Родион Пономарев. Алёшка

Наши дни. 25 августа

 

– Пошла вон! И чтобы я тебя больше не видел! Увижу – убью! – пьяный мужчина вытолкнул женщину и ребенка на лестничную площадку.

Следом полетели их вещи, и дверь громко захлопнулась.

Алешка, которому недавно исполнилось четыре года, стоял на холодных ступенях голыми ножками и плакал. Мать мальчика – Нинка Брюханова – не обращала на него никакого внимания. Она, как и отец, была пьяна.

– Гад! Сволочь! Открой дверь! Я сама тебя убью! – колотила она ногами в дверь, осыпая мужа отборным матом. – Сам гуляешь, а мне нельзя, да?!

Алеше было холодно и страшно. За свою недолгую жизнь он многое повидал! Шумные попойки родителей, с криками и дракой. Но иногда, когда у них кончались деньги, наступали безоблачные – такие короткие – дни трезвости… И тогда отец, приходя с работы домой, доставал из кармана завалявшуюся конфету для него, для Алешки. Она прилипала к зубам, но была такой вкусной, как корка хлеба, обмакнутая в варенье. В эти моменты он бывал счастлив.

На улицу он не выходил – некому было с ним гулять. И соседских мальчишек видел только из окна своей коммунальной квартиры, когда оставался один на один со старой глухой соседкой, пока родители были на работе. Днем его часто донимал голод, а вредная старуха не хотела его кормить из своей кастрюли и давала только черствый хлеб. Но он знал, что вечером придет мама и принесет что-нибудь вкусненькое. Обычно это была лапша быстрого приготовления, она очень нравилась Алешке.

 

– Заткнись! – полновесный подзатыльник опустился на голову Алешке. – Куда нам теперь идти?! Не было бы тебя, я б к Сереге пошла, а с тобой он не пустит… Ладно, одевайся! На вокзале переночуем, а утром я тебя к бабке с дедом отправлю.

Алешка натянул на себя скудную одежонку. Плакать он боялся, иначе мать рассердится и сделает ему больно, а что такое боль, он хорошо знал. А вот деда и бабку он знал плохо. Они приезжали в город из деревни лишь раз и купили ему в подарок сандалики и машинку, которая сломалась в первый же день. «Китайская…» – сказал тогда папа и выкинул ее в мусор. А сандалики Алешка так ни разу и не надел, потому что тогда была зима, а сейчас они ему малы.

На вокзале они устроились на лавке. Мальчик прижался бочком к матери и уснул. Когда открылась касса, Нинка купила билет на первый автобус до Павловки и бутылку пива в буфете. С жадностью ее высосала и, подобрев, решила, что денег хватит и на сок для сына, но, подойдя к буфету, передумала. Напившись, он захочет в автобусе в туалет, начнет ныть и не даст ей поспать. «Ничего, потерпит до деревни. Там дед с бабкой чаем напоят…»

В автобусе она сразу уснула. А мальчик стал смотреть на пролетающие мимо пейзажи. Все это он видел впервые – бескрайние поля, сказочный лес, полный загадок, речки… Все пролетало мимо, кажется – протяни руку – и дотронешься до каждого кустика, до каждого листочка. Алешкино сердечко громко стучало в груди от избытка чувств. Ему захотелось разбудить маму и показать ей всю эту красоту, он даже потянулся к ней, но вовремя отдернул руку. Прижавшись к стеклу, которое от его дыхания покрылось испариной, Алешка в одиночестве продолжил путешествие в удивительный мир, полный свободных птиц и людей…

 

Дед с матерью говорили громко, крича и ругаясь друг на друга. Алешка понял, что они решают, что делать с ним.

– А ты нас спросила, когда собралась рожать в семнадцать лет и замуж выходила! – кричал дед Федор. – Напомнить тебе твои слова?! Кто говорил, что без нас обойдется, что мы только мешаем тебе жить? А теперь нужны стали?

– Ну, папа, кто же знал, что муж окажется таким придурком! Ну что мне теперь делать, на колени перед вами встать?

– Мы! Мы с матерью знали! И говорили тебе не раз, а ты слушать не хотела, вот теперь и живи своим умом!

– Я устроюсь на новую квартиру и сразу заберу Алешку! Что он, объест вас?

– Да, объест! Ты что, не знаешь, как мы живем? Я на инвалидности сижу, мать вон целый день пироги печет да на станцию таскает, продает. За коровой еще глядеть надо! Кто за твоим пацаном смотреть будет!

– А что за ним смотреть-то? Он сам поиграет, сам поест. Он не привередливый, что дашь, тем и доволен!

– Да он у тебя ссытся до сих пор в штаны и говорить толком не может! Кто стирать за ним будет?

– Пап, давай договоримся так: я с получки буду вам денег присылать. Да и сама по выходным приезжать. Только ведь ты знаешь, на рынке часто не отдохнешь, хозяева работать много заставляют!

Глаза Федора алчно блеснули.

– Ну ладно, раз денег дашь, тогда пусть остается. Присмотрим! – он обернулся к сидящей рядом бабке. – Ты как, мать, согласна али нет?

Бабка, дородная, еще не старая женщина лет пятидесяти, привыкшая подчиняться мужу (иначе получишь и будешь ходить с синяками), согласно закивала…

– Присмотрим, дочка, присмотрим.

– Ну, вот и ладно. Поехала я в город, а то и так сегодня работу пропустила! – обрадовалась Нинка. – Одежонка его в сумке, сами разберете. И не балуйте его больно, а то мне потом с ним сладу не будет!

Она торопливо засобиралась, боясь, что отец передумает, и, даже не посмотрев в сторону сына, выскочила за дверь. Алешка замахал ей вслед ручонкой, но, поняв, что он остается здесь один, разревелся и бросился к двери. Бабка оттащила его и посадила к окну – посмотреть, как мать уходит. Но он все плакал и плакал, утирая слезы кулачком и повторяя: «Мама! Мама!» Хотя та давно уже скрылась за поворотом.

 

11 – 27 сентября

Деревня была небольшая, дворов на пятьдесят, которые располагались на двух улицах. Одна считалась центральной, хотя асфальт на ней уже давно был разбит. Здесь стояли дворы тех, кто был посостоятельней и работал на железной дороге. Их избы почти все были из привозного кирпича. А вот вторая улица – под названием Лесная – была сплошь заселена колхозниками и пенсионерами. Она давно уже утонула в грязи, и дома на ней выглядели такими же убогими, как и ее жители, которые кормилась в основном урожаями с огородов и соседством со станцией, на которой можно было подзаработать. Из учреждений имелся только фельдшерский пункт, в котором за стариками приглядывала тетка Даша, акушер по образованию.

Детей в деревне можно было сосчитать по пальцам, но Алешка быстро нашел себе друга – четырехлетнего Димку, который жил через три двора от него. Димка был развитым ребенком и умел материться так, что взрослые открывали рты от удивления и долго хохотали. Алешка под его руководством довольно быстро освоил нужные слова и часто выражал ими свои чувства, тем более что дед и бабка тоже говорили на этом языке искусно и не стыдились сдабривать им щедрые подзатыльники.

В деревне Алешке нравилось. С утра, выпив стакан молока, если разрешала бабка (на продажу надо!), или чаю, он надевал рубаху и убегал на улицу. Его никто не искал и не окрикивал. Никому до него не было дела. Вместе с Димкой они бегали в поле и зарывались в душистые стога, кувыркаясь в сене, или на речку, где разводили костер украденными из дома спичками. Когда хотелось есть, они бежали домой. Дома Димку ждала полная тарелка похлебки с большим куском хлеба и что-нибудь вкусненькое, а Алешке иногда перепадал черствый пирог с картошкой, не проданный бабкой, или кислая капуста. Если же дома не было ни деда, ни бабки, то он оставался голодным, потому что лазить в холодильник ему строго-настрого запретили. Но выручал Димка и часто приносил ему хрустящую свежую корку домашнего хлеба, который пекла его бабка, добрая и жалостливая женщина.

А еще они лазили в соседские огороды и объедались зелеными яблоками и всем тем, что оставалось на грядках: морковью, капустой и сладкой свеклой.

Однажды, возвращаясь домой, он увидел, как из ворот выбежала мама. Алешка бросился к ней навстречу, но, увидев ее заплаканное лицо, на котором наливался здоровенный синяк, и злые глаза – точно такие, с какими она порола его, отшатнулся. Она посмотрела на него и, будто не заметив, ушла прочь.

Алешка бросился в дом.

– Мама, мама приезжала! – закричал он деду с бабкой и бросился на деда. – Ты бил ее! Ты нехороший! Ты пи….! – добавил он матом и стал колотить его маленькими кулачками.

– Ах ты, гаденыш! – рассвирепел дед и как котенка отшвырнул Алешку так, что он пролетел через всю комнату и ударился о печь. – Что мать, что выродок! Твари! Где деньги, которые она должна платить за тебя? Где они?!

Федор подбежал к Алешке и стал пинать его ногами, в приступе ярости не разбирая, куда бьет. Алешка не просто плакал – он визжал от боли, но нога деда все равно безжалостно впивалась ему в спину и голову. Дед старался ударить побольнее – так, чтобы до крови. Когда руки мальчика опустились к животу, он прицельно пнул в нос, и из него потекла кровь, но и этого старику было мало. Он что было сил ударил в живот, и Алешке вдруг перестало хватать воздуха. Его рот, как у выброшенной на берег рыбы, открывался и закрывался впустую, воздух вдруг стал таким тяжелым, что не хватало сил втянуть его в себя. Крик оборвался на выдохе, и Алешка стал проваливаться в какую-то липкую и страшную черноту. Все глубже и глубже! И вот уже не слышно бешеных воплей деда, исчезла куда-то боль, остались лишь звенящая тишина и покой.

 

Очнулся Алешка только на следующий день. Все его маленькое тело было сплошным синяком. Конечно, врача вызывать не стали, иначе пришлось бы объяснять, откуда такие побои, а этого никому не хотелось. Три раза в день бабка подносила к его губам стакан молока и меняла под ним описанную клеенку. Сначала его рвало, и дед, видя это, матерился и кричал бабке, чтобы та зря не переводила продукты. Но та молча продолжала давать молоко, а иногда и размачивала в нем хлеб. Через две недели Алешка поднялся. Ослабевшими ногами сделал несколько неуверенных шагов по комнате и устало присел. Его прошиб пот – так, что волосенки на голове стали мокрыми, словно он только что вышел из бани. Дрожа всем телом, он опустился обратно на свою лавку и заснул. Вечером того же дня к нему пришел Димка, но бабка не впустила его, сказала, что Алешка болеет. Услышав это, он тихо заплакал, уткнувшись лицом в старую засаленную телогрейку, которой в холода прикрывали погреб. Но на следующий день снова поднялся и даже смог добраться до окна. То, что он там увидел, поразило его. Листья на деревьях пожелтели, и все вокруг было устлано мягким ковром опавшего лета. А еще он увидел, как в небе собираются в стаи птицы и отправляются в далекие края. Куда они летят, он не знал, но ему очень хотелось, чтобы и у него выросли крылья, тогда бы он взмахнул ими, поднялся в небо и, не оглядываясь, улетел далеко-далеко. К маме и папе.

 

*  *  *

 

Дед Федор был еще человеком не старым – обыкновенный деревенский мужик, ростом чуть более полутора метра, с большой плешкой на макушке, здоровенным носом и узкими в полоску губами. Впрочем, он уже давно не обращал внимания на свою внешность и поэтому ходил заросший жесткой рыжей щетиной, которая соскабливалась только по субботам, после бани. Все, что ему удалось в жизни, это закончить курсы трактористов и проработать на тракторе до того самого несчастного случая, который произошел пять лет назад…

Тот день был у Федора обычным. С утра опохмелился в гараже, потом – несколько ходок с навозом на колхозные поля и долгожданная бутылочка от знакомого мужичка, которому привез телегу дров с делянки. Выпил тут же, в кабине, и отправился домой. Ну а дома, как всегда, скука.

– Райка! Выпить дай!– крикнул он жене, едва войдя в избу.

Раиса сразу поняла – опять пьяный. И опять будет скандалить.

Пил он практически каждый день. А что еще делать, коли все угощают. Тут подвез, там подкалымил – бутылка в кармане! Тракторист на деревне – первый человек! Все хотят с ним дружбу иметь! Поэтому ездил он в последние годы на колхозном тракторе исключительно в «веселом» состоянии. Все об этом знали, но молчали: если выгнать его, то кто на трактор сядет? Молодежи-то в деревне не осталось.

Раиса вся сжалась, замерев у плиты. Деваться было некуда. Куда пойдешь под старость лет? Кому пожалуешься? Полдеревни так живет, и ничего – терпят. А он все же какой-никакой – кормилец. Она-то без работы уже сколько лет? С тех самых пор, как колхоз развалился.

– Знаешь же, нету дома водки! – ответила она, слабо надеясь, что сегодня, может, все обойдется.

– Ах ты гнида! Сука безмозглая! – рассвирепел он. – Вечно у тебя нет! Иди и найди, где хочешь! Я тебя кормлю, пою, одеваю, а ты для меня задницей пошевелить не хочешь!

«Нет, видать, не обойдется!– подумала Раиса. – Пойти к соседке схорониться, что ли, пока не уснет?» Но тут в дверь постучали. Соседка пришла сама.

– Дома, нет ли твой Федор? – вместо приветствия спросила та, закрывая за собой дверь.

– Да дома, опять пьяный, не знаю, куда деваться! – пожаловалась Раиса.

– А я к нему с просьбой!

– Пойди сама говори с ним, меня-то он и слушать не станет!

Соседка проворно прошмыгнула в комнату.

В тот год зима выдалась затяжная, и у многих не хватило сена для кормежки скотины; вот и соседка просчиталась с запасами, и ей пришлось купить стожок в соседней деревне. Дело осталось за малым – привезти. Ну а кто, как не Федор, поможет! И постучалась она в его двери, держа за пазухой припасенную бутылку самогона.

Вскоре она выскочила из избы с довольным лицом и с пустым карманом. Раиса обеспокоено заглянула в комнату. Федор приложился к бутылке и, не отрываясь, высосал почти половину, а потом, шатаясь, прошел к вешалке и стал одеваться, спрятав остатки самогона во внутренний карман телогрейки.

– Куды это ты собрался? Ведь на ногах еле стоишь! – робко воспротивилась Раиса.

– А мне на ногах стоять и не надо, меня трактор везет! – ухмыльнулся Федор и громко хлопнул за собой дверью.

Трактор ждал хозяина под окнами. Его двигатель еще не остыл и поэтому завелся с пол-оборота. Федор усадил подоспевшую соседку в телегу (в кабину в своих шубах и шалях она просто не поместилась бы), с трудом уселся на водительское сиденье, обтер лицо пригоршней мокрого снега и, напоследок смачно сморкнувшись, надавил на газ. Езды до соседнего села было минут сорок.

Метель разыгралась не на шутку. Ветер и снег бил беззащитную женщину со всех сторон, продувая и овчинный тулуп, и двойную пуховую шаль. Она жалась к бортам, но трактор, как сумасшедший, то подпрыгивал на ухабах, то раскачивал телегу так, что того и гляди перевернет. Кругом стояла полная темнота, и две тусклые фары трактора едва пробивали снежную круговерть метра на три.

Через полчаса такой езды по целине машина, взревев, с натугой взобралась на гору и остановилась.

«Никакой горы быть не должно, дорога же к селу ровная как доска!» – промелькнуло у женщины в голове. Она поглядела вперед. Ни дороги, ни света ближнего села, которое должно уже показаться, не было видно.

– Федька! – застучала она по крыше кабины. – Ты куда заехал?

Дверь открылась, из нее вывалился пьяный тракторист. Он с трудом поднялся на ноги и непонимающе уставился на нее.

– А ты что тут делаешь? – удивленно спросил он, узнав соседку.

– Ах ты, пьянь подзаборная! Ты куда меня завез? Залил шары свои бесстыжие и про дело забыл! – кричала она, перебивая вой ветра и рокот двигателя. – Собака паршивая! А ну садись и вези меня в Константиновку!

– Я тебе что, такси? – искренне возмутился Федор.

– Ты что же, гад, забыл, что мы за сеном едем? Бутылку выжрал, а теперь на попят пошел!

– За сеном? Это че же, сейчас не утро, что ли?

– Какое утро! Девятый час вечера!

– Вот черт, видать, заснул, а проснулся, думаю – утро, на работу ехать надо! – удивился такому стечению обстоятельств Федор. – А где мы, не знаешь? – поинтересовался он.

В ответ раздался самый отборный и изощренный мат, на который способны только женщины в приступе гнева. Федька не стал дослушивать до конца и прокричал:

– Пойду вперед, дорогу поищу, а то засядем здесь по самый пупок!

И, пошатываясь из стороны в сторону, двинулся по свету фар.

Проваливаясь по колено, он стал спускаться с горки, а женщина, бубня что-то себе под нос, перелезла через борт телеги и спрыгнула в сугроб. Трактор, потеряв девяносто килограмм груза, накренился вперед, его колеса заскользили по склону, он быстро догнал своего хозяина и всей многотонной мощью обрушился на человека, легко загнав его тело глубоко в снег.

Очнулся Федор в больнице. Врачи сказали, что если бы это случилось не зимой, то был бы он уже покойником, а так, можно сказать, легко отделался: перелом ребер, разрыв селезенки, перелом ноги и так далее, по длинному-длинному списку… В общем, прощай работа, здравствуй инвалидность. Все деньги, какие были, ушли на лекарства. Дочь Нинка сбежала в город и родила от какого-то идиота, жена сидела без работы и занималась только огородом. Пришла голодная нищета – хоть на паперть выходи за подаянием. Одно хорошо – пить Федька бросил: врачи запретили. Но иногда, по праздникам, он позволял себе рюмочки три, чтобы вкуса не забыть. А Раиса стала торговать на станции выпечкой; этих денег хватало, чтобы не протянуть ноги, но большая их часть уходила на таблетки и уколы для Федора. Тут еще в их жизни появился Алешка. Когда Нинка сказала, что будет платить, Федор обрадовался: наконец-то он заставил свою беспутную дочь вспомнить о себе и о матери! Но денег как не было, так и нет! И это его взбесило до крайности, до сумасшествия: она опять пытается его обмануть! Кинуть! Нет! Больше этот номер не пройдет! Он не идиот! Она еще увидит, какой у нее отец!

 

4 октября

 

– Ну что, Федор Игнатич, как твое здоровье? – дежурно поинтересовалась тетка Даша, готовя шприц к уколу.

– Какое нынче здоровье, целыми днями нутро ноет, спасу нет! – Федор приспустил штаны, оголяя худую задницу, и, когда иголка впилась в тело, заохал.

– Ничего, ничего, вот закончим курс, и полегчает. А если что, могу и обезболивающее вколоть!

– Да на кой оно ляд! И так всю задницу в решето превратила!

– А что это внучек у вас такой квелый, все лежит и лежит? Да и бледный он какой-то. Не болеет ли? – поинтересовалась Дарья, поглядев на Алешку, лежащего на скамейке.

Федор натянул штаны и тоже поглядел в его сторону.

– А можа и болеет, шут его знает! Да ниче, пройдет! Райка его травами отпоит! Нечего ему таблетки жрать!

– Ну, смотрите! – Дарья убрала свои принадлежности в сумку и засобиралась. – Пойду к Серегиной, у нее что-то давление скачет.

– Бывай, соседка, до следующего раза! – Федор проводил ее до сеней и закрыл дверь, потом вернулся в комнату и подошел к Алешке.

– Все валяешься, гаденыш! Перед людьми позоришь! А ну, вставай!

Алешка с трудом поднялся с лавки. Дед собрал тряпки, настеленные на скамейку вместо постели, и бросил их за печку.

– Иди туда! С глаз долой! И чтоб я тебя не видел и не слышал!

Алешка послушно заковылял за печку. Здесь было даже лучше: от печи шло тепло и никто к нему не приставал. Правда, места было совсем мало, всего сантиметров тридцать от стены. Сверху нависала полка со всяким хламом, а со стороны горницы эта щель и вовсе была заколочена досками, так что попасть туда можно было только из кухни, которая служила еще и прихожей. Мальчишка разгреб брошенную кучу тряпья и, как в гнездо, улегся посередине. У него по-прежнему болели живот и спина, а еще он писал кровью; бабка знала про это, но никому не говорила.

Раиса пришла со станции только к вечеру и не сразу заметила отсутствие Алешки. Она стала накрывать мужу на стол, поставила тесто для завтрашних пирогов и опомнилась, лишь когда закончила все дела.

– Дед, а дед, где Лешка-то? – удивленно спросила она у Федора.

Тот сытно срыгнул и кивнул в сторону печи:

– Там лежит!

Бабка заглянула в темный угол. Мальчишка, забытый всеми, спал, свернувшись калачиком. Сегодня в его рту не побывало и маковой росинки, но боль и страх перебороли голод.

– Покормить бы его надо! Ты, небось, ничего не давал? – шепотом спросила Раиса.

– Че зря продукты переводить: напьется молока, потом ссытся! А я что, нянька за ним лужи подтирать да горшки выносить!

– Ну ладно, пусть спит, завтра с утра его сама напою! – согласилась Раиса и стала собираться ко сну.

 

3 ноября

 

Сколько времени прошло, Алешка не знает: может быть, неделя, а может быть, и месяц. В его углу всегда было темно. Он выбирался из него в те редкие моменты, когда никого не было дома. Тогда он подходил к окну и подолгу сидел у него, пока у ворот не появлялась фигура деда. Дед в дом, а Алешка уже снова лежал за печкой. Как-то постепенно о нем стала забывать и бабка. Она все реже вспоминала, что надо отнести в его угол хотя бы хлеба с водой. Когда его не кормили дня два, Алешка выползал на коленках в проход (ноги его уже не держали) и жалобно скулил. Кошка Мурка удивленно смотрела на него изумрудно-зелеными глазами, и даже ей становилось жалко человеческое дитя: она подходила к нему и терлась своей головой о его руки и лицо; в ее-то миске всегда было налито молоко, а в подполе не переводились мыши.

Это случилось перед ноябрьскими праздниками. Все было как обычно: бабка с утра напекла пирогов с капустой и картошкой и оставила их на столе остывать, а затем вышла помочь деду убраться в коровнике. Алешка остался один. Он выполз из своего угла. Миска с молоком для кошки была пуста, та уже давно не появлялась дома. Пошел уже четвертый день, как о нем забыли. Он хотел есть. Если бы его сейчас кто-нибудь увидел, то ужаснулся бы: глаза провалились в глазницы, щеки впали, редкие волосенки были в грязи, от него пахло испражнениями, а через белую кожу просвечивали кости и вены. Он добрался до стола, где стояла тарелка, потянул за скатерть. Та поддалась. Он потянул еще, и тарелка с грохотом обрушилась на пол, раскидав свое румяное и душистое содержимое по полу. Алешка подобрал один из пирогов и впился в него зубами. Он откусывал куски и, не жуя, заглатывал их, торопясь съесть как можно больше до прихода бабки или деда. Доев один, он схватил второй и с той же жадностью стал поглощать его, глазами выбирая третий. Сил в его челюстях было мало, и ему с каждым куском приходилось все труднее и труднее рвать еду. Дотянувшись до ведра с водой, он отхлебнул холодной живительной влаги, и его стошнило прямо тут же.

Когда приступ рвоты закончился, Алешка понял, что остался таким же голодным, как и прежде. Он схватил новый пирог и стал его жевать, иногда прихлебывая воды из ведра, чтобы еда быстрее опускалась в нутро. Он не услышал, как вошла бабка, и не успел спрятаться, – вдруг позади него раздался истошный вопль. Раиса была вне себя от ярости: весь ее труд пошел насмарку, пироги валялись на грязном полу среди блевотины и разлитой воды, а в эпицентре этого бесчинства сидел ее внук с набитым ртом!

– Ах ты охальник! Ах ты дармоед! – завопила она. – Погоди, сейчас деда позову, он тебе покажет!

Раиса выбежала во двор, заорала, зовя Федора. Через несколько минут они забежали в избу уже вместе, но Алешка к тому времени успел забиться в свой угол – за печку, прихватив с собой напоследок еще один пирог.

Дед, оглядев устроенный погром, аж позеленел…

– Говорил же тебе, старая, что этот гаденыш не даст спокойной жизни! Погляди, что натворил! С чем пойдешь сегодня на станцию? Прибью сучонка! – и он кинулся за печь, но Алешка забился так глубоко и сжался в такой маленький комочек, что Федор смог ухватить его только за пятку.

– Не надо, Федя! – бросилась удерживать его Раиса. – Прибьешь ведь совсем, отвечать придется! – она с трудом оттащила Федора от угла.

– Ну ладно…– сплюнул тот возникшую вдруг горечь во рту. – Я сделаю по-другому!

Он выбежал из избы и вскоре вернулся в дом с молотком и с куском стального провода. Достав из штанов здоровенный крюк, который обычно вбивали в землю для коровы, чтобы та не убегала в поле, он размашисто вогнал его в стену рядом с Алешкиным углом. Привязал к нему проволоку – ровно столько, чтобы хватало до помойного ведра. Выхватил из темноты Алешкину ногу и накрепко прикрутил другой конец к его ноге.

– Вот теперь ты не поползаешь, где не следует! – злорадно прошипел Федор, а бабке приказал: – Пусть сидит! И не корми его более, нажрался, гад!

 

4 ноября

 

Праздников в доме Брюхановых уже давно не бывало, и этот тоже был обычным днем. Все шло по давно заведенному распорядку: печка, корова, пироги, станция. Алешка спал в своем углу, лишь изредка постанывая. Просыпаться было не для чего. К нему никто не подходил, и никто его не трогал. И вот, когда этот день уже подходил к концу, вдруг объявилась нежданная гостья. Приехала Нинка. Она открыла дверь избы – довольная, краснощекая, чуть поддатая, с двумя огромными сумками.

– Мама, папа, не ругайтесь, это я! – крикнула она с порога.

Раиса вышла ей навстречу, а отец остался в комнате и только подал голос, обнаруживая свое присутствие:

– Явилась не запылилась!

– Не ворчи, папа, я вам гостинцев привезла! – Нинка открыла одну из сумок и достала из нее две бутылки водки. – Мам, отнеси-ка отцу на стол, пусть сбрызнет праздник!

Раиса недовольно покачала головой, но бутылки выставила перед отцом. Тот сразу взбодрился и подобрел.

– Вот еще колбаса на закусочку! – продолжала выгружать сумку Нинка. – Окорочка американские!

– Господи, Нинка! Да неужто это куриные ляжки? – ужаснулась Раиса, разглядывая одну из них.

Из комнаты выглянул Федор.

– Хотел бы я знать, чем они своих курей кормят, что у них отрастают ноги, как у барана! – удивился он. – Такая зараза, небось, как клюнет, так башку и пробьет!

Нинка только улыбнулась. Она выложила на стол кучу снеди и с облегчением вздохнула:

– Все! Еле доперла с остановки! Я на новую работу устроилась, хозяин только зарплату дал, раньше приехать не могла!

Она порылась в кармане и достала кошелек.

– Вот вам деньги! Больше дать пока не могу, – и выложила на стол несколько сотенных купюр.

– Спасибо, дочка! – чуть не прослезилась Раиса. – Давай к столу, вечерять будем!

Стол общими усилиями был собран быстро, нарезанные гостинцы улеглись по тарелкам, а водка разлилась по стаканам.

– Ну, с праздником! – коротко сказал Федор, и все опрокинули по первой.

Шумно закипело веселье, и лишь после третьей рюмки Нинка вспомнила о сыне.

– А где же Алешка? На улице, что ли? – поинтересовалась она у родителей.

Раиса замялась, но отец пьяно ухмыльнулся и кивнул головой в сторону печки.

– Там он, за печкой! Наказанный!

– Да, дочка, он вчера такое натворил! – поддакнула Раиса. – Все пироги на пол покидал, по полу устроил грязь несусветную, полдня за ним убирала, а пироги пришлось скотине скормить, кто ж такие купит!

– Ну и правильно, надо наказывать, пусть слушается! И наперед знает, что за это может влететь! – согласилась с родителями Нинка. – Вы его тут не балуете?

– Да нет, дед его в строгости держит! – вступилась бабка.

– Пойду проведаю, как он там! – встала Нинка.

Она оглядела стол и, отломив кусок привезенного батона, пошла в Алешкин угол.

– Леша! Сынок! – покричала она.

Раздалась возня, и из темноты выполз худой и изможденный человечек. Он взглянул на мать и разревелся.

– Мама! Мама! – тихо плакал он. – Я хочу к тебе! Я люблю тебя! Забери меня домой!

Она погладила сына по спутанным волосам и пьяно сунула ему в рот кусок батона:

– На! Я тебе гостинец привезла!

Тут она заметила проволоку, привязанную к его ноге.

– Балуешься! Деда не слушаешься! Нельзя так! Вот посидишь, как собака, на привязи, будешь знать!

Алешка трясся, вцепившись в нее пальчиками так, что ей стало больно.

– Да отпусти ты меня! – вскрикнула она. – Синяки ведь будут!

С трудом оторвав его от себя, она встала, слегка покачиваясь.

– Не реви! Поживешь еще немного у бабки с дедом, и я тебя заберу!

Мать ушла обратно к столу, а Алешка так и остался лежать на холодном полу, глотая слезы и бессильно скребя половицы сломанными ногтями.

Отрезав себе шматок колбасы, Нинка решила, что родители достаточно подготовлены и задобрены…

– Мама, папа, пусть он у вас еще до лета поживет! К лету садик обещали, я его тогда и увезу! Сейчас мне его девать некуда. Ладно? – попросила она, разливая остатки водки по стаканам. – Я деньги буду привозить!

– Да пусть живет! – согласился отец. – Он нам не мешает!

– Пусть, пусть! – поддакнула мать и, протянув руку к налитому, согласно закивала головой.

Они выпили и загорланили песню, так нещадно деря глотку, что Алешкиных рыданий совсем не было слышно.

Утром Нинка уехала, и все покатилось по старой колее.

 

6 ноября

 

Прошло, может быть, два, а может, три дня. Кто их считал! Но однажды в дверь постучали…

– С праздником, соседи! – раздался голос бабки Клавы.

И тоненький голосок Димки завторил у двери:

– Здравствуйте!

– Постреленок мой, Димка, совсем заскучал, все просится к Алешке и просится! – объяснила свой неожиданный визит Клавдия. – А что, пусть поиграют, а то им скучно порознь!

Раиса с Федором переглянулись.

– Что? Нет его, что ли? Нинка увезла? – не поняла Клавдия.

– Да здесь он, здесь! Пусть идет за печку, там он сидит! Наказанный! – махнула рукой Раиса, всем своим видом показывая, что ей все равно.

– Ну, пошли, Димочка, пошли! – бабка Клава легонько подтолкнула оробевшего мальчишку в спину и прошла к печи вместе с ним. – Алеша! Алешенька! Где ты? К тебе Дима пришел! – покликала она в темноту.

В ответ ни звука. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем на свет выполз полуживой мальчишка, таща за собой железную проволоку.

– Господи помилуй! – ужаснулась Клавдия. – Что же это такое?!

Она бросилась назад в комнату.

– Рая! Да что же у вас внук-то привязанный и заморенный весь!

– Тебе же сказали, наказанный он! – недовольно буркнул Федор.

Тем временем удивленный Димка подошел к Алешке и присел рядом с ним на корточки.

– Тебе больно? – спросил он.

Алешка кивнул в ответ. Димка достал из кармана конфету и протянул другу.

– На, возьми! Это я тебе принес!

Алешка взял конфету и, не разворачивая, засунул ее в рот. Он уже давно забыл вкус карамели.

– Ты что! Ее же надо было развернуть! – удивленно вскрикнул Димка, но было уже поздно. – Ты сильно хочешь кушать? – поняв, в чем дело, шепотом спросил он.

Алешка снова кивнул. Все это время он питался только тем, что бросали в Муркину миску.

– Баба! – бросился Димка с криком в комнату. – Пошли скорее, принесем что-нибудь поесть Алешке!

– Пошли, внучек! Пошли! – встала со стула расстроенная Клавдия. – Что вы за звери-то! – обернулась она в дверях к Раисе и Федору. – Ни стыда у вас ни совести!

– Не твое дело! Воспитывай своих! А нас учить нечего! – крикнул ей вслед Федор.

Клавдия быстро собралась и захлопнула за собой дверь с мыслью, что больше никогда не переступит порог этого дома. В тот вечер она еще долго возмущенно бурчала себе под нос, невпопад отвечая на Димкины вопросы. Наконец она уложила внука спать и взялась за телефон. Наутро вся деревня знала, как Брюхановы воспитывают внука. Но ни одна живая душа ничего не сделала, чтобы вырвать Алешку из рук мучителей. Время такое – всем наплевать, что происходит в доме у соседа. Лишь бы тебя не трогали!

 

10 ноября

 

Алешка практически все время спал. День и ночь для него не имели значения: в его углу всегда царил сумрак. Иногда он открывал глаза, шевелил одной рукой, потом другой и вытягивал затекшие ноги. Но сегодня все пошло не так. Он проснулся, чтобы сползать по нужде к помойному ведру, но вдруг понял, что ног у него нет. Он их не чувствовал. Попробовал пошевелить ими, но ничего не вышло! Его охватил страх – куда ноги делись?!

Алешка вытянул руку и стал ощупывать себя ниже пояса. Обе ноги были на месте, только очень холодные. Своим детским умишком он понял, что так быть не должно, что случилось что-то ужасное, но пожаловаться было некому, ведь единственный близкий человек – мама – далеко. Из его ввалившихся глаз потекли слезы и стали собираться в маленькую лужицу вокруг плотно сжатых губ. Мочевой пузырь непроизвольно опорожнился, и ему вдруг стало легче. Алешка заснул снова.

Сначала он провалился в вязкую кромешную темноту, словно попал в болото, но вдруг увидел, что она рассеивается и вокруг него одна за другой загораются тысячи маленьких звездочек. Он протянул к ним руки и поплыл, нет – полетел, как птица. Об этом Алешка мечтал всегда: и когда бегал с Димкой по полям, и когда сидел у окна избитый дедом; и вот, наконец, он свободен! Вся тяжесть тела куда-то пропала, было легко и спокойно. Счастье наполнило его душу. Он посмотрел вниз: а что там? А там проплывала деревня, лес, поля, все завалено первым снегом.

Нет, скорее подальше отсюда! Куда ему хочется больше всего? Он на секунду задумался и решил, что пора вернуться к маме, к родной мамочке! Скорее к ней!

Но вдруг его полет как будто кто-то остановил. Перед Алешкой появилось маленькое солнечное пятнышко, оно стало расти на глазах и вскоре превратилось в изящную женскую фигуру, от которой и шел этот удивительный свет.

– Здравствуй, Алешенька! – заговорила с ним женщина.

– Здравствуй, тетенька! – ответил поначалу оробевший Алешка.

Каким-то внутренним чутьем он почувствовал, что она очень добрая и не сделает ему зла.

И тогда он спросил сам:

– А ты кто?

– Меня зовут Вера.

– А что ты тут делаешь?

– Я пришла за тобой, мой маленький!

– Ты хорошая, тетя, только мне надо к маме.

– Мы с тобой обязательно увидим ее, но завтра. А сегодня тебе надо вернуться. Время еще не пришло! – и она протянула руку. – Пойдем?

– Я не хочу назад, мне там плохо! – захныкал Алешка.

– Я знаю, мой хороший! Но я буду все время рядом. Это только на одну ночь! – просила она, и казалось, из ее бездонных глаз катятся слезинки.

Алешке не хотелось расстраивать такую добрую и ласковую женщину, и он взял ее за руку.

– Ну хорошо, пойдем! Только ты правда посиди со мной!

– Я теперь всегда буду с тобой! – пообещала она.

И как только произнесла эти слова, они тотчас оказались в вонючем углу дедовской избы.

Алешка открыл глаза. Он по-прежнему был привязан проволокой к стене и уже не мог летать. Рядом никого не было. От обиды он заплакал. Хотел вытереть слезы, но руки его не слушались – они умерли вслед за ножками. Бояться больше не было сил. Он просто лежал и слушал ночные звуки: храпит дед, в печной трубе завывает ветер, где-то далеко лает собака. Алешка закрыл глаза. Сердечко его стучало с перебоями, дыхание то и дело прерывалось, и он снова провалился в темноту.

Оказалось, тетя Вера не обманула. Она была здесь, стояла рядом с ним.

– Иди ко мне! – протянула она руки.

Он послушно подошел, и женщина так ласково его обняла, как даже мать никогда не делала.

– Давай немного посидим перед дальней дорогой! – сказала она и усадила Алешку к себе на колени. – Как же ты много страдал, мой маленький человечек!

– А где мы? Почему нет звездочек? – заглянул ей в глаза Алешка.

– Мы с тобой дома, у твоих деда и бабки, – ответила она.

– А разве меня отвязали? Почему я могу ходить и даже летать?

– Вот, смотри! – сказала Вера, и темнота рассеялась.

Они сидели рядом с печкой, на кровати спали дед с бабкой, повернувшись друг к другу спинами, в окно заглядывала луна.

– А вот и ты!

И Алешка увидел свое тело. Худой комочек подрагивал во сне, он был абсолютно голый, и кожа на нем посинела.

– Я такой маленький! – грустно сказал Алешка.

– Просто ты очень давно не ел.

– Я умер? – спросил он, отведя глаза.

– Еще нет! Ты останешься со мной, так что не бойся, малыш! – погладила Вера его по пушистым волосам.

– А что будет с мамой? Я ее больше не увижу?

Вера задумалась. Малышу все еще хотелось встретиться со своей матерью, но именно сейчас ее нельзя было показывать – она была в непотребном виде. И тогда Вера решила…

– Я покажу тебе то, что будет через несколько дней...

И перед Алешкой поплыла картинка. Он увидел, как приехала его пьяненькая мать. Как она обнимается с дедом и бабкой, как проходит за печку и с перекошенным от ужаса лицом вытаскивает окоченевшее тело Алешки на свет. А потом приехала «скорая помощь» и тетя в белом халате вызвала милицию, которая увезла всех с собой на машине с мигалкой.

– Тетя Вера! А куда их повезли? На машине кататься? – спросил оживившийся от увиденного Алешка.

– Нет, мой маленький! Их повезли жить в другое место! Очень надолго!

Алешка задумался. «Как это, они уедут без него?» Но спросить не решился. Они молча сидели, и каждый думал о своем. Наконец Вера прикоснулась к Алешке и ласково спросила:

– Ну что, пойдем? Нас с тобой ждет очень добрый дедушка!

– А как его зовут? – поинтересовался Алешка.

– Он называет себя Ангелом!

– Красиво! Это он прислал тебя за мной?

– Да!

Мальчик поднялся и протянул женщине руку.

– Тогда давай улетим к нему! Прямо сейчас!

– Давай! – согласилась Вера. – Но сперва надо развязать проволочку, которая держит тебя.

Алешка кивнул. Вера подошла к его тельцу и положила руку ему на сердце. То затрепыхало, сделало еще один удар и остановилось.

– Вот теперь ты свободен, мой милый мальчик!

И Алешка забыл и про мать, и про бабку с дедом, и про всю свою короткую жизнь. Он весело рассмеялся и расправил крылья.

– Полетели! – крикнул он Вере. – Догоняй!

И две звездочки взмыли в темноте ночи вверх, покидая это адское место навсегда.

Из архива: декабрь 2008 г.