№5.2024. Амир Аминев. Тысяча и одно мучение

Перевод с башкирского языка Алика Шакирова

Война

Когда Сайфулла вместе со старшиной вернулись из штаба батальона, в учебном лагере они никого не застали: в обычно шумном от людских голосов сосновом лесу было тихо, словно в опустевшем здании школы. Оказалось, что, кроме караульных, всех отправили на ночные учения, а старшине и курсанту Сайфулле Мажитову было предписано оставаться здесь и никуда не отлучаться. «Что же это политрук не предупредил об этом, мог ведь и сказать, куда отправились курсанты, когда они вернутся», – подумал Сайфулла, узнав эту новость от дневального. Впрочем, не то сейчас время, чтобы каждому рассказывать, куда они отправились, очень уж непростая, сложная обстановка складывается в последние дни. Никто, конечно, в открытую не говорит, но у каждого на устах это тревожное слово «война»: все только и думают о том, что она, скорее всего, начнется – не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Никто не может назвать точной даты, но кровавый меч над головой уже занесен…

Сайфулла положил принесенные из штаба газеты и журналы на стоящий перед дневальным стол и медленным шагом вышел из палатки. Охваченный каким-то тревожным чувством, он бросил взгляд на запад: заходящее солнце сегодня особенно зловеще, необычно, кажется отяжелевшим, будто обагрено густой кровью. Хотя и говорят, что граница отсюда в восемнадцати – двадцати километрах, кажется, что она совсем рядом, начинается вон там, за рекой, сразу с того берега. Если полыхнет война, накрыть их лагерь тяжелой артиллерией немцам ничего не стоит. И не только их, но и другие батальоны, дивизии, полки, все военные части, расположенные вдоль этого берега, в одночасье разнесут в пух и прах.

Пытаясь избавиться от этих тяжелых мыслей, Сайфулла перевел взгляд на протекающую рядом с лагерем реку Нарев. По ширине, кажется, чуть уступает Агидели, с очень чистой водой, красивая речка. Берег усыпан галькой. Чуть ниже по течению – мост. На той стороне, за рекой, сразу начинается пшеничное поле. А на поле, можно сказать, прямо посередине, аэродром. Оттуда беспрерывно, днем и ночью, взлетают наши самолеты. В последние дни эти полеты особенно участились. Немецкие самолеты тоже периодически появляются в нашем небе. Командир говорит, это они на разведку летают, высматривают, где и как расположились наши части, объекты, дороги. А когда красноармейцы в пылу злости просят разрешения сбить их, им этого не разрешают, говорят, нельзя. Якобы на это нет разрешения свыше, вы что, мол, ищете повод развязать войну, они же только этого и ждут – этим и закрывают им рты. Да, неспокойно не только на душе, но и вся округа погружена в какое-то тревожное состояние, какое бывает накануне грозы.

Сайфулла вспомнил, как только три дня назад всем бойцам батальона раздали небольшие железные пластинки. Каждому велели вписать туда свое имя и фамилию, номер части. Ясно, что это сделано на случай войны. Если ранят или убьют, этот медальон всегда с тобой: узнать твое имя, кто ты такой, будет легко. Вчера Сайфулла начал было писать письмо домой, но оно осталось незаконченным. Ладно, после завтрашнего кросса будет время, допишет. По правде говоря, в 21-м ОСБ (особый саперный батальон) 8-й учебной дивизии, в которой он служит, и новостей-то особых нет. А если бы даже и были, все равно о них нельзя сообщать. Поэтому, кроме того, что жив-здоров, продолжаю служить, о чем еще писать? Но его Фазиле с шестимесячным их сыном Ильгизом и этих двух строк было бы достаточно. Как они, интересно, там? Сын, наверное, уже сидит, может, и ходить уже начал. Эх, если бы можно было хоть на денечек съездить домой, увидеть их и вернуться…

От глубоких раздумий-переживаний Сайфуллу отвлек дневальный, позвав его на ужин. Потом вместе со сменившимися с караула парнями они посмотрели в клубе фильм «Мужество». После этого объявили отбой. А ушедшие на учения курсанты так и не вернулись.

Сайфулла вздрогнул и проснулся от грохота, похожего на раскаты грома. Проснулся, вскочил и тут же прильнул к маленькому окошку палатки. Разрывая белое молоко тумана, наступал рассвет. В лагере пока спокойно, но на той стороне реки Нарев ясно слышны разрывы бомб, звуки взлетающих самолетов. Нет, это не учения, это война, рождение того рокового дня, которого все со страхом ждали. И все же Сайфулла внутренне не до конца верил в это, вернее, не хотел верить. Как же это так, жили мирной жизнью, и тут – война? Это ведь не стычка с пацанами с соседней улицы, а нападение одной страны на другую…

Перед его глазами, словно кадры из вчерашнего кино, прошли лица друзей, командиров, с которыми он служил, сын, жена, его ученики в школе. Если и вправду грянет война, то страшно даже подумать, каковы будут ее последствия, какие беды она принесет – от одной этой мысли сердце у парня сжалось и внутри все похолодело. Нет, это не будет война ружей и сабель, это будет сражение самолетов, танков, пушек. А раз так, то и жертв будет много. Как бы не затянулось все надолго. Однако, вспомнив вчерашнюю картину, где были показаны кинокадры героизма красноармейцев с сильным характером, не терявших самообладание в трудную минуту, он несколько успокоился. Наверняка не позволят врагу продвинуться вглубь страны, крепко будут стоять расположенные вдоль границы войска. На свою голову бесится этот немец, ох, на свою голову! Не по зубам ему осилить такую мощную страну, славную Красную армию, такую сильную партию, нет, не по зубам!

Всего каких-то десять дней назад на партийном собрании шел очень серьезный разговор о начавших появляться в большом количестве диверсантах, о перебежчиках-поляках, говоривших о скором начале войны, о необходимости всемерно усиливать бдительность. Тогда всех призвали не поддаваться на всякие провокации. А после этого появилось официальное заявление нашего правительства, что распространяемые иностранными информационными агентствами сообщения о том, что якобы Германия сосредотачивает свои войска на наших западных границах, беспочвенны, это, мол, просто Германия размещает своих военных в западных районах для их отдыха. Сайфулла, будучи в душе истинным коммунистом, не должен оставлять и тени сомнения в правдивости официальных сообщений. Он видел в фильмах «Три танкиста», «Если завтра война», вчерашней кинокартине «Мужество», какие примеры героизма показывают наши бойцы, какая мощная техника была у Красной армии на озере Хасан, Халхин-Голе, финском перешейке. Смотрел на эти кадры – и восхищался, и завидовал тем, кто там сражался.

Быстро надев сапоги, на ходу натягивая через голову гимнастерку, он выскочил из палатки и не поверил своим глазам: низко летят самолеты с черными крестами, а на другом берегу реки Нарев горит поле. И когда только успели подойти? Значит, погрузившись на танки, машины, вскоре появятся и здесь.

Что есть мочи Сайфулла побежал в сторону ружейного склада, ружпарка, как они его называли. Там уже, весь взмыленный и на взводе, старшина раздавал парням винтовки, патроны.

– Быстрее, быстрее! – громко повторяет он, одновременно вручая каждому оружие, временами роняя его. – Мажитов, держи! – сунул он винтовку Сайфулле, затем протянул патроны: – Все подошли? Берите, чтобы ничего немцам не досталось. Иванов, проверь еще раз все палатки, вдруг кто-то остался. Уходим. Раскудрит твою за ногу, где этих-то черти носят?! Ушли и с концами. А может, попались? Тоже мне, учения…

«Наверняка остались под бомбами», – подумал Сайфулла о тех, кто отправился на учения. А скорее всего, попали в окружение, иначе давно уже, хоть бы и ночью, вернулись. Старшина рылся в каких-то бумагах, некоторые из них, скомкав, засовывал в сумку, набивал рюкзак патронами, беспрестанно матерился, ругал кого-то.

Вскоре совсем уже рассвело. Противоположный берег реки заполнился нашими отступающими войсками. Огромное скопище солдат! Спрыгивают с машин, кто-то бросается в воду, пытаясь переплыть на эту сторону, кто-то бежит к мосту. А немецкие самолеты раз за разом дают круги и бросают бомбы на скопившиеся на берегу и перед мостом машины, поливают из пулеметов колонны стремящихся на эту сторону наших бойцов. Сколько техники уже разбомблено, сколько людей погибло! Если еще и мост взорвут – пропащее дело, отступающие части не смогут переправиться, там и будут уничтожены.

В какой-то момент Сайфулла заметил резкое увеличение количества наших солдат. Были ли это другие присоединившиеся батальоны полка, либо сюда добавились бойцы совсем другой части, которые были расположены глубже, дальше, в приграничной зоне, – непонятно. С прибавлением народа усилилась и беготня, суматоха, стало больше неразберихи. «Третьего дня сняли со всех самолетов двигатели, якобы для проведения технического осмотра, а сегодня война – сволочи, саботажники, сколько самолетов пропало, разбомблено на аэродроме», – в сердцах, отплевываясь, ругался боец в форме летчика. Эти слова поразили Сайфуллу. А не саботажем ли было, как сказал летчик, и то, что две их роты отправили на учения?

Старшина, что раздавал оружие, хотя и сказал: «Уходим!», оправившись от первого испуга, отменил свое решение. «Мы остаемся, наш долг – охранять мост. Пока пограничники, приграничные войска не переправятся на этот берег, мы должны оставаться на исходных позициях», – дал он новое распоряжение. Такова уж доля сапера: во время атаки впереди, а при отступлении – позади.

Когда вражеские самолеты, покрыв все небо, направились вглубь страны, какой-то политрук собрал бойцов и повел их на ремонт моста, чтобы отступающие наши войска смогли переправиться по нему на другой берег. Используя все, что попадется под руку, они прибивали, скрепляли, завязывали поломанные, треснутые доски, порушенные балки. Бригада работала, а движение по мосту ни на минуту не прекращалось.

Вскоре с запада появилась еще одна большая группа вражеских самолетов. Сотня их летела высоко в небе, а десяток с подвешенными бомбами отделился и направился в сторону наших войск. А когда увидели, что мост до сих пор «живой» и по нему переправляются наши части, они начали бросать на людей, на машины бомбы и поливать отступающие колонны сверху из пулеметов. Сайфулла находился прямо на середине моста, он увидел, что большинство обезумевших от страха при виде самолетов солдат прыгали в воду, а те, кто попал под пули, остались лежать на мосту. Двое парней, увидев, как на них пикирует немецкий самолет, все время оглядываясь назад и вверх, побежали в сторону берега. Присевший Сайфулла в сердцах начал громко кричать им: «Куда вы бежите, ложитесь»! Да куда там, у страха глаза велики, знай себе бегут по мосту. Как будто от самолета можно убежать. «Эх, сейчас срежет», – закусив губу, подумал Сайфулла и повернулся в сторону самолета, с ревом летевшего прямо на него. Если уж умирать, так умирать стоя и глядя в глаза врагу, решил он. Ясно и отчетливо видел: у молодого летчика с надвинутым на глаза шлемом губы сжаты, взгляд надменный. От такого не жди пощады. Нельзя двигаться с места, нельзя доставлять ему радости своим бегством. Если расстреляет, значит, так тому и быть, здесь и упадет…

Двумя руками, мертвой хваткой Сайфулла схватился за доску и крепко зажмурился. Закладывающий уши оглушительный гул резко приблизился и так же резко удалился. Сайфулла даже почувствовал, как его обдала воздушная волна. Вокруг него застучали, вонзаясь в мост, пули. Медленно, с опаской он открыл глаза, ослабил пальцы... Не задел. Слава Аллаху, не попал. Еще не веря в произошедшее, ощупал себя, поправил пилотку. Затем оглянулся назад: те двое парней лежали лицами вниз на середине моста, раскинув руки. И снова несколько человек ринулись к берегу. Сайфулла тоже решил бежать за ними – чего уж ждать здесь, на мосту, верной смерти. И только было поднялся, как тут же в реку рядом с мостом упала бомба, и то ли поднявшаяся вверх вода, то ли взрывная волна смыла его в реку. Вынырнув, почувствовал, что совсем заложило уши, ни гула самолетов, ни шума-гама на мосту, ничего не слышно. Подумав, что в уши зашла вода, потряс головой, но это не помогло, значит, контузия. Попытался плыть, но силы окончательно покинули его. Дернулся еще раз в безуспешной попытке выплыть, и уже окончательно было смирился с тем, что это и есть, наверное, смерть, как увидел протянутую ему руку. А потом еще кто-то протянул руку помощи. Его выволокли на берег и потащили к стоящей на опушке леса машине.

Таких, как он, здесь было много: кто-то придерживает ногу, кто-то «убаюкивает» руку, а некоторые и вовсе лежат без сознания. Совсем молодой еще парень-санитар подходит то к одному, то к другому, перевязывает, успокаивает, просит потерпеть. У всех на лицах испуг. Сайфулла окинул взглядом окружающих и в полной безнадежности посмотрел в сторону моста. Там все еще стреляют, взрываются бомбы, вздымается вверх столбами вода, гибнут люди, и на том, и на этом берегу горят машины. Одна из машин загорелась как раз в тот момент, когда уже пересекла мост. Из ее кабины пулей вылетел шофер. И в этот момент совсем рядом с ним разорвалась бомба, отбросив его на пять-шесть метров в сторону. И все же шофер встал на ноги, бедняга схватился двумя руками за живот, из которого начали вываливаться внутренности. Кричит, наверное, благим матом, изгибается в муках, лицо искажено гримасой ужаса и страшной боли. Добравшись на карачках до ближайшей толстой сосны, прислонился к ее стволу и начал заталкивать обратно в живот кишки. Не успел, выпущенная из самолета пуля прервала его мучения – бедняга сначала отпрянул назад, затем опустил голову, повалился на землю и затих...

Машина, в кузов которой сел Сайфулла, двинулась вперед, но далеко уехать не смогла, осколок разорвавшейся рядом бомбы насмерть сразил шофера. Налезая друг на друга, все спрыгнули на землю. Несколько человек, и среди них тот самый парнишка-санитар, остались лежать в кузове. Никому нет дела друг до друга, каждый оставшийся в живых стремится к одной цели: скорее добежать до леса, спрятаться, схорониться в гуще деревьев – там спасение. Сайфулла тоже старается не отстать от бегущих. Внезапно совсем рядом с ним разрывается бомба. Он видит, как разлетаются в сторону тела бегущих справа от него людей, вздымается вверх земля. Попав под взрывную волну, он и сам отлетает на несколько метров. С грохотом падает на землю, и от этого удара одно его ухо вдруг начинает все слышать! Оказалось, что кругом страшные оглушительные звуки, и спереди, и сзади слышны разрывы бомб, гул летящих самолетов, стоны и мольбы о помощи раненых, мат и ругань.

Среди бежавших видны и рядовые, и командиры, у некоторых из них на поясе кобура с пистолетом. Есть и с винтовками в руках, на плече. А у Сайфуллы винтовка ушла на дно, когда его выбросило взрывной волной в реку.

Вдруг кто-то из идущих впереди громко и резко закричал:

– Немцы!

И все, как по команде, остановились на мгновение. Присмотревшись, увидели, что и в самом деле далеко впереди прямо на них шла большая группа солдат. Отсюда по одежде не разобрать, кто такие. «Чего это они так странно шагают, уж не наши ли те две роты, ушедшие на учения?» – подумал Сайфулла.

– Это же наши! – раздались радостные крики среди рядом идущих… и тут же один из них повалился назад, сраженный пулей.

– Немцы! Десант! – выкрикнул кто-то рядом с Сайфуллой. – Когда же они успели выйти на нашу территорию, сволочи?! Вперед, только вперед!

Опомнившись и поняв, наконец, кто перед ними, группа бросилась к лесу. Потому что назад пути нет, оттуда, сзади, их преследуют немецкие самолеты. По численности группа наших солдат превосходит немцев, но они идут по голому полю, а немцы, хотя их не так много, укрылись среди деревьев, значит, позиции у них очень удобные для стрельбы. Скорее всего, этот десант был заброшен сюда, на лесную территорию, еще днем, и его задача – перекрыть путь нашим отступающим приграничным войскам. Перестрелка длилась недолго: немцев покосили прилично, а оставшиеся, поняв, что их дело плохо, разбежались, скрылись в лесу. Коротко посовещавшись, решили, что преследовать их, вступать в бой нет смысла. Такими локальными стычками врагов не уменьшить, надо скорее выбираться из этого ада, продвигаться дальше, воссоединиться с нашими войсками.

Вот так, в периодических стычках с различными по численности отрядами немцев, группа наших бойцов двинулась вглубь страны. У каждого на уме одна лишь мысль, один мучительный, неразрешимый вопрос: почему так неожиданно стал наступать немец, как это случилось, что расположенные на границе наши войска так легко пропустили их? Ведь говорили же, что несколько дивизий стоят на страже, а потом, должны же были и на второй линии стоять такие же войска, как часть, в которой служил Сайфулла. Где же они? Неужели все погибли?

В процессе продвижения некоторые упоминали слово «Белосток». Правда это или нет, но движутся они якобы в сторону этого города. Вполне возможно, потому что во время службы кое-кто говорил, что их часть расположена недалеко от Белостока. Во всяком случае, Сайфулла несколько раз слышал, как в разговорах упоминали этот город.

До Белостока дошли только лишь через три дня. По дороге к ним присоединилось несколько разрозненных групп красноармейцев. Каждый новый знакомый приносил новые вести. В лесу могут встретиться переодетые в нашу форму диверсанты. Поэтому нужно быть начеку, идут с осторожностью. Несколько раз, оказавшись в окружении, пришлось вступать в бой. Выходить на большую дорогу, заходить в хутора, в деревни было проблематично, потому что многие из них уже успели занять немцы. Патронов в обрез, да и продукты, которые успели с собой взять, на исходе. Но самая большая трудность – отсутствие воды, мучения от жажды.

Леса вокруг Белостока заполнены отступающими. А сам город в огне: горят дома, электрические столбы повалены, разрушенные улицы полны тлеющими вещами, телами убитых. Толпы испуганных людей широким потоком покидают город, стремясь скорее спрятаться от вражеских самолетов.

Группа Сайфуллы смогла миновать город только ночью, да и то с большими трудностями. Нужно было быстрее уходить оттуда, немцы вот-вот займут город. Но ясно как день, что завтрашнее не сулит ничего хорошего, напротив, на каждом шагу неприятности, преодоление препятствий и трудностей, сопротивление, и велика вероятность не только быть убитым, но самое страшное – попасть в плен. Об этом пока никто не говорит вслух, это только в мыслях отступающих.

Первый испуг у Сайфуллы прошел, и он несколько успокоился. Как бы то ни было, а среди солдат, сержантов давно и упорно ходили разговоры о том, что войны не миновать, уж больно близко подошел немец к нашим границам. А вот когда у политрука или командира взвода спросишь, ничего вразумительного, ясного они не говорили – мол, не должно быть даже вопроса такого, чего это вы панике поддаетесь, ругали излишне любопытных. Наверняка им со стороны высшего офицерского состава велено было не болтать лишнего, не распространять страхи среди солдат. Сайфулла никак не может понять одного: если заранее было известно о нападении немцев на нашу страну, почему об этом не предупредили? Тогда они, по крайней мере, были бы в боевой готовности и не оказались бы в нынешнем плачевном положении. В позорном же виде от самой границы отступаем вглубь страны. А ведь кое-кто из командиров все время талдычил: ты, курсант такой-то да этакий, не поддавайся панике и других тоже не сбивай с толку, да будет тебе известно, что две страны подписали договор о ненападении, поэтому не делай из мухи слона. Значит, получается, немец обдурил нас – усыпил нашу бдительность подписанием договора, довел до полной боевой готовности свою военную технику, войска, перебросил их к границе и напал! Если все, что говорил тот летчик в первый день нападения, правда – это же уму непостижимо! Как можно дойти до такого, чтобы в тревожное и ответственное время, когда вот-вот грянет война, снять двигатели самолетов под предлогом ремонта?

Так в расстроенных чувствах думал-размышлял Сайфулла. И чем больше задумывался он обо всем этом, тем больше запутывался, мучился, не находя ответов на свои же вопросы. Душу его разъедала, терзала неизвестность предстоящего, с тревогой ожидал он, какие еще трудности, беды, преграды принесет завтрашний день.

То и дело натыкаясь на различной численности наступающие немецкие части, с большими трудностями вступили, наконец, в Волковыск. Станция в дыму и огне. Многие дома разрушены, на улицах пустынно, неприглядно и неуютно. У всех была надежда, что здесь наверняка собрались наши отступающие части, что можно будет соединиться с ними, примкнуть к ним. Увы, и этим мечтам не суждено было сбыться. Путь от Волковыска до Барановичей прошли с неимоверными усилиями, несколько раз на дню вступая в бой с противником. Да еще и голодные, тот сухой паек, что раздал старшина, тает на глазах, а найти что-то съестное по дороге нет никакой возможности.

В конце месяца группа, с которой шел Сайфулла, хотя и состояла из частей самых разных военных специальностей, но уже представляла собой довольное большое формирование со своими командирами, политруками. Когда присоединившийся к ним с остатками своего батальона пожилой политрук взял на себя командование, в отряде установилась строгая воинская дисциплина. Этот бойкий, живой человек разделил ставшую довольно большой группировку на взводы, роты, батальоны, назначил в них командиров, собрал коммунистов, комсомольцев, поговорил с ними. В итоге Сайфулла попал в группу танкистов. Каждый взвод, рота хотя и двигались по отдельности, самостоятельно, но связи между собой не теряли. Была и разведка. Обходя стороной крупные формирования противника, пробивая дорогу (теперь уже всем было ясно, что они остались в окружении), вступая в бой с более мелкими отрядами противника – так постепенно, шаг за шагом, они продолжали двигаться в сторону Барановичей.

Как-то днем, ожидая темноты, Сайфулла сидел среди болота на маленьком островке, на болотной кочке и сам не заметил, как заснул. А через несколько минут вздрогнул от услышанного во сне беспокойного, тревожного женского голоса (как будто бы точно голос жены Фазилы) и проснулся. Проснулся и с тревогой посмотрел по сторонам. Танкистов нет! Ни одного нигде нет. «Наверное, дорогу ищут, не бросили же они его одного здесь», – с надеждой подумал он. Посидел еще некоторое время, прислушиваясь, но никаких звуков не было слышно. Значит, и в самом деле бросили! Почему же не окликнули его, не позвали? Не видели? Но сидел он на открытом месте. Как бы то ни было, а оставаться здесь нельзя. Сайфулла слез с кочки и, определяя примерно, где восток, двинулся в путь. Прошел болотистое, с проплешинами место. Вскоре углубился в лес. Миновал покатый склон, шагал по лугам, пересек вброд речку. Никого нигде не встретил. Оказалось, беда поджидала его на той стороне реки. Когда поднимался на берег, вдруг услышал резкий, строгий голос:

– А ну стой! Куда идешь? Ты кто? – окликнули его грозно по-русски. «Наверное, танкист», – подумал сначала Сайфулла. Но когда увидел наполовину показавшуюся из-за толстого ствола сосны фигуру человека, понял, что никакой это не танкист.

– Я тебя спрашиваю, куда идешь?

– На восток, – несколько растерялся Сайфулла, не зная, что ответить.

– Раздевайся, – сказал тот после некоторого молчания, – снимай гимнастерку, брюки.

– Почему это я должен раздеваться? Сам-то ты кто? – удивился Сайфулла странной просьбе.

– Шевелись, давай! Много болтаешь... – поднял винтовку тот человек. – Ваших теперь нет, власть поменялась.

– Тогда зачем нужна моя одежда? Что же, я голый должен остаться?

– Пошевеливайся, я сказал!

Сопротивляться не было смысла. Сила на его стороне, придется подчиниться. Сайфулла снял гимнастерку, стянул сапоги и вывернул прилипшие к ногам мокрые брюки.

– На, возьми, – не показываясь из-за дерева, бросил ему что-то незнакомец. – Пусть твое лежит там, на месте. А это надевай и иди своей дорогой.

Не сводя с незнакомца глаз, Сайфулла наклонился и поднял то, что ему бросили. Это были брюки и нечто вроде куртки. Когда надел, все большое это одеяние повисло на его исхудавшем теле, будто тряпки на палке. В поясе брюки подошли, но оказались слишком длинные, видно, надевавший их был высоким подростком. Ладно, не беда, подвернет штанины.

– Шагай на свой восток. За эту одежду ты меня еще благодарить будешь, ты же теперь уже не военный.

Еле-еле оторвав отяжелевшие ноги от земли, Сайфулла медленно двинулся вперед. В горле комок, во рту пересохло, со лба и по спине течет холодный пот, мышцы на ногах готовы развалиться. Сейчас, вот сейчас пуля войдет под левую лопатку, и он, качнувшись на мгновение, рухнет на землю.

Сайфулла старался идти ближе к деревьям, надеясь укрыться за ними. Конечно, это вряд ли спасет от пули, но все же в какой-то мере помешает стрелять прицельно. А может, и не выстрелит, кто знает. Ведь вот сказал же: ты, мол, еще спасибо скажешь за эту одежду, теперь ты уже не военный. Говорит, власть сменилась, а сам берет форму солдата Красной армии. Раз пришел немец, зачем нужна ему наша форма? Его же поймают с ней. Поймают и в плен возьмут или же расстреляют.

Пройдя приличное расстояние, осторожно повернул голову и посмотрел назад – не видать. Сайфулла сразу как-то успокоился, вздохнул облегченно и на ослабевших ногах присел на корточки. Теперь он ясно осознал, что там, на болотах, когда его сморил сон, проснулся он именно от голоса жены Фазилы: «Просыпайся, вставай, товарищи твои ушли, догоняй их». Значит, она думает о нем, беспокоится, знает, что он на границе, потому и проявляет заботу. Наверняка уж власти довели до народа весть о том, что немцы напали на нашу страну.

Погоди-ка, а та металлическая пластинка-медальон и письмо Фазиле не в гимнастерке ли остались? Сайфулла резко остановился и невольно начал шарить по груди, затем попытался засунуть руки в карманы брюк. Одежда не его, чужая, стало быть, все его вещи попали в руки того человека. Эх, разиня, дурачина и простофиля, как же можно быть до такой степени беспечным и беспамятным! Чего же это он не вспомнил об этом, когда раздевался? Теперь он, считай, умер, пропал без вести, в списках живых уже не значится! С сегодняшнего дня Сайфуллы Мажитова нет на этом свете. И в его деревню пошлют такую весть.

...Ну что ты будешь делать, черт побери, какой же он ротозей. Да и то сказать, от страха чуть ума не лишился. А на пластинке той имя-фамилия его, и звание, и номер части. Основной документ военного человека. Хоть назад возвращайся в поисках того человека.

Долго шел Сайфулла, глядя на восток. Устал как собака, проголодался. Уже потерял всякую надежду встретить танкистов, другие наши части и регулярные войска. Сколько идет, а никого не видно. Вскоре вышел к месту, похожему на поле, значит, где-то поблизости должна быть деревня или хутор. Все время оглядываясь по сторонам, только зашел было под навес на гумне, как кто-то крикнул ему:

– Стой! Ты кто? – Сайфулла от неожиданности прильнул к земле.

Через какое-то время сзади послышалось какое-то шевеление, кто-то разговаривал шепотом, и тут из-за кустов показались… танкисты.

– Что, испугался? – сказал один из них, улыбаясь. – Мы же поначалу не узнали тебя. Вырядился в какую-то одежду

– Не удивительно, что не узнали. В дороге какой-то мужик наставил оружие и приказал раздеться, а взамен вот это дал, – рассказал Сайфулла о своих злоключениях.

– Легко отделался. Теперь разная шваль будет вылезать, – сказал другой танкист.

– Если наши встретятся – наденут нашу форму, немец придет – их форму напялят, – сделал он вывод.

– Таких на месте надо бы убивать, как собак, – напряг желваки, сузив глаза, третий невысокого роста танкист. – Да только одной пулей злость не унять, танком их давить…

Дальше не стали развивать эту тему, молча двинулись в путь. Хотя и злился Сайфулла на то, что оставили его танкисты, обиду постарался забыть. То ли время, чтобы мелочиться? Отныне ему самому надо быть бдительнее, всегда настороже. Самое главное, что нашел их. Вместе и веселее, и безопаснее.

Сделав привал, основательно отдохнув, пошли дальше. Когда проходили, перешагивая через поваленные деревья, спотыкаясь о кочки, болотистое место, их заметили проезжающие недалеко на мотоциклах немцы и стали преследовать.

– Назад, в лес! – крикнул идущий впереди лейтенант и бросился в обратную сторону.

Одновременно застрекотало несколько автоматов. Настырные пули свистели и мимо уха, и сверху, над головой, попадая по веткам деревьев, сбивали их.

«Ах-х!» – одна из пуль, похоже, попала в бегущего позади всех танкиста, он остановился на мгновение, затем, как срубленное дерево, рухнул на землю. Остальные, укрываясь за соснами, еще долго бежали, а потом свалились на землю – благо преследователи не стали углубляться в лес. Если бы немцы продолжили гнаться за ними, никому бы в живых не остаться, сил уже ни у кого не было. На счастье, немцы то ли испугались, то ли поленились, не захотели заезжать в мелкие камыши с хлюпающей водой, поговорили о чем-то между собой и повернули назад. Вскоре послышался гул удаляющихся мотоциклов. Немного отдохнув, танкисты сходили за своим погибшим товарищем, выбрали место повыше, выкопали яму и похоронили его. Сверху могилы набросали сучьев, в изголовье воткнули палку и повесили на нее шлем погибшего. Один из танкистов вынул из кармана комбинезона документы своего товарища.

Что ждет их впереди? Где они сейчас находятся, докуда дошли? Сколько уже дней прошло с момента нападения немцев? Каждый день летят их самолеты, слышится шум проходящих вражеских танковых колонн, рвутся их снаряды, бомбы. Где же наши?

Обогнув болото, вышли то ли к деревне, то ли к хутору. Тот рябой парень, что забрал у погибшего танкиста документы, видимо, посчитав себя вправе командовать, долго смотрел из-за деревьев, а потом высказал то, о чем все думали:

– Придется зайти, сил совсем не осталось. Да и что-нибудь из съестного надо бы достать.

Передвигаясь гуськом друг за другом, то и дело оглядываясь, добрались до крайнего дома, и только успели подойти к нему, как вся деревня наполнилась немцами – то ли давешними мотоциклистами, то ли другими! Если бы их было один-два человека, может, смогли бы и спрятаться, но целой группой… Бросились врассыпную, кинулись туда-сюда, но замести следы не смогли. Выбежавших за огороды в сторону леса двух танкистов сразило пулеметной очередью. Остальных быстро окружили, разоружили и пинками-тычками погнали по деревне, присоединив к большой группе пленных солдат Красной армии. Все это произошло так быстро, что никто ничего не успел предпринять. Пришедших в себя двоих парней, пытавшихся бежать, тут же расстреляли из автоматов. Пять минут назад зашли в деревню, а на шестой уже были в плену. «Поспешили заходить в деревню, надо было сначала пару человек в разведку послать», – с горечью и запозданием подумал Сайфулла. 

Один старик в деревне Ишали, Сайфулла сейчас и имени его не помнит, часто рассказывал о своих злоключениях, пережитых в немецком плену во время первой германской войны. Если это правда, то их, говорил он, не кормили толком, вынуждены были питаться древесной корой, сушеной травой, а порой и мышами. Каким-то образом удалось им бежать. Пережив тысячу мучений, преодолев не одну сотню верст, старик вернулся домой. Родные и близкие его поначалу не узнали, до такой степени он был измотан, исхудал, измучен. С большим интересом, и веря, и не веря, бывало, слушал внимательно Сайфулла эти повествования старика, а теперь вот и его самого ждет такая же судьба.

Пинками и прикладами загнали их на большой майдан в центре города (сказали, это Барановичи), опоясанный колючей проволокой, и закрыли, как скот в загон. На каждом шагу вооруженный солдат, в руках солдат на поводке огромные, с теленка собаки.

В первую ночь Сайфулла не мог заснуть. В тысячу раз лучше умереть, чем подчиниться врагу, думал он, мучаясь от бессонницы. Если удастся вернуться домой после войны живым и здоровым, как он будет глядеть людям в глаза? Спросят, где воевал, на каких фронтах был, и что он ответит? Вдобавок ко всему по своей беспечности и ротозейству и документы свои отдал чужому человеку. Нет, что бы там ни было, бежать надо отсюда. Должен быть какой-то выход из этого положения.

На следующий день Сайфулла обратил внимание на здешний народ. Военных как таковых здесь практически не было, многие не в форме, в обычной одежде. Старики и старухи, женщины, дети. «Тоже мне, нашли кого в плен брать», – с недоумением подумал он. Какая немцам от них польза? А ведь и он теперь гражданский, возможно, бежать сможет. По сравнению с военными, обращение наверняка помягче. Недолго думая, Сайфулла выскользнул из рядов своих товарищей и примкнул к расположившейся возле ворот группе гражданских пленных. Через некоторое время охранники отделили эту группу от остальных и погнали неизвестно куда.

Солнце палит нещадно. Давно уже не было дождя. Песок, его мельчайшие частички превращаются в пыль, она налипает на лицо, лезет в горло, забивает рот. Вся одежда, сапоги, в этой пыли. На темных лицах людей блестят лишь глаза.

Метрах в двухстах от лагеря, оказывается, был колодец. Весь народ бросился туда. Сайфулла схватил узелок одного старика и старушки и, как бы помогая им, тоже двинулся к колодцу. Успел лишь промочить горло парой глотков из подставленных ладоней, и охранники погнали людей по улице дальше.

Когда вышли за город и прошли приличное расстояние, конвой отстал. Сначала подумали, что начнут стрелять, но, когда те замахали руками, мол, идите, проваливайте, поняли, что их отпустили.

Измученные, уставшие люди решили остановиться на ночлег во встретившемся на пути крытом заброшенном строении, похожем на сарай. Наверное, когда-то здесь хранили зерно, а может быть, в нем содержали скотину, сразу и не поймешь, пахнет и навозом, и пшеницей. Кто где нашел место, там и лег, притулился. Немного успокоились и уже начали было засыпать, как кто-то вошел, зажег спичку и начал кого-то высматривать. «Мало ли ходит людей, возможно, кто-то нагнал их и тоже решил заночевать здесь», – безразлично подумал Сайфулла, и тут в свете зажженной спички, немало удивившись, узнал знакомое лицо. Танкист! Стало быть, и он сумел сбежать из группы военных! Сайфулла быстро поднялся, пробрался к нему и позвал на свое место. На вопрос о том, как ему удалось бежать, танкист бодро отшутился, мол, нет непреодолимых преград. Оказалось, что он не один, многие еще смогли бежать. Что ни говори, а с этими отважными ребятами Сайфулле было как-то безопаснее и надежнее. К тому же этот рябой танкист откуда-то наган достал, и даже патроны к нему есть, пусть даже и всего четыре штуки.

Обманув желудок скудным пайком, розданным женщинами, и проведя в пути еще несколько дней, вышли к небольшой деревне с выстроившимися в один ряд избами. «Будь что будет, надо зайти, есть же и дети, их накормить чем-то надо», – сказали танкисты. Нищим, несчастным и ветер в лицо, не успели впереди идущие открыть деревенские ворота, как из них сразу же вышли немцы. Народ ахнул, люди начали туда-сюда метаться, да только что сделаешь против до зубов вооруженных солдат, как убежишь от них, если уже сил никаких нет? Если дернешься в сторону, так и жди, что выстрелят в спину. Те, у кого было оружие, чтобы избежать жертв, резко побежали в разные стороны, стреляя на ходу. Немцы никак не ожидали этого, на некоторое время растерялись (двое, схватившись за животы, упали замертво), а когда пришли в себя, открыли шквальный огонь из автоматов. Один из танкистов упал, сраженный пулей, остальным ничего не оставалось, как побросать оружие и поднять вверх руки. Толкая и избивая, всех пригнали в какой-то лагерь.

И опять не мог взять в толк Сайфулла: война идет всего лишь две-три недели, а лагеря уже готовы. То ли наших пленных заставили строить, то ли сами немцы успели возвести их за такое короткое время, никак не поймешь. Оказалось, этот называется Дзержинск.

Здесь их держали полтора месяца, кормили баландой из гнилой капусты, хлебом из опилок. А потом погрузили около шестисот человек в вагоны и увезли в другой лагерь. На этот раз это была Бяло-Подляска. И это уже не Белоруссия, а земля Польши…

В плену

Осень. Почти до самого конца ноября шли слякотные дожди, они сменились пронизывающими холодными ветрами, затем пришли крепкие морозы. А снега все нет. Небо уже много дней покрыто тяжелыми, готовыми вот-вот обрушиться на землю темными тучами. Под ногами – сухая, вся из смерзшихся комков земля, кругом – качающаяся на ветру колючая проволока, охранники, держащие на поводке огромных злых овчарок. Негде спрятаться от жгучего ветра, укрыться от дождя, согреться от холода. Все окружение – это исхудалые, кожа да кости, еле двигающиеся пленные, окруженное двумя рядами колючей проволоки голое поле. Днем еще худо-бедно терпимо, а вот ночами тяжело. От безысходности. Люди ложатся, словно стадо овец, сбившись, скучившись в одно место, пытаясь согреть друг друга, а кто-то всю ночь ходит, а потом начинает копать землю, хочет в ней схорониться от холода. Это уже совсем страшно: если утром не успеешь встать, охранники подходят и начинают стрелять. И такое варварство со стороны охранников случается почти каждый день. «Игра» для них не обременительна, потому что могила для пленного уже готова, не надо куда-то на сторону тащить.

На сорок-пятьдесят человек – одно ведро чая, вернее, чуть теплой воды. А посуды нет, поэтому наливают кому куда придется: в подол рубашки, гимнастерки, в пилотку, в ладони, сапоги, ботинки. Успеешь – выпьешь, нет – так вытечет, да и в давке может пролиться. Такому же количеству людей одна буханка испеченного с добавлением опилок хлеба. Начнешь делить, а он крошится. Да и тот испечен давно уже – на буханке иногда можно увидеть цифры: «1938», «1939», получается, 2-3 года назад. И даже если такой кусочек хлеба достанется, и то радость. Баланду дают. В ней плавает мерзлая картошка, свекла, мелким песочком приправленные. Песок специально добавляют, чтобы быстрее вывести из строя желудок. И баланду тоже вынуждены наливать в подол. А потом мокрый подол замерзает, становится, как кора, и гремит при ходьбе.

Очень много умирает людей. При ходьбе по свежему снегу спотыкнешься обо что-то, глядь – а там труп, замерзший в бесформенном положении. Умерших не убирают неделями. Но даже если подбирают, то далеко не уносят: оттащат чуть подальше, а потом складывают, как поленницу дров, друг на друга.

Где-то идет война, проливается кровь за страну, за родное Отечество, а Сайфулла в плену сидит. С одной стороны, если посмотреть, вроде и вины его в том нет, не по своей воле в плен попал, а с другой стороны, не может принять участие в святом сражении. И самое горькое, что впереди никакого просвета, как будто не видно этому ни конца ни края. Не просматривается и никаких возможностей бежать, руки на себя наложить тоже не дело настоящего мужчины. Что делать, как быть? Есть ли выход из этого мучения? 

Совсем еще юнец, у которого и усы под носом не растут, может запросто ударить пожилого, годящегося ему в отцы пленного, начать таскать по мерзлой земле только за то, что ему не понравился твой взгляд, ему ничего не стоит ударить по подолу пленного и пролить из него баланду. Напротив, такая жестокость только поощряется со стороны старших немецких офицеров. Поэтому, как только начинают загонять всех в блок, Сайфулла старается не попадаться им на глаза. Иначе, если попадешься, начнут «играть» тобой, как кошка с мышью, найдут любой предлог, чтобы поиздеваться. Частенько вынуждают пленного весь день стоять на ногах. В такой позе начинают нестерпимо болеть поясница, ноги. Стоит только присесть, как охранник подбегает и начинает пинать либо просто стреляет в упор. Такие постоянные избиения, издевательства подавляют дух человека, превращают его в трусливого либо равнодушного ко всему человека.

Еще одно любимое занятие немцев – стрельба с вышки. У этой «игры» есть своя особенность. Сначала всем пленным блока бросают буханку хлеба. Голодные люди, не думая ни о чем таком, бросаются на пищу. У каждого одна цель – урвать от буханки хотя бы щепотку. Охранники сначала начинают громко смеяться, а затем открывают огонь автоматными очередями. В итоге на этом месте остается лежать множество трупов. 

Как-то немцы заставили пленных вырыть на территории лагеря колодец, соорудить от него лоток. Затем построили всех. Известный на весь лагерь своей жестокостью и безжалостностью невысокого роста худой капитан, заложив руки за спину, медленно стал проходить перед строем, остановился перед смуглолицым пленным, узбеком, видимо, или казахом, ткнул ему в грудь пальцем в кожаной перчатке и двинулся дальше. Пройдя немного, остановился перед двумя светлолицыми пленными. Затем повернулся и, дойдя до того, первого пленного, велел ему раздеваться. Тот то ли не понял, чего от него хотят, то ли не захотел раздеваться, тогда немецкий капитан ударом кулака свалил его на землю. Тут же подскочили на кивок головы капитана двое немецких фельдфебелей, быстро раздели беднягу и разложили на лотке. Одному из тех двоих светлолицых фельдфебель вручил ведро, другому – крупную щетку для чистки лошадей и жестами показал, что первому нужно поливать разложенного на лотке пленного водой из колодца, а второму – чистить его щеткой.

И вот из колодца поднято первое ведро воды. Однако тот, кому предстояло мыть, не спешит, стоит и смотрит в растерянности то на лоток, то на своих товарищей в строю. Весь дрожит. У бедняги рука не поднимается так мучить живого человека. А капитану такая нерешительность пленного совсем не понравилась: сначала он пытался движениями рук заставить его поторопиться с экзекуцией, потом начал кричать, а когда и это не подействовало, быстрыми шагами подошел и сильно ударил пленного кулаком по лицу. Бедняга покачался-покачался и рухнул на землю. Проворный фельдфебель рывком поднял его, поставил на ноги и вручил злополучную щетку. Тому ничего не оставалось, как приступить к «работе». Потом из колодца вышло второе ведро, третье, четвертое...

В такой холод от одной только ледяной воды можно умереть, а тут еще и тело трут жесткой, крупной щеткой. Капитану весело, он смеется, дрыгает ногами, хлопает в ладоши, кричит что-то, словно бешеная собака. Вслед за ним ржут фельдфебели, офицеры. Сайфулла не может смотреть в сторону распластанного на лотке пленного, ему кажется, будто его самого моют холодной водой и трут щеткой, даже холод забылся. Лишь краем уха он слышит голос стоящего рядом с ним товарища, переводящего слова капитана: «Он же грязный, как свинья, мой его быстрее, вот таким образом немецкий народ несет культуру диким азиатам». У него кружится голова, кажется, его вот-вот вырвет, вывернув наизнанку все внутренние органы. Какое варварство! Даже скотину так не мучают.

Сайфулла покачнулся и начал медленно клониться к земле. Но стоящие рядом товарищи успели подхватить его за локти и не дали упасть. Когда он пришел в себя и открыл глаза, увидел, что истерзанного на лотке пленного, схватив за ноги и за руки, несут к штабелям трупов. А тех двоих, что «мыли», самих положили на лоток, вывели из строя других двоих и заставляют мыть уже этих…

Голод, постоянный, пронизывающий все тело холод, регулярные избиения – ко всем этим бедам добавляется еще одно разъедающее душу пленных страдание. Это невозможность узнать, какую часть страны заняли враги. Здешним немцам это, конечно, известно, но кто же поверит их бахвальствам о том, что они уже дошли до Урала, Кавказ в их руках, а скоро и в Москве будут? Во время каждого построения комендант лагеря разглагольствует, какой очередной город заняли их доблестные непобедимые войска, сколько тысяч убито советских солдат и офицеров, сколько их взято в плен, называя части Красной армии не умеющим воевать трусливым сбродом дикарей. Конечно, многие не верят этим новостям, и тем не менее хватает и сомневающихся – дело пропащее, если так пойдет и дальше, немец всю страну может оккупировать. Есть и такие, кто уже потерял всякую надежду и думает: «Война для меня кончена, остается только умереть».

Пропуская через себя мысленно одно за другим все последние события, Сайфулла пытается понять их, дать им какую-то свою оценку. Одна мысль все время крутится в его голове – пакт о взаимном ненападении, заключенный между СССР и Германией. Он же был заключен всего лишь несколько лет назад. И не этот ли пакт, затмив наши глаза в процессе успехов в народном хозяйстве, экономике, культуре, трудового энтузиазма людей, все более улучшающейся жизни, заставил нас забыть о том, что нужно ведь еще и защищать Отечество от врага, укреплять обороноспособность страны? Мы же и песни пели о том, что если завтра война, то она нам не страшна, что легко победим врага. Но в то же время, когда Сайфуллу призвали служить, он своими глазами видел военную составляющую нашей армии, как она спешно перевооружалась, пополнялась новой техникой. Когда Гитлер начал оккупировать Польшу, отодвинули нашу границу немного западнее. В состав СССР вошли Литва, Латвия, Эстония.

В лагере много украинцев. Немцы создали из них несколько отрядов полицаев. Они стоят в дозоре, охраняют пленных, бараки, санчасть, столовую. Оружие им не дают, но зато они всегда сыты, обуты, одеты, не мерзнут, как другие. Живут в отдельном бараке.

В один из дней, дойдя до крайней степени страданий от холода, шестеро человек собрались и договорились организовать нападение на пост полицейских. Цель у них была не особенно большая, всего лишь снять с полицейских и забрать их шинели, плащ-палатки.

Когда сменился вечерний караул, двое напали сзади на одного из охранников. Еще трое пришли им на помощь. Вместе навалились, повалили, сняли его одежду, но закрыть рот охраннику вовремя не удалось, тот успел закричать. Сайфулла схватил шинель и побежал в сторону блоков. Кинул шинель на протянутую между блоками колючую проволоку и перекатился через нее на свою сторону. Другие тоже успели подбежать, только самый последний, споткнувшись обо что-то, попал в руки выбежавших на крик полицаев.

На следующий день рано утром весь лагерь построили и начали искать тех, кто участвовал в ночном нападении. Ограбленный полицай и пойманный пленный должны пройти вдоль строя и опознать нападавших. Сайфулла понял, что как ни крути, а их все равно узнают, потихоньку отошел и лег среди трупов, сваленных возле отхожего места. Долго ходили те двое вдоль строя, но, как ни странно, никого из него почему-то не вывели – то ли не узнали, то ли сделали вид, что не узнали. А между тем в строю стояли пятеро тех, кто был в той ночной вылазке.

Однажды вечером кто-то ходил и шепотом расспрашивал, нет ли тут кого из Башкортостана. Учитель из Дюртюлей познакомился с этим человеком, сказал, что здесь есть еще один их земляк из Красноусольска, и показал на Сайфуллу.

– Ты и вправду из Красноусольска? – спросил тот человек, подойдя к Сайфулле.

– Да, – ответил Сайфулла и… узнал того самого пойманного пленного, когда они совершали ночную вылазку за шинелями и плащ-палатками полицаев.

– Так ведь и я из Красноусольска, – обрадовался тот, заулыбавшись. – Из какой деревни?

– Янгизкаин.

– Янгизкаин? – широко раскрыл тот от удивления глаза. – Не может быть, врешь, наверное. Да ты что, не узнаешь меня? Я ведь тоже из Янгизкаина.

Не знал, что и думать, Сайфулла, верить этому человеку или нет. Может, в доверие к нему хочет втереться под видом земляка, а сам соглядатай, доносчик.

– Нет, не узнаю.

– Ну и память у тебя, – как бы с обидой ответил тот. – Вместе же учились. – Потом, после некоторой паузы, добавил: – Ладно, вспомнишь со временем. А я тебе, как односельчанину, баланды принесу, – и пошагал дальше.

Ночью он и в самом деле принес баланду. «Не провокация ли это?» – подумал сначала Сайфулла, решив не притрагиваться к еде, но уж больно извело длительное голодание, терпежу никакого не осталось, будь что будет, пока представляется такая возможность, надо ею воспользоваться – и в один присест выдул принесенное.

– Из нашей части один здесь в поварах ходит, – внес ясность «односельчанин», почувствовавший сомнения Сайфуллы. – Не бойся, не отравлено.

Хотя и не назвал этот человек своего имени, фамилии, Сайфулла, наконец, вспомнил, кто он такой. Да, не врет, в самом деле, оказалось, односельчанин. Сабит Кунафин это. По своей деревне Сайфулла его не помнит, видимо, старше его, а вот в Стерлитамакском педтехникуме, действительно, учились в одно и то же время. Это ладно, а вот как объяснить то, что этот человек после ночного инцидента с шинелью ходит под ударами полицаев вдоль строя с требованием опознать грабителей, а он никого якобы не узнает? Это что, только землячество, что из одной деревни, или здесь другие причины, о которых Сайфулла пока ничего не ведает?

Спустя какое-то время Сайфулла узнает, что его земляк занимается ремонтом часов. Ночью приносит пленным баланду, забирает у них сломанные часы, чинит их и меняет у полицаев на курево, еду, а иногда и на одежду. Ходит по блокам, питается, вроде со всеми наравне, но не скажешь, что выглядит изможденным. Со всеми находит общий язык, входит в доверие, даже к полицаям дорожку проторил. Одним словом, ко всем находит подход его односельчанин, со всеми дружбу водит. Что же, умеет жить, приспосабливаться.

Жизнь в лагере сродни аду. Каждый день немец что-нибудь да выдумает. Мучить лишением воды после того, как накормят соленой баландой, не давать спать ночами, заставлять целый день стоять на ногах без движения – для полицаев, самих немцев это обычные повторяющиеся действия. Для них пленные – это живая мишень, укрепление кулаков и накачивание мышц, объект для пыток, издевательств, смеха. А такое не каждый может выдержать. Чтобы не сдаться, одного физического здоровья недостаточно, нужно еще быть сильным духом.

Сдружившиеся и уже тесно общавшиеся между собой три человека задумали бежать. Затем они пришли к выводу, что втроем побег не совершить, нужно уговорить еще несколько пленных. Спустя какое-то время их стало восемь человек. Разделились на две группы. Первая группа должна выйти с западной стороны блока, вторая – со стороны вышки. Таков был их простой план, но на самом деле, в реальности, всем было ясно как день, что совершить задуманное будет очень непросто. Прежде всего, надо приготовить одежду, а самое главное – запастись едой. Потом перерезать колючую проволоку. Если удастся выскочить за пределы лагеря – там дальше поле, а за ним лес. Это то, что доступно глазу, а что за лесом? Деревня, хутор ли, сколько километров до границы и в какой она стороне?..

В назначенный день погода выдалась не очень удачной, разыгрался сильный ветер. Тем не менее решили не откладывать побег. Если ждать хорошей погоды… Да и вряд ли в ближайшее время она улучшится. Один ряд проволоки преодолели, не перерезая ее, а сделав подкоп снизу, и только начали делать подкоп под вторым рядом, как зажглись прожектора на вышке, завыла сирена, забегали охранники. Сайфулла заметил недалеко, буквально в двух метрах от себя четыре довольно больших, лежащих на земле камня и тут же залег за них. Через некоторое время со стороны вышки, откуда должна была выйти вторая группа, раздались выстрелы. «Эх, обнаружили…» – с сожалением подумал Сайфулла. Случайность или кто-то выдал? Погоди-ка, поначалу ведь с ними Сабит был, а потом вроде отстал. Может, он и предал. Хотя, кто знает…

До самого рассвета лежал за теми самыми камнями Сайфулла. Промерз до костей. Если побежит, снова зажжется прожектор и охранники начнут стрелять, с собаками кинутся искать, казалось ему. Не дождавшись никакого сигнала от товарищей, он решил, пока совсем не рассвело, ползти назад, обратно к своему блоку.

В неудачно закончившейся этой операции из первой группы в живых остался лишь Сайфулла. Из второй группы, как только услышали автоматные очереди, сразу бросились на колючую проволоку. В итоге двоим удалось сбежать, а двоих застрелили.

Назавтра за это деяние весь блок целый день, до самого вечера стоял в строю. Не то чтобы есть, но и пить не давали, а в довершение вечером всех избили дубинками. Застрявшие в колючей проволоке трупы тех двоих пленных не убирали целый месяц. Это было сделано немцами намеренно, в назидание другим, как предупреждение: каждого, кто задумает бежать, ждет такая же участь. И все же эта смелая вылазка пленных не прошла даром. Пятеро погибли, но двое все-таки смогли ускользнуть, а самое главное, этот инцидент показал, что из лагеря можно бежать.

В конце декабря всех, кто в состоянии был шагать, построили, погрузили в товарные вагоны и отправили в крепость Демблин. На территории этой крепости, выстроенной в форме круга, есть и трехэтажные, и четырехэтажные дома. В центре – санчасть.

Кормят так же, как на прежнем месте, ничуть не лучше, только чтобы душа в теле еле держалась. Та же баланда из свеклы и гнилой капусты, тот же готовый рассыпаться в руках хлеб. Наполовину из опилок, его и хлебом-то назвать трудно. И вся эта «еда» – только один раз в день. А порой и без нее остаются. К тому же тиф свирепствует. С самой осени трупы умерших большими кучами возвышаются на территории. Единственное утешительное отличие от прежнего лагеря в том, что здесь не голое поле, есть где укрыться под крышей от дождя и снега. Длинные, широкие бараки защищают от ветра.

В один из дней в барак зашел одетый наполовину в гражданскую, наполовину в военную одежду пленный-казак, подошел к Сайфулле и спросил:

– Ты, случаем, не фармацевт? Загляни-ка в санчасть, – и с этими словами вышел. Сайфулла задумался: кто же это такой фармацевт? Может, он меня с кем-то спутал? Почему попросил зайти в санчасть? Долго думал, но все же решился – будь что будет, и пошагал в сторону санчасти.

– Вот, наконец, нужный человек нашелся, – встретил его казак.

– Только я не фармацевт, до армии работал учителем в школе, – ответил Сайфулла.

Казак рассмеялся:

– Ничего, товарищ учитель, чему надо – научим. Кто по национальности?

– Башкир.

– Истяк? Мы же тогда почти земляки. Я из Оренбурга.

Сайфулла вздохнул облегченно и сам рассмеялся вслед за казаком.

Вот так, в конце января 1942 года, Сайфулла стал работать в аптеке санчасти истопником, мыть здесь полы. В крепости три врача. По словам казака, один из них из Ленинграда, другой – с Кубани. Хорошие люди. Всегда готовы прийти на помощь пленным. Здесь и с кормежкой получше. Сюда приходят за лекарствами из соседних блоков. О чем-то шушукаются между собой. Сайфулла хорошо понимает, что не за одними только лекарствами приходят эти люди, и всегда готов выполнить любое их поручение.

Как-то вечером невысокого роста, худощавый, с проницательным взглядом человек вручил Сайфулле два номера газеты «Правда» за 1941 год и попросил припрятать их в надежном месте. Когда незнакомец начал расспрашивать его, попросил назвать имя и фамилию, рассказать о себе, Сайфулла несколько растерялся, но по мере беседы, почувствовав, что никакого подвоха в вопросах нет, успокоился. Придя на работу рано утром под предлогом растопки печи в аптеке, Сайфулла вытащил оба номера газеты и начал быстро-быстро читать их. В этих номерах газеты были напечатаны тексты выступлений товарищей Сталина и Молотова. Вечером врач забрал у Сайфуллы газеты и передал кому-то другому.

После этого случая у Сайфуллы не осталось никаких сомнений в том, что в лагере делаются какие-то тайные дела, а между людьми санчасти и пленными есть тесная связь. Он понял, почувствовал, что в лагере действует какая-то группа связанных между собой людей, может быть, даже подпольная организация. Если так, то, выходит, и его хотят привлечь, потому и проверяли. Да, нельзя сидеть сложа руки, надо действовать, использовать для этого каждую возможность, помогать во всем, о чем попросят, если поверят, то быть вместе с ними.

Сейчас Сайфулла пока даже не представляет, не догадывается, что его чудесное спасение после того трагического случая с шинелью, его устройство в аптеку в качестве истопника и уборщика, просьба припрятать газеты – это все дело рук тех самых людей, которые, как он и думал, занимаются «тайными делами». И о том, что именно они организовали побег целой группы пленных из лагеря в Бяла-Подляске, он узнает лишь спустя много времени.

Зима пошла на исход, уже чувствовалось дыхание весны. Снег под ногами растаял, территория между блоками, бараками стала похожа на сотканный из разноцветных заплат палас. Теплый ветер доносил вонь гниющих трупов, приносил запахи трав, деревьев, земли, вешней воды, щекотал ноздри, кружил голову. Как бы там ни было, а приход весны – это было хорошо. Самое главное, не будешь мерзнуть. А потом, смена времен года, это ведь говорит о том, что время идет и жизнь продолжается. Глядишь, и война закончится, может быть, освободят, на худой конец, куда-нибудь еще перебросят. А на новом месте, возможно, будет полегче, чем здесь. Что ни говори, а весна настраивает на лучшее, пробуждает надежды на какие-то перемены.

В один из дней всех пленных построили, из каждого блока отобрали по три-четыре человека и увели в сторону нужника, отхожего места. Из штаба вышли пять женщин. У всех в руках пистолеты. Довольные, смеются. Затем выстроились и начали стрелять в отобранную группу пленных – бах-бах! Трое пленных упали сразу, двое опустились на колени и оперлись на руки, а еще один, покачиваясь, пошел вперед, прямо на этих женщин. Те на какое-то время растерялись, пленный продолжал приближаться к ним, женщины начали отступать и посмотрели назад, на офицеров, как бы прося у них помощи. Двое молодых лейтенантов поняли, что женщины растерялись, один из них выхватил из кобуры свой наган и, громко выругавшись, почти в упор два раза выстрелил в пленного.

Женщины ушли, теперь они уже не смеялись. Второй лейтенант дал солдатам команду открыть огонь по оставшейся отобранной группе пленных…

Внутрь крепости загнали несколько пустых вагонов и погрузили в них очень много людей. Сайфулла тоже попал в их число. В вагоне невозможно было не то что сидеть, но и стоять, настолько он был переполнен. Тесно прижавшись друг к другу, ехали весь день, а потом и еще одну ночь. Куда везут – неизвестно. На второй день, ближе к обеду, открыли двери и бросили несколько буханок все того же, испеченного из древесных опилок хлеба, из каждого вагона вынесли по 20-30 трупов.

И вновь поезд двинулся в путь, снова ехали полдня и потом всю ночь. Когда остановились и выгрузились на одной из станций, Сайфулла встретил старшину роты, в которой служил. Еле-еле узнали друг друга, обрадовались, не могли наговориться. Уже довольно пожилой, этот человек в свое время остался служить сверхсрочником. А теперь жалеет об этом. Не было бы таких мучений, какие сейчас испытываю, говорит. И то верно, отслужил бы и домой воротился, а если бы и ушел на войну из родных краев, воевал бы в составе регулярной армии. А может, и не взяли бы из-за солидного возраста. Очень измученный у него сейчас вид, совсем исхудал, еле на ногах стоит, весь поседел, волосы белые-белые. Всегда аккуратно, с иголочки одетый в военную форму и от солдат требующий того же, теперь похож на оборванца, то, что на нем, и одеждой-то назвать трудно, вот-вот рассыплется в прах. Сайфулле стало жаль его.

– Помнишь нашего офицера по фамилии Таранец, знаешь его? – спросил старшина между делом.

– Знаю, – сказал Сайфулла, вспомнив заместителя командира взвода.

– Ну так вот эта сволочь – предатель, немцам служит, их форму напялил. Наших водит под конвоем на работу в соседний лагерь. Постарайся не попадаться ему на глаза, если узнает, житья тебе не будет, изведет.

Сайфулла промолчал, лишь кивнул головой в знак согласия. Да уж, от этого типа надо держаться подальше, быть начеку. К кому, а уж к Сайфулле приставать у него есть веские основания.

...Как-то раз Таранец вернулся откуда-то вдрызг пьяный. Сайфулла стоял в карауле. Он остановил его окриком, как положено по уставу. Проходивший молча в казарму Таранец остановился в недоумении, он никак не мог стерпеть того, что какой-то солдат посмел встать на пути у него, офицера. Увидев, что Сайфулла стоит крепко и неуклонно на своем, выругался матом и обрушился на него с бранью: «Сопляк, да как ты смеешь останавливать старшего по званию, может, я со службы иду». Сайфулла хорошо понимает, что действует по уставу, если бы Таранец сказал ему: так, мол, и так, товарищ курсант, что тут поделаешь, так получилось, ты уж не докладывай дежурному, если бы не унижал его, может, Сайфулла и махнул бы рукой, пропустил его в казарму. А тот все не унимался, кричал на него, вот Сайфулла и позвонил дежурному по батальону. Спустя какое-то время подоспели лейтенант с капитаном и увели того в штаб батальона.

На следующее утро об этом инциденте стало известно и в штабе полка. Прибыл замполит, начались проверки, расспросы, допросы. Разумеется, Сайфуллу тоже вызывали в штаб полка, расспрашивали, как было дело. Эх, надо было пропустить его и все, с запозданием сокрушался Сайфулла, если бы знал, что такая вонь пойдет от этого дела, так бы и сделал.

Сайфулла не знал, какое наказание получил Таранец за то, что вернулся ночью пьяным, да и не хотел знать. Зато Таранец попытался отомстить ему – спустя несколько месяцев после этого случая, на заседании комиссии, где рассматривалось заявление Сайфуллы о вступлении кандидатом в члены ВКП(б), начал приставать к нему, задавать каверзные, мелкие, провокационные вопросы, стараясь найти какие-то черные пятна в благополучно проходящей его службе. И замполит, и другие члены комиссии прекрасно понимали мстительные намерения Таранца, поэтому не дали ему возможности воплотить их в жизнь: большинством голосов Сайфуллу приняли кандидатом в члены компартии. А сегодня этот подлец, оказывается, продался немцам, служит у них полицаем.

Вскоре снова погрузили более двухсот человек в товарные вагоны и повезли куда-то. После двух-трех дней тряски остановились, на расспросы ответили: «Варшава». В маленькие окошки вагонов поляки старались сунуть хоть какую-то еду, курево, жали руки в знак солидарности. Еще через несколько дней выгрузили в лагере Штутгарт на территории Германии. Всех раздели, вместо прежней одежды, обуви раздали деревянные калоши-колодки, нечто вроде коротких камзолов и набили в похожие на бараки здания. Значит, дальнейшее пребывание пленных будет здесь, теперь уже на немецкой земле.

В один из дней в лагере появился средних лет, полноватый человек, отобрал группу пленных и увел с собой. Сайфулла тоже попал в их число. Когда пришли на место, увидели, что у этого бюргера во дворе работают пленные поляки, чехи, французы, русские. Группе, где был Сайфулла, немец велел почистить пруд рядом с его домом. А у них и лопату-то держать сил нет. Но куда деваться, никто не спрашивает у тебя, хочешь ли ты, можешь ли, приказали – надо делать.

Хозяин оказался на редкость жестоким и свирепым типом: стоит только остановиться, передохнуть или словом перекинуться с товарищами, тут же следует удар дубинкой. «Ведь он же и не военный вовсе, не полицай, почему же такой злобный и кровожадный, и за скотину нас не считает?» – с удивлением думает Сайфулла. Ладно, на войне понятно, там с оружием в руках стоишь друг против друга. А здесь, в сравнительно мирной жизни, как можно быть таким извергом? Или же это для всех немцев присуще такое чувство ненависти к другим нациям?

После недельной безуспешной работы по очистке пруда от ила хозяин, подумав, видимо, что от этих не будет никакого толка, в сердцах отправил группу обратно в лагерь. И хоть бы раз накормил толком! Поначалу обрадовавшиеся, что будут ходить на воле, под конец совсем обессиленные от грязной работы пленные только и мечтали вернуться в лагерь и свалиться на полати.

Дней через десять их снова построили на плацу лагеря. Похоже, опять куда-то намерены отправить. Отчего их так часто перемещают с места на место, в который раз недоумевает Сайфулла. А трудностей от этих переездов не перечесть: мучительная тряска в дороге, нехватка воздуха в предназначенных для перевозки скота вагонах, запах кровоточащих ран, невозможность выспаться, голод, жажда получить хотя бы глоток воды – ох, как нелегко пережить все это! Приедешь в назначенное место – а там новые хозяева, которые, как правило, каждый раз очень жестоки по отношению к новым пленникам. Да и кормежка с каждым разом все хуже и хуже.

Раннее утро. Еще и не рассвело толком. Возле паровозных колес возится машинист. Посмотрев на пленных, он произнес:

– Повезут вас в лагерь под названием Седльце, там формируется татаро-башкирский легион. Будете воевать против своих братьев-единоверцев, – и постучал по колесам паровоза своим молотком с деревянной ручкой. Потом прошел дальше вдоль вагонов, остановился возле другой группы пленных, повторил те же слова и снова постучал по вагонным колесам.

Сайфулла не до конца понимает значение слова «легион», но догадывается, что слова машиниста о том, что им придется воевать против своих братьев, означают не что иное, как попытку немцев склонить их на свою сторону, заставить сражаться против частей Красной армии. Нет, в это никак не может поверить Сайфулла, не может он поверить в то, что он сам, его товарищи, которых пошлют в этот легион, поднимут оружие против своей страны. И все же предупреждение железнодорожника очень своевременно, значит, там надо быть настороже.

Прав был машинист: тех, кого отобрали, и вправду привезли в Седльце. Оказалось, что Седльце – это большой лагерь, представляющий собой огромный майдан с вытоптанной, не успевшей вырасти травой. Вся территория лагеря окружена высокой колючей проволокой, по периметру – несколько вышек, на вышках – вооруженные автоматами, крупнокалиберными пулеметами охранники. С наступлением ночи там зажигаются прожектора. Тут татары, башкиры, чуваши, а также русские, евреи, украинцы, даже для женщин есть отдельный лагерь, говорят. Жизнь за колючей проволокой везде одинакова: голод, холод из-за отсутствия одежды, избиения. Здесь одно только отличие от других лагерей – невысокого роста, с бородой лопатой мулла ежедневно по часу читает Коран. Пленные должны при этом творить молитвы за здравие Гитлера. Неизвестно, как другие, но Сайфулла молится за здоровье Сталина, за успехи Красной армии, за то, чтобы им самим скорее избавиться от этого лагеря.

Для обессиленных пленных ходить строем на протяжении двух с лишним часов – занятие крайне тяжелое. «Почему ноги не поднимаешь выше?» – и с этими словами пинают по коленям, каждое упражнение заставляют повторять сотни раз. Одно лишь греет душу – кормят здесь сравнительно лучше. Блок имеет собственную санчасть, там есть санитары, да и обращение с пленными здесь не такое дикое и варварское.

Однообразные, похожие друг на друга длинные дни тянутся один за другим. Связи с внешним миром никакой, куда дошли немцы, где идет война – ничего об этом не известно. На каждом построении комендант лагеря сообщает: наши доблестные войска захватили такой-то город, окружили, взяли в мешок другой город, скоро войдем в него, советские солдаты массово бросают оружие, целыми армиями сдаются в плен, они не хотят воевать на стороне большевиков. Только никто этому не верит, все понимают, что это обычная пропаганда, цель которой – сломить дух пленных. И все же неизвестность о состоянии дел на фронте очень сильно влияет на настроение, разъедает душу.

Люди в лагере стараются кучковаться, собираться вместе в группы, так легче жить, выживать. Если кто-то совсем обессилел и упал, друзья-товарищи приносят ему воды, баланду. Те, кто ходит в одиночку, быстро сдают – одиночество здесь опасный, страшный враг. Чтобы меньше думать о смерти, заглушить упаднические настроения, пленные стараются хоть чем-то занять себя. Кто-то мастерит из алюминиевой посуды красочные портсигары, кто-то вырезает из зубных щеток мундштуки, третьи делают из медных монет кольца. Все это обменивают на хлеб, гнилую картошку, свекольную ботву, увядшую морковь. Вся ручная работа ради съестного. Каждый старается найти какие-то пути к пропитанию, ибо еда дает возможность остаться в живых.

Как-то во время проверки на построении ходивший перед строем лейтенант остановился возле пленного, который стоял перед Сайфуллой, и вперил в него свой взгляд. Чем он привлек его внимание, непонятно. То ли ему не понравился хмурый, злой взгляд пленного, или то, что тот был выше него, а может, просто чесались руки. В ту же секунду немец весь почернел лицом, сдвинул брови, скривил губы. Какое-то время пристально смотрел на пленного, а потом ударил сбоку кулаком по лицу. Парень пошатнулся – много ли надо обессилевшему человеку, но все же не упал, прислонился к стоявшему справа товарищу. Лейтенант снова размахнулся, но в этот раз парень успел подставить руку. Было ясно как день, что лейтенант не успокоится, пока не выместит свою злобу, поэтому Сайфулла взял парня двумя руками за пояс, потянул к себе и спрятал его сзади себя. Понятно, что такие действия лейтенанту не понравились, и он, закричав грозно, снова вознамерился ударить, однако стоявший за Сайфуллой третий пленный задвинул парня еще дальше, вглубь строя.

Такое единение пленных изрядно разозлило немца, почувствовав, что в одиночку ему не справиться, он позвал на помощь фельдфебеля. Едва только увидев призывный взмах руки, тот пулей подскочил и начал размахивать похожей на кнут штукой. Пытаясь защитить голову, Сайфулла поднял вверх руку – и тут же кончиком плети обожгло его голый локоть. По всему телу, словно от удара током, пробежала дрожь, из раны брызнула кровь. Плеть достала еще несколько человек. И все же немцы не стали вытаскивать того пленного из строя, пошагали дальше.

– Сволочи! – сказал стоявший рядом с Сайфуллой пленный, заскрипев зубами. – Ты знаешь, чем он бьет?

– Кнутом, наверное.

– Не кнутом, а плетью с бычьим членом на конце.

– Как это, бычьим членом?

– А вот так, высушили, а конец раздробили, взлохматили. Бьет намного болезненнее, чем просто кнут из кожи или ременная плеть. Один раз и мне по спине досталось, не знаю, сколько потом мучился.

Все лето мучился Сайфулла от этой раны, она гноилась и никак не заживала. Если бы смазать какой-нибудь мазью да перевязать, может, и затянулась бы быстро, да где же взять здесь какие-то лекарства и бинты? От постоянной пыли и грязи рана постоянно ныла, кровоточила. И в санчасть не пошел, все думал, заживет.

В один из дней всем пленным было велено выстроиться в четыре ряда вдоль линии колючей проволоки. «Ждем гостей», – сказал полицай. Через какое-то время на территорию лагеря в сопровождении офицеров вошла целая группа людей в гражданской одежде. Шагают не спеша, с чувством собственного достоинства, остановившись возле блоков, о чем-то говорят, показывая руками в сторону пленных. Затем остановились в центре длинного строя. Незнакомый офицер, вроде в звании полковника, вышел из середины группы вперед и начал говорить на чистейшей русском:

– Легионеры! Не знающие поражения славные войска фюрера продолжают наступление. Один за другим сдаются стратегические города. День полного разгрома Красной армии уже совсем близок. Поэтому татары, башкиры, чуваши, марийцы, представители других наций, взяв в руки оружие, должны очистить свои республики от большевиков. В этом святом деле в помощь вам в нескольких лагерях формируются национальные батальоны «Идель-Урал». В дальнейшем в составе этих батальонов вы должны избавить свою землю от русских. Давайте вместе бороться за то, чтобы извести большевиков. Некоторые из жертв большевизма сегодня стоят перед вами. Они пришли для того, чтобы разъяснить, рассказать вам о политическом, военном положении в вашей стране, в ваших республиках, о состоянии дел на фронте, – тонкоголосый, прямой, как скалка, худой полковник, подняв руку, показал на стоящих позади него людей. – Они ваши земляки, вынужденные покинуть Россию из-за преследований со стороны большевиков: Шафи Алмас, Гарип Султан, Шигап Нигмати, Заки Валиди. Сейчас я предоставлю слово им самим. Хайль Гитлер! – выбросив вверх правую руку, полковник щелкнул каблуками своих сверкающих яловых сапог.

Одетый в белый костюм, в белой же шляпе, Шафи Алмас горячо и быстро повторил практически все то же самое, что говорил полковник. А Заки Валиди не стал выступать с речью. То ли не пожелал, то ли слово не дали, трудно сказать. В то время как другие по очереди выходили и уговаривали вступать в легион, он подошел к пленным и о чем-то долго говорил с ними. Жаль, не мог Сайфулла рассмотреть его вблизи, и услышать не удалось, о чем он говорил – слишком далеко стоял. Они же с ним земляки, можно даже сказать, односельчане – мама Заки Валиди из Утяково. А Утяково – это соседняя деревня. Говорили, что детство Валиди прошло там, у деда-муллы. Из прочитанной книги Афзала Тагирова «Солдаты» Сайфулла знал, что родившийся в соседнем с Янгизкаином Кузяново Макаровского района Заки Валиди с оружием в руках сражался за установление Советской власти, командовал башкирскими войсками, принимал активное участие в создании Башкирской автономной республики, а потом, непонятно по каким причинам, оставив Башкортостан, перебрался в Турцию. Удивлялся Сайфулла и когда книгу читал, и сейчас удивляется, увидев его здесь, как могло так случиться, что такой сильный, грамотный человек покинул родину, очень хотелось ему узнать причину всего этого. В довоенные годы, помнится, на всех наводили страх такие слова, как «враг народа», «шпион», «валидовец». За любое неосторожное слово, сказанное против советской власти, партии, ее руководителей, тут же могли забрать и отправить в «места не столь отдаленные», а то и того хуже. Слухи об этом ходили постоянно. Порой и Сайфулла, грешным делом, думал: видать, вся страна напичкана шпионами. И вот сегодня этот человек, весь пропитанный национальным духом, вместе с немцами пришел сюда к ним. Если бы выступил с речью, о чем бы, интересно, стал говорить? Повторял бы слова полковника, Шафи Алмаса и других о необходимости вступать в легион «Идель-Урал» или же совсем по-другому бы повел разговор? Очень жаль, не удалось услышать. Если бы вдруг получилось оказаться рядом, смотреть в глаза друг другу, наверняка бы Сайфулла рассказал об Утяке, напомнил о родных местах. Давно покинувшему родину человеку встретить на территории Польши земляка, услышать о родном Башкортостане, без сомнения, было бы интересно.

Когда «гости» ушли, Сайфулла, не в силах преодолеть любопытство, подошел к тем пленным из соседнего блока и спросил, о чем говорил с ними Заки Валиди.

– Он, как другие, не уговаривал вступать в легион, сказал, что прибыл сюда, чтобы увезти башкир в Турцию, – ответил один из пленных.

– Слова этого человека легли на душу, видать, очень умный мужик, грамотный, – подхватил слова первого другой пленный. – Если бы, в самом деле, мог увезти с собой, я бы, например, поехал. Это же избавление от смерти. Что, никак знакомый?

– Земляк. Рос у деда, в деревне рядом с моей. А потом в Турцию уехал. Сейчас там вроде живет.

Кругом зашумели.

– Да, тебя бы он в первую очередь взял с собой.

– Если бы в его силах было освободить нас, не покинул бы страну.

– А как он заберет отсюда столько народу, кто ему разрешит?

– Все они, эмигранты, одним миром мазаны. Наверняка собрал скарб, набрал богатства и смылся за границу. Плевал он на советскую власть. А теперь, видите ли, по родным башкирам соскучился…

Все услышанное еще больше ввергло Сайфуллу в непонимание. Он вновь и вновь вспоминал ранее услышанное, прочитанное в книге считавшегося врагом народа Афзала Тагирова, сравнивал статьи, прочитанные в довоенных газетах, и все более запутывался, никак не мог взять в толк, что думать о Валиди. Откуда было знать тогдашнему девятнадцатилетнему деревенскому парню Сайфулле, что боровшийся в свое время против большевиков Заки Валиди был специально приглашен немцами для организации движения легионеров «Идель-Урал», однако, поняв и увидев, что проводимая им среди пленных политика не вписывается в планы фашистов (когда немцы стали теснить красноармейские войска, у Валиди появилась идея отделить среднеазиатские республики от СССР, то есть предоставить тюркским народам самостоятельность, чтобы они развивались отдельно от русских), тут же отправили его обратно в Турцию. Как ему тогда было понять, что если бы удалась затея с созданием легиона «Идель-Урал» и если бы это движение стало широким и активным, то люди фюрера сами бы стали его знаменосцами, а намерения Заки Валиди были лишь в том, чтобы увезти с собой в Турцию из концлагерей всех пленных башкир?

Ближе к осени узнали от поляков, что идут жестокие сражения за Сталинград. Когда вышли под конвоем на очистку отхожих мест, один поляк сказал, что русские крепко бьют немцев, и вы, мол, не сидите сложа руки, готовьте побег, зародив тем самым в сердцах пленных искру надежды. Только тогда они узнали, где проходит линия фронта, и поняли напрасное бахвальство здесь немцев.

Как-то на кухне Сайфуллу остановил один из пленных, ходивший в переводчиках, и спросил;

– Ты кто по национальности?

– Башкир.

– По-татарски знаешь?

– Знаю.

Переводчик немного помолчал, потом смерил Сайфуллу оценивающим, настороженным взглядом и сказал:

– Мне одежду надо постирать, у самого времени совсем нет. Сможешь это сделать? А я бы тебе чего-нибудь поесть принес.

Сайфулла кивнул головой. Ради еды и не на такую работу согласишься. И все же, помимо готовности принести еду, он почувствовал в этом обращении переводчика какую-то другую, скрытую задумку. Попросить постирать свою одежду он бы мог любого другого, но ведь пришел к нему, именно к Сайфулле, значит, у него есть какое-то другое дело.

Когда пришел на кухню, переводчик вручил ему кусок мыла.

– А разве вываренное из человеческой кожи мыло может отстирывать?

От такого вопроса переводчик несколько растерялся, как бы испытывая неловкость, развел в стороны руки:

– Что поделаешь, другого нет, – ответил виновато.

Выстирал его одежду Сайфулла, повесил сушиться. Опасаясь, что могут украсть, пока сохла, сидел ждал. Когда вручил переводчику готовую, чистую одежду, тот провел его на кухню, усадил за стол, принес полный котелок еды и поставил перед ним. Хотя еда и не была особо вкусной, но зато ее было много, можно было набить полный живот.

О встрече на кухне с переводчиком Сайфулла рассказал своему односельчанину Сабиту Кунафину. Но того это не впечатлило, его больше интересовали не еда, не возможность побега, а сама личность переводчика. «Почему он пришел именно к тебе, разве вы с ним и раньше были знакомы? О чем он говорил, о чем спрашивал, где служил, в каком звании?» – засыпал такими вопросами. Сайфулла ничего не мог на это ответить, сказал, что не знает, всего два раза же только встречался с ним.

Вскоре переводчик сам пришел к Сайфулле. Назвался Алимом, поинтересовался делами. Спустя какое-то время вновь встретились. В этот раз Сайфулла разговорился и между делом рассказал, что до войны работал учителем, что дома остались жена и маленький сын. Не скрыл и того, что вступил кандидатом в партию. Сказав это, внутренне прикусил язык, спохватился, что не надо было этого сообщать, но было уже поздно. Как-то поверил он этому человеку, доверился ему, очерствевшая душа почувствовала какое-то тепло. Впрочем, даже проговорившись и пожалев об этом, он уже успел сообразить, сердцем почувствовать, что переводчик – наш человек. Поняв его состояние, Алим улыбнулся и сказал: «То, о чем говорил мне, другим не рассказывай, разные люди есть». Да какое уж там рассказывать, и сейчас-то чисто случайно сболтнул. А вся причина в том, что соскучилась душа по человеческому теплу, по тому, что не за скотину тебя посчитали, а за человека. После этого Алим спросил:

– А знаешь песню «Галиябану»?

– Знаю.

– Научишь?

– Научу.

Научил на свою голову – едва ли не каждый день теперь ходит и тихонько напевает ее.

Через какое-то время Алим взял Сайфуллу к себе, на кухню. Хотя и называл себя татарином, оказалось, что язык он совсем не знает. Впрочем, все это, скорее всего, он выдумал для того, чтобы запудрить мозги немцам, чтобы попасть в легион, к такому выводу пришел Сайфулла. А вот по-немецки говорил свободно, так, словно воду пил. Возрастом – старше Сайфуллы, лет тридцать, наверное. С большими, как у девушек, голубыми глазами, мягким и проницательным взглядом, худыми, ввалившимися щеками, широкоим лбом. Тонкий прямой нос, стиснутые губы, начинающие седеть беспорядочно разбросанные кудрявые волосы показывают сильный, упорный, волевой характер. Когда идет, шагает широкими шагами – эти широкие шаги очень даже идут к его высокому росту.

– Если бы выпала возможность бежать, что бы сделал? – спросил как-то Алим.

– Однажды я уже пытался бежать, ничего из этого не вышло, – ответил Сайфулла.

– Где и когда?

Пришлось Сайфулле рассказать обо всех злоключениях того побега из лагеря в Бяло-Подляске: как из восьми бежавших в живых остались только двое, а остальных, уже добежавших до колючей проволоки, всех положили из автоматов, как самому ему пришлось вернуться снова в лагерь и остаться в живых только схоронившись среди трупов пленных.

После этого рассказа Алим долго сидел, не говоря ни слова. Затем твердым, выходящим из глубины горла голосом произнес:

– Если доведется случай, беги снова. Разве тебе не хочется вернуться в родные края и жить мирной жизнью, растить детей, учительствовать в школе? Каковы твои отношения с Кунафиным? Слышал, вроде вы земляки с ним?

– Из одной деревни оказались мы. Он из зажиточной семьи. У меня мать перед самой войной умерла, а отца не стало еще в 1921 году.

– Учителем работал в своей родной деревне?

– Нет. После окончания педтехникума по направлению Минпроса меня отправили в другой район.

– Берегись земляка своего, односельчанина, держись от него подальше. Скользкий он какой-то. Сдается мне, и на нас, и на немцев работает. Подумай, если решишься бежать – сообщи, найду тебе товарищей-попутчиков. Только об этом никому ни слова, говорю тебе только потому, что доверяю.

Этот разговор принес Сайфулле большое облегчение. «Если решишься бежать, найду тебе товарищей», – ведь он не зря сказал эти слова, намерения свои высказал только после того, как несколько раз встретился с Сайфуллой. Значит, есть надежные люди, в которых он верит, с которыми встречается, секретничает. Не зря же в их блок приходят люди, о чем-то шушукаются, приносят друг другу еду. Никого из них Сайфулла не знает, и если Алим сдержит свое слово, то, возможно, и познакомится с ними, может, и побег смогут совершить вместе.

В один из дней Сайфулла задал Сабиту Кунафину прямой вопрос:

– Если бы выпал случай, бежал бы отсюда? – Спросил только для того, чтобы испытать его, проверить. Все же в глубине души он думал: односельчанин же, возможно, неплохой человек, если есть желание бежать, скажу ему, с Алимом познакомлю.

– Я и без побега войду в историю, – ответил ему земляк.

Этот странный, таинственный ответ односельчанина очень озадачил и удивил Сайфуллу.

– Я же предлагаю тебе бежать не для того, чтобы остаться в истории, а для того, чтобы снова бить немцев, чтобы вернуться на родину.

Спустя несколько лет после этого разговора мог ли кто-то из них двоих в тот момент подумать, что Сабит Кунафин, как он сам выразился, и в самом деле войдет в историю? Впрочем, Кунафин наверняка так или иначе все равно думал об этом – когда отвечал на вопрос Сайфуллы он ведь не случайно вкладывал в свои слова какой-то смысл и значение. Самое странное то, что ни разу за все время их общения в лагере он не заводил разговора о том, чтобы Сайфулла, если останется жив, если ему удастся вырваться из этого ада, рассказал его родным, что они здесь были вдвоем, что Сабит-агай, мол, очень много бед пережил, мучился, но не продался немцам. Сколько раз встречались с ним, но хоть бы раз он упомянул в разговоре отца и мать, родных и близких, свою родную деревню, хоть бы раз вспомнил о них, спросил, поинтересовался! Причина такой его черствости и закрытости так и осталась для Сайфуллы навсегда тайной. Значит, уже тогда он решил перейти на сторону немцев и наверняка даже уже тогда служил им. Иначе не сказал бы, что и без побега войдет в историю…

В один из приходов Алим познакомил Сайфуллу с человеком по фамилии Галиев. Они были земляки, оба из Уфы. Среднего роста, плотного телосложения, этот лейтенант попал в плен из-за ранения в ногу, до сих пор прихрамывает. Всегда с открытым лицом, говорит не спеша, степенно. Сайфулла и удивился, и восхитился тому, что этот человек в таких страшных, нечеловеческих условиях смог сохранить источник своей внутренней, духовной жизни. Бывают же люди с таким оптимистическим духом!

Через какое-то время Алим познакомил еще с одним пленным, Хабибуллиным из Казани. Довольно долго они встречались с ним, общались, вели разные беседы. Сайфулле несколько раз пришлось выполнять разные мелкие просьбы собиравшихся тайно пленных, слушать их разговоры, искать надежных людей, вертеться среди вновь прибывших пленных, расспрашивать их о положении дел на фронте. И в один из дней он, наконец, понял, что новые товарищи вовлекли его в свои тайные дела. Выходит, его проверяли в различных ситуациях.

По словам Алима, несколько групп под руководством лагерного врача Зубаирова готовятся к побегу. Их группе, в которую вошел и Сайфулла, нужно быстрее уходить, если оттягивать, то другой такой возможности может не представиться. И, кроме того, нельзя задерживать побег других групп – составлено нечто вроде графика.

Как-то всех из блока Сайфуллы построили и приказали выйти из строя на два шага тех, у кого есть высшее образование. Сабит Кунафин и еще шесть-семь человек шагнули вперед.

Когда ложились спать, Кунафин тихонько сказал:

– Записаться-то записался, а куда пошлют – никто не знает.

– Когда увозят?

– Завтра.

– Если отобрали только тех, кто с высшим образованием, то наверняка уж не на расстрел повезут, а на какую-то работу.

– Да и черт бы с ним, с этим высшим! Ты же сам знаешь, какое у меня образование. Тут же главное – живым остаться, в этом все дело. Может, в какое получше место удастся попасть, потому и записался. Умирать ведь не хочется, ох как не хочется!

– Умирать никому не хочется.

Разговор остался незаконченным. Кунафин что-то, кажется, хотел было сказать, но недоговорил, в последний момент сдержался. По правде говоря, Сайфулла немного опасается Кунафина, сомневается в нем. Зря спросил его тот раз, после разговора с Алимом, совершит ли он побег, если представится такая возможность. Что ни говори, а все равно поведение его односельчанина какое-то странное, сомнительное, и взгляды какие-то непонятные, и разговоры словно загадка.

Наутро никто не вышел провожать Кунафина.

А через два дня Алим устроил Сайфуллу на кухонную работу. Сказал, надо окрепнуть, впереди очень долгая и тяжелая дорога. План побега, несколько раз обсужденный, проверенный, выверенный, уже приняли. Было определено и место выхода из лагеря: возле отхожего места рядом с блоком Сайфуллы. Надо быстрее уходить, иначе долго и основательно собиравшиеся для побега группы могут отправить в разбросанные в других местах легионы. И потом, возле этого самого отхожего места начали строить вышку. Если ее закончат, то возможностей для побега совсем не останется. Придется искать другое место. А в других местах каждый угол, каждый объект очень тщательно охраняется. Самое слабое, уязвимое в лагере место как раз здесь.

Алим велел Сайфулле пробраться к отдельно стоящему в 250–300 метрах от лагеря дому и попросить компас, карту, разузнать дорогу. Сам ли побывал там когда-то или нет, даже, кто живет, там не сказал, но по его разговору можно было понять, догадаться, что посылает он его туда к не совсем незнакомым людям, как это было и ранее, когда приходилось выполнять другие его поручения.

Ночь. Дует пронзительный холодный ветер, накрапывает дождь. В такую погоду и немец, и полицай обычно предпочитают в тепле лежать. Под предлогом сходить в туалет Сайфулла вышел из барака и, осматриваясь по сторонам, сначала действительно двинулся в сторону отхожего места, зашел туда, а затем, не увидев никого, кто бы следил за ним, вышел и юркнул в тень от туалета. Лег рядом с колючей проволокой и стал наблюдать за охранниками. Когда скуксившиеся, втянувшие свои головы в поднятые воротники шинели, еле переставляя ноги, охранники удалились, начал подкапывать землю под колючей проволокой. Эта работа оказалась не из легких, да если еще сверху дождь поливает. Руки замерзли, холодный ветер, пронизывая его худое тело, гуляет внутри потрепанной одежды. Но некогда об этом думать и проклинать, как прежде, светлый день, сейчас не тот момент, принесенным с собой куском железки, острым концом палки копает-копает мерзлую землю и, собрав ее в ладони, складывает возле себя. Была бы саперная лопата, враз бы выкопал, да где там, нету ее. В школе на уроках, бывало, частенько говорил своим ученикам, что добывать знания – это все равно, что иголкой колодец копать. А теперь и сам без каких-нибудь орудий, голыми руками копает мерзлую землю. Сейчас он на своем горбу испытал, что эта работа в тысячу раз тяжелее чтения книг, проверки тетрадей, правильных объяснений. Вот где это самое копание иголкой колодца.

Провозившись с этой непростой копкой какое-то время, попробовал поднять вверх самую нижнюю проволоку. Вполне можно пролезть. Осмотревшись по сторонам, он быстро пробрался под проволокой на другую сторону и ссыпал обратно в яму выкопанную землю. Сначала ползком, потом на карачках, затем приседая, пробежками добрался до палисадника позади дома и свалился там же. Не успел распластаться по земле, как на вышке вспыхнули прожекторы. Теперь этот свет ему уже не страшен. Хотя и билось сильно сердце, готовое выскочить из груди, все же чувствовать себя на свободе, снаружи колючей проволоки было очень приятно. Как будто и воздух, которым дышишь, совсем другой. И даже пронизывающий февральский ветер, и косой дождь не ощущаются. Да, именно для этих ощущений, для того, чтобы свободно, полной грудью дышать, и надо поскорее бежать из лагеря. Как же ты сладок, дух свободы! 

Сайфулла побежал вдоль ограды палисадника в сторону дома. Вошел во двор, с краю окна заглянул внутрь дома и, увидев, что там, кроме хозяйки, никого нет, осторожно постучал в дверь. Почти сразу дверь открыли, как будто его уже ждали.

– Кто там?

– Отвож, мама.

Сайфулла и сам не понял, почему так ответил – то ли Алим его научил, то ли самому это неожиданно пришло в голову. Впрочем, а как еще обращаться к пожилому человеку? Слово «мама», кажется, возымело свое действие, по крайней мере, Сайфулле так показалось: хозяйка быстро вышла в сени и отомкнула дверную защелку.

Сайфулла вошел в дом, увидев советские знаки отличия («советенюн»), хозяйка сначала испугалась, но, поняв, что он один, тут же взяла себя в руки. Взглянула на заросшее волосами, с бородой и усами, худое лицо Сайфуллы, посмотрела на стекающую с рукавов, штанин воду, показала на вбитый в стену гвоздь – сними, мол, и повесь.

Это была невысокого роста, худощавая, лет шестидесяти старушка. Судя по неспешным, размеренным движениям, глубоким морщинам на лице, набухшим венам на тыльной стороне ладоней, ей пришлось немало пережить горестей в жизни. Сайфулла спросил, есть ли еще кто-то в доме. «Нет», – ответила старушка по-польски. Затем поставила на стол катык, молоко, кусок хлеба. Сайфуллу удивило такое ее поведение – почему это она без лишних расспросов впустила в дом незнакомого ей человека, да еще и еду на стол выставила. Скорее всего, не только потому, что приняла его как советского человека, тут есть какие-то прежние с ней отношения и связи, решил Сайфулла. Ведь они не первые пленные в Седльце, и до них здесь немало людей мучилось, значит, были и беглецы из лагеря, и наверняка эти беглецы останавливались у этой старушки. Выходит, она была своего рода связным, собирающим нужную информацию, снабжающим беглецов в дорогу необходимыми вещами. Родину носящей в сердце патриотические чувства пожилой женщины захватили фашисты, а освободитель только один – Советский Союз. Алим же так открытым текстом и сказал: зайдешь в этот дом, возьмешь там компас, карту. Откуда же он знал, что именно здесь можно раздобыть компас, карту, другие нужные в дороге вещи? Значит, знал, значит, Сайфулла не первый, кто здесь останавливается. Вот только почему его заранее не предупредили об этом?

Сайфулла поел, но к налитой наполовину самогоном кружке не притронулся – понимал, что, если выпьет, сразу опьянеет. После того, как объяснил старушке, что ему нужно, она вынесла из другой комнаты компас и положила его на стол.

– Если подойдет, вот это. А карту в следующий раз. Пока не удалось достать…

Неожиданно в дверь постучали. Сайфулла быстро сунул в карман компас и вскочил. Ловушка! Значит, следили за тем, как он вышел из лагеря, сюда зашел, или же здесь караулили. Прыгну в окно. Если откроется. А его одежда в сенцах?

– Не переживай, это дочь с зятем вернулись, – спокойно сказала старушка и вышла в сени. Мужчина и женщина, оба лет тридцати, проницательно посмотрели на него и прошли в другую комнату. Сайфулла поднялся со своего места. Вручив ему полбуханки хлеба, несколько головок лука, грелку с налитым в нее самогоном, старушка пожелала ему счастливого пути и открыла дверь.

Дождь все еще идет. Осмотревшись по сторонам, Сайфулла пошагал за палисадник, добравшись до колючей проволоки, дождался, когда охранники повернут в другую сторону, затем побежал к тому месту, откуда выполз. Отодвинул в сторону выкопанную землю и пополз внутрь. Снова засыпал яму землей. Потом отхожее место, блок, барак, с нетерпением ожидавший его Алим...

Добычу карты Алим взял на себя. У охраняющего их на кухне довольно уже пожилого немца он выпросил блокнот, якобы для того, чтобы делать в нем всякие записи. Ничего не подозревающий охранник дал ему блокнот, а там, в конце, на последней странице – карта Польши.

Как ни был осторожен Сайфулла, о его выходе за пределы лагеря все же узнали. Как ему сказали, «настучал» пленный чуваш по имени Саша. Комендант лагеря, вызвав Алима, спросил его об этом и приказал отправить Сайфуллу в другой лагерь. За советом Алим пошел к Зубаирову. Тот выписал справку «болен заразной болезнью – дизентерией» и положил Сайфуллу в санчасть. Понятно, что сделано это было для того, чтобы не попасться на глаза коменданту и доносчику Саши.

В санчасти Сайфулла пролежал пять дней. Чтобы не увидели немцы, другие сомнительные типы, хирург Маховенко держал его среди тяжелобольных. Вечерами приводил в свой кабинет, кормил, объяснял необходимость скорейшего побега. А на шестой день от Алима пришел человек и передал, что нужно возвращаться в барак. «Если не организуете побег, на глаза мне больше не попадайтесь! Встретимся на родине. Желаю тебе удачи, башкирский джигит. Ты же потомок Салавата Юлаева, будь как он!» – пожал ему на прощанье руку Маховенко.

С суровым, строгим, и в то же время мягким душой, настоящим патриотом своей страны человеком тяжело было расставаться Сайфулле. Пару раз ему довелось вести долгие, обстоятельные разговоры с худощавым, лет 55, высоким, быстрым в движениях, улыбчивым хирургом. Чтобы освободить из рабства таких вот хороших людей, чтобы быстрее закончить эту проклятую войну, они и должны бежать из лагеря. Чем быстрее, чем больше их убежит, тем быстрее будет потушен пожар войны, потому что как из отдельных капель собираются озера, так и они будут пополнять ряды борющейся с врагом Красной армии, и чем полнее будут эти ряды, тем легче будет вести эту борьбу.

День побега назначен. Собравшись напоследок, еще раз обговорили его детали, единогласно согласившись, что бежать надо прежде того, как закончат постройку новой вышки. Если ее возведут и поставят там вооруженных охранников, бежать будет ох как трудно. И не просто трудно, а совсем не останется никакой возможности. Парню по фамилии Ибрагимов и Сайфулле поручили на линии нужника в отхожем месте перерезать колючую проволоку и сделать проход. Им же велено было вести наблюдение за охранниками, еще раз засечь время смены их караула. Алим где-то достал кусачки, нож. Остальным тоже дали разные задания.