. Даже когда писал книжки.

– Хочешь испытать вновь?

– Вряд ли это возможно.

– Возможно. Да ещё как. Меня ведь тогда сбила с панталыку эта фраза, и я поверил в шпионский след, пока в конце 80-х не встретился с очень интересным человеком – писателем, как и ты. Звали его Север Гансовский. Слышал о таком?

– Что значит «слышал»? Евгений, ты зажал тогда книгу с его рассказом, и мне пришлось читать её в центральной городской библиотеке.

Евгений удивлённо посмотрел на меня.

– Ты всё помнишь?

– Я не такой старый, как некоторые. Не обижайся, это всего лишь метафора.

– Ну-ну… Кстати, я был Евгением первую половину своей жизни, а вторую прожил Петром. Можешь не стесняться и называть меня Пётр Петрович, так теперь привычнее. – На какое-то время установилась пауза, а потом он продолжил: – Увы, «третьей половины» быть не может, а ведь хотелось бы вернуться к прежнему Евгению.

– Ты заговорил о Гансовском, – напомнил я.

– Да, мы с ним неожиданно сдружились, хотя характер у старика был тяжёлый. Однажды речь зашла о научной фантастике, инопланетянах и Шкловском. Я поностальгировал и рассказал ему о нашей неудачной попытке дешифровки космических сигналов. Думал, он посмеётся, но Гансовский выслушал с интересом и сказал: «Когда Ферми спрашивал: “Где все?”, он и предположить не мог, что эти пресловутые “все” давно жили рядом с нами и даже наплодили мусора не меньше, чем люди». Я долго потом думал над его словами, вспоминал нашу работу на заводе, а потом решил восстановить ту старую программу, выдавшую неожиданный код. К тому времени в моём распоряжении были качественно иные, даже сказал бы, уникальные для последних лет советской власти технические возможности. Вот тогда и выяснилось, что фраза Коула Портера возникла абсолютно случайно из-за моей ошибки при написании программы. Я ведь тогда пользовался частотным словарём английского языка для выявления закономерностей получаемых сигналов и ненамеренно подтасовал лексику под предложенный тобою код. В результате прочиталась простенькая строчка из хита, написанного ещё в двадцатые годы прошлого века. Из-за глупой ошибки я угодил в тюрьму, да и тебя подставил нехило.

– Странно всё это слышать теперь. Тем не менее ты считаешь, что инопланетяне существуют?

– Мне неловко говорить об этом, потому что с теликов рассуждают о них чуть ли не каждый день. Даже Чулымов под давлением своего босса вынужден нести ересь вместе с лжецами и мошенниками, оккупировавшими наш первый канал. Умные люди сходят с ума от этого бреда, а те, которым есть что сказать, вынуждены молчать, боясь прослыть психопатами. Поэтому мы с друзьями давно отказались от этого термина, так же поступали в своё время другие интеллектуалы, типа Бжезинского…

– Имеешь в виду того самого Бжезинского?

– Збига, разумеется.

 

Тень без лика в толпе смутных теней,

Стёртых забвением…

 

 

40

 

– Евгений, можно я не буду называть тебя Петром Петровичем?

– Не можешь выговорить?

– Силюсь, но не могу. Напоминает подлого Лужина из «Преступления и наказания».

Евгений зашёлся заразительным хохотом.

– Начитанный, чертяга, попал прямо в точку!

– Можно ещё один вопрос?

– Валяй…

– Йола действительно твоя внучка?

На лице Евгения мелькнула тень замешательства. Он погрустнел и будто заскучал.

– Я бы предпочёл не говорить о ней. По крайней мере, пока ты не выздоровеешь.

Я удивился.

– Но почему? Йола вызывает у меня только положительные эмоции.

– Догадываюсь… Ты не обратил внимания, на кого она похожа?

Я задумался. К чему этот вопрос? Не знаю, на кого она похожа на самом деле, но мне напоминает Сафо, бывшую жену, и потому вызывает грусть и нерешительность в поступках, словно Йола – всего лишь сон, и я боюсь спугнуть его. Не захотелось всё это объяснять Евгению, и я соврал:

– Никого не напоминает.

– Жаль, – расстроился тот. – Я понадеялся на твою интуицию. А впрочем, ты всего лишь не хочешь, чтобы я лез в твою душу. Ведь так? Но я же Лужин, могу и залезть. Признайся, тебе нравится Йола?

– Ну, если сегодня день признаний, то да, нравится. Был бы моложе хотя бы лет на десять, приударил бы за ней – уволок бы в кусты, а когда бы выволок, женился на ней, и жили бы мы долго и счастливо, пока смерть не разлучила бы нас.

– Обещаю, у тебя будет такая возможность, но не раньше, чем через месяц. После того как окрепнешь. А сейчас – строгий режим, хорошее питание, физкультура и чтение.

– Чтение?

– Да, я подарю тебе несколько интересных книжек из своей личной библиотеки. Нужно будет проштудировать их…

– Что-нибудь из области астрофизики, инженер? Мы снова ищем внеземной разум?

Евгений внимательно посмотрел на меня.

– Хоть ты и выглядишь сухой воблой, но всё ещё проницателен, командир. Мне очень не хватало твоих мозгов. В общем, ты приводишь себя в порядок, а я в это время готовлю команду.

– Женя, – я почему-то перешёл на фамильярное «Женя», – ненавижу тебя. Что за дурацкая манера говорить одними загадками? Раз уж ты нашёлся…

Я не успел договорить: резкий звонок телефона заглушил зарождающийся гнев. Пётр Петрович включил громкую связь.

– Уважаемые гости, ресторан отеля «Москва» приглашает вас на обед, ваш столик восемнадцатый. Желаем вам приятного аппетита!

– Можно нескромный вопрос? Надо было начать именно с него. Где вообще мы находимся?

– Ты же слышал – в отеле «Москва». Одевайся и пошли обедать.

– И где у нас такой отель?

Евгений усмехнулся.

– Прикинь, в Москве…

 

Если прежде в чём прегрешил – забвенье

Той вине! Друзьям – утешенье встречи!

 

(Продолжение следует)