№12.2023.Талгат Сагитов. Дуновения памяти

Продолжение. Начало в № 11

Перевод с башкирского языка Азамата Сагитова

Петровское

Весной 1954 года аптечный пункт в Салихово закрыли, а деревню включили в маршрут-график передвижной аптеки. Маму перевели провизором в аптеку в райцентр – село Петровское. Надо жить, детей поднимать, потому работа – важнейшая необходимость. «Ты 5-й класс закончишь, потом переедешь», – с этими словами мама, радуясь, что она при деле, вернулась в 24-ю аптеку, где когда-то начинала свой трудовой путь. В те времена при переходе в русскую школу учеников национальных школ обязательно сажали на класс ниже, то есть заканчиваешь 5-й класс в национальной школе и в русской школе снова идешь в 5-й класс, закончил 6-й класс – идешь в 6-й класс и так далее. Год, конечно, теряется, но за этот год ты должен будешь хорошо изучить русский язык. Только терять целый год не хочется ни мне, ни маме. «Ты всегда учился на “отлично”, иди сразу в шестой. Ты справишься», – и советовали, и напутствовали, и приободряли меня учителя. И я справился. В первой четверти за самый первый диктант по русскому языку поставили двойку, второй уже вымучил на тройку. После этого по русскому языку, да и по другим предметам двоек не удостаивался.

Название села Петровское – в народе Киньякай – происходило от имени конезаводчика помещика Киндякова, который выкупил эти земли у юрматинских башкир. Поскольку районный центр – село большое. Улицы широченные. Въездную улицу со стороны Салихово называли Грязновкой. Можно подумать, что это продолжение названий русских деревень времен царского правления из известной поэмы Николая Некрасова – Заплатово, Дырявино, Разутово, Знобишино, Горелово, Неелово, Неурожайка... Рядом с домом культуры стоит школа, на дальнем конце улицы, называемой Тепловка, раскинулся больничный комплекс.

Договорившись с одной русской женщиной, мы въехали к ней квартирантами. Дом у неё казался просторным, иначе как бы в нем разместилась огромная печь? Моё спальное место – на высоких полатях печки, а под полатями сопит теленок. По моим тогдашним понятиям, от этого дома исходил древнерусский дух. Прожили мы там недолго, переехали на улицу Новостройка – к образованной тете Клаве, работающей в клубе. Она была веселой, приветливой, всегда доброжелательна, полна энтузиазма, каждый вечер наводила марафет и убегала на работу в дом культуры. У неё дома ещё были конфеты в бумажной обертке – они хранились во второй сверху выдвижной полке комода. Когда вожделение начинало переполнять меня, вспоминал салиховские навыки. Бывало, одна, а то и пара конфет, не успеешь и глазом моргнуть, оказывалась у меня во рту. И никто ничего не говорит, красота! Однажды эта «сладкая» полка оказалась заперта на ключ. Узревшая все тетя Клава дала понять, что хватит. Я, безусловно, знал, что нельзя, но ведь так хочется конфет. А они-то здесь, сладкие, рядом, в углу, где и раньше лежали. Как достать? А-а-а! Самая верхняя полка комода состоит из двух ящичков, и замков у них нет. Вытаскиваешь правый ящик, и если засунуть поглубже руку, то можно ухватить заветный мешок. Так я и сделал. Вот ведь как – раз сообразительный, до сих пор ем дорогие конфеты! Только на этот раз «лафа» длилась совсем уж недолго. Тетя Клава пожаловалась маме, и та серьезно поговорила со мной, крепко объяснив, что никогда нельзя брать чужие вещи. Как будто я сам этого не знаю. Но я понял. Ведь мне уже 12 лет.

Закончилась и первая четверть. Праздник 7 ноября. Каникулы. Я отправился в Салихово, где ещё за нами оставался дом и ждала наша корова. И я, и мои сверстники радовались встрече. Роберт – озорной, шустрый мальчик, да нет, уже подросток – на два года старше меня, говорит: «Давай отпразднуем твой приезд». А я не понимаю: как праздновать? Родители Муксидыковых уехали куда-то, дома никого, дочь пригласила посидеть у них, сказала, будет тот-то и тот. Мне ни разу не доводилось бывать на таких «меджлисах». Заинтересовался и пошёл. Где уж нашли – сидим, пьем медовуху. Меня донимают. «Ты же гость», «мама в Петровском, не видит», «давай пей». Конечно, я выпил. Позже кто-то всех позвал в клуб. И сейчас стоит перед глазами: мы с одноклассником Минлиахметом, обнявшись, одетые в подобие кожаного плаща, шатаясь, идем мимо кладбища. Видимо, я не выдержал обильного угощения, дошёл до клуба и на завалинке уснул. В это время с проверкой, как дети проводят каникулы, в клуб пришла директор салиховской школы Сабитова-апа. Мальчикам влетело, а меня не заметили, и я оказался «чист». Проснувшись оттого, что кто-то будил: «Вставай уже, вставай», – решил пойти домой. Прямо по улице идти было недалеко, но отчего-то решил пройти окраиной, где никто не ходит. Однако все никак не мог добраться. До сих пор ощущаю, как один взрослый трясет меня за плечо в переулке сватьи Ханифы. Стемнело, лежу на ноябрьской промерзшей голой земле. Сил совсем не осталось. «Вставай, сынок, вставай, простынешь же сейчас. Чей ты? Вставай, иди домой!» – поднимал он меня на ноги. Уже на следующий день я понял, насколько позорно и непозволительно быть «гостем», вернее – неумение им быть. Все-таки мне было целых 12 лет. Что ни говори, а для мальчика, входящего в подростковый возраст, я сделал верные выводы из этих постыдных, неприличествующих событий. И тетя Клава, которой я делал плохое (хотя это «зло» обернулось против меня же), своим терпением, воспитанностью, пониманием того, что любой ребенок жаждет сладостей, умением прощать, показала мне образец человечности, почтительности, доброты. А ребята-односельчане? Разве не проявили они искреннее гостеприимство, доброжелательность, душевную теплоту? Хотя и не очень удалась сама форма и манеры? Из того, что видел в таких ситуациях, чувствовал, делал – что ты возьмешь себе в спутники в будущем, из принятого всем сердцем, что станет твоим законом жизни?

В Петровском поначалу все казалось чужим – широкие улицы, торчащие остатки давно взорванной церкви, пирамиды желто-зеленых арбузов и дынь во время осенних базаров; три-четыре двухэтажных здания, одно из которых называлось райком, а другое – сельпо; и мальчишки, окликавшие других, особенно нерусских, обидным: «Эй, вилок».

Ростом я не вышел, был самым маленьким в 6-м «Б». Сидели за одной партой с Зиннуром Зайнуллиным из деревни Армет-Рахимово. Каждый день ему приходилось ходить шесть километров туда и обратно. Вспоминаются три девицы из Екатериновки и Михайловки. В летнюю ли жару, в зимнюю ли вьюгу – идут медленно, даже устало, тяжело ступая, словно ленивые коровы после сытного выпаса, вытряхивая из шалей и фуфаек набившийся снег, протискиваются на заднюю парту. Они были самые взрослые. В послевоенные годы многие оставляли или откладывали учебу в школе из-за бедности и нужды. Эти девушки на выданье были из таких. Возможно, так бы и сделали – вышли замуж, да закон об обязательном семилетнем образовании вернул их доучиваться в школу.

Школьный коридор широкий. Во время длинной перемены девочки собирались в углу и учили только что переданные по радио песни «Уральская рябинушка», «Жди солдата». Эти песни долетали и до наших ушей. Одна девочка из соседнего класса выглядела особенно привлекательной. С чего-то мама вдруг спросила: «Тебе что, какая-то из девочек приглянулась?» Помню, ответил: «Да, понравилась одна». – «Как её зовут?» – «Роза». – «Э-э-э, улым, таких Роз в твоей жизни будет ещё много». Интересно, откуда эти мамы все знают заранее?..

Учеба продолжается, скоро будут экзамены. Кажется, я все знаю, но ботаники боюсь, переживаю, как сдам. Напрасно тревожился – перед самыми экзаменами я заболел. У меня ничего не болит, а болею, даже в больницу положили. Название безболезненного заболевания оказалось «свинка». Это инфекционное заболевание. Поэтому в инфекционное отделение и поместили. Здорово! Нигде не болит, сплю, гуляю по двору больницы. Каждый раз, навещая, мама приносит сладкий сироп из плодов шиповника «Холосас». Лежишь, потягиваешь его и балдеешь. До экзаменов дела нет, как-нибудь осенью сдадутся.

Сдавать экзамены за шестой класс все равно не пришлось. Педагогический совет, приняв во внимание моё прилежание, решил перевести меня – Сагидуллина Талгата – в 7-й класс без экзаменов. Вот это радость! Если присмотреться – радостью, похоже, переполнен весь мир. Экзамен по ботанике не сдавал – радость? Радость! От болезни вылечился – радость? Радость! И вообще, в 7-й класс без экзаменов – радость? Радость! Поймали на воровстве конфет, но не наказали же – радость? Счастье! В Салихово, когда гостевал, учителям не попался – счастье? Счастье! Год, прожив в Петровском, русский язык изучил, в русскую среду вошёл? Вошёл! Доволен? Доволен!! Если представить все, начать по пальцам считать – сколько их наберется, маленьких радостей. Умение быть довольным своим трудом, жизнью – великое благо, книжку получить в подарок тоже большая радость. Может быть, из такой бесчисленной череды маленьких радостей и рождается большое счастье? Если их вовремя увидеть, понять, принять? Если найти силы понять и пережить такие страшные явления, как всеобщая бедность, нищета, переживания, слезы боли и обиды, беды и несчастья, не считать трагедией, а воспринимать эти события как житейские, преходящие, как некое предостережение: «Будь осторожен, не кисни и не падай духом – старайся и никогда не теряй надежды…»

Макарово II

В начале лета 1955 года мою маму вновь направили в макаровскую аптеку № 136 заведующей. У неё один помощник – санитарка. Аптека находилась в одном из зданий небольшого лечебного городка, расположенного среди дубравы на склоне горы Бирдекай, чуть в стороне от деревни. «Квартиру» нам отвели там же, в аптеке, в смежной комнате. К строительству городка приложил усилие Аксан Баймурзович Мухаметкулов, уроженец села Макарово, работавший с 1925 по 1930 годы председателем Совета Народных Комиссаров БАССР. В 1995 году к 100-летию со дня его рождения в деревне открыли музей. К большому сожалению, двери музея были открыты недолго – его уничтожил пожар.

В Салихово дом продали, вещи перевезли в Макарово. А корову мама поручила перегнать мне: «Талгат, я поговорю с дядей Яровым, и вы с Ринатом этим займетесь. Летний день длинный, рано поутру выйдете, вечером будете на месте». Смотри-ка, и мне могут доверить ответственное дело. Наверное, по силам будет, иначе бы не поручали. Все-таки уже 13 лет. Встали с рассветом. К рогам коровы я привязал веревку и один конец взял в руки. Ринат с прутиком шёл сзади. Утро выдалось теплым, ясным, небо было безоблачным и приветливым. Идем не спеша. Время от времени меняемся местами – Ринат впереди, а я сзади.

Вот мы перевалили гору Узунгыр, позади деревни Тимашевка и Бердышла. Скоро достигнем Петровского – это уже середина 35-километрового пути. Не помню, позволяли ли мы корове по дороге щипать траву. Мне почему-то пришло в голову, что корову надо напоить. Не доходя до Петровского, помнится, была река не река – ручей. Только он совсем внизу от дороги. Как напоить? Ага, вот с правой стороны виднеется пологий овражек. Отсюда можно спуститься к воде. Сделав несколько шагов, корова почему-то остановилась. После удара прутиком сделала ещё пару шагов и совсем встала. Мы её и толкаем, и прутиком стимулируем, но все без толку. Осмотревшись, сообразили, что забрели в прибрежное болотце. Нет, поскорее надо обратно разворачиваться. Только наша корова, если бы даже захотела с места сдвинуться, то уже просто не могла. Что делать? Стоим, судорожно думаем, как быть: опять пытаемся подтолкнуть её, стегать прутиком вообще бессмысленно, а корова стоит по колено в этой жиже, смотрит, выпучив глаза, мне кажется, что там даже появились слезы – пытается шевельнуться, да не тут-то было... Когда уже оставалось только плакать, со стороны Петровского показалась телега. Мы глазам своим не поверили, когда, поравнявшись с нами, из телеги выпрыгнула сестра Рината – Мархия-апай. Оказалось, вместо отца ездила в районный центр за почтой. Она быстро оценила нашу ситуацию. Заметив неподалеку – то ли возле сарая, то ли возле амбара – возившихся мужчин, побежала туда. Они пришли с жердями, досками и чурбаками. Пропустив жерди под брюхом коровы, положив на подставленные чурбаки доски, мужики встали на них и буквально выдернули корову из грязи. Вот как просто из-за недомыслия двух подростков могли лишиться кормилицы и, соответственно, сытой жизни. А совсем незнакомые русские люди уберегли нас от беды. Какие замечательные люди!

Мы продолжили свой путь. Чуть не погубив корову, потеряли ещё и кучу времени. До Макарово дошли в сумерках. Мама, не выдержав, даже вышла навстречу, поджидая у Зигановского моста, версты за три. На душе полегчало. Вот оно, Макарово – моя родная деревня, где мы собираемся жить. Начинается у подножия горы Караултау и уходит дальше в межгорье. Пока дойдешь в сторону Уклыкая до дальнего конца села – до ФЗО – так называется микрорайон, где было здание фабрично-заводского обучения, которое открылось в середине 20-х годов, чертовски устанешь – так это далеко. А красота-то какая неимоверная! Кругом горы, крутояры, леса и луга, скалы с вековыми соснами, реки и сочные поймы. Не хватит слов все это описать.

Постепенно я начал привыкать к Макарово. Интересно, что здесь вообще не было колхоза. Промартель какая-то, док, лесхоз... В деревне возвышаются два двухэтажных дома. В одном из них – жилье для сотрудников больничного городка. Другой, в центре деревни, когда-то принадлежал богачу Арслану. Сейчас там детский дом. Дом для детей, которых осиротила ненавистная война. Между деревней и больничным городком – зеленый луг, где мы с удовольствием играли. По утрам мама, растолкав, поднимала меня, поила парным молоком, и я отводил корову в стадо, затем снова кидался в постель. Окно нашей комнаты смотрело на деревню, которая была видна как на ладони. Вон Анвар, с кем в детстве проводили целые дни, получив хлеб у своей мамы Назифы-апай, работавшей в больнице поваром, покатил под горку домой на велосипеде, даже не держась за руль. Хотя он был старше меня на три года, мы вновь стали тесно общаться. Выяснилось, что, как и я, он тоже идет в 7-й класс. Я восхищался его мастерством, когда он мог быстро разобрать, а потом тут же собрать велосипед. Должно быть, у него был технический талант – после школы сначала работал водителем в промартели, а потом главным механиком...

Познакомился с мальчиками Римом и Юрисом. Работавший в 1955 году директором Макаровской школы Рагиб Заннятов оказался нашим зятем-езнаем: сестра отца Рифа-абыя Амина-апа, оказывается, была его женой... Раз мы приходились родственниками, то их дом был всегда для меня открыт: нет-нет, да посылала мама меня к своей золовке с поручениями. Мне у них нравилось. Там царили какая-то вдохновенность, аккуратность, чистота. А какие у них книги! Особенно выделялась полка, где стояли 30 книг в твердом темно-синем переплете с буквами БСЭ (Большая советская энциклопедия). А там бессчетное число слов, терминов, толкований, биографии людей… Какие-то даже с фотографиями… Исторические материалы, различные карты… А сколько живописных картин (репродукций), каждая из которых защищена вощанкой (тонкая полупрозрачная желтоватая бумага)! Как много можно было узнать и познать, даже если, не читая, просто пролистать книгу, рассматривая рисунки и карты! За то, чтобы стать обладателем такой же чудесной библиотеки, я готов был отдать все на свете. Потом всю свою жизнь я собирал книги, и, слава Всевышнему, библиотека у меня солидная.

Сердце трепетало, когда я видел аккордеон Рагиба-езная. Я уже почти видел себя гармонистом, но… Видимо, со своей просьбой купить гармонь настолько надоел маме, что когда я учился в 9-м классе, она согласилась на хромку. Я был на седьмом небе от счастья. Как раз в это время к нам зашёл Рагиб-езнай: «Слышал, хотите гармошку купить». Он активно поддержал нашу идею и моё желание научиться играть. Немного подумав, спросил, не будет ли лучше, если купить сразу баян. Я-то двумя руками «за», только хватит ли денег? «Если денег на баян сейчас не хватает, лучше поднакопить немного и попозже всё же купить баян», – посоветовал он. Окрыленный, я согласился. Только потом понял, что, понадеявшись на журавля в небе, упустил воробья, который практически был в моих руках. Появлялись все новые и новые заботы, а с ними и расходы, и моя надежда постепенно растаяла. Мелодию на пианино, мандолине, баяне-хромке могу наиграть, да вот полноценно освоить игру на каком-либо музыкальном инструменте так и не случилось. Ах, как же мне хотелось иметь гармошку!

Увидев в энциклопедии репродукции картин различных художников, я стал интересоваться и их творчеством. Начал собирать открытки с репродукциями картин художников. Самыми первыми в коллекции были: «Письмо с фронта» В. Лактионова, «Фашист пролетел» А. Пластова, «Тройка» В. Перова, «Бурлаки на Волге» И. Репина, «Утро в сосновом бору» И. Шишкина. Картин башкирских художников я не помню. Во-первых, башкирских художников тогда практически не было (кроме Касима Давлеткильдеева), поскольку шариат не поощрял такое ремесло; во-вторых, если бы и были картины башкирских художников, в виде открыток некому было их выпускать. И в журнале «Пионер» не помню я таких иллюстраций. Кроме общего развития мой детский интерес принес мне однажды и практическую пользу.

На 5-м курсе нам, студентам университета, преподавали предмет «Марксистско-ленинская эстетика», по окончании которого сдавали экзамен. Впервые, пожалуй, я пришёл на экзамен без подготовки. Не успел, видимо. Получил экзаменационный билет. Первый и третий вопросы не помню, второй – касался социалистического и критического реализма. Сразу приступил к раскрытию второго вопроса, предполагая, что эти «реализмы» в живописи мало чем отличаются от «реализмов» в литературе. И начал сравнивать, сопоставлять «Тройку» Василия Перова и «Будущих летчиков» Александра Дейнеки, но тут же был прерван экзаменатором, профессором Игорем Распоповым: «Вы действительно интересуетесь живописью? Каких ещё художников знаете? Какие работы вам знакомы? Чем они нравятся?» Спрашивает то, что я немного знаю. И я по-своему ему отвечаю. «Достаточно. Очень приятно побеседовали. Отлично», – с такими словами профессор протянул мне зачетку. Видать, ему понравилось, что деревенский парень интересуется «элитарным искусством». И своей оценкой решил поощрить этот интерес.

Тем летом моя «однокнижная» библиотека пополнилась. На день рождения Халима-инэй и Таскира-апа подарили книгу Валентины Осеевой «Васек Трубачев и его товарищи» на башкирском языке в переводе Ядкара Найманова. Позже мне довелось вместе с ним работать на башкирском радио и телевидении, где он был старшим редактором редакции радионовостей. Найманов-агай был грамотным, образованным, расторопным и очень оперативным радиожурналистом, наверное, именно такой человек и должен работать в новостях. Из подаренной книги я узнал, как разворачивалась Великая Отечественная война на украинской земле, почему целая группа московских пионеров-школьников оказалась вынуждена участвовать в тех событиях, о детских подвигах, партизанском движении; о том, как продажные полицаи служили фашистам, вообще, о многом. Глаза на мир раскрылись ещё шире...

Как-то мама спросила: «А что, Талгат, не сходишь ли в лес за черемухой?» Конечно, пойду. «Тетя Гульниса, ещё одна женщина и девочка, приехавшая погостить из Уфы, собираются за черемухой. С ними пойдешь, с ночевкой». Как это, с ночевкой? В Салихово ни разу не ночевали, когда ходили в лес собирать калину, черёмуху, за корнем девясила для бабушки. Рядом всё было... Оказалось, что в Макарово совершенно другие масштабы… За малиной надо идти 10–15 км, за черёмухой – 15–20 км, на сенокос – не ближе 20–30 км. Всё где-то горах, в лесу... С удовольствием пошёл с ними, чувствуя себя взрослым, как и они, буду ночевать в глухом лесу. Здесь в лесу черемуховые деревья высокие, стволы у них толстые, не то что в окрестностях Салихово, хилые, тонкие. Одним махом обобрать не получится. Надо на дерево залезть, ветки обломать и сбросить их на землю.

Наступил вечер. Женщины разожгли костёр. Поели. «Августовские ночи бывают холодными, ложитесь у костра в обнимку». Заснули, но потом от какого-то неведомого, ещё незнакомого мне странного чувства я проснулся, ощутив беспокойство и неловкость. Я вдруг подумал, что стыдно спать с девушкой в обнимку, и, развернувшись к ней и потрескивающему, согревающему огню спиной, спокойно заснул... Назавтра с полными ведрами мы вернулись домой в деревню.

То лето было щедрым на разные события. Даже в Уфу меня свозили. Подумали, видимо, пусть к городу привыкает. Нет-нет да и проскальзывало в разговорах, что после седьмого класса я, как Риф-абый, поеду учиться в уфимский интернат. Риф-абый, тогда студент сельскохозяйственного института, гулял со мной по улицам города, водил в парки, кинотеатр «Родина» с его тремя залами – красным, синим и зелёным. А так-то в Уфе я уже бывал. У Талипа-бабая в доме № 73 по улице Гафури была небольшая комната. (Я посетил этот дом в 2020 году. Все соседние дома были уже снесены, и только он стоял один-одинешенек и ждал, когда исчезнет – исчез в 2021 году – и станет историей.) На входе высокое, выкрашенное в желтый цвет крыльцо, чистое, что и наступить-то страшно. А уличный туалет какой? Закрывается на замок, полы чистые, выскоблены добела. Долго кружишь вокруг и думаешь: «А можно ли сюда вообще заходить?»

На улице по сельскому обычаю и как воспитанный человек здороваюсь с каждым встречным, вот только в ответ никто ничего не говорит. Потом приходит в голову, что здесь столько людей, тем более незнакомых, здороваться начнешь, и дня не хватит. Некоторых даже поприветствовать не успеваешь, а их уже рядом нет. Прогуливаясь по улицам, невдалеке приметил большой прямоугольный, серебристого цвета, металлический шкаф. Подошёл поближе – на нем написано: «Не трогать! Убьет!». Там же нарисованы разряжающиеся молнии, подчеркивающие опасность электричества. Удивился и задумался. Если может убить, зачем тогда поставили на дороге, где все ходят? Сколько людей, случайно коснувшись, могут замертво упасть? Почему его чем-нибудь не огородят? А может, шкаф с надписью «Убьет!» и есть та самая ограда? Наверное, так. Предполагая такую опасность, не выставят же поперек дороги такую штуку... Подожди-ка, а если только кончиком пальца попробовать коснуться? Не убьет же, наверное? Не убьет, попробую! Я оглянулся по сторонам и протянул палец к железной стенке. Только не дотронулся. Какое-то внутреннее чувство (вероятно, чувство страха) притормозило руку. Нет, я всё равно трону... и коснулся. Слегка. Мимолетно. Живой! Даже не кольнуло. Живой! Отсюда человечеству ничего не грозит. Сам проверял. Ещё раз коснулся, не отдергивая сразу руки… Живой и невредимый! Легко отделался на этот раз.

Когда мне было 6–7 лет, в Салихово я проводил один эксперимент. Слышал, что зимой ко всему железному – топору или лопате – любая вещь примерзает. Касается ли это дверной железной ручки? А языком лизнуть – он же теплый?  Примерзнет или нет? Я решил проверить. Не захлопывая дверь дома, чтобы, если что, мог быстро забежать обратно, я вышел в сени и лизнул дверную ручку с наружной стороны. А язык возьми и примерзни. Что делать: плакать бессмысленно, мамы с работы дожидаться – замерзнешь насмерть, горячей водой бы отогреть, да с места сдвинуться не могу – прикован прочно. Остается единственный выход – как-то вырваться из этого ледового плена. Пытаюсь языком двинуть – больно, пробую ещё раз – снова больно. Больно так больно, деваться некуда – напрягся изо всех сил, дернулся, оторвал свой язык от проклятой ручки. Ох, и больно же было! Клочок кожи с языка повис на ручке, язык тут же опух, саднит, жжет, капает кровь, из глаз градом слезы брызжут. Зато я спасен! Хотя и пришлось принести такую жертву. Все ради освобождения... А здесь в Уфе и жертвовать ничем не пришлось. Возможно, ума прибавилось. Вернулся из Уфы, узнав о ней ещё больше.

Наступило первое сентября. Начал учебу в 7-м классе Макаровской школы. Пришёл «обновленным». Не Сагидуллиным, а Сагитовым Талгатом. Летом и мама, и Хумайра-апа «укоротили» фамилию, и, если я, дай Аллах, поступлю в интернат, там всем будет проще её произносить. Учиться в интернате Уфы, как Риф-абый, – моя давняя мечта. Рифкат-абый (папин братишка) тоже носит фамилию Сагитов. У наших мужчин должна быть одинаково звучащая фамилия – так они мне объяснили. Таким образом, я стал Сагитовым.

Школа нравится. Классы большие, светлые. Эту прославленную школу в своё время окончил Герой Советского Союза Зубай Утягулов, уроженец деревни Бакеево Белорецкого района. Учился здесь и Джалиль Киекбаев из деревни Каран-Елга Гафурийского района, который в будущем станет крупнейшим ученым. Рассказывают, что история Макаровской школы берет начало с русско-башкирского начального училища с 1872 года, основателями которого были Карамышевы. Я узнал, что здесь учат опытные, талантливые педагоги Зуфар Абдуллин, Гульчачак Тагирова, Умама Валеева, Кабира Мухьянова, Идельбек Юмагузин. Будучи общительным по характеру, с одноклассниками – там были и деревенские, и детдомовские дети – я сошёлся быстро.

Как только начался учебный год, возник один вопрос. Я изучал в 5-м классе в Салихово немецкий язык и в 6-м классе в Петровском тоже. Уроки иностранного языка мне очень нравились. А здесь, в Макарово, изучают английский язык. Детдомовский мальчик Ишдавлетов, как и я, тоже два года изучал немецкий язык. Что делать? Нам разрешили самим определиться. Хотите – ходите на уроки, не хотите – нет. Может, и сумеете догнать ребят, изучавших два года английский, а если не будете посещать занятия, в аттестате укажут: «не обучен, не аттестован». Вот лафа! Сами можем выбирать. Конечно, не ходить!

Перед началом урока по английскому языку мы, не спеша, чтобы каждый видел, степенно вышли на улицу. Теплый солнечный сентябрьский денёк. На улице благодать. Ходим, слоняемся туда-сюда, позанимались чем-то, что-то там обсудили уже, а урок никак не заканчивается. Надоело так, что в голову полезли мрачные мысли. Ладно, сейчас тепло, а зимой в снегопад или метель на улице не походишь, что же, сидеть, что ли, все время в углу школьного коридора? Нет, так не пойдет, надо ходить на английский. А мой сотоварищ так и не стал посещать. На уроках английского в это время проходили «числа». Дома я решил выучить все числа от одного до десяти. Учительница: «Пришёл? Какие-нибудь числа по-английски знаешь?» – и велела сосчитать до десяти. Я сосчитал. Педагог поставила мне «пятерку». Эта оценка настолько вдохновила меня, ещё сильнее укрепила возникшее желание и дальше ходить на уроки, придала уверенности в своих силах. Вот такой педагогический приём умело использовала учительница. Обучение английскому мне очень пригодится в будущем. В восьмом классе пришлось снова изучать немецкий язык, в 9-м и 10-м классах – вновь английский. По английскому языку я выдержал и выпускной школьный экзамен, и вступительный в университет. Помню, после моего ответа трое экзаменаторов-преподавателей заговорили между собой на английском языке. «Эх, понять бы, что хотят поставить: двойку или тройку…» – сидел и переживал я тогда. Значит, столько было знаний. Слава Аллаху, «двойку» не поставили...

В школе учусь хорошо, не сбавляя оборотов, активно участвую в пионерской жизни, занимаюсь в кружке самодеятельности. 7 ноября в качестве поощрения вместе с группой таких же пионеров-активистов сфотографировали у пионерского знамени дружины. Принимаю участие в подготовке праздничного концерта. Как-то пионервожатая Альфира-апа и учительница русского языка Кабира-апа стали обучать меня танцу «Перовский». Видимо, от школы не было других сольных номеров для участия на районном смотре. Обычно на праздничных концертах на школьной сцене исполнялись популярные тогда молдавские, матросские танцы. С моим «Перовским» поехали на смотр в райцентр, и я на сцене Дома культуры исполнил свой номер. По окончании смотра началось вручение призов. Подарков вручали настолько много, что затеплилась надежда – не удостоят ли и меня. Жду, всё нет и нет. Когда ведущие закончили процедуру награждения, на сцену вышел молодой мужчина и, объявив, что от имени райкома комсомола вручаются специальные призы, назвал мою и ещё две-три фамилии. Я и не заметил, как уже был на ногах. А выступающий продолжил: «Поощряются книгами. Пока книг в наличии нет, в ближайшее время купим и вручим». А что, так тоже здорово! Я терпеливо жду свою книгу. Очень долго ждал. Только так и не дождался. Огорчился я сильно, но не ожесточился. Зарубил себе на носу – всегда необходимо держать своё слово, исполнять данное тобой обещание. Особенно в отношении детей. Поэтому в жизни, где бы ни работал, никогда не давал пустых обещаний, не говорил: «Сделаю», когда однозначно не смог бы исполнить. Всегда старался держать своё слово.

Ближе к Новому году те, кто лучше учился, начали готовиться к вступлению в комсомол. Среди них и я. Для нас, детей той эпохи, вступить в ряды комсомола – было делом чести. Мы становились будущей сменой партии, её крепкой опорой. Придёт время, и это в полной мере будет касаться лично меня. Стараемся, в поте лица изучаем историю Коммунистической партии, нашей страны, Устав ВЛКСМ не просто заучиваем – пытаемся во всё вникнуть, запоминаем фамилии руководителей партии и правительства, занимаемые должности. Одним словом, получаем первые серьезные политические знания, воспитание, готовимся быть в числе сознательных строителей коммунизма.

21 января 1956 года мы собираемся в районный комитет комсомола. Приём в ВЛКСМ назначен на очень важную по тем понятиям дату – день смерти нашего великого вождя Владимира Ильича Ленина. Значит, мы настоящие ленинцы... Утром мы встали и отправились пешком в Петровское, что в 17 км от Макарово. Вот подошёл и мой черед заходить в кабинет на заседание бюро райкома. Первый же вопрос:

– Знаешь устав?

– Знаю.

– С какого возраста принимают в комсомол?

– С четырнадцати лет.

– А тебе сколько?

­– Тринадцать с половиной лет.

– А как же мы тебя в комсомол примем, если ты ещё не достиг соответствующего возраста?

Я растерялся.

– Ну, что нам с тобой делать-то?

– Не знаю, но я пришёл вступить в комсомол. Вам решать, – ответил я.

– Ну, да ладно, парень выглядит боевым, примем, – их решение меня обрадовало и воодушевило. Вот так я и стал комсомольцем.

Уфа I.

Интернат

Седьмой класс окончил с Похвальным листом. Возможно, это тоже помогло мне, сыну солдата, погибшего в Великой Отечественной войне, поступить на учебу в школу-интернат № 1 города Уфы. Как выяснилось, здесь будет учиться и мой одноклассник Аксан Мухьянов. Вдвоем будет легче... Вот он, манящий и влекущий, таинственный интернат! Чудится, что все свои собранные знания он будет щедро, большими горстями сеять в детских головах, а при необходимости и вдалбливать силой. Мы приехали с мечтою стать «большими людьми».

Уфа, ул. Красина, д. 9, высокое четырехэтажное здание. На первом этаже – столовая и ещё какие-то административные помещения, на четвертом этаже – учебные классы, на втором и третьем этажах – жилые комнаты – в каждой примерно по 20 мальчиков, и столько же, наверное, было у девочек. С 1956 года стала называться школой-интернатом. Раньше дети из разных детских домов ходили учиться в школу № 9 Уфы. Теперь же и жилье, и учеба в одном месте. Знакомимся, спрашиваем, кто из какого района. Из Зианчуринского, Альшеевского, Кугарчинского. Одна девочка сказала, что из Архангельского. И тут же вспомнился берег Северного Ледовитого океана, Архангельск, великий ученый Михайло Ломоносов, дошедший оттуда пешком до Москвы... «Да, ты, оказывается, издалека приехала!» – говорю. «Да, издалека». Сижу, её слушаю, а сам думаю: «Неужели и в такой дали живут башкиры? Вряд ли. Видимо, не совсем правильно её понял...» И все-таки есть башкиры в Архангельском, есть. Только это другое Архангельское, недалеко, всего в 100 километрах от Уфы. Тогда ведь моста через реку Белую ещё не было: паромную переправу приходилось ждать часами, казалось, наверное, что очень далеко.

В этом я сам смог убедиться. В начале учебного года восьмиклассников отправили на практику на Чишминскую опытную станцию. Чем занимались и не припомню, но при выезде обратно в Уфу водители нас сильно торопили: «Давайте быстрее садитесь, надо успеть заехать в город, пока понтонный мост не развели». Какой мост, какой понтон, какой развод? В процессе знакомства с миром возникают сотни вопросов. Оказывается, части моста представляют из себя сочлененные лодки-паромы с проезжей частью над ними. Каждое утро поперек Агидели выстраивают лодки, соединяют их между собой, сверху из досок настилают проезжую часть и каждый вечер все это разбирают на ночь. И если днем по понтонному мосту проезжает транспорт, то ночами водную гладь открывают для движения пароходов, теплоходов и разных плавсредств. Большой прочный мост, способный устоять в паводок, построили только в конце 1956 года. Об этом напоминают цифры «1953 – 1956», размещенные на арке Бельского моста.

Директором школы был Исмагил Гафаров. Крепкого телосложения, лысый, а как посмотрит грозно из-под очков – душа в пятки уходит. Зато наша классная руководительница, учитель географии Мухамадеева-апа обращалась с детьми мягко. Запомнились учителя: очень строгая, старающаяся любым способом нас научить русскому языку Разия-апа Нигматуллина; по физике – Бика-апа Тагирова, по истории, ставший впоследствии большим ученым, профессором Анвар-агай Асфандияров, военрук Кашфи-агай. Едва заслышав игру на баяне проходившего у нас практику Рашита Рахмангулова, студента Башкирского педагогического института (переименованного в 1957 году в Башкирский государственный университет), мы стремительно вскакивали и пускались в пляс. В интернате меня ждал сюрприз: в качестве иностранного здесь изучают немецкий язык. Несмотря на то, что был год перерыва, я вспомнил его легко.

В интернате жизнь кипела – во время дежурства таскали в котельную уголь, мыли полы в столовой, чистили картошку. Всем выдали школьную форму. Работали разные кружки, спортивные секции. Как-то раз побывали на экскурсии в Уфимском авиационном институте: видели самолет, посмотрели, как устроен его двигатель.

Попробовал боксировать. Когда мне разбили нос, перестал. Проворства и ловкости, видно, не хватало. Я с детства не любил драк, не видя в них смысла. В какой-то конфликтной ситуации М. А., головой расквасив мне нос, подтвердил, что это не моё. А вот приехавшему из Альшеевского района чемпиону сабантуев по борьбе куреш (в своей весовой категории, естественно) Мансуру Х., который был к тому же старше на пару лет, я не уступил. Сказали, что ничья.

Сдружились с одноклассником – он станет известным журналистом – Вали Баймуратовым из Кугарчинского района. С ним, односельчанином Аксаном и земляком, уроженцем деревни Сайраново Тимерханом Юнусовым (долгие годы успешно работал в судебной системе) время от времени бывали в городе. Смотрели фильмы в детском кинотеатре имени Александра Матросова.

Я активно участвую в кружке художественной самодеятельности, поём, пляшем, особенно мне нравилось декламировать стихи. Однажды к нам пришли незнакомые дяди, которые попросили нас рассказать стихи, громко вслух и с выражением прочитать тексты. Отдельных просили прочитать по нескольку раз. Потом мне и ещё одной девочке, имя которой, к сожалению, не помню, велели прийти в здание на улице Ленина, 28, где расположен главпочтамт. Пошли. На крыльце один из тех людей нас встретил, и все поднялись на 5-й этаж. Оказалось, там Радиокомитет: все новости для взрослых и детей, музыка, песни транслируются отсюда на весь Башкортостан. Что творится в мире, чем озабочены в Кремле, как течет жизнь в Уфе, что происходит в районах и городах, какие успехи у передовиков производства – короче, обо всем об этом вещают из этого места. Песни Фариды Кудашевой, стихи Рашита Нигмати, Баязита Бикбая, и радиожурнал «Пионерская искра», который мы с удовольствием слушаем, выходят и летят в эфир отсюда. И все эти передачи, полные знаний, поднимающие настроение и дух, песни, известия, информации готовят такие же люди, как и те журналисты, пригласившие нас сюда. Нам объяснили наши предстоящие обязанности: мы будем ведущими радиожурнала «Пионерская искра», который выходит раз в неделю. Наша задача – бодро и четко, с задором, как дикторы, читать тексты, подготовленные радиожурналистами. В той самой «Пионерской искре», которую мы с удовольствием слушали в прежние годы, ни разу не пропустив! Наш голос будет звучать по всей Башкирии. В конце передачи к тому же будут названы наши фамилии. Да, это такая ответственная работа, которую нам надлежит выполнять очень хорошо.

После первого проведенного эфира, похвалив, журналисты провели для нас небольшую экскурсию, объяснили где, в каком здании находится радиокомитет республики. «Вы слышали о Коминтерне? Это международное сообщество коммунистов всего мира. Их руководящий орган именуется Исполкомом – исполнительным комитетом. В начале Великой Отечественной войны Исполком эвакуировали в Уфу. На крыше этого здания установили антенну, и из этих помещений вели радиотрансляции на всю Европу. На 18 языках они разъясняли европейским народам, что такое фашизм, какие бедствия принес он человечеству и как Советский Союз борется с этими варварами; что нужно предпринять коммунистам всего мира, народам и государствам Европы и Азии, дабы покончить с этим злом. Здесь работали и выходили в эфир члены Исполкома Коминтерна, видные международные деятели, всемирно известные коммунисты: Клемент Готвальд из Чехословакии, Георгий Димитров из Болгарии, из Германии – Вильгельм Пик, Франции – Морис Торез, Испании – Долорес Ибаррури, Италии – Пальмиро Тольятти. И сегодня вам довелось вести передачу из такого памятного места…» Надо же, какие люди ходили по этим коридорам! А сейчас – мы! В деревне расскажешь – не поверит никто. Случайно, нежданно-негаданно мы прикоснулись к большой истории. Эти же журналисты, редакторы (очень жалею, что не помню их имена!) преподали нам ещё один жизненный урок – урок человечности, уважительности, порядочности, понимания, отзывчивости.

Однажды, после завершения очередной передачи, они отозвали меня в сторонку. Остановившись в уголке, прикрыв спинами от возможных взглядов из коридора, протянули мне деньги. Видя моё изумление и растерянность, поспешили успокоить: «Не волнуйся, возьми, это положенные тебе деньги. В соответствии с законом в СССР запрещен детский труд, а потому нет возможности начислить тебе заработную плату. А ты работал, и мы из своего гонорара решили выделить тебе часть», – так они объяснили мне свой поступок, успокаивая. Думаю, что я понял тот урок правильно. Вежливость и совестливость всегда были моими спутниками, по крайней мере, я старался от них не отступать. Они созвучны учению великого Конфуция: «Не делай другим того, чего себе не пожелаешь», которым я старался руководствоваться. И ещё одно: радиожурналисты познакомили меня с понятиями «радио», «студия», «редакция», «журналист», «текст», «музыкальное оформление», которые пригодятся мне в будущем, и даже со словом «гонорар». Спасибо им, нет – большое спасибо! Самым святым из ценностей души, ума поделились они, вложив в самое моё сердце...

Той зимой я познакомился с молодым певцом Сулейманом Абдуллиным. Познакомился – сильно сказано: был на концерте, где он выступал. Как только объявили очередной номер, на сцену скромно вышел молодой, обаятельный, симпатичный юноша, приложил левую руку к груди и запел... Ровный, тихо-нежный, лиричный голос, льющийся из его груди, подобно журчанию спокойно берущего разбег у истоков ручейка, незаметно начинает обволакивать тебя. Чем дальше льется обвораживающий голос и дольше течет говорливая река, тем больше ты уходишь в какой-то волшебный мир. И вдруг, изменив своё течение, голос звонко взмывает ввысь, а река с шумом-грохотом срывается водопадом, серебристыми каплями, потоками, словно благодарит природу. Эти две слившиеся в одно всемогущие силы – духовно-эстетические и природно-физические, – взяв тебя в свои объятия, окунают в чистую воду, омывают, а затем уводят ввысь. В свободное от грозовых туч, купающееся в солнечных лучах божественное пространство. Познавай, удивляйся, восторгайся, восхищайся, наслаждайся…

И сегодня эти волшебные ощущения вспоминаются мне с невероятной реалистичностью, как яркая фотография, которую держишь в руках. Не помню, какую песню он пел. Тогда я почти не знал народных песен и не понимал. Все казались похожими одна на другую. Через призму 60 лет чудится, что это была песня «Касмарт буйы» («У реки Касмарт»). Со временем мы познакомились с Сулейманом-агаем поближе, тепло общались, взаимно интересуясь о делах.

Однажды на перекресте улиц Кирова и Ленина увидел Сулеймана-агая, шагавшего мне навстречу. Время от времени он пропадал со сцены и потом снова появлялся. Может быть, «перебаливал» болезнью, случающейся у творческих людей; может, его необычайный голос не желал слушаться. Поприветствовав друг друга, стали говорить о житье-бытье. «Братишка, у меня в кармане есть 3 рубля», – сказал он вдруг и, затаив дыхание, стал ждать реакции. «Не знаете, что с ними делать, что ли?» – задал я вопрос. «В том-то и дело, что нет», – сказал он, оживившись. На моё предложение: «Ну, если сами не знаете, поезжайте домой, отдайте жене, она-то уж точно найдет, куда их употребить», громким хохотом он разразился на всю улицу: «Ну, ты и шутник, братишка!»

Такого рода шутливые разговоры вносили душевность в наши взаимоотношения, укрепляя взаимное доверие. Когда я уже работал министром, он как-то пришёл на приём с просьбой помочь получить квартиру. Сулейман-агай тихо-мирно жил с одной женщиной, мне и в голову не приходило, что у него может быть такая проблема. По мнению моих помощников, в жилье он не нуждался, а просить квартиру пришёл по наущенью своей спутницы, которая хотела воспользоваться случаем. А ведь у него, талантливого певца, на самом деле не было квартиры. Просит-то ярчайший представитель народного искусства, по своей наивности и простодушию не сумевший устроить свою личную жизнь. И квартиру предоставляем любимому народом исполнителю, а не той женщине. И дали квартиру. Слава Богу, что дали. Моей радости не было конца... Я до сих пор люблю слушать песни в его исполнении...

…Когда приехал на зимние каникулы, мама, взглянув на моё с огромной заплаткой интернатское пальто (мне почему-то досталось настолько старое – наверное, не хватило прыти и расторопности при раздаче), сказала: «Улым, вернешься, может, в деревню обратно, что-то трудновато мне одной». Перед отъездом в Уфу ещё раз их повторила, как бы даже умоляя. «Если я там закончу десятилетку, будет легче поступить в любой институт, мама», – ответил я. «И-и-и, улым, если голова на плечах есть, то и после нашей школы, Бог даст, поступишь куда захочешь».

В интернате мне всё нравится, за эти несколько месяцев я столько нового увидел, узнал, постиг. Однако мамины слова застряли в голове. И в самом деле, ведь она в деревне одна осталась. И потом, почему я должен заставлять себя уговаривать? Она же мама! Её слово должно быть законом... И решил вернуться. Уже гораздо позже, в Турции, довелось услышать из уст мальчика Аюпа выражение из Корана: «Рай человека под ногами его матери». Хотя я не знал аятов Корана, но понял: такие понятия, как нравственность, уважение – впитываются с молоком матери. Я послушался маму и вернулся после окончания учебного года. Восьмой класс в интернате я закончил неплохо: не было ни одной «тройки» и ни одной «пятерки». Круглый «четвёрочник». Никто впоследствии не посмеет сказать, что не справился. Мой одноклассник Зиннат Бикбулатов из Зианчуров стал доктором медицинских наук, профессором; долгие годы проработав в Новосибирске, обосновался в Челябинске. Мажит Багаутдинов из Салаватского района, изменив фамилию по названию своего родного села Алкино, стал известен как заслуженный артист Башкортостана, профессор Уфимского государственного института искусств Мажит Алкин. Впоследствии он опубликовал серьёзные монографии о башкирской песне, стал кандидатом искусствоведения. Мой товарищ, уроженец Кугарчинского района Вали Баймуратов, недолго проработав в школе, связал свою жизнь с журналистикой: долгие годы трудился редактором районной газеты «Слава труду». Его труд отмечен высоким званием «Заслуженный работник культуры Республики Башкортостан». Проучившийся с нами всего несколько месяцев Нур Хабиров из Архангельского района стал членом Союза писателей, выпустил несколько книг стихов. Сколько знаменитостей выросло только из одного класса...

В энциклопедии гимназии-интерната № 1 имени Рами Гарипова, увидевшей свет в 2014 году, их имена заняли достойное место. То, что в этой книге нашлось место моему имени, вызвало гордость – «и я интернатский»! В советское время высококачественное изделие имело отличительное тавро – «Знак качества». Интернатский – это тоже особый знак – символ человечности, воспитанности, чести, усердия и трудолюбия.

Макарово III.

Моя школа

Вот и моя деревня. Аксан отчего-то тоже решил вернуться. 1 сентября проходит торжественная линейка, посвященная началу учебного года. Все – и учителя, и школьники – стоят, нарядно одетые, улыбаясь ярко, как солнце. Среди прочих особенно выделяется одна пара – наш завуч Зуфар Абдуллин и пионервожатая Альфира-апай. На них красивые костюмы светло-кофейного оттенка, сшитые из одинакового материала. Настолько элегантные, настолько им идет, говорят, как «картинка», не оторвать глаз. Красота такой, наверное, и должна быть. Лучистая, озаренная – такая, что поднимает настроение, вдохновляет, открывая новые светлые краски, добавляет интерес к жизни, раскрывает тепло человеческой души, рождает только добрые мысли. Красота, которая спасает мир! И, если к внешней красоте человека добавится богатая внутренняя духовная составляющая – честь и достоинство, благочестие и уважение, справедливость и отзывчивость, и многие-многие подобные качества – не стало ли бы это всеобъемлющей спасительной красотой всего человечества?

Я сказал было, что Зуфар-агай Абдуллин за год моего отсутствия он стал Зуфаром-агаем Карамышевым. Как же так, с чего? Позже разъяснилось. В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС. На этом очередном высоком собрании были приняты судьбоносные решения, коренным образом изменившие жизнь страны, каждой семьи и каждого человека. Великий вождь всех времен и народов, обожествляемый всеми Сталин, оказывается, поступал против всяческих человеческих норм. Насаждая культ своей личности, называя «врагами народа», он уничтожал миллионами тех, кто беззаветно любил свою родину, свой народ, отдавая все силы и жизнь ради могущества и процветания советской социалистической страны, поднятия культуры и национального самосознания народов. Скольких же он погубил людей, навесив ярлык «врага народа», «националиста»! Съезд признал его виновным в совершении ужасных преступлений и объявил о начале процесса реабилитации миллионов невинно осужденных людей. Думая, что это никак нас не касается, происходит где-то далеко-далеко, мы ошибались: всё происходило, оказывается, на наших глазах, гораздо ближе, чем могли представить. Взрослые, чтобы уберечь детские неокрепшие души от потрясений, не рассказывали о кровавых страницах истории, не доводя всей правды до нашего сведения. Оказалось, что Зуфар-агай – потомок того самого рода Карамышевых, которые достойно служили своей родине, патриотизмом и самоотверженностью которых ныне гордится вся наша земля и наш народ.

Старшина Кармышской волости Кармыш-баба был одним из четверых представителей рода Юрматы, который в XVI веке вместе с Татигас-беем, старостой Азнаем и старшиной Ильсектимиром направились к царю Ивану Грозному выразить волю башкирского народа о добровольном вхождении в состав Русского государства. Об участнике многих походов во славу Российской империи, потомке Кармыша, дослужившегося до звания майора, Юсуфе народ даже сложил песню. Карамышевы открыли первые школы, привлекали население к предпринимательству. Когда в ХХ веке, в период Октябрьской революции, поднялось национально-освободительное движение, потомки этого рода стали активными его участниками. Гарей Карамышев даже был первым председателем национального правительства Башкортостана. По мере упрочнения советской власти такие выдающиеся сыновья народа становятся «врагами народа», «валидовцами», «националистами». И ужасы 1937–1938 годов не пощадили ни башкирских национальных политиков, ни национальную интеллигенцию. Словами Рами Гарипова: «Как капли крови, срывающиеся друг за другом со стонущего конца курая», падали они в землю родную, в память народную, в саму историю…

И как бы ни хотел Зуфар-агай, фамилию, сразу подпадающую под репрессии, носить было опасно. Возможно, он сам об этом не задумывался, а потом, наверное, старшие же удержали его от этого желания... Когда объявили о реабилитации, он одним из первых, повинуясь зову крови, вернул родовую фамилию. Уважаемый Зуфар-агай долгое время работал в Ишимбайском нефтяном колледже. Дотошно изучив историю родного края, выпустил книгу «Макарово». В конце 50-х в их семье родился сын. Назвали его Зульфакар. Что же значит это редкое, труднопроизносимое имя? Нашёл. Зульфакар – волшебный меч Гали, самого молодого из четырех праведных халифов – Абубакира, Гумера, Усмана, Гали. Какой смысл вкладывал наш любимый учитель, называя сына таким именем?

Учеба идет своим чередом. Все мне рады, даже английский язык ждет с распростертыми объятиями. В школе новый директор – Юмагузин Фуат Рашитович. Химик по образованию. Поработав на разных заводах, потерял здоровье и вернулся в деревню, в школу. Внешне суровый, а в душе оказался лириком. Изучал народное песенное творчество, сочинял музыку, писал песни. На концерте Декады башкирского искусства в Москве в 1955 году республиканский сводный хор исполнил песню Фуата-агая «Белый голубь», написанную по мотивам народной песни «Әуһәләй», и сорвал шквал аплодисментов. И мы, школьники, выезжая с концертами в соседние села, часто пели песни Фуата Рашитовича. К сожалению, плоды его разностороннего творчества были разбросаны, не были цельно доведены до широкой аудитории слушателей, поэтому творчество талантливой личности где-то растворилось. Нашим классным руководителем был учитель физкультуры и начальной военной подготовки, ветеран Великой Отечественной – Мухаметов Фаткулислам-агай. Доброе отношение к людям притягивало к нему детей. В семье вырастили трех великолепных сыновей. Самый старший из них, Исфар Мухаметов, дорос до должности секретаря Башкирского обкома КПСС...

Принимаю активное участие в школьной жизни. В художественной самодеятельности не просто участвую, но и организую других. Надели «хомут» председателя совета дружины пионерской организации. Эту работу веду с большим интересом, без особого напряжения. Каждый новый день чем-нибудь да удивляет. Рассказывают, Ахат Ахмедьянов, работавший в промартели, был лучшим снайпером на войне (на его боевом счету 502 фашиста). Посмотришь на него и не скажешь, что герой. Вернулся с войны Абдрахман-агай, муж Сара-апай (сестренки Заки Валиди), с которой тесно общалась моя мама. Сначала был в плену, потом уже за это сидел в тюрьме на родине. Оказалось, и так тоже бывает. Я видел и радость, и неловкость его детей Камиля (стал впоследствии доктором наук, ученым), моего друга Рамиля и их сестрёнки Нурии. Чувства эти вызваны и пленом отца, и радостью от его возвращения. Откуда-то вернулся в деревню полковник Дервиш-агай. Построил дом, разбил изумительный сад. Проходя мимо, начинали понимать, что из себя представляет выражение «фруктовый сад».

Летом мы с интересом слушали репортажи о проходящем в Москве VI Всемирном фестивале демократической молодежи, после него стали чаще интересоваться ситуацией на планете. В связи с засекречиванием некоторых событий мы не знали, что 29 сентября на комбинате радиоактивных отходов «Маяк» близ деревни Кыштым Челябинской области произошёл сильный взрыв и вся округа, в том числе несколько башкирских деревень, получила сильнейшее радиоактивное облучение. Незнание таких вещей сохраняло наше настроение приподнятым. Ещё больше его подняло сообщение ТАСС (телеграфное агентство Советского Союза) о том, что 4 октября Советская страна первой запустила искусственный спутник земли. Народ не сводил глаз с неба, когда по радио объявляли, что в такой-то день в такое-то время спутник пролетит над той или иной областью или краем на такой-то параллели и меридиане. В определенное время весь народ высыпал на улицу. «Летит не летит, видно не видно, космос слишком далеко, летел бы – видели», – такие разговоры стояли над всей деревней. И вдруг возгласы: «Вон, вон, смотри – летит!»  Пролетающее искусственное небесное тело, казалось, подмигивает и неподвижно висящим звездам, и нам, в нетерпении стоящим людям. Слушаем, как по радио передаются сигналы «пип-пип». Эти звуки сродни чудесной музыке. «Мама, смотри, смотри, спутник, вон там!» Удовлетворенные, что видели полет советского технического чуда, мы медленно расходимся после того, как маленькая мигающая точка полностью растворится в небесной мгле.

29 октября предстоит праздновать 40-летие Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. Все комсомольцы, пионеры и иже с ними с энтузиазмом готовятся к этой важной дате.

Оказывается, существует традиция в честь юбилеев дарить подарки. Такой ценный подарок достался и мне. «За хорошую учебу и активное участие в общественной жизни» – такие слова были написаны на развороте книги и скреплены печатью школы, которую я получил от дирекции. Называлась она: «Шайхзада Бабич. Избранные произведения». Мне очень радостно. Это третья книга, которую я получил за свою жизнь. Первая – книга о спорте на русском языке – подарок Рифа-абыя, вторая – бабушки Халимы, переведенная на башкирский язык книга российского автора, и третья – книга башкирского поэта Шайхзады Бабича, подаренная дирекцией школы, выпущена в башкирском издательстве на башкирском языке. На примере этих трех подарков-книг наблюдается некий тренд.

Кто же такой Шайхзада Бабич?

В своем последнем интервью редактору журнала «Агидель» Муниру Кунафину, опубликованном в 4-м номере в апреле 2020 года, народный писатель Равиль Бикбаев с горечью отметил: «Наше поколение выросло без “Урал-батыра”, без Акмуллы, без Бабича. Эпос “Урал-батыр” был представлен в печати лишь в 1968 году в журнале “Агидель”. Да, мы совершенно не знали эту древнюю жемчужину устного народного творчества, дающую представление башкирского народа о сотворении мира, его моральных и этических нормах, борьбе добра и зла; этот художественный кубаир, занимающий своё достойное место в ряду известных по всему миру, узнаваемых, изучаемых мифов, легенд, эпосов и сказаний, по знанию которых состязаются любители и мастера слова, декламируя многострочные дастаны наизусть». Почему такой выдающийся шедевр был скрыт от народа? В чем его несоответствие с марксистско-ленинской идеологией, что он может искажать? Может быть, потому что собиратель этого памятника, ученый и просветитель, писатель и личность, любящий свой народ, обогативший его духовный мир Мухаматша Бурангулов, изучавший древнюю историю башкир, добавляя в историческую память только благие и справедливые оттенки, не раз за это подвергался тюремному заключению?

А Шайхзада Бабич? Что с ним не так? Читая книгу его стихов, перечитывая предисловие, написанное известным ученым Ахнафом Харисовым, всячески стараюсь это понять. Талантливый поэт, уже в молодости успевший серьёзно познать историю, умел пламенной речью зажечь людей, острым языком вскрывал общественные недостатки, изобличал религиозные предрассудки, был мастером мгновенной импровизации и никому не отдавал пальму первенства в игре на мандолине; любил свою страну, родную землю, свой народ. Чем же не соответствовал новой идеологии талантливый поэт, что его так зверски убили в 24 года и на несколько десятилетий «забыли» о нем? Видимо, «не так» любил он страну, землю, народ. Эта «неправильная» любовь вовлекла его в башкирское национальное движение, широко развернувшееся после Октябрьской революции, несогласие с национально-культурной автономией привело в ряды борцов за настоящую автономию, где судьба ввела его в состав первого Башкирского национального правительства, созданного «врагом народа», «буржуазным националистом» Заки Валидовым, действовавшим из необходимости получения полноценной автономии башкир. В судьбоносном 1919 году Бабич воодушевленно убеждал солдат, всё башкирское войско в суровой необходимости полного перехода на сторону красных как единственно возможного шага для достижения главной цели. Изрубив 24-летнего парня в 1919 году, красные тем самым хотели обратить его в правильную веру и вселить в него правильную любовь? Скрывая долгие годы место захоронения на окраине села Зилаир, думали заставить забыть имя «неправильно любящего народ» народного трибуна?

Когда уже народный поэт Равиль Бикбаев успешно защитил диссертацию, посвященную творчеству Бабича, имя поэта было обелено, получило официальное признание, вышли десятки книг, оставалось все ещё немало попыток затушевать, скрыть имя великого поэта. Помню, секретарь обкома КПСС Тагир Ахунзянов жаловался: «Стоит только выпустить книгу Шайхзады Бабича, привести в надлежащее состояние могилу поэта, старые зилаирские коммунисты Юрьевы не только нам, в Москву начинают жаловаться, на нас в ЦК писать. Дескать, в Башкирии стараются отдать дань уважения буржуазному националисту, противнику советской власти, поднять его имя как знамя. Надоели эти Юрьевы, замучили уже всех. И сделать с ними ничего нельзя». Очевидно, у считающих себя коммунистами, а на самом деле просто носящих партийный билет людей настолько были сильны шовинистические взгляды, такая была ненависть к сыну башкирского народа – валидовцу, как они постоянно писали, что и обком ничего не мог поделать, даже пальцем шевельнуть. Весь был словно парализован... Вот книгу какого поэта, человека, личности получил я тогда в подарок. Одному я удивился – как быстро издали книгу после реабилитации Бабича. Видно, или книга готовилась загодя, или сотрудники Института истории, языка, литературы проявили завидную расторопность.

Внимательно перечитывая в наши дни и книгу, и предисловие, пришёл к выводу, что и то и другое имело место. Несколько слов о политической прозорливости составителей книги. Они показали Ш. Бабича только как талантливого поэта. Оценив деятельность как «ряд политических ошибок», издатели отделили его от большой политики. Давая пояснения к циклу стихов «Китабеннас», состоящих из дружеской критики и пародий, героями которых были известные современники поэта, составители книги пояснили: «Заки Валиди – автор книги по истории тюрко-татар, буржуазный националист, в годы революции организатор контрреволюционного правительства в Башкортостане, ярый враг страны советов (эмигрировал за границу)». Именно такая антисоветская характеристика Заки Валиди позволила отделить Бабича от башкирского национального движения, тем самым открыв возможность издания этой книги, но не всего произведения полностью. В газете «Йэшлек» в феврале 1990 года опубликована полная версия «Китабеннаса», где 56 строф. А в упоминаемой мной книге размещено только 18 строф – 38 не напечатали. Газим Шафиков вспоминал слова Ахнафа Харисова: «Несмотря на сопротивление обкома, в 1958 году нам удалось выпустить его большой сборник. Он рассеялся среди читателей так, словно сахар растворился в воде». (Газим Шафиков. Т. 2. Уфа. «Китап», 2011. С. 267) Слава Всевышнему, имя поэта проникает в сердца людей, занимает положенное ему место, многое делается и для увековечения памяти Бабича. Его именем названы улицы в городах и селах, установлены бюсты, памятники, создан музей, его имя носят школы.

Имя Шайхзады Бабича носит Государственная республиканская молодежная премия в области искусства, литературы и архитектуры. Для нашей семьи большая гордость, что в 2019 году – в год 100-летия Республики Башкортостан и 100-летия со дня гибели прославленного поэта – из 22 претендентов в числе одного из трех победивших творческих коллективов была и моя внучка, композитор Шаура Сагитова, вместе с главным дирижером национального оркестра народных инструментов Башкирской государственной филармонии Линаром Давлетбаевым, автором сценария, режиссером Екатериной Раффай и художником-оформителем Лианой Нигаметзяновой. Наряду с кинорежиссером Булатом Юсуповым, исполнителем главной роли в его фильме «Бабич» Ильгизом Тагировым, Рамзилем Сальмановым, снявшимся в роли Заки Валиди, Ратмиром Абдуллиным и этно-группой «Аргымак».

В том же году Шайхзада Бабич в Уфе восстал величественным памятником на пересечении улиц Заки Валиди и Мажита Гафури, на постаменте которого начертан ставший лозунгом призыв: «Ал да нур сәс халҡыңа» («Возьми и неси своему народу свет»). Восстал, чтобы звать наш народ вперед, ввысь, к свету. В одном строю, в одном ряду с Салаватом Юлаевым, Заки Валиди, Мажитом Гафури. Отрадно, что сегодня современное поколение растет в окружении высоких имен, которые называл Равиль Бикбай, – «Урал-батыр», Бабич, Акмулла – в атмосфере, созданной ими. Интересно, в какой мере эти личности проникли в жизнь, в сознание молодежи, в какой степени они смогли стать основой их духовности, совести, чести? Вернее, признано ли это таковым? Это станет известно в будущем. А пока внимательно читаю поэзию, насыщенную арабизмами. Даже те арабские слова и выражения, которым даны пояснения, порой вызывают большое недоумение. Вплоть до желания перестать читать. Но я упорно читаю – сколько там ещё таится того неизведанного – истории, прошлого и настоящего, поэзии, философии, предвидения, мудрости и… удовольствия.

Учебный год отмеряет дальше свой ход. Очень любил я уроки русского языка, которые вела Кабира-апа Мухьянова. Позднее её перевели на партийную работу – утвердили заведующей отделом пропаганды и агитации Макаровского райкома КПСС, а впоследствии избрали секретарем Абзелиловского райкома. Читая в республиканских газетах её статьи, мы всегда могли видеть её собственную позицию, свой взгляд, своё мнение по самым разным вопросам. После райкома до самой пенсии она проработала в школах Стерлитамака. Запомнились учителя: физики – Флюра Файзуллина, химии и биологии – Умама Валеева (Сэсэнбаева), математик Зуфар Карамышев, историк Ахмет Ильясович Биктимиров. Находчивость Умама-апа незабываема. В ходе вечера «Вопросы – ответы» Раиль Кулбаев из нашего класса огорошил всех: «Умама-апа, почему, когда люди целуются, глаза закрывают?» Зал затих. Раиль на два года старше меня, может, этот вопрос интересовал его всерьез, возможно, ему дозволительно было задавать подобный вопрос. Но... Ждем ответа, ждем с опаской. Умама-апа встала, улыбнувшись, ответила: «А ты, Раиль, попробуй, поцелуй, не закрывая глаз, вот и узнаешь». Этот диалог вобрал в себя столько нюансов, тонкостей, намеков, даже его форма стала наукой, ценным уроком жизни.

Ахмет-агай был своеобразным, необычным человеком с волевым характером (вернее – своенравным). Если уж он во что-то уверовал, то будь ты семи пядей во лбу, его убежденность было не пошатнуть, твердил только по-своему. В начале 60-х годов наш Ахмет-агай, имеющий большой партийный стаж, вначале время от времени, потом регулярно, во всеуслышание начал критиковать экономическую политику, проводимую первым секретарем ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым, как неправильную – не улучшающую, а ухудшающую положение народа. Разве принятое в 1958 году решение, запрещающее держать скот в малых городах и поселках, было на пользу людям? Разве правильно повышать цены на продукты, хлеб, масло, когда у людей и так мало возможности их покупать?.. Подобные вопросы, недоумение и недовольство и так бродили в народе. «Ропот» дяди Ахмета превращался в «ропот» народа. Разница в том, что наш учитель говорил об этом вслух, пытаясь донести до властей, чтобы они исправили ситуацию, приняли правильное решение, говорил с верой во власть. А народ вроде и молчал, но брожение начиналось...

Критика-брюзжание Ахмета-агая обернулась против него самого. В начале 1963 года за эту критику его вышвыривают из партии. Я говорю «вышвыривают», потому как исключение из партии оборачивается изгнанием с работы, в данном случае с преподавательской, а других мест применений своих знаний и опыта он навряд ли где найдет. Самое удивительное, а может, и не удивительное, ибо мы так воспитаны, так приучены, – если «начальство» велит, со словами: «Ладно!» бежим исполнять, хотя ведь мы можем думать и иначе, иного мнения придерживаться, а порой и вовсе быть не согласными, но бежим, приговаривая: «Начальству виднее». Это не попытка разом всех обвинить, а размышления о сложившихся в обществе взаимоотношениях: сильный – слабый, власть – народ, реальность – выдумка, намерение – результат, размышления только лишь об одном из периодов жизни общества. Коммунисты школьной партийной организации – вместе работающие товарищи, так же осознающие пагубность проводимой в настоящее время стране политики, коллеги – принимают решение очистить ряды партии от таких «демагогов»... Мысли, зародившиеся в народе, в скором времени охватят всю страну, все круги, слои, классы общества. В октябре 1964 года во главе партии появится новый первый секретарь... Можно и не говорить, как вокруг Ахмета Биктимирова начали бегать (как ошпаренные, может быть) секретарь первичной партийной организации, партком Стерлитамакского колхозно-совхозного производственного управления, объединявший в то время пять районов, даже представители Областного комитета партии с целью восстановления учителя в рядах партии.

Как уже говорил, люблю читать. Однажды в руки попала книга Мухтара Ауэзова «Абай». Абай – так в детстве ласково звали Ибрагима Кунанбаева, выдающегося сына казахского народа XIX века. Повзрослев, он взял это прозвище как псевдоним и стал известен миру как писатель Абай Кунанбаев. Я читал эту книгу, забыв обо всем на свете. Надо сказать, что и перечитывал её не раз и многие моменты оказались незабываемы. Благодаря роману, я смог представить картины кочевого патриархального быта казахских братьев в дореволюционный период (Октябрьской революции). Они жили жизнью кочевников. Так же жил и наш народ – башкиры. Только нам постоянно внушали, что это «отсталый образ жизни». Казахское общество было устроено по родо-племенному типу. Нам не раз доводилось слышать, что и у нас есть роды и племена. У них судьбу страны решали на сходах – курултаях. Мы же позабыли слова о йыйыне, племени, мурзах, биях. Сколько казахи воевали, оберегая и защищая свои бескрайние, бесконечные степи и зеленые леса! Так обстояли дела и у нас. Были у них карымта и барымта (различные виды мести после чужих набегов). У нас, башкир, они тоже были. Не знаю, как у казахов, у нас дореволюционная жизнь башкир освещалась однобоко. Ещё не успели распространиться дастаны-кубаиры, рассказы-романы, пьесы-спектакли, которые отражали бы более ранний период жизни нашего народа, воспроизводя обычаи, традиции, раскрывающие национальную сущность башкир... После прочтения Абая мне казалось, что я могу представить жизнь моего народа в течение многих веков. Когда я уже стал взрослым, появились научные труды о прежней жизни башкир, историческая литература, художественные произведения – романы, повести, их становилось больше, я смог убедиться в правильности моих ранних восприятий и воображений.

Своим классическим романом о жизни братского казахского народа со схожей судьбой писатель Мухтар Ауэзов помог представить прежнюю жизнь башкир, окунул в историческую среду, заставил уверовать в то, что у нас есть духовно богатое, содержательное, славное прошлое. Как не благодарить за это такого великого писателя и личность? Эта книга пробудила огромное уважение к братскому, единой судьбы, языка и религии казахскому народу, и это чувство всегда со мной. Я благодарен случаю, который дал возможность мне выразить эти чувства.

В 1984 году в Алма-Ате проводили Всесоюзный фестиваль телевизионных фильмов. Наряду с союзными республиками пригласили и Башкортостан с Татарстаном, тоже имевших право и возможность производить фильмы. После прекрасно организованной обширной программы в Алма-Ате приглашенных председателей Госкомитетов разделили на три группы и направили в Чимкентскую, Карагандинскую и Усть-Каменогорскую области. Мы с моим татарским коллегой Ильгизом Хайруллиным (позднее он долгие годы работал заместителем председателя Кабинета Министров Татарстана) попали в Карагандинскую группу. И железо, и уголь в республике мы видали, но «гость – ишак хозяина», как у нас говорят. Руководитель нашей группы – председатель Украинского телерадиокомитета Николай Охмакевич. После знакомства с предприятиями Караганды и Тимертау сопровождавший нас второй секретарь Обкома КПСС объявил: «Сейчас вылетаем в Каркаралы». Я встрепенулся – это же земли Абая, они туда ездили со стороны Семея (Семипалатинск). И на летнюю кочевку в те края выезжали. «Там предусмотрена встреча с трудящимися, надо будет перед ними выступить», – сказал сопровождавший. Охмакевич: «Талгат, от имени делегации поручаем выступление тебе». Должно быть, он сообразил, что из всего состава ближе всего к казахам я – башкир. Конечно, согласился. Посчитал правильным перед собравшимися говорить на башкирском языке. Не успел я сказать: «Мои дорогие братья и сестры!» – как в зале раздались аплодисменты. – «Роман Мухтара Ауэзова “Абай” – а этот писатель учился у нас в уфимском медресе “Галия” – можно воспринимать как энциклопедию дореволюционной жизни и башкирского народа. Начав с эпизода Кодар-Камка, произнося имена Оспан, Кунанбай, Дильда, Божей, Букей, Ербол, Шукиман-Айгерим и выразив своё отношение к любви Абая – Тогжан, нараспев произнес его стихи: «Приветствую тебя, тонкобровая, Один из тех, кто жертва твоя, Как соскучусь, лишь вспомню тебя, И слезы капают из глаз». Многое можно отдать, чтобы увидеть, как же бесконечно были довольны сказанному мною друзья-казахи. «Понятия карымта и барымта хорошо известны и вам, и нам – башкирам. Наша делегация приехала на Всесоюзную карымту-барымту. Только содержание этих понятий сегодня иное: эти древние традиции народами нашей страны наполнены чувством уважения, любви, гордости и братства ко всему казахскому народу». По-своему это был небольшой вклад в укрепление башкиро-казахской дружбы. Как же после такого не благодарить этого писателя и этот роман?!

...Мы с мамой с удовольствием ощущаем радость жизни. Метрах в 100–150 сколотили сарай. Вся забота о корове легла на мои плечи – отогнать с утра в стадо, давать сено по утрам и вечерам, напоить водой, почистить за ней. Осенними дождливыми вечерами, промокнув до нитки и ругаясь, искать её на озимых полях соседнего колхоза. А заготовка сена... Сенокосные угодья жителей Макарово находятся далеко в горах, в 15–20, даже 30–40 км. У нас не было возможности выезжать туда и заниматься заготовкой сена. Поэтому практически с наступлением лета берешь на плечо косу, тащишь за собой маленькую тележку в поисках лесных опушек, зажатых отовсюду колхозными полями, полянок, размерами с заплатку, поднимаешься на выжженные солнцем склоны гор, а по осени бродишь в поисках отавы. За лето привезешь 70–80 ручных тележек, разложишь, высушишь и складируешь на зиму. В горы на сенокос начал ездить, когда возмужал, стал студентом. А корова у нас была хорошая, умная и молока давала много. Полеводы соседнего колхоза смеялись: «У тети Зулейхи корова умная, заметив нас, забирается поглубже в лес. Понимает животное, что не можем в буреломе на лошадях за ней гоняться».

Наша корова действительно была «умной» и по-своему прекрасно нас отблагодарила. В год нашей с Иркэм свадьбы она принесла сразу двух телят – близнецов, до тех пор я никогда не слышал, что такое бывает. Восприняли это как хорошую примету будущей счастливой жизни молодой семьи, в благополучии и достатке. Спасибо, так и произошло.

Мы разбили небольшой огород около места проживания. Мама выращивала плодовые деревья, ягоды, зелень и овощи. Поставила два улья, переживая, как бы не было на пчел жалоб больных, приходящих в амбулаторию. Никаких жалоб не случалось, и ульев становилось все больше.

В 1958 году после окончания Башкирского сельскохозяйственного института в район вернулся Риф-абый, маленький наш мир заиграл новыми красками. Его назначили главным агрономом колхоза «Объединение», в который вошли несколько русских деревень. Мы с двоюродными сестрами Венерой и Флюрой, дочерьми Мавлюта-бабая, приехавшими погостить из Средней Азии, побывали в селе Ново-Георгиевка – в народе называли Ягурский, – расположенном в 40 километрах от Макарово. Главный агроном на своем тарантасе показал нам колхозные поля. Работал он там недолго: забрали инструктором Макаровского райкома ВЛКСМ, затем избрали вторым, первым секретарем. Брат часто приезжал домой. Главное – недалеко. Теперь уже надежная опора.

Я начал помогать маме по её работе. Сколько было закуплено лекарств, сколько продано, израсходовано, сколько осталось – после каждой ревизии надо было все записать на латинице. В связи с тем, что я знал латинские буквы (что ни говори, а ведь я вперемешку учу два иностранных языка!), заполнение ведомостей постепенно стало моей обязанностью. К своему удивлению, от мамы иногда слышал странные для меня выражения: «Если я выполню план», «План должен быть выполнен». «Какой может быть план по продаже лекарств? Чем меньше продается – тем лучше. Значит, люди реже болеют». Мама терпеливо поясняет: «Нет, сынок, всегда со словом “продажа” рядом стоит слово “план”».

Весной и летом мама занималась приёмом сырья для изготовления лекарств от населения: берёзовые почки, дубовая кора, пустырник. Собирает и мешками отправляет на межрайонную базу аптечного управления в Стерлитамак. Хотя я и помогал маме, но фармацевтика меня совсем не интересовала. Я даже сейчас плохо различаю, какое лекарство от какой болезни. К зиме мама обрадовала меня, купила пальто. Вообще-то, полупальто – с воротником, четырьмя карманами, прямыми и косо врезанными. Называлось полупальто «Москвич», видное, выглядело очень фартово.

Из тех, кто принимал активное участие в общественных делах, концертах, организовался свой особый круг. Ильмира Габитова (в будущем заслуженный работник культуры Республики Башкортостан), Рузиля, Тансылу, Хана, из ребят – интернатский Даян Халитов из Армет-Рахимово, реже Мугин, Борис. В концертах-постановках участвовали и детдомовцы, и интернатские, а учеников из других деревень нет – видимо, если каждый день только на дорогу у тебя уходит два-три часа, вряд ли остаются время и силы на другие дела. Стало понятным, почему Аниса Тагирова задумчива, не слишком общительна. Оказалось, что у неё есть свой особый мир, своя духовная планета, своя атмосфера. Хотя и не открывалась, тайна её раскрылась: у неё поэтический дар. Мы с ней подшучивали друг над другом. Она меня дразнила, что я «будущий секретарь обкома» (в то время мы уже знали такие слова), а я отвечал: «Будущий народный поэт». Добрые шутки, наверное, пришлись на тот момент, когда Всевышней сказал: «Аминь!» И хотя мы не достигли обозначенных высот, на выбранном пути нам удалось добиться достойных результатов.

Однажды в Макаровскую среднюю школу пришло письмо из-за границы. Такой любопытный конверт, такая интересная марка наклеена. Из Германской Демократической Республики. Указано – Анисе Тагировой. Оказалось, что наша Аниса участвовала в акции дружбы, объявленной газетой «Пионерская правда», – направила письмо по указанному в газете адресу. Оказывается, дружба может зародиться между людьми, которые никогда не видели друг друга. Долгие годы состояли в тесной связи друзья по переписке, были и личные встречи. Вот так, благодаря Анисе, село Макарово и макаровская школа вышли на международный уровень – стали известными за рубежом.

Когда я ходил на репетиции в школу, девчонки меня приглашали на посиделки – аулак. Мне не слишком это было интересно, да и мама была строга в подобных вопросах. Однако все же один раз решил сходить. Как происходит это сейчас, чем занимаются, в какие игры играют, есть ли «звездный счёт», который я знал? Стемнело, и мы зашли в домик на улице Лесхозной. Ставни были закрыты, в доме горел свет. Сколько нас было, я точно не помню – парней, кажется, трое. Мне любопытно, а что будем делать? Не прошло и нескольких минут, как в ставни начали требовательно стучать. Глядя друг на друга, девушки всполошились: «Уф, пришли взрослые парни. Скорее погасите свет! Мальчики, спускайтесь в погреб, скорей!» – открыли крышку и запустили нас туда. Погреб заполнен картошкой – и мы сидим, согнувшись в три погибели, затаились. И недолго вроде сидели, а промелькнули десятки мыслей. «И это называется посиделки? И так это проходит? На картошке в погребе? Пришёл на посиделки видным парнем, а сижу в подполе, как мальчишка? Нет, не для меня это. Пойду домой». Выйдя из погреба, объявил, что ухожу. «Что случилось? Почему уходишь? Оставайся!» – «Поздно уже. Мама начнет беспокоиться». – «Мы проводим тебя все вместе. Маме твоей скажем, что мотодвижок в клубе барахлил, поэтому и кино затянулось». – «Нет», – твердо ответил я и ушёл.

Я действительно всегда оберегал мамины нервы, чувства. Старался не расстраивать. Учителя время от времени, конечно, жаловались маме: «Эй, Талгат – шалун такой. На уроке спокойно сидеть не может». Но поскольку не был «злостным» хулиганом, тут же сами оправдывали: «Учится хорошо, на пятерки, наш школьный активист». Случалось, мои шалости не слишком хорошо заканчивались.

Кажется, шёл урок физики. Сидевший на первой парте Раиль Кулбаев – мы его называли просто Кулбай – с большим вниманием слушает объяснение учителя. Сзади него сидим мы с Борисом. Я незаметно пристаю к Кулбаю, не даю слушать урок. Он не утерпел, повернулся и дал пощечину: «Шалт!» Борису! От боли и неожиданности Борис вскрикнул: «Это не я, это Талгат». Учитель тут же указал Кулбаю на дверь из класса, а тот, проходя мимо: «Ну, Сагит, вот только выйди на перемену!» Мне стало не до урока. Что делать? На два года меня старше, на голову выше, плечистый Раиль просто растерзает меня – в такой ярости он был. Я и драться-то не умею. Не будешь же в коридоре всю перемену прятаться. А не выйдешь – стыда не оберешься! Позор на всю жизнь! Придется выйти...

Перерыв. Иду на улицу, и ребята кучкой вокруг меня вьются. Вот будет представление! Кулбай ждет около другого здания школы. С легкой дрожью подхожу к нему. Он взглянул на меня и сказал: «Ладно уж, не трону тебя». Я почувствовал облегчение, а мальчишки, не успевшие даже начать науськивать, разошлись недовольные. Его милосердие, доброжелательность, внутренняя культура только увеличили моё уважение к Кулбаю.

Вот и в десятый класс пошли. В школе мы сейчас самые старшие, самые серьезные, взрослые люди. Даже кажется, что учителя разговаривают с нами иначе, а для младшеклассников мы «дяди-небожители».

Осенью, когда я стал хуже видеть и на расстоянии перепутал человека с коровой, стало ясно, что пора выписывать очки. Купили с диоптриями минус два, в очень некрасивой оправе (а можно ли было тогда найти в деревне иные?!). Для одноклассников моё появление в очках было забавой. На первых порах никак не мог привыкнуть к очкам, на уроках то надену, то сниму их. Учитель английского языка Шагит-агай Ахмедьянов не выдержал: «Ты что, Сагитов? Что ты, как мартышка у Крылова, – то снимешь, то наденешь? Или надень, или сними и положи». (Теперь-то я уже привык, не обезьянничаю, все-таки ношу очки с 16 лет.)

Скоро закончится вторая четверть. Среди педагогов ходит слух, что «Талгат может окончить школу с золотой медалью». По существовавшему положению выпускник школы с золотой медалью может без экзаменов поступить на любой факультет в любой институт или университет страны, точнее, его примут. Было бы хорошо. Если медаль будет, куда же все-таки пойти учиться? Из Уфы куда-то уехать – не уеду, конечно. Конкретной цели не было, да и возможности не позволяют. «Завершу пока вторую четверть. Будут все «пятерки», тогда и помечтаю». Вот и Новый год наступил. На каникулы я ушёл с хорошим настроением – четверть закончил на «отлично».

Тем временем пришло известие, что на Кубе произошла революция. Имя Фиделя Кастро стало нам очень близко, по радио слушали ритмы Латинской Америки, влюблялись в звучание гитар, кастаньет, саксофонов, старались постичь смысл слов: no pasaran, Patria o muerte, wenseremos. Объявление в феврале того года Никиты Сергеевича Хрущева на ХХI съезде КПСС о начале строительства коммунизма в СССР придало большой заряд бодрости и оптимизма гражданам страны. Пока предавался размышлениям о выборе пути, в газете «Ленинсы» (дубляж на башкирском газеты «Ленинец») появилась фамилия «Т. Сагитов». Автор интересных материалов, прекрасных статей. Некоторые одноклассники говорили: «Талгат начал статьи писать, видели в газетах». Так, видимо, подумали в связи с тем, что, когда я был главным редактором школьной сатирической стенгазеты «Хэнэк», большинство статей выходило из-под моего пера. Меня этот «Т. Сагитов» тоже очень заинтересовал. Если доведется учиться в Уфе, хотелось бы познакомиться со своим тезкой. Наверное, поеду учиться в Уфу. Тем более, когда весной изменилось положение о поступлении медалистов в вузы (им теперь тоже придется сдавать вступительные экзамены наравне с остальными). Наверное, наверху решили, чтобы медалисты ещё раз доказали, что получили свои медали не зря…

Когда школьная экзаменационная пора была в разгаре, нас, выпускников, собрали представители Макаровского райкома комсомола. Райкомовцы рассказали, что по окончании десятилетки перед нами открываются широкие пути: «В Башкортостане объявляется новая республиканская ударная стройка – строительство сахарного завода в Мелеузе. Там будет собрана молодежь со всех уголков республики, построят город, раскинутся великолепные общежития, обучат различным профессиям, можно будет и образование получить. Езжайте туда. Комсомольскую путевку дадим. Сейчас как раз формируем список. Потом будет поздно. Желающих туда поехать много», – настоятельно уговаривали нас.

Что делать? Мне очень хочется учиться дальше. А если я все же туда поеду? А что, если придется навсегда там остаться? Если не запишусь добровольцем? Ведь я всегда был активным комсомольцем. Не подумают ли, что думаю не о стране, а только о себе? Отрываться ото всех неудобно – не стыдно ли будет потом? Против своей воли направился к группе записывающихся. Вдруг поперек дороги встал Раиль Кулбаев, тот самый Кулбай. «Ты куда?» – «Решил записаться», – ответил я. «Нет», – отрезал более взрослый и понимающий одноклассник. «Нет, не будешь записываться. Достаточно и нас. А ты должен учиться! Не записываешься», – повторил Кулбай. Этими словами он напрочь убрал мои сомнения, смёл моё неудобство перед одноклассниками, ещё раз показал свою объективность, понимание ситуации. Это был уже состоявшийся взрослый человек, умеющий принимать решения, исходя из государственной, общественной, а не сиюминутной необходимости. И смелость показал. Ведь выходило, что возразил райкому. Впоследствии Раиль сначала работал на химическом заводе в Стерлитамаке, заочно окончил институт. В 1975 году мы встретились на сабантуе в Благоваре – его жена была из тех краев. К большому сожалению, больше свидеться не удалось. Рано он ушёл из жизни.

Пролетели выпускные экзамены. Вот и окончил среднюю школу. Несколько лет спустя спросил у Альмиры, приходящейся родственницей: «Альмира, сколько классов окончила?» – «Девять». – «Вот молодец», – похвалил её. Она мило улыбнулась и ответила: «Окончить окончила, да в следующий класс только не перевели». Посмеялись от души. А меня вот перевели. Как претендента на золотую медаль письменные работы, а также другие мои документы направили в Министерство образования республики для проверки. На выпускной сверху спустили ещё один сюрприз. «На подобных торжественных вечерах не должно быть ни капли алкоголя». Организаторы вечера, конечно, заранее привезли кумыс из соседнего колхоза. Однако такое знаменательное событие, как вручение аттестата зрелости, где собрались и родители, и учителя, и получатели аттестатов (не сказал бы, что с приподнятым настроением), прошло в клубном зале, отчего-то показавшимся неказистым, даже неприглядным. Тем более, аттестат мне в тот день не вручили. Все же вечером мы отметили это событие, проведя маленький междусобойчик.

В честь окончания десятого класса я получил замечательный подарок. Работавший тогда главврачом больницы Миннислам Садрисламович Шайхилов и его супруга Даминова Румана Халиловна подарили мне «Словарь иностранных слов». Такого замечательного словаря до того времени я не то что не видел, даже о таком и слыхом не слыхивал! Сколько слов, а значит, и предложений, а значит, и книг, я смогу прочитать и понять, используя этот словарь! Для понимания моего состояния проще сказать, что этот словарь был для меня и компьютером, и Интернетом того времени. (Эту книгу брал с собой мой старший сын Азамат на время учебы в МГУ.)

Я вступаю в большой мир с благословения родной земли, вложившей в меня такие понятия, как честь, совесть, красота, справедливость, с воспитанием, перешедшим по крови от отцов и дедов, ценностями, полученными от мамы, школы, улицы, односельчан, природы, родного неба, гор и лесов, рек и водопадов. Пожелания Шайхиловых: «В добрый путь!» (и многих других), подписанные в «Словаре иностранных слов» – стали хорошим напутствием в моей жизни, так же, как и книга стала моим верным спутником на всю жизнь…

(Продолжение следует)