№6.2024. Хуан Анхель Карди. Когда смерть оступается дважды

Перевод с испанского языка Михаила Петрова

Эту историю мне рассказал Калин Салинас в кафе Бунчо Лопеса в один из ноябрьских вечеров одна тысяча девятьсот не помню какого года.

Тем утром Смерть основательно растрясла свои косточки по дороге в Пуэбло Вьехо. Сама виновата. Вполне могла, как то делали средневековые ведьмы, добраться и верхом на своей старой, но остро отточенной косе. Однако, возможно, по причинам демократическим – или демагогическим? – она проделала свой путь на стонущем, задыхающемся, словно астматик, развалюхе-автобусе, нашем единственном средстве связи с отдаленным муниципальным округом. Нам прекрасно известно, как это дряхлая колымага трясется, кренится, подскакивает и выписывает кренделя по четыремстам сорока четырем камням и шести тысячам шестистам шестидесяти шести целым и шести десятым тоннам пыли цвета охры, которыми Дьявол в один незабвенный денек выложил эту мучительную дорогу.

Жалуясь на боль в суставах, Смерть сошла возле парка и направилась к церкви. В те времена в церковной колоннаде обретались полупарализованная Бенильда Артехо и чахоточный Бенито Коль – единственные представители нищей братии, промышлявшие здесь милостыней – привилегия, дарованная им отцом Лукасом, иезуитом, который не был против попрошайничества в целом, однако считал недопустимым скопление людей у дверей храма чисто романского стиля. Завидев Смерть, Бенильда – уже с ослабшей верой и надеждой на действенность немощи – не тронулась с места, а Бенито машинально протянул полупрозрачную руку, как обычно заходясь при этом в кашле. Смерть вздрогнула, услышав столь ужасный пещерный звук, и почувствовала в себе жалость.

Конечно же делать этого ей было нельзя. Согласно правилам Судьба исполняется в установленный срок. Законы Демографии, соответствуя божественным законам, должны быть непоколебимы. Все помнят, как сеньор Мальтус был предан огненной геенне за то, что осмелился сформулировать отчаянно смелую теорию, противоречащую традиционным и неизменным методам отправления в мир иной – войне, голоду, старости, самоубийству, убийству… Не знаю, вменили ли ей вышестоящие начальники в вину совершенное ею деяние или нет, но она его совершила. Может быть, вдруг случись выговор по службе, Смерть написала бы весьма разумную объяснительную: «Я была слишком поражена, услышав, как ужасно надрывно кашляет этот человек». Хотя на самом деле мне сложно представить, какой довод можно было бы привести, чтобы оправдать другой проступок, который, как станет известно, она совершит в тот же самый день. Словом, под колоннами портика церкви она совершила неподобающий поступок – достала блокнот с записями и изменила дату смерти Бенито Коля, которая была установлена несколькими годами позже. Так что чахоточный попрошайка рухнул ipso facto на руки своей товарке Бенильде, которая, поймав труп, возблагодарила Господа за удачу, ведь теперь все подаяния от прихожан станут ее – по крайней мере до той поры, когда падре Лукас не выберет из длинного списка соискателей замену почившему Колю.

Свершив, но только на мой взгляд, достойный похвалы акт эвтаназии, Смерть вошла в храм и уединилась в ризнице с приходским священником. Консепсьон-де-лас-Мерседес Ардуриан – бывшая в тем времена служанкой, кухаркой и официальной ублажительницей падре Лукаса – рассказывала тем вечером свой куме Ампаро-дель-Сокорро Мутуо Мараль, что слышала следующий разговор между посетительницей и святым отцом.

– Верно, все правильно, святой отец, здесь умирают только бедняки. Однако время от времени вам стоит снисходить до соборования кого-нибудь из них. Всевышний испытывает некоторое неудобство от такой вашей халатности.

– Но смирна самоточная нынче дорога, сеньора.

– Замените чем-нибудь.

– Не думал об этом, – соврал святой отец.

– Думать нужно обо всем, падре Лукас. Попробуйте касторовое масло.

– От его запаха меня воротит.

– Неудивительно… Послушайте, когда я ехала сюда, видела на дороге рекламный щит: «Essoil: выше скорость твоего мотора». Возможно, это маслице ускорит душам путь на тот свет.

Святой отец, прежде чем ответить, почесал свою реденькую шевелюру:

– Это возможно. Однако оно тоже пованивает.

– Сдобрите его бергамотом. В конце концов, сделайте что-нибудь…

От церкви Смерть отправилась в Ла-Куэву и Виста Эрмосу, два живописных района на окраине Пуэбло Вьехо, где занялась сверкой дат смерти, проставленных напротив имен двух соседей, очень старых и тяжелобольных. В этот день имелись только две примечательные кончины: первая – самого младшего из девяти сыновей Дорины Гоминес, подростка, «больного свинкой, без должной медпомощи», а вторая – Росендина Бальины, который, благодаря некоторым домашним средствам, девяносто с лишним дней пребывал в коме.

Покинув сломя череп Виста Эрмосу, Смерть воздела пустые глазницы на смотровую башню Всевышнего. А там на усыпанном цветами балкончике устроились разодетый алькальд Гильермо Мануэль Перес де Лора и его элегантная супруга. Узрев их благополучными и, очевидно, счастливыми, Парка сжала лопатки и сделала жест, выражающий нечто среднее между обжорством, бессилием и досадой.

Перейдя улицу Марти, она встретила небольшого человека в старомодном шапокляке.

– Добрый день, сеньора.

– Добрый день, сеньор Кайроте, – ответила она весьма учтиво.

– Не видел вас с прошлого девятнадцатого…

– Простите. У меня много работы. Я одна, и меня не хватает на всякую беготню. Война то там, то здесь. И эпидемий хватает. В любом случае ваша торговля, должно быть, идет превосходно…

Человечек неопределенно махнул рукой и сказал:

– Так-то оно так, сеньора. Мертвецов хватает. Но это все бедняки, их хоронят за счет муниципалитета. А как известно, алькальд скупится, члены муниципалитета требуют комиссионных… Вот если бы мне перепал кто-либо из семейки Авенданьо или Переса де Лоры… Или хотя бы аптекаря…

– Терпение! – сказала Смерть.

–Упомянутые – великие грешники, сеньора.

– Определенно, но по воскресеньям падре Лукас отпускает им грехи, так что…

– Чертов святоша! – проворчал сеньор Кайроте.

Смерть склонила бледный череп и собралась было продолжить путь, но человек в шапокляке вцепился в черный саван и просительно залепетал:

– Или какой-нибудь масон? Есть богатеи в муниципалитете. И все они еретики…

– Посмотрим-посмотрим, – обнадежила дама. – Возможно, в ближайшие дни мы поставим вам какого-нибудь достопочтенного представителя масонской ложи.

– Благодарствую, благодарствую, – произнес человечек, удаляясь.

И тут какой-то весьма пожилой и страдальческого вида человек подошел к Смерти.

– Добрый день, сеньора.

– Добрый день.

– Я живу в этом проклятом городке.

– Знаю, Донато.

– Вы меня знаете по имени?

– А кого я не знаю, сын мой? Ты Донато Гуаро, потомок полковника Гуаро, requiescat in pace. Чем могу служить?

– Я хочу умереть.

Смерть открыла записную книжку.

– Сожалею, – сказал она. – Тебе жить еще ровно девять лет.

Бедолага прыгнул вперед и, тряся указательным пальцем перед темными глазницами сеньоры, проговорил с долей сарказма в голосе:

– Еще девять лет этой дерьмовой жизни?

На этот раз Смерть попридержала в себе сострадание. Она подняла ключицы, показала не прикрытые плотью фаланги пальцев и сказала:

– Смирись, Донато.

– Смириться? – заорал нищий. Смириться с тем, что жрать нечего? С тем, что одежды никакой? Смириться, что нет любви и надежды? К черту такое смирение, сеньора!

Нужно быть справедливым: такой обоснованный довод снова вызвал сомнение у Смерти; но она уже совершила одно противозаконное действие. Поэтому, переборов приступ сострадания, сказала взбешенному Донато Гуаро:

– По-другому никак, ты прекрасно знаешь. Ты сделал все возможное, знаю. Ты бросился под единственный поезд в Пуэбло Вьехо, но тот шел слишком медленно, а потому не причинил тебе особого вреда. Ты выпил краситель, но тот оказался поддельным. Ты облил себя спиртом и поджег, но все кончилось двумя месяцами в больнице. Ты пытался повеситься на дереве, но сук сломался. Ты резал вены, но в них не было крови. Все бесполезно, Донато. Нельзя обмануть Судьбу, а она приговаривает тебя к жизни. К еще девяти годам жизни.

Непонятно, откуда у Донато Гуаро взялись силы, но они взялись. Отчаянно крикнув, он набросился на Смерть, вцепился ей в шею, а правильней сказать – в шейные позвонки. И стал жать на них, жать. Смерть, конечно, пыталась освободиться, но не могла.

– Отпусти меня! – застонала она.

– Лиши меня жизни!

– Ладно!

Несчастный отпустил хрустнувшие позвонки. По улице, скрипя и позвякивая, полз автобус.

– Переходи улицу! – приказала Парка. – И по сторонам не смотри.

Донато Гуаро, закрыв глаза, вступил на пыльную мостовую. Автобус сбил его. Гипотетический самоубийца дважды кувыркнулся в воздухе и упал, окровавленный, в цвета охры уличную пыль. Не издавая ни единого стона, он лежал неподвижно, вперив взгляд в Смерть. Сказать по правде, это был благодарственный взгляд. Дама в черном саване отвернулась и огорченно пробормотала:

– Бедняжка! Девять лет паралитиком! Как долго!

Когда Смерть пришла к казарме, она увидела там лейтенанта Круэля, сидящего на любимой табуретке. Офицер, постукивая своим знаменитым стеком по блестящим гамашам, слащаво и угодливо улыбался соседнему балкончику роскошного особняка в колониальном стиле, принадлежавшего сеньору Авенданьо. Смерть заметила за оконной занавеской не менее слащавую улыбку сеньоры маркизы Умбрия.

– Добрый день, – сказала Смерть.

– Не мешайте, – ответил с явным раздражением военный.

– У меня жалоба с того света, сеньор лейтенант.

– Обращайтесь согласно уставу!

– У меня нет времени на бюрократические формальности.

– Это ваше дело.

– И Божье!

– Как вы сказали? Кто вы?

– Смерть.

– Ах, в самом деле? – шутливо сказал офицер. – Как я рад, сеньора. Не присядете?

Парка пристроила свой полный боли скелет на табуретке.

– И что за жалоба? – спросил между двумя слащавыми улыбками лейтенант Круэль.

– Послушайте, несколько дней назад на дороге к сахарному заводу обнаружился труп юноши.

– Точно. Был труп.

– Юношу застрелили.

– Согласно официальному заявлению, это было самоубийство.

– Не смешите меня. Никто не убивает себя двадцатью выстрелами, каждый из которых смертелен. Словом, на мне лежит миссия донести до вашего сведения нечто чрезвычайно важное: кончина этого юноши не была запланирована на тот день.

Лейтенант Круэль продемонстрировал Смерти бело-золотой ряд своих зубов.

– Вы сказали: запланирована?

– Да, сеньор. Кроме того, юноша был невиновен.

Взбешенный лейтенант воскликнул:

– Не будьте наивной, сеньора! Нет невиновных! Все в той или иной степени враги режима!

– Полагаю, у вас есть причины так думать. Но это не предмет для обсуждения.

– Какой еще предмет?

– Это недобросовестная конкуренция. Вы впадаете в грех непрофессионализма.

– То есть? Вы разве не знаете? Мой долг убивать.

– Мой тоже. Но согласно предварительно установленной дате. Поймите, вы лишь инструмент, средство, подчиненное решению Божественного Провидения. Мы должны действовать согласованно.

– Я не могу тратить на это время, – ответил лейтенант. – Я исполняю приказы. Когда нарушают закон, я должен отыскать виновного и покарать его.

– Это противоречит истине: тот юноша не был виновен.

– Судьба-злодейка! – сказал лейтенант.

– Правосудие злодейское! – возразила Смерть.

Проехал автомобиль. Черный. Лейтенант, то и дело поглядывавший на колониальный балкончик, не заметил его. Смерть искоса посмотрела на лейтенанта. Потом сказала:

– Обязательно нужно согласовывать наши действия, лейтенант.

– Я согласовываю свои действия только с вышестоящим начальством, сеньора. В тот день полковник сказал: «Лейтенант Круэль, необходимо найти и со всей строгостью покарать того, кто подложил бомбу в дом сеньора алькальда».

– Знаю. А вы пошли и сцапали невинного юношу Давилеса.

– Он признался.

Смерть иронично скрипнула лишенными плоти челюстями и сказала:

– Ясное дело! Ваши пыточные методы весьма эффективны, лейтенант! Говорят, ваш аппаратик по сплющиванию тестикул превосходен. Но есть кое-что еще…

– Еще?

– Да. У этого юноши была невеста. А вам так хотелось переспать с ней.

– Не стану отрицать. Она красивая, и тело у нее весьма, весьма…

Поскольку лейтенант Круэль не смог подобрать слова, Смерть сказала:

– Но эта девушка всегда презирала вас.

Лейтенант, обуреваемый тщеславием, улыбаясь, процедил сквозь зубы:

– Она пожалеет, пожалеет…

– Стало быть, – продолжила Смерть, – вы это сделали, потому что она вас презирала.

Офицер снова улыбнулся, погладил стек, высокомерно посмотрел в черные глазницы своей собеседницы и сказал:

– В конце концов, я не отрицаю этого. Кроме того, меня это не волнует.

– Вас не волнует, рухнет ли Демографическое равновесие?

– Все, что меня волнует – это исполнять приказы.

– И удовлетворять свою неисправимую похоть.

– Конечно. Кроме того, должен сказать вам, что я не виновен. Стрелял в этого юношу сержант Малакара. Идите и с ним спорьте. Он в пыточной.

– Это вы отдали приказ сержанту.

Лейтенант, еле сдерживая гнев, закричал:

– Ну, хватит, сеньора! Убирайтесь или…

Смерть, по природе своей спокойная, тихо сказала:

– Вы отказываетесь действовать согласованно?

– Да идите к черту со своим согласованием!

По дороге ехала черная машина, Смерть посмотрела в свой блокнотик. Напротив фамилии лейтенанта стояла дата. Как уже говорилось, вряд ли было правомочно делать то, что сделала Смерть. Она стерла эту дату и написала напротив фамилии лейтенанта: «Немедленно!»

Из черного автомобиля раздалась автоматная очередь. Лейтенант Круэль упал замертво.

Смерть бросила взгляд на свой продырявленный саван, на раскрошившуюся правую бедренную кость и заковыляла в парк. Автобуса там не было. Она вскочила, как то делали средневековые ведьмы, на свою старую, но остро отточенную косу и улетела, подгоняемая беспокойным южным ветром.

Без сомнения, скромность – одно из самых ценных качеств Калина Салинаса – не позволила ему тем вечером месяца ноября тысяча девятьсот не помню какого года присовокупить к своему повествованию интересный факт: он был одним из тех, кто находился в черном автомобиле. И, возможно, по вине скромности не добавил другую деталь: это он подбросил бомбу в дом сеньора алькальда.